Текст книги "Детективное агентство Дирка Джентли (сборник)"

– Насколько мне известно, нет, – изрек констебль, – но мне никто ничего не сообщает.

– Знаю, каково это, – поддержал водитель. – Стоит только вмешаться уголовному розыску, и тебя тут же заставят возить их туда-сюда. А я, между прочим, единственный, кто знает, как он выглядит. Я останавливал его на трассе сегодня ночью. Мы только что из дома Вэя. Там ужас что творится.

– Тяжелая выдалась ночь?

– И не говорите, чего только не произошло… То убийство, то какие-то лошади в ванной… У вас, я гляжу, такие же драндулеты, – добавил он и указал на автомобиль, в котором приехал сам. – Как же он меня бесит! Печку включаешь на полную, а все равно холодно. Радио врубается и вырубается, когда само захочет…

Глава 19

В это утро Майкл Вентон-Уикс проснулся в странном расположении духа.

Знай вы его достаточно близко, то догадались бы, что сегодня настроение его было странным в чрезвычайной степени, поскольку он и без того всегда казался слегка чокнутым. Впрочем, близко знали его немногие. Пожалуй, лишь мать. Но между ними теперь шла холодная война, и последние пару месяцев они друг с другом и словом не перекинулись.

Еще у Майкла был старший брат Питер, добившийся невероятных высот на службе в морской пехоте. Если не считать встречи на похоронах отца, Майкл не видел Питера со времен Фолклендской войны, откуда тот вернулся в блеске славы и в орденах и смотрел на младшего брата с высокомерным презрением.

Питер пришел в восторг, узнав, что руководство издательским домом «Магна» взяла на себя мать, и по этому поводу послал Майклу рождественскую открытку. Для него самого величайшим наслаждением в жизни было упасть в грязный окоп и хотя бы минуту пострелять из пулемета. Британское газетное производство и издательское дело даже в теперешнем своем смутном состоянии вряд ли принесли бы Питеру столько же удовольствия – по крайней мере пока на их суверенитет не посягнули бы, к примеру, какие-нибудь австралийцы.

Сегодня Майкл очнулся очень поздно после кошмарно холодной ночи и беспокойных видений, не отпускавших его и сейчас, почти в середине дня.

Во сне его мучили знакомые ощущения утраты, одиночества и вины, к которым по непонятной причине примешивалось еще и невообразимое количество грязи. Это одиночество, неизменно сопровождаемое грязью, тянулось несусветно долго, а потом вдруг начали «твари слизкие ползти из вязкой глубины» [5]5
  Здесь и далее цитаты из «Поэмы о старом мореходе» С.Т. Кольриджа в переводе Н. Гумилева.


[Закрыть]. Этого он уже вынести не мог и подскочил в липком, холодном поту.

Он не понял, при чем тут грязь, но чувства потери, одиночества, а главное – жгучей обиды, желание все вернуть быстро нашли пристанище в его душе.

Даже слизкие твари казались странным образом знакомыми и продолжали маячить на задворках памяти, пока он сооружал себе поздний завтрак, чистил грейпфрут и заваривал китайский чай, просматривал колонку об искусстве в «Дейли телеграф» и неуклюже менял повязку на порезанной руке.

Покончив с этим, он задумался, что предпринять дальше.

Как ни удивительно, ему удалось взглянуть на события вчерашнего вечера холодно и беспристрастно. Он все сделал четко, правильно и вовремя. Однако это ничего не решало. Все самое главное было впереди.

Что – все? Ему не понравился этот непонятный ход мыслей.

Обычно к этому времени дня он уже добирался до своего клуба, где его всегда посещало необычайно приятное чувство предвкушения множества дел. Теперь же ни в клубе, ни в каком другом месте заняться ему было нечем, а потому дни тянулись медленно и тяжело.

Допустим, он отправится в клуб и – как всегда – позволит себе джин с тоником, поболтает со знакомыми, пролистает литературное приложение к «Таймс», «Оперу», «Нью-йоркеру» или что там еще попадется на глаза. Теперь все это не доставит ему такого наслаждения и удовольствия, как раньше.

Затем наступит время обеда. На сегодня не запланировано никаких встреч, поэтому на обед он скорее всего останется в клубе, съест кусочек слегка подрумяненной на гриле рыбы с отварным картофелем и петрушкой, на десерт – огромный кусок бисквита со взбитыми сливками. Бокал-другой французского вина. И кофе. А там – посмотрим.

Однако в клуб сегодня почему-то совсем не хотелось. Майкл поиграл мускулами на порезанной руке, налил себе еще чаю, безучастно взглянул на большой кухонный нож рядом с чайником из тонкого английского фарфора и немного подождал, не произойдет ли чего. А потом поднялся наверх.

Интерьер его дома отличался холодной строгостью и совершенством. Именно так выглядит идеальное жилище в глазах людей, покупающих подделки под антикварную мебель. Разумеется, с тем исключением, что все предметы обстановки здесь были оригинальными – хрусталь, серебро, красное дерево – и лишь казались фальшивыми и безжизненными.

Он прошел к себе в кабинет – единственную комнату в доме, где не царил стерильный порядок, где книги и бумаги валялись всюду и как попало, выдавая полное небрежение хозяина. Все вокруг покрывал тонкий слой пыли. Домработнице было отдано четкое распоряжение не сметь сюда соваться, а сам Майкл не работал здесь уже несколько недель, с выхода последнего номера «Гипотезы». То есть последнего под его редакцией.

Майкл поставил фарфоровую чашку на пыльный стол, осмотрел старинный проигрыватель, обнаружил пластинку с записью одного из концертов Вивальди для духовых инструментов, включил, уселся и стал ждать, чего ему захочется дальше. И вдруг совершенно неожиданно понял, что он уже кое-что делает, а именно – слушает музыку.

Лицо его удивленно вытянулось, стоило ему осознать, что никогда раньше этим не занимался. Нет, он, конечно, много раз слышал музыку и, более того, считал ее приятным фоном для обсуждения новых концертных сезонов, однако ему и в голову не приходило, что ее можно слушать просто так.

Он сидел, до глубины души пораженный переливами чудесной мелодии и мыслью, что она не имеет ничего общего с пыльной пластинкой или старой воспроизводящей головкой.

Но почти одновременно с этим открытием пришло разочарование, и он запутался еще больше. Музыка неожиданно перестала его удовлетворять. Его потребность в ней будто возросла и в один момент оказалась неизмеримо больше способности самой музыки приносить наслаждение.

Он изо всех сил пытался понять, чего ему не хватает. Музыка представилась ему в виде птицы, которая не умеет летать и даже не осознает, чего лишена. Вместо того чтобы парить, взмывать ввысь, совершать лихие виражи и бросаться вниз, вместо того чтобы радоваться головокружительному полету, она ходит себе по земле и не глядит в небеса.

Майкл посмотрел вверх.

Через некоторое время до него дошло, что он просто уставился в потолок. Он тряхнул головой. Видение поблекло, оставив легкую тоску и головокружение. Но не растворилось полностью, а погрузилось в глубины его сознания, так глубоко, что он не мог до него дотянуться.

Музыка все еще играла. Теперь она превратилась в достаточно приятный поток звуков, но более не волновала его.

Ему захотелось разобраться, что за чувство его посетило, и в голове вдруг мелькнула идея, где найти подсказку. Майкл долго и сердито от нее отмахивался, но любопытство все же победило, и он вытащил из-под стола большое мусорное ведро. Поскольку домработнице было строго-настрого запрещено входить в кабинет, то мусор не выносили давно, и под слоем окурков он обнаружил искомое – порванный в клочья журнал.

Превозмогая отвращение, Майкл с мрачной решимостью собирал вместе ненавистные страницы, кое-как соединяя их между собой скотчем, который то и дело скручивался и прилипал то сам к себе, то к толстым пальцам, то к столу. С грехом пополам ему удалось восстановить экземпляр «Гипотезы». Под редакцией этого мерзавца Э.К. Росса.

Какая гадость.

Он переворачивал тяжелые, криво склеенные страницы с таким видом, будто ковыряется в куриных потрохах. Ни строчки о Джоан Сазерленд или Мэрилин Хорн. Ни единого упоминания арт-галерей на Корк-стрит.

Серия публикаций о Россетти закрыта.

Раздел «Слухи из гримерки» – тоже.

Майкл скептически покачал головой и нашел нужную статью.

«Музыка и фрактальные пейзажи», автор: Ричард Макдафф.

Просмотрев по диагонали несколько вступительных абзацев, он стал читать:

«Математический анализ и компьютерное моделирование показывают, что формы и процессы, с которыми мы встречаемся в природе – например, наблюдая, как растет дерево, разрушаются горы или течет река, как обретают очертания снежинки или острова, как играет на ровной поверхности солнечный свет, как вливается и смешивается с кофе молоко, как волной катится по залу смех, – все эти необыкновенно сложные на первый взгляд вещи можно описать взаимодействием математических процессов, простота которых представляет собой еще большее волшебство.

Формы, воспринимаемые нами как случайные, на самом деле – результат сложного движения разнообразных чисел, подчиняющегося простым правилам. Термин «естественный», под которым мы зачастую подразумеваем нечто неструктурированное, по сути описывает формы и процессы, кажущиеся нам столь непостижимо сложными, что мы не можем осознать, как работают эти простые законы природы.

Все они могут быть описаны при помощи чисел».

Почему-то сейчас эта идея показалась Майклу не такой возмутительной, как при первом, беглом просмотре статьи.

Он продолжил чтение с удвоенным интересом:

«Известно, что мозг человека способен воспринимать эти факты во всей их сложности и простоте. На рассекающий воздух мяч действует сила броска, сила тяжести, сила трения, на преодоление которой тратится энергия, воздушная турбулентность, а также скорость и направление вращения самого мяча.

Даже тот, кому трудно умножить 3 × 4 × 5, моментально справится с дифференциальным исчислением и выполнит целый комплекс связанных с ним расчетов, что позволит ему протянуть руку и поймать летящий мяч.

Словом «инстинкт» люди лишь дают этому явлению название, ничем его не объясняя.

Мне кажется, что точнее всего люди выражают свое понимание естественных сложностей в музыке. Это наиболее абстрактное из искусств, в нем нет ни иного смысла, ни иной цели, кроме как быть собой.

Любое музыкальное произведение можно представить в виде чисел. От организации целой симфонии, от тона и ритма, составляющих напевы и лады, динамики, влияющей на исполнение, до тембров самих нот, их обертонов, их изменения во времени, – иными словами, все элементы, отличающие звучание флейты-пикколо от грохота ударной установки, – все это можно выразить комбинациями и иерархиями чисел.

По моему опыту, чем больше существует внутренних взаимосвязей между комбинациями чисел на разных иерархических уровнях – какими бы сложными и тонкими ни были эти взаимосвязи, – тем приятнее и, скажем так, целостнее звучит музыка.

Более того, чем тоньше и сложнее эти взаимосвязи и чем труднее их уловить человеку, тем больше действующая на инстинктивном уровне часть человеческого разума – та самая, что позволяет молниеносно выполнить дифференциальное исчисление и поймать на лету мяч, – тем больше эта самая часть мозга получает наслаждения.

Мелодия любой сложности (даже песенка «Три слепых мышонка» по-своему сложна, если для ее исполнения выбрать инструмент с особым тембром) проходит мимо рассудка и попадает прямиком в руки живущего в каждом из нас математического гения. Именно он, обитая у нас в подсознании, реагирует на все внутренние сложности, взаимосвязи и взаимоотношения, о которых, как нам кажется, мы ничего не знаем.

Кое-кто возражает против такой точки зрения и считает, что тем самым мы сводим музыку к математике, не оставляя места чувствам. На это я бы ответил, что музыки без чувств просто не бывает.

Вещи и явления, затрагивающие наши эмоции – форма цветка или греческого сосуда, рост и развитие ребенка, ласковое дуновение ветерка, движение облаков в небе, их причудливые очертания, блики солнца на водной глади, трепетание лепестков нарцисса, то, как вскидывает голову любимая и как струятся ее волосы, как стихает последний аккорд, – все это можно описать потоком чисел.

И это никак не попытка упрощения – вот в чем красота такой идеи!

Спросим Ньютона.

Спросим Эйнштейна.

Или поэта Китса, который утверждал: то, что воображение постигает как красоту, по-видимому, и есть истина.

Он вполне мог сказать то же самое о руке, ловящей мяч, но не сказал, потому что, будучи поэтом, предпочитал игре в крикет прогулки в саду с флакончиком лауданума в кармане».

Эти слова о чем-то напомнили Майклу, но о чем именно – он не мог так сразу сказать.

«Это и составляет основу взаимоотношений между нашим «инстинктивным» пониманием формы, очертания, движения, света, с одной стороны, и нашим чувственным их восприятием – с другой.

Именно поэтому я верю, что природе, любым природным объектам и процессам присуща своя форма музыки. Эта музыка будет такой же блистательной, как любая естественная красота, а наши самые глубокие чувства в конце концов тоже есть форма естественной красоты…»

Майкл закончил читать и медленно оторвал взгляд от страницы.

Интересно, слышал ли он когда-нибудь столь прекрасную музыку? В поисках ответа на этот вопрос он залез в темные уголки своей памяти, однако в каждом из них звучало лишь угасающее эхо мелодии, которую ему не удавалось ни уловить, ни расслышать. Он вяло отложил журнал в сторону и вдруг понял, о чем напомнило ему имя Китса.

О слизких тварях в сегодняшнем сне.

На него снизошло холодное спокойствие, как только он приблизился к пониманию чего-то важного.

Кольридж – вот кто это написал!

 
И твари слизкие ползут
Из вязкой глубины.
 

«Поэма о старом мореходе»!

Потрясенный Майкл подошел к книжной полке и снял с нее томик стихов Кольриджа. Потом вновь сел за стол и с некоторой тревогой отыскал начало поэмы.

 
Старик Моряк, он одного
Из трех сдержал рукой…
 

Слова казались очень знакомыми. Но чем дальше он читал, тем сильнее они будили в нем странные и ужасные воспоминания, которые – он знал это точно – были не его, чужими. Внутри росло ощущение потери и одиночества, так созвучное с его собственным удрученным состоянием, что ему не оставалось ничего другого, как полностью поддаться этому чувству.

 
И слизких тварей миллион
Живет; а с ними я.
 

Глава 20

Жалюзи с громким треском открылись, Ричард сощурил от света глаза.

– Ну и замечательный же ты провел вечер, – изрек Дирк Джентли. – Впрочем, самые захватывающие моменты, похоже, полностью ускользнули от твоего внимания.

Он вернулся на свое место, откинулся на спинку стула и сложил руки на животе.

– Только не разочаровывай меня вопросом «Где я?», – заявил он. – Посмотри вокруг и все поймешь.

Ричард в замешательстве оглянулся. Он будто прибыл сюда после долгого путешествия на далекую планету, где царили умиротворение, свет и музыка, и чувствовал себя таким расслабленным, что не хотелось даже дышать.

Деревянная головка на шнуре жалюзи несколько раз стукнулась об окно, и повисла полная тишина. Метроном замер. Ричард посмотрел на часы – начало второго.

– Под гипнозом ты провел чуть меньше часа, – пояснил Дирк. – За это время я узнал множество интересных вещей, а кое-что меня озадачило. Об этом я и хочу сейчас поговорить. Свежий воздух поможет тебе взбодриться, поэтому давай пройдемся вдоль канала. Там тебя никто не будет искать. Джанис!

Тишина.

Ричард хмурился: он все не мог прийти в себя. Мгновение спустя воспоминания протиснулись в голову, как слон в дверной проем, и он в ужасе подскочил на стуле.

– Джанис! – вновь крикнул Дирк. – Мисс Пирс! Черт бы побрал эту девчонку…

Он раздраженно извлек из корзины телефонную трубку и водрузил ее на место. Затем схватил потертый кожаный портфель, поднял с пола шляпу, нахлобучил ее на голову и встал.

– Идем, – сказал он и быстро вышел в приемную, где мисс Джанис Пирс свирепым взглядом буравила карандаш. – Пошли отсюда. Из этой поганой дыры. Будем думать о немыслимом и совершать невыполнимое. Подготовимся к схватке с невероятным и посмотрим, удастся ли нам его победить. А теперь, Джанис…

– Замолчите.

Дирк передернул плечами и взял со стола книгу, испорченную ею при попытке закрыть ящик, с недовольным лицом пролистал и, вздохнув, положил на место. Джанис вернулась к тому, чем она, по всей видимости, занималась чуть раньше, – стала строчить карандашом длинную записку.

Ричард молча, будто со стороны, понаблюдал за ними и тряхнул головой.

– Сейчас произошедшее может показаться тебе запутанным клубком событий, – обратился к нему Дирк. – И все-таки у нас есть за что зацепиться. Из всего, о чем ты мне поведал, только два явления физически невозможны.

– Невозможны? – переспросил Ричард и нахмурился.

– Да, – сказал Дирк, – невозможны целиком и полностью.

И улыбнулся.

– К счастью, – продолжил он, – со своей любопытной проблемой ты пришел по адресу. Потому что я не приемлю слова «невозможно». В моем словаре его нет, – добавил он, потрясая испорченной книгой. – Более того, в нем, похоже, отсутствуют все слова от «мармелада» до «селедки». Благодарю вас, мисс Пирс, вы оказали мне еще одну неоценимую услугу. При успешном исходе дела я даже попытаюсь вам заплатить. А сейчас нам нужно многое обдумать, поэтому я ухожу и оставляю контору в ваших надежных руках.

Раздался телефонный звонок, Джанис ответила:

– Добрый день. Плодоовощная база Вэйнрайта. Мистер Вэйнрайт не может подойти к телефону, он рехнулся и считает себя огурцом. Спасибо, что позвонили.

Она со всего маху опустила трубку на рычаг. Дверь за ее работодателем и его озадаченным клиентом беззвучно закрылась.

– Невозможно? – вновь удивленно повторил Ричард.

– Абсолютно невозможно, – настаивал Дирк. – Ну хорошо, пусть будет «необъяснимо». Зачем называть «невозможным» событие, совершенно очевидно имевшее место? Однако объяснить мы его ничем не можем.

Свежий ветерок у канала Гранд-Юнион привел Ричарда в чувства. К нему вернулась способность рассуждать, но мысль о смерти Гордона не давала покоя. А вот Дирка это, похоже, волновало меньше всего. Как на перекрестном допросе выпытывал он у Ричарда самые незначительные подробности невероятных событий сегодняшней ночи.

Бегун и велосипедист никак не могли поделить узкую дорожку и едва не столкнули друг друга в мутные, неспешно текущие воды канала. За сценой настороженно наблюдала пожилая леди, тянущая за собой на поводке неповоротливого старого пса.

Вдоль противоположного берега выстроились огромные пустые склады с остатками разбитых стекол в окнах. На волнах покачивалась сгоревшая баржа, рядом в грязной воде плавали бутылки из-под машинного масла. По близлежащему мосту, сотрясая фундаменты соседних строений и извергая в воздух черные клубы выхлопных газов, пронеслись грузовики. Мамаша с коляской в страхе отпрянула от края дороги.

Дирк и Ричард отошли на милю от детективного агентства и направлялись от окраины Южного Хэкни к центру Ислингтона, где, насколько было известно Дирку, у ограждения канала висели спасательные круги.

– Но черт возьми, это был лишь фокус, – сказал Ричард. – Профессор их постоянно показывает. Ловкость рук, только и всего. Да, кажется, что это невозможно, но на самом деле ничего сложного, если попросить фокусника раскрыть секрет. Однажды в Нью-Йорке я видел, как человек…

– Я знаю, как это делается, – перебил Дирк.

Он вытащил из носа две зажженные сигареты и большую глазированную инжирину, которую тут же подбросил вверх. Инжирина почему-то не вернулась на землю, исчезнув в воздухе.

– Ловкость рук, обман, внушение. Этому можно научиться, затратив совсем немного времени. Прошу прощения, мэм, – обратился Дирк к хозяйке собаки и вытянул у пса из-под брюха длинную гирлянду цветных флажков. – Думаю, теперь гулять ему будет гораздо удобнее.

Он вежливо приподнял шляпу и двинулся дальше.

– В фокусах все достаточно просто, – сказал он сбитому с толку Ричарду. – Распилить женщину легко. Распилить, а потом снова соединить – немного сложнее, но тоже можно, если потренироваться. Описанный тобой трюк со старинной вазой и солонкой, – Дирк сделал паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, – абсолютно необъясним.

– Наверное, я упустил из виду какие-нибудь детали…

– Это бесспорно. Однако опрос под гипнозом позволяет гипнотизеру разглядеть событие гораздо подробнее, чем видел его сам опрашиваемый. Возьмем, к примеру, девочку Сару. Помнишь, во что она была одета?

– Нет, – неуверенно ответил Ричард. – Наверное, в какое-то платье…

– Цвет? Ткань?

– Не помню. Кажется, темное… Она сидела далеко, я на нее почти не смотрел.

– Платье темно-синее из хлопчатобумажного бархата со сборками у заниженной талии, рукава «реглан» с манжетами, белый воротник в стиле Питера Пэна и шесть перламутровых пуговиц спереди. С третьей пуговицы свисает ниточка. Длинные темные волосы перехвачены на затылке красной заколкой-бабочкой.

– Если ты скажешь, что узнал все это, как Шерлок Холмс, взглянув на мои ботинки, боюсь, я тебе не поверю.

– Нет-нет, – улыбнулся Дирк, – все гораздо проще. Ты мне сам рассказал это под гипнозом.

Ричард замотал головой:

– Неправда, я понятия не имею, что значит «воротник в стиле Питера Пэна».

– Зато ты очень точно его описал. Как и фокус. И этот фокус невозможен в той форме, в которой он был проделан. Поверь, я знаю, о чем говорю. Есть еще кое-что, касающееся профессора, о чем я хотел бы узнать. Например, кто нацарапал найденную тобой на столе записку и сколько вопросов на самом деле задал Георг Третий, но…

– Что?

– Думаю, лучше всего было бы спросить об этом самого профессора. Хотя… – Дирк сосредоточенно нахмурился. – Хотя, будучи в некоторой степени тщеславным, я бы предпочел знать ответы заранее. Но я не знаю. Абсолютно не имею понятия…

Он посмотрел вдаль и прикинул, сколько осталось до ближайшего спасательного круга.

– Вторая невозможная вещь, – продолжил Дирк, не дав Ричарду вставить ни слова, – или как минимум совершенно необъяснимая – это твой диван…

– Дирк, – раздраженно перебил его Ричард, – позволь напомнить, что Гордон Вэй мертв, а меня подозревают в убийстве! Все, о чем ты говоришь, никак с этим не связано, и…

– А я в высшей степени склонен верить, что связано.

– Какой вздор!

– Я верю в фундаментальную взаимо…

– Ах, ну да! – воскликнул Ричард. – Фундаментальная взаимосвязь всех явлений! Дирк, я не доверчивая старушка и не собираюсь оплачивать твои поездки на Бермуды. Если ты действительно хочешь мне помочь, тогда ближе к делу!

Дирк возмущенно вскинул голову.

– Как любой последователь принципов квантовой механики, я верю, что все события между собой непременно взаимосвязаны. Но я также верю, что некоторые вещи взаимосвязаны между собой гораздо больше остальных. И если два невероятных события и ряд в крайней степени необычных событий происходят с одним и тем же человеком, которого к тому же внезапно начинают подозревать в совершении весьма неординарного убийства, то, на мой взгляд, решение следует искать во взаимосвязи этих событий. А связываешь их ты, и, между прочим, ты в последнее время тоже ведешь себя очень странно и эксцентрично.

– Ничего подобного, – запротестовал Ричард. – Да, со мной произошло кое-что странное, однако я…

– Прошлой ночью я видел, как ты вскарабкался по стене и влез в квартиру своей девушки, Сьюзан Вэй.

– Этот поступок мог показаться необычным, – признал Ричард, – возможно, даже глупым. Тем не менее он абсолютно логичен и рационален. Просто я хотел кое-что исправить, пока это не привело к печальным последствиям.

Дирк на мгновение задумался, затем ускорил шаг.

– Ты думаешь, это совершенно нормальное и разумное решение проблемы с оставленным на автоответчике сообщением – да-да, ты рассказал мне об этом под гипнозом, – и любой на твоем месте сделал бы так же?

Ричард нахмурился, словно не понимал, из-за чего сыр-бор.

– Может, и не любой, – сказал он. – Наверное, я мыслю немного логичнее большинства людей, поэтому и пишу программы для компьютеров. Это было логичное и четко выверенное решение.

– Ты не считаешь, что слегка хватил через край?

– Мне ведь было очень важно не разочаровать Сьюзан.

– Значит, по-твоему, этот поступок вполне обоснован?

– Да, – упорствовал Ричард.

– Знаешь, что говорила моя незамужняя тетка из Виннипега? – спросил Дирк.

– Нет, – ответил Ричард.

Он быстро снял с себя одежду и прыгнул в канал. Дирк схватил спасательный круг, к которому они только что подошли, и бросил барахтающемуся в воде, перепуганному Ричарду.

– Держи, – крикнул Дирк, – сейчас я тебя вытащу!

– Все в порядке, – захлебываясь, ответил Ричард. – Я хорошо плаваю.

– Нет, плавать ты не умеешь! Скорее хватайся!

Ричард попробовал выплыть сам, но быстро сдался и уцепился за брошенный круг. Дирк подтянул его к берегу, наклонился и подал руку. Ричард, отфыркиваясь и отплевываясь, вышел из воды, дрожа от холода, присел на землю и положил руки на колени.

– Фу, там такая грязища! – Ричард еще раз сплюнул. – Отвратительно. Тьфу! Вообще-то я неплохо плаваю. Наверное, ногу судорогой свело. Повезло, что поблизости оказался спасательный круг. Спасибо, – поблагодарил он, когда Дирк протянул ему большое полотенце.

Он быстро и тщательно стер с себя грязную воду, а затем встал и покрутил головой.

– Не знаешь, где мои брюки?

– Молодой человек! – обратилась к нему пожилая леди с собакой на поводке. Она только что их догнала и уже хотела было как следует отчитать, однако Дирк ее опередил.

– Тысяча извинений, мадам, – сказал он, – за оскорбление, которое невольно нанес вам мой друг своим видом. Пожалуйста, примите вот это в знак моего восхищения, – добавил Дирк и вытащил из-за спины Ричарда изящный букет анемон.

Старушка палкой выбила цветы у него рук и в ужасе заспешила прочь, волоча за собой собаку.

– Не очень-то любезно с вашей стороны! – крикнул ей вслед Ричард, натягивая под полотенцем брюки.

– Малосимпатичная дамочка, – сказал Дирк. – Частенько ходит здесь, таскает за собой бедную псину и ругается с людьми. Ну как, понравился заплыв?

– Не особо, – ответил Ричард, приглаживая ладонью волосы. – Даже не представлял, насколько там грязно. И холодно. Вот, держи. – Он протянул Дирку полотенце. – Спасибо. Ты всегда его носишь в портфеле?

– А ты всегда после обеда ныряешь?

– Нет, обычно по утрам и только в бассейне в Хайбери-филдз, чтобы взбодриться и заставить работать мозг. А сегодня-то я туда не ходил.

– И… поэтому ты решил нырнуть в канал?

– Ну да. Просто подумал, что немного физической нагрузки мне не повредит.

– То есть ты не видишь ничего странного в том, чтобы раздеться и прыгнуть в канал?

– Нет. Возможно, учитывая состояние воды, это не слишком разумно, но в остальном – почему бы и нет?

– Ты считаешь, у тебя достаточно причин для такого поступка?

– Да…

– Значит, моя тетка тут ни при чем?

Ричард подозрительно прищурился:

– О чем это ты?

– Сейчас расскажу, – ответил Дирк.

Он прошел чуть дальше, присел на скамейку, вновь открыл портфель, аккуратно уложил в него полотенце и достал миниатюрный магнитофон. Затем жестом попросил Ричарда сесть рядом и нажал клавишу. Из крошечного динамика послышался напевный голос Дирка: «Через минуту я щелкну пальцами, ты проснешься и забудешь весь разговор, кроме указаний, которые я сейчас тебе дам. Мы с тобой пойдем вдоль канала, и, услышав от меня слова “моя незамужняя тетка из Виннипега…”»

Дирк схватил Ричарда за руку и силой заставил сидеть на месте.

«…ты снимешь с себя одежду и нырнешь в воду. Ты поймешь, что не умеешь плавать, но не запаникуешь и не утонешь, а будешь просто барахтаться в воде, пока я не брошу тебе спасательный круг…»

Дирк остановил запись и посмотрел на оторопевшего Ричарда. Второй раз за сегодняшний день его лицо стало бледным как полотно.

– Мне интересно, что на самом деле заставило тебя сегодня ночью забраться в квартиру мисс Вэй, – сказал Дирк, – и для чего это понадобилось.

Ричард продолжал в оцепенении смотреть на магнитофон, а затем неуверенным голосом произнес:

– На автоответчике Сьюзан было сообщение от Гордона. Он звонил из машины. Сейчас кассета у меня дома. Дирк, что-то мне страшно…