Текст книги "Гламурёныши. Рассказы"

Люля и блокчейн
(рождественская история)

Никто не знает толком, как её зовут – Людмила, Ольга, Юлия или как-нибудь вообще по-другому. Люля и Люля.

Никто не может с уверенностью сказать, сколько ей лет, даже примерно. Такие глаза, как у Люли, бывают у очень наивных маленьких детей и очень богомольных малограмотных старушек.

У Люли очень рассеянная концентрация внимания и, по мнению некоторых специалистов, задержка психического развития, но несильная. С такой задержкой вполне можно учиться и работать.

Люля поучилась немножко на бухгалтера, потом немножко бухгалтером поработала, потом перепутала одну какую-то циферку с другой циферкой, одну какую-то клеточку с другой полосочкой – и добрая мамина подруга, которая взяла Люлю на работу, покачала головой и сказала – извините.

И теперь Люля – курьер.

С утра до вечера – тяжеленные сумки, вонь, грязь, жара, холод, снег, дождь и гололёд. С вечера до утра болят плечи, спина, ноги, шея и поясница. Приехать заполночь, рухнуть замертво, а утром из очередной курьерской организации позвонят и скажут – можно не приходить.

Потому что Люля перепутала Павелецкую площадь с Павелецкой набережной, или дом пять, корпус два – с домом два, корпус пять, или станцию «Площадь Ильича» со станцией «Площадь Революции». И в результате потратила на дорогу не полчаса, как положено, а два с половиной.

И если вы думаете, что ей их оплатят как два с половиной, то вы ошибаетесь.

А если вы покрутите пальцем у виска и скажете – неужели так трудно сосредоточиться? – то тоже будете неправы.

Люля и так предельно сосредоточена, чтобы не перепутать серую ветку с коричневой, лево с правом, платформу на Москву с платформой от Москвы. И в результате перепутает что-нибудь другое. Чего уж никак не могла учесть.

Одно время она ходила на собеседования, но потенциальное начальство как-то сразу схватывало, что такой сотрудник им не нужен.

Зато курьеры нужны всем.

Увешанная тяжёлыми пакетами, целыми днями пыхтит Люля по незнакомым улицам, дёргая прохожих за рукав и спрашивая, как пройти на улицу Клавы Коки, и никто ей не ответит, потому что в Москве пока ещё нет такой улицы, а есть только улица Клары Цеткин, как будто так трудно сдать всю эту пыль в архив и переименовать все улицы, бульвары и станции метро как-нибудь по-современному.

Если вам интересно, куда Люля идёт именно сейчас, я вам скажу – в Центральный Дом Художника. Да-да, она уже несколько раз посмотрела в измятую, потную бумажку и убедилась, что не спутала его с Театром Юного Зрителя. Она уже вышла на Крымский вал, не перепутав его с Ленинградским проспектом. Она с тринадцатой попытки определила, какое именно из этих больших зданий креативной формы ей необходимо. Она уже спрашивает, где здесь экспо-центр.

– Экспо-парк, – поправляет охранник. Люля сверяется с бумажкой и неуверенно заявляет:

– Нет, мне нужен именно экспо-центр.

– Экспо-центр находится на Красной Пресне, – всё так же невозмутимо говорит охранник.

Люля выходит на улицу. Идёт, не разбирая дороги, и плачет.

Потому что её снова уволят – если повезёт сегодня, не повезёт завтра. Потому что она хочет, как все, сидеть в тёплом офисе и пить кофе, а не таскаться по тридцатиградусному морозу, навьюченная, как верблюд. Потому что она ничего не добилась и не добьётся, потому что у неё болит спина – от сумок, зуб – от холода, ноги – от бесконечной ходьбы, низ живота – оттого что никому нет дела до циклов курьерского организма, и чудовищно, дико, безумно болит голова – от бесконечных попыток сосредоточиться.

Сосредоточиться.

Сосредоточиться!

Люля не вытирает слёз, не смотрит по сторонам. Она всё равно везде опоздала, и кажется, выронила бумажку с адресом – может быть, в Центральном Доме Художника, а может, где-то ещё.

Скользкий тротуар в силу своей скользкости кажется бесконечным, и если думать о скользкой дороге, по всем законам мироздания непременно упадёшь.

И Люля падает.

Тяжёлые сумки разлетаются по всему тротуару. Боль в ушибленном копчике чувствуется не сразу, так адски болит спина. Блестящая чёрная машина останавливается перед Люлей.

– Девушка, вам помочь?

Только две рождественские истории, если вдуматься, имеют что-то общее с реальной действительностью. Подсказываю, чтобы не было дальнейших разочарований. Это «Мальчик у Христа на ёлке» Ф. М. Достоевского и «Девочка со спичками» Г. Х. Андерсена. Но это если вдуматься. Если вы Люля после Люлиного трудового дня, то вы не хотите вдумываться в прочитанное. Следовательно, вы не хотите читать ничего такого, во что нужно вдумываться. Вы хотите читать покетные любовные романы серии «Арлекин», вся суть которых состоит в том, как в тридцатилетнюю некрасивую неудачницу, девственницу, официантку или секретутку безнадёжно и бесповоротно влюбляется мегасексуальный мультимиллиардер. Рождество, в которое героиня сама свалилась почти что под колёса автомобиля своего суженого – один из самых распространённых сюжетов. Не благодарите.

Люля смотрит на него. Он смотрит на Люлю. Искра, буря, безумие, вас подвезти? Конечно! Он собирает разлетевшиеся из рук пакеты, она собирает вылетевший из головы адрес. Он справляется, она нет, он снова смотрит – очень внимательно – и спрашивает:

– А не боитесь?

– Чего? – Люля поднимает на него наивные заплаканные глаза.

– Ну как… вот так сесть в незнакомую машину… – и неожиданно он понимает. Она не боится – отчасти потому, что ей и в голову не приходит бояться, отчасти – потому что ей, по большому счёту, уже совершенно нечего терять.

По дороге молчат. Она смущается, он анализирует. Потом аккуратно, очень ненавязчиво задаёт осторожный вводный вопрос:

– Неужели вам это нравится?

– Что нравится? – недоумевает Люля.

Она отогрелась в тёплой машине, боль в спине и копчике понемногу начала отступать.

– Вы учитесь? Работаете? Для чего вам заниматься курьерством?

Никто и никогда не задавал Люле этот вопрос. Она и сама никогда его не задавала. Какие могли быть варианты? Но, неожиданно расслабившись, она вдруг вспомнила сокровенную детскую мечту.

– Знаете, я… – говорит она робко, – я продавцом хотела стать. В магазине игрушек.

И он понимает – вот оно. То самое.

– А хотели бы вы, – спрашивает он тихо, – заниматься финансовыми операциями на базе блокчейна?

Из всего этого Люля поняла только слово «операция». Но ей хорошо и тепло, серые глаза незнакомца смотрят ей прямо в душу, и при мысли о том, что нужно выбираться из машины и снова тащить сумки по тридцатиградусному холоду, спотыкаясь на сковавшем всю землю голом льду, её начинает подташнивать. Она поднимает глаза и так же тихо говорит:

– Хочу.

***

Семь часов утра. В тесной, маленькой комнате, где сильно воняет из труб и болтаются на окнах криво повешенные, безвкусно подобранные занавески, горит свет. В продранной под мышками ночной рубашке, растрёпанная, с чёрными фингалами под красными глазами, Люля ходит взад-вперёд по комнате и повторяет, как безумная:

– Фиат… криптовалюта… биткоины… хакерская атака… система платежей… заморозка счетов…

Вы скажете – такое существо, как Люля, в жизни не запомнит слова «криптовалюта». Может быть, вы и правы. Но вы упускаете одну очень важную деталь.

Люля влюбилась.

Влюблённый человек – даже совершенно никуда не годный – способен если не на всё, то по крайней мере на очень многое. Если вы мне не верите, почитайте «Дурочку» несравненного Лопе де Вега. Если же вы вместо неё взялись читать мою биографию и у вас возник закономерный вопрос, почему она опровергает этот тезис – что же, из любого правила бывают исключения, и, в конце концов, я ведь не стану героиней рассказа, в отличие от Люли.

День, когда она должна будет выступить с речью перед деловыми партнёрами, приближается с неминуемой скоростью.

Трейдер… сторонние инвесторы… памп и дамп…

***

В новом зелёном свитере (он настоял), в новых кедах, серьёзная, почти красивая, Люля, конечно, волнуется – но ей непонятно, почему волнуется он, такой умный, такой всезнающий. Неужели он волнуется из-за неё? Но ведь она давно всё вызубрила, и разбуди её ночью, готова повторить в любой момент.

Он выходит первым. Серые глаза горят, на бледных щеках выступают багровые пятна. Голос дрожит, речь звучит сбивчиво и смято. Когда он садится на место, Люля, чуть разочарованная и всё же безмерно снисходительная, как все любящие, тихо спрашивает:

– Почему тебя назвали обвиняемым?

– Термин такой, – бурчит он, и Люля успокаивается. Мало ли какие бывают термины в этой сфере. Если есть ангелы11
  Ангелом называют частного венчурного инвестора, обеспечивающнго финансовую и экспертную поддержку компаний


[Закрыть], то, наверное, есть и обвиняемые.

Он уже приготовил ответ, если она спросит, почему конференция проходит в здании суда – чтобы меньше платить за аренду.

Но она не спросила.

Маленький человек в чёрном костюме просит её встать, называя обвиняемой и полным именем. Красная от смущения и гордости Люля, которую никто и никогда не называл полным именем, Люля подходит к кафедре. Она готова.

– Признаёте ли вы, – спрашивает человечек, и дальше что-то неясное. Сердце бешено колотится. Она не понимает вопроса, она не поняла бы его в любом другом состоянии – но ответ уже заготовлен. Она рассказывает про трейдер, про сторонних инвесторов, про памп и дамп, и вот наконец…

– По моей инициативе в июле прошлого года были приостановлены торги, в результате чего на бирже начались проблемы с выводом фиатных денег, и мы вынуждены были прекратить работу, – выпалив всё это на одном дыхании, Люля смотрит на возлюбленного – не перепутала ли чего? Но он опустил глаза, и багровые пятна на его щеках разгораются всё сильнее.

– Разморозив клиентские счета на ввод и вывод, – поспешно добавляет Люля на всякий случай. Ну вот теперь, кажется, всё.

– Таким образом, вы признаёте, что незаконно обналичили около сорока миллионов рублей? – спрашивает человечек.

Люля кивает. Он произносит ещё какую-то длинную фразу, но самое страшное уже позади. Всё хорошо. Всё.

Очень высокая, очень худая женщина с очень короткой стрижкой неожиданно задаёт очень глупый вопрос:

– А вы понимаете, что такое блокчейн?

– Разумеется, – отвечает Люля. – Это выстроенная по определённым правилам…

Дальше нужно сказать «цепочка», но Люля говорит – «сеточка». Чёрт её знает, почему.

– Сеточка? – удивлённо переспрашивает женщина. У Люли холодеет в груди.

– Достаточно, – говорит человек в чёрном костюме. – Мне кажется, очевидно, что обвиняемая вообще не имеет отношения к процессу.

Люля задумывается. Хорошо это или плохо?

– Что мотивировало вас взять вину на себя? – спрашивает женщина холодно. Нужно что-то отвечать. И Люля отвечает:

– Скуфинг22
  Люля имеет в виду спуфинг – одну из разновидностей финансовых махинаций, не имеющую отношения к обозначенным выше.


[Закрыть].

***

Его приговорили к десяти месяцам, или, может быть, десяти годам – Люля могла перепутать. Если бы не чёртов скуфинг, наверное, ничего не произошло бы, его оправдали бы, и всё бы обошлось. Она попыталась пару раз принести ему передачку, но он не захотел с ней разговаривать. Люля знала, что виновата она, и думала только об этом, в том числе во время новых курьерских поручений.

Понемногу она начала сходить с ума.

Но окончательно сошла только спустя два месяца, по ошибке отвезя контракт на семьдесят тысяч и тощий конверт вместо Марьино в Марьину Рощу и оставив там на ресепшне. В конверте были, разумеется, не те самые семьдесят тысяч, как сочла Люля, а просто открытка, поздравляющая с международным женским днём восьмого марта.

Но об этот Люле уже не суждено было узнать.

Донельзя банально

Проснувшись утром, жена инженера П. обнаружила, что она у себя в кровати превратилась в страшное насекомое. Если эта фраза задевает вас своей избитостью, ещё раз перечитайте заголовок, если же она задевает вас чем-то другим, я, конечно, готова тут же принести извинения всем инженерам П., тем более что наш герой вообще не П. и уж тем более не инженер, что в контексте этой истории совершенно неважно; важно то, что жена инженера П. никогда не была никем, кроме как женой инженера П., ну и ещё, разумеется, матерью его детей, и даже в её профиле во всех её социальных сетях именно так и указано – работаю мамой. Это может показаться вам по меньшей мере странным, учитывая, что младший из их детей на момент нашего рассказа учился на третьем курсе режиссёрского факультета, но, впрочем может и не показаться, учитывая, что вообще люди пишут в соцсетях; поэтому с одной стороны, наверное, хорошо, что теперь появилась возможность закрывать страницу от посторонних, а с другой стороны, определять идиотов стало ещё труднее; однако мы отвлеклись.

В общем-то, аккурат перед тем, как проснуться и обнаружить то, что обнаружила, жена инженера П. как раз задумывалась над вопросом острой нехватки социальных ролей. Если быть точнее, она задумывалась над этим уже полгода назад и полгода назад пришла к тому, что к статусу жены инженера П. неплохо бы добавить статус любовницы, скажем, живущего по соседству умеренно пьющего краснодеревщика Ж. Однако проблема заключалась в самом умеренно пьющем краснодеревщике Ж., который по части своих социальных ролей был столь же умерен, довольствовался теми, что уже имелись, и статус любовника жены инженера П. добавлять к ним не захотел. Некоторое время жена инженера П. пыталась понять причину такой индифферентности и довольно скоро пришла к выводу, что причина в недостаточном понимании краснодеревщиком Ж. важности поставленной перед ним задачи, после чего принялась демонстрировать в социальных сетях, аккурат под статусом «работаю мамой», свои фотографии разной степени сексуальной привлекательности. Но то ли у краснодеревщика Ж. возник когнитивный диссонанс, то ли он вообще не заходил в социальные сети, предпочитая умеренное пьянство, то ли, как ни печально это утверждать, сексуальной привлекательностью фотографии жены инженера П. обладали лишь с точки зрения самой жены инженера П., только как бы то ни было, а за минувшие полгода новый статус она так и не приобрела.

Аккурат перед тем, как уснуть аккурат перед тем, как проснуться, жена инженера П. лихорадочно искала новые пути выхода из сложившейся ситуации. Ей вспомнилось даже, что тридцать два года назад перед ней стояла такая же неразрешимая проблема, но всего за полгода вечерних молитв, три исповеди и два поста (не в социальных сетях) ей удалось заполучить желаемое – а именно, социальный статус матери и полное право с гордостью указывать его (а вот теперь в социальных сетях).

Однако же за дверью, которая теоретически могла вывести её из этого тупика, оказывался новый тупик – в отличие от деторождения, супружескую измену нельзя назвать богоугодным делом ни с какой точки зрения, и следовательно, напрямую с таким запросом обращаться к небесному покровителю было никак нельзя. К этому выводу жена инженера П., надо отдать ей должное, пришла самостоятельно, но, по-видимому, этот мыслительный процесс слишком сильно её утомил, потому что понять, каким образом ей тогда переформулировать запрос, она уже никак не могла. Ладно, решила она, покосившись на мирно храпевшего инженера П., завтра с мужем посоветуюсь – в конце концов, ведь это мужчина должен решать такие сложные да и вообще какие бы то ни было проблемы – и уснула с чувством выполненного долга, а утром проснулась и см. выше или, что ещё лучше, см. у Кафки: панцирнотвёрдая спина, дугообразные чешуйки, убого тонкие ножки, в которых нельзя удержать смартфон даже с целью получить сексуальное селфи, и т. д.

Сперва жену инженера П. всё это несколько расстроило, но ненадолго, потому что инженер П. должен был вскоре вернуться с работы и всё исправить – в конце концов, ведь это мужчина должен и см. выше или, что ещё лучше, см. в пабликах, на которые подписана жена инженера П. Но инженер П., как обычно, вернулся с работы, вяло улыбнулся ей, разогрел себе какие-то полуфабрикаты и спокойно занялся взятой на дом подработкой. Ты что, не видишь, что я превратилась в страшное насекомое? – попыталась крикнуть жена, но из нижней части её головы вырвалось только какое-то невнятное бульканье и писк. На миг оторвавшись, инженер П. рассеянно погладил её по бедру одной из многочисленных уродливо тонких ножек и вновь уткнулся в бумаги.

В принципе, это тоже можно объяснить логически – спустя долгое время в браке мы перестаём замечать внешность супруга, а инженер П. состоял в браке очень, очень долгое время. В принципе, немало людей не замечают, как супруг превращается в наркомана или алкоголика, и в общем-то, что он превратился в страшное насекомое, тоже можно не заметить. В принципе, жена инженера П. никогда и не была особенно красивой – по отзывам большинства знакомых, она была похожа на очень страшного мужика, похожего на очень страшную бабу, и вдобавок к этому не относилась к числу домохозяек, тратящих близкое к абсолюту свободное время на то, чтобы попытаться выглядеть как Габриэль Солис или по крайней мере как Даша Букина, а придерживалась той теории, что не имеет смысла менять на что-то поинтереснее растянутые треники и заляпанные футболки времён декрета, если уж из него в любом случае не требуется выходить.

Так что здесь не стоило очень уж удивляться – по крайней мере, удивляться так, как удивился, придя домой, сын инженера П., студент третьего курса режиссёрского факультета. Ошарашенный, он застыл в дверном проёме, и смартфон выпал у него из рук, так что инженеру П. открылось последнее сообщение их переписки с сестрой.

– А, доча, – рассеянно пробормотал инженер П. – Ну, как она там?

Дочь инженера П. сбежала из дома в шестнадцать. С тринадцати она работала – выгуливала чьих-то собак, расклеивала объявления, раздавала листовки, бегала за покупками и всё что угодно, чтобы только не стать похожей на мать. Не стать похожей на мать – вот в чём была её основная жизненная цель, её программа и её идеал. В тридцать один год она обросла длинным списком бесчисленного множества статусов – заместитель главного юрисконсульта, заместитель генерального секретаря по правовым вопросам, кандидат юридических наук и чёрт знает что ещё, чего ни инженер П., ни его сын не могли ни запомнить, ни выговорить. Статуса жены и матери среди них не было, что казалось абсолютно логичным с точки зрения дочери инженера П., но очень расстраивало самого инженера П – впрочем, с ним она не общалась, всеми фибрами души презирая за то, что по его вине ей из всех матерей мира досталась именно такая, как жена инженера П., а с братом общалась, одновременно презирая за то, в чём он был виноват, и любя за то, в чём он виноват не был, и не забывая при каждом удобном и неудобном случае напоминать, что она не паразит, как его мамаша.

По дороге в метро он как раз жаловался ей на творческий кризис, а она доказывала ему, что у человека, который занимается своим делом, на третьем курсе никакого творческого кризиса быть не может, что он должен просто фонтанировать идеями, а если идей нет, значит, он точно занимается совершенно не тем, значит, нужно это бросить и, пока не поздно, заняться тем. Последнее сообщение, которое он успел прочитать, прежде чем ошарашенно застыть в дверном проёме и выронить смартфон из рук, было следующее: делай ты уже хоть что-нибудь, а то закончишь паразитом, как твоя мамаша! И вот теперь он стоял и смотрел на страшное насекомое в кухне, не в силах сделать ничего, не в силах даже пошевелиться.

– Всё-таки не понимаю, – сказал инженер П., подразумевая дочь. – Ведь воспитывали её как положено, как человека, а она…

Сын, как обычно, отвернулся, чтобы отец не видел, как он закатил глаза, и, как обычно, поплёлся в ванную мыть руки, на ходу думая, что сестра права и что надо уже, конечно, съезжать от родителей, потому что… из-за его спины выплыл силуэт насекомого, сына замутило, и он как следует умылся ледяной водой, прежде чем идти ужинать. Отец, как обычно, сел напротив, насекомое, как обычно, заняло почётное место в центре стола.

– Слушай, – сказал отец, как обычно, ни с того ни с сего, – ну вот двадцать два тебе, когда ты уже девушку в дом приведёшь? Мы с матерью внуков хотим понянчить, а на сестру, сам понимаешь, надеяться нечего, ненормальная она у нас…

Замутило сильнее, сын поднял глаза вверх, с силой вдавил кнопку в пульт, включил какой-то праздничный концерт. На экран выплыл модный певец, затянул что-то – сын не слышал, что, он смотрел на экран, чтобы только не смотреть на отца и насекомое, но инженер П. выхватил у него пульт.

– Выключи этого ушлёпка, – строго велел он. – Ты разве не знаешь, что он из этих?

Сын неопределённо пожал плечами. Ему хотелось сказать, что он знает множество прекрасных странных людей, и множество прекрасных ненормальных людей, и множество прекрасных людей из этих, но ни одного человека, способного искренне не замечать, что он живёт с насекомым, он никогда ещё в своей жизни не видел; он мог бы всё это сказать, но он был слишком мягок и робок, и тошнота уже подкатывала к горлу, и он что-то неразборчиво промямлил, и вылетел на свежий морозный воздух, и, отдышавшись, набрал сестре, хотя она терпеть не могла, когда ей звонили.

– Ну чего там? – с раздражением ответила она после второго или третьего звонка, и он отчётливо услышал на заднем плане щёлканье клавиатуры и подумал, что всё-таки, наверное, презирает она его гораздо больше, чем любит.

– Там… это… – нет, он всё-таки не мог сказать ни слова, и тогда она выпалила на одном дыхании: говори-уже-хватит-сопли-жевать-мне-работать-надо-я-же-не-паразит-как-твоя-мамаша – и только после этого он промямлил, что она превратилась в страшное насекомое.

– Твоя мамаша, – повторила сестра таким тоном, что ему захотелось вскричать – вообще-то и твоя тоже! – но он не мог, не имел права, потому что она нашла в себе силы порвать со всем этим, а он не нашёл, – превратилась в страшное насекомое?

– Да, – пробормотал он и хотел добавить ещё что-то, но сестра сказала только:

– Можно подумать, она когда-то была чем-то другим, – и положила трубку.

Он понял, что в этот момент сестра вообще его не любила, только презирала, и ещё понял, что идти ему больше некуда, и какое-то время постоял, запрокинув голову и глядя чуть слезившимися глазами в промороженное январское небо с розоватым свечением на горизонте, а потом пошёл в бар, где мы с ним и познакомились и где он и рассказал мне эту историю.

Слушай, сказала я, а вот чем тебе не сюжет для фильма? Ты чего, ответил он, это же донельзя банально. И вообще, раз такое дело, может, я и правда никакой не режиссёр. Может, мне и правда лучше всё бросить и поступить на юридический. Тогда, сказала я, подари мне эту историю – для тебя банально, а для меня сойдёт. Да пожалуйста, ответил он, и я записала её с его слов и художественно обработала, потому что мой творческий кризис – ещё сильнее, чем у сына инженера П., и потому что я уже не смогу всё бросить и поступить на юридический, и потому что я не знаю, что мне дальше делать, но что-то делать всё-таки надо хотя бы для того только, чтобы не превратиться в страшное насекомое, а если уж превратиться, то, по крайней мере, чтобы разница эта была как можно более заметна.