Текст книги "Планета шампуня"

13

Мрачное уныние, в которое нас повергло китайское меню, нарушает появление Анны-Луизы и Мюррея. Они первым делом сбрасывают с себя куртки – им жарко после резкого перехода в ресторанную теплынь из холоднющего, насквозь проржавевшего «фольксвагена-кролика» («Бондо-Банни») Анны-Луизы. Весь наш семейный кружок их дружно приветствует. Анна-Луиза персонально здоровается с бабушкой:

– Здравствуйте, миссис Джонсон. Какова селява?

– Прошу прощения, милая? – Бабушка с дедушкой Анну-Луизу любят.

– Это по-французски «Как жизнь?» Тайлер научил. Он после Европы стал билингвом.

– Ну да, ну да. – Эта маленькая хохмочка проплывает, не задев бабушкиного сознания.

Анна-Луиза садится рядом со мной и спрашивает, так что ж это за новость грандиозная.

– Раз все собрались, теперь можно и сказать, милая.

Мюррея бабушка с дедушкой демонстративно не удостоили ни словом привета, разве что нехотя дали понять, что они его заметили. Вырядился он сегодня еще хлеще, чем всегда, на голове патлы дредов, довольно немытого вида, глаза прикрыты крошечными черными прямоугольничками очков, а под светло-коричневой грубой кожаной курткой с бахромой драная майка с психоделическим флуоресцентным орнаментом. Даже в додредлоковой фазе дедушка Мюррея не переваривал и считал, что его внучка при всем желании не сумела бы выбрать более отвратительную пару.

По-моему, суть категорического неприятия дедушкой Мюррея сводится к тому, что Мюррей вбил себе в голову совершенно ошибочную, но очень его захватившую идею, будто дедушке, как одному из отцов-основателей Завода, безумно интересно обсуждать все, что связано с его, Завода, закрытием и дальнейшими мероприятиями по очистке территории, которая законсервирована под слоем битума на несколько сотен лет кряду и сожрала, считай, уже все налоговые доллары на шесть поколений вперед. А Мюррей снова и снова наступает на больную мозоль.

– Слыхали последний прикол про Завод, мистер Джонсон?

– Нет, Мюррей. Вот ты и расскажешь.

– Как выяснилось, вся заводская земля настолько токсична (оо-ох, подкинь-ка мне еще вон тех пельмешек) и угроза того, что токсины попадут в реку Колумбию настолько велика, что сейчас уже поговаривают, не превратить ли с помощью особых химикалий всю землю вокруг Завода в стекло.

– Стекло? – удивляется Марк.

– Ага. Сплошной стеклянный монолит объемом в сотни кубических миль. Процесс называется «остекловывание».

– Круто!

Мюррей принимается перечислять все, что похоронено под Заводом, – все, что так или иначе попало в почву за долгие годы его работы: трупы собачек, над которыми проводились опыты по облучению, самосвалы, экскаваторы, комбинезоны, окна…

– Полагаю, всем интересно узнать наконец, ради чего мы сегодня собрались, – говорит дедушка, демонстративно переводя разговор на другую тему. Дедушка, как большинство членов шайки весельчаков-затейников, построивших Завод, твердо намерен отдать концы или впасть в маразм прежде, чем для всех станет очевидным тот кошмар, который он со товарищи оставили в наследство своим потомкам. – А собрались мы, чтобы услышать радостное известие! Это известие изменит всю нашу жизнь! Здесь, в этой коробке…– говорит он, водружая на стол картонную коробку (по-видимому, она стояла на полу у него в ногах, а я и не приметил). – В этой коробке, – торжественно объявляет он, – будущее!

Будущее? В голове одна за другой мелькают догадки – что же там такое, в этой заветной коробочке: только подумать – отныне мне не придется гадать, какое будущее меня ожидает! Но что, что же в коробке – химера? компьютер? облака? золотые дукаты? тускло сияющий бледный монстр? Мы все сидим затаив дыхание.

– Благодаря тому, что находится в этой коробке, мы все разбогатеем, – продолжает дедушка. – Но прежде, чем я покажу ее содержимое, я хочу, чтобы вы задумались о том, что есть власть, что есть возможности и что есть труд. – И дедушка разражается пламенной тирадой, которая впечатлила меня не меньше, чем если бы это была речь самого Фрэнка Э. Миллера, председателя совета директоров корпорации «Бектол». После этой пылкой прелиминарии дедушка с проворством щеголя-официанта снимает с коробки крышку, открывая нашему взору обтянутую бархатом подставку, на которой красуется с десяток разновидностей баночного кошачьего корма.

Джасмин смотрит как потерянная; бабушка сияет. Общее разочарование почти осязаемо.

Анна-Луиза, приникнув ко мне, шепчет мне на ухо:

– Сюр какой-то! Еще немного – и я растекусь, как плавящиеся часы у Дали.

14

– Не понимаю, дедушка, хоть убей. Ты все твердишь, что мы должны бегать вербовать рекламных агентов, которые будут на нас работать. А когда мы начнем собственно торговать кошачьим кормом? – Фрэнк Э. Миллер был бы мной доволен.

– Это не кошачий корм, Тайлер. Сколько раз тебе повторять! Это «Китти-крем: система кошачьего питания». Система! Ты продаешь не просто кошачий корм, ты продаешь систему.

– Ясно. Но кто, собственно, занимается торговлей, кто продает банки с кормом? Развозит по адресам? Ничего не понимаю – где тут доход?

Дедушка тяжко вздыхает:

– Тайлер, уж ты-то, с твоим опытом торговли часами, должен понимать, как работает грамотно построенная сеть торговых агентов. Нанимаешь пятерых, они продают для тебя; каждый из пятерых, в свою очередь, нанимает еще пятерых, и так далее, и так далее. А ты имеешь долю от всех продаж.

– Пирамида?

– Сеть!

– Но когда торговые агенты начнут собственно продавать банки…– Договорить мне не дают.

– Дейзи! Что скажешь о качестве продукции? Впечатляет, а?

Дейзи издает нечленораздельно-одобрительные звуки.

– Сухарики-мышки, по-моему, очень миленькие.

– А мне нравится «Киттипомпа», дедушка! – говорит Марк. – Можно мне еще разок попробовать?

– Конечно, сынок! Давай, качай.

Марк, опрокинув по пути чашечку с остывшим китайским чаем, нажимает на хромированный рычажок небольшого приспособления, по виду напоминающего машину для варки кофе-эспрессо, и спереди, прямо из улыбающегося кошачьего рта вылезает рифленая, подрагивающая бурая колбаска мясных субпродуктов. Колбаска мягко скручивается, наподобие итальянского мороженого, в стеклянной чашечке с ярким логотипом «Китти-крема»® на дне.

Бабушка хватает это жуткое «мороженое», посыпает его сверху сухариками-мышками и по очереди сует нам в нос.

– Ну разве не прелесть? – спрашивает она. – Первый миллион считайте у вас в кармане. А вид какой – хоть сам ешь! А что? Я бы запросто.

Хозяева ресторана, оцепенев, смотрят на нее с нескрываемым ужасом, да и мы все тоже.

– Бабушка! – кричим мы, – Не надо!

– Будет тебе, Дорис, – ласково посмеивается дедушка.

Дорис заливисто смеется – будто колокольчик звенит. Шутники, однако. Номер они на пару отработали профессионально, без сучка, без задоринки, – на зависть торгашам-зазывалам на каком-нибудь карнавале. Тем временем мы – Анна-Луиза, Мюррей, Джасмин, Дейзи и я – еле сдерживаем рвотные позывы, потому что гадостнее кошачьего корма нет, наверное, ничего во вселенной, во всем нашем пространственно-временном континууме.

Работа – деньги, деньги – работа: странно, но верно. И впереди у меня еще пятьдесят лет этой лабуды – как подумаешь, хоть беги и кидайся с моста в центре города. Почему же мы допустили, что мир дошел до такой кондиции? Я ведь о чем: неужели в этом и есть вся суть? А где же тогда, в чем именно предполагается искать отдушину? Неужто так и бегать всю жизнь по кругу? Кошмар. Кто-нибудь думал об этом?! Что я, с ума сошел?

Может, лучше уж быть таким, как ребята – правда, постарше меня, – которые ошиваются в Бесплатной клинике на краю города, за домом Анны-Луизы на Франклин-стрит. Иногда я поглядываю в сторону этих ребят (большинству двадцать пять – тридцать) – не получается у меня просто отмахнуться от мысли, что то, как они распорядились своей жизнью, не так уж плохо. Я говорю о пропащих наркоманах, у которых на обед метадон с апельсиновым соком, диазепам и плацебо, дилаудид и туинал, о них, удивительно незлобивых, с горящим взором, которые, шаркая ногами, бредут по улицам и разговаривают с деревьями, и в поисках четвертачков обследуют телефоны-автоматы, и делают себе прически а-ля индейцы племени могавков, и на полпути бросают эту затею, потому что им вдруг и это становится неинтересно.

Я к ним присматриваюсь.

Глядя на них, не скажешь, что они так уж несчастливы. Несколько раз я даже обошел пешком вокруг Бесплатной клиники, пытаясь получше приглядеться к ним, к жизни, пока они входят и выходят в дверь сооруженного еще в эпоху спутников, давно обветшавшего здания клиники, – будущие ланкастерские тролли и Лупоглазы, часами торчащие на заднем дворе клиники и неспешно ведущие там тихие параноидальные беседы. А однажды я даже отправился посмотреть на место их сборищ – раздаточный павильон позади прикрытой теперь пышечной, в форме грота: на полу толстый слой голубиного дерьма, жвачек, сигаретного пепла, мокроты – всегда промозгло, сумрачно. Я был там всего раз, и то когда вся наркота уже разбрелась по своим наркоманским городским логовам жить-поживать своей наркоманской жизнью и заниматься своим наркоманским делом: орать что-то запаркованным машинам и вступать в продолжительные беседы с фонарями. Я был там и пришел в замешательство – то, что я увидел, приводило меня в смущение и странным образом привлекало. Да что они о себе думают, эти люди? Как им удается плевать на будущее, на горячую воду в кране, на чистые простыни, на кабельное телевидение? Во люди, а? И на стенах этого павильона-грота они написали знаете что? Написали громадными буквами, каждая в несколько ладоней, составленными из игл для инъекций, прикрепленных к цементу грязными бинтами и комочками жвачки. Они написали три слова: НАМ ТАК НРАВИТСЯ.

15

Чтобы платить за квартиру, Анна-Луиза подрабатывает в киноцентре, который является составной частью торгового центра «Риджкрест». Она там уже не первый год и уверяет, что самое хорошее время – около половины двенадцатого ночи, когда заканчивается последний сеанс и она подметает пол в зале, собирая всякую мелочевку, просыпавшуюся из карманов зрителей: монеты, противозачаточные таблетки, фотокарточки, транквилизаторы, ключи, леденцы, ежедневники: «Концентрат жизни. Больше всего мусора от тех, кто носит штаны-чинос. Если в полночь какой-то тип барабанит в дверь, потому что потерял ключи, – будьте уверены, он носит чинос. Паршивый покрой карманов. Мало сумчатости».

Джасмин набирает на компьютере разные бумажки на Заводе – деятельность, плохо согласующаяся с ее общей хипповостью. «Мне разрешают держать папоротник на рабочем месте, ну и ладно», – говорит она. Ей нравится, что работа дает ей ощущение свободы и востребованности (и, скрепя сердце признает она, деньги, в которых мы нуждаемся как никогда). В общем, как я понимаю, Завод не слишком ее удручает. Джасмин набирает документы, которые никто никогда не будет читать, в систему, которой от этого ни тепло, ни холодно, – как Россия в сороковые.

Мы с Анной-Луизой однажды взяли и послали Джасмин поцелуй по факсу – помадный отпечаток на листе белой бумаги, и ее шеф, усмотрев в этом фривольность, устроил ей разнос. Узнав об этом, Анна-Луиза брезгливо поморщилась: «Он ее за рабыню держит, что ли? Скоро сапоги лизать заставит!»

Вообще-то для меня двери офиса Джасмин закрыты, хотя и неофициально, -из-за одного случая. Дело было два года назад, в субботу. Джасмин вызвали провести срочную инвентаризацию энергетического отдела, и я увязался с ней за компанию. Первые полчаса я собирал бумажную «лапшу» из уничтоженных документов, чтобы потом набить ею кресло-пуф для Марка. А потом еще битый час коротал время тем, что перескакивал от стола к столу, забавлялся с радиационными дозиметрами и вслух отпускал разные замечания по адресу тех маминых сослуживцев, которые, по моему просвещенному мнению, были на грани нервного срыва – насколько я мог судить по смехотворным крупицам чего-то личного, что администрация Завода позволяла сотрудникам держать на рабочих местах.

~ Ох ты!… Кусок горной породы, гнейс называется. Во чудик! А это еще что такое? Мотивационная мозаика? Тайные амбиции покоя не дают – метит в начальники! Смотри карманный справочник Дэниела П. Фейнгольда «Думать, чтобы побеждать» – так себе книжонка. Знаем, читали. А это что там у нас за фотографией влюбленных голубков в рамочке?… Ага! Валиум. Ну, по этой точно дурдом плачет.

Разумеется, кто-то из заводских в это самое время сидел в кафетерии, поглощая жидкую смерть из кофеварки, и слышал все мое выступление от начала до конца. Вот и устраивай после этого сеанс блиц-психоанализа!

Хорошо хоть Джасмин не осталась без места. Ее (теперь уже) полставки оказались среди той жалкой горстки штатных заводских единиц, которые пока не сократили. Так что наличность капает. Марк, правда, не был рад такому исходу: он хочет, чтобы к нему тоже приставили социального работника, как и ко всем в его классе.

Все где-то как-то работают.

Скай одно время трудилась в бутике «Св. Яппи» в торговом центре «Риджкрест», еще до того, как бутик объявил о реорганизации в связи с угрозой банкротства, после чего там при загадочных обстоятельствах случился пожар – типичное явление среди торговых предприятий, входивших в состав центра. Теперь Скай сидит на телефоне – вкалывает на телемаркетинговую компанию. Когда люди собираются дома за ужином, звонит Скай и спрашивает всякую ерунду, вроде: приходилось ли им уже пользоваться латексными красками, не собираются ли они на днях помыть свою киску? Бросить работу она не может, потому что должна порядка девяти тысяч долларов по кредиткам, которые сдуру набрала в старших классах школы.

Гармоник – консультант по установке компьютерных систем и уже зарабатывает больше, чем все мои остальные знакомые вместе взятые. Богатенький. Я все подбиваю его приударить за Скай, но до него не достучаться.

Марк хочет работать в «поцелуйной будке».

Я, после того как мой бизнес с липовыми «ролексами» и «шанелями» накрылся, больше трудоустроить себя не пытался – хотя, наверно, придется, и скоро. Если пофантазировать? Я хотел бы работать в фотопроявочной мастерской – наблюдать, как из проявителя выходят чужие снимки. Всякие бедолаги, которым от тоски вдруг пришло в голову сделать собственный порнопортрет, персидские кошки с кроваво-красными глазами, злобно шипящие со своих насиженных мест на верхней панели теплых «тринитронов». Или вот еще можно наняться на морской круиз. И выпускать судовую газету. «Миссис Симпсон сегодня 70!» или «Торопитесь взять напрокат костюм для бала!» Ладно, погодите. Честолюбие во мне дремлет, но не спит. «Бектол» – вот кто меня вытащит. Я не пропаду.

Дэн, как и добрая половина жителей Ланкастера, живет на пособие. Здесь в Ланкастере любые свежие идеи насчет того, как можно подзаработать, принимаются на ура. Даже «Китти-крем»® сулит надежды мертвякам.

Прошлой осенью во время вводного курса отельно-мотельного менеджмента (номер 105, «Обязанности службы приема») я попытался привлечь несколько своих друзей к практикуму по имитации типичных ситуаций у стойки портье, который был организован факультетом туристического обслуживания Ланкастерского колледжа для студентов, планирующих в будущем занимать командные должности в этой индустрии. Практикум не был включен в зачетно-экзаменационную сетку и проводился факультативно, в дополнение к основной программе курса, которая включала в себя компьютерные системы бронирования номеров, теоретические основы работы портье, телефонного оператора и службы безопасности. Голая теория без практики – вот откуда берутся слабо мотивированные, не готовые к реальной работе гостиничные служащие. Так что нее мой практикум, каковы результаты?

Скай: Как понимать «билокси»? Билокси[8]8
  Город-порт на юго-востоке штата Миссисипи.


[Закрыть] – это вроде бы наркотик какой-то?

Мей-Линь: Э-э… Кофр – это что?

Гармоник: Милостивый государь, окажите любезность, помогите мне уразуметь, каков собой «километр»?

Бон вояж.

Скай, Мей-Линь и Гармоник – это то будущее, которое ожидает службу портье. Удел путешественников незавиден. Мои друзья не в состоянии отыскать на карте свой родной город. И очень приблизительно представляют себе, какой нынче год.

– Восточные штаты все такие крошечные, – обиженно ворчала Гея после того, как было окончательно и бесповоротно установлено, что ей не под силу показать на карте Бостон в штате Массачусетс – Слились бы все вместе, и дело с концом, самим же выгоднее.

– Давайте называть вещи своими именами, – рассудительно заметила Анна-Луиза. – Это я к тому, что если от нас требуется запоминать всю ту новую информацию, которую кто-то постоянно изобретает, нам приходится выбрасывать вон старую, иначе куда все это складывать? – Видимо, история и география – как раз то, что идет на выброс. Но, с другой стороны, что значит география для Гармоника, или Пони, или Дэвидсона, которые изо дня в день разговаривают с людьми по всей планете, причем одновременно, с помощью компьютерных сетей и модемов? Или что значит история для Мей-Линь или Геи, которые, сидя у себя дома, принимают через спутниковую антенну семьдесят пять телеканалов? Права Анна-Луиза: надо называть вещи своими именами. И мои друзья лучше, чем кто-либо, подготовлены психически к тому будущему, которое в реальности нас ожидает. Природа всегда ведь готовит своих детей к тому, что им будет нужно. Мы с моими друзьями – консультанты по выбрасыванию вон всего лишнего. Пожелайте нам удачи, а вам от нас – резюме и поцелуи.

– Мама! – взвизгивает Дейзи. – Скажи, что ты шутишь. «Китти-крем» – это же курам на смех! – Мы едем обратно, домой, прихватив с собой Мюррея; у Анны-Луизы – дневная смена.

– Ну-ну, деточка, не надо так сразу принимать новую идею в штыки. Как мы можем судить? А вдруг в дедушкиной затее скрыто жемчужное зерно деловой прозорливости, а мы просто неспособны его разглядеть? И еще – сама подумай: Киттикатьке, наверно, давно обрыдло без конца есть один и тот же корм, день за днем, день за днем!

– Джасмин, Киттикатька, к твоему сведению, – кошка! У кошек нет понятия о разнообразии. У них мозг-то с горошину. Они сплошь и рядом успевают забыть своих хозяев, когда те возвращаются после отпуска. А тебя послушать, так им подавай салат-бар!

– Как знать, как знать. Может, дедушкина идея не так и плоха, почему не попробовать!

Но по блеску в ее глазах я уже вижу, что Джасмин заразилась «китти-кремовой» лихорадкой, – это как чума, свирепствующая в средневековом городе в кольце крепостных стен: никогда не знаешь, кто следующий. Дейзи тоже замечает симптоматические искорки в глазах Джасмин, и мы с ней делаем друг другу гримасы, означающие: «Только не это!» К тому же у меня вообще настроение из рук вон, потому что мне сдается, что наше финансовое положение хуже, чем я подозревал. Юнец незрелый.

Я больше для проформы вношу предложение, чтобы Джасмин обратилась к своему папаше с просьбой элементарно выделить ей хоть какую-то часть его состояния – все лучше, чем заставлять ее участвовать в сомнительной пирамиде «Китти-крем»® в качестве торгового агента. Но мой и без того слабый энтузиазм быстро сходит на нет. Мы все прекрасно знаем, что дедуля – фанатичный приверженец бескомпромиссного индивидуализма. Никаких бесплатных обедов и прочая дребедень! Наверно, он просто жмот, а сегодня, кроме всего прочего, у Марка день рождения, и всем нам хочется хорошего настроения.

– Остановись тут, ладно? – говорит Дейзи. – Я выскочу купить соевого молока.

16

Ну и дела.

Горячая выдалась у нас в Ланкастере неделька. Джасмин подстриглась, а бабушка с дедушкой обанкротились.

Я направляю мой боевой Комфортмобиль на север, к канадской границе, выдавая байт за байтом последние новости моему верному напарнику в борьбе с преступностью Анне-Луизе, которая сидит, нахохлившись, рядом со мной, без конца тыча в кнопку «Поиск», и с маниакальным упорством рыщет по шкале диапазона FM в погоне за прибрежными хип-хоповыми станциями, то вдруг всплывающими, то вновь убегающими из зоны приема.

– Окрас рыжий, стрижка суперкороткая, -докладываю я, – от макушки книзу остренькие пряди, как лучи морской звезды. Вид экстремальный – будто она собирается выступить со своей политической платформой.

– Стрижка «эльф». Ретро.

– Говорит, с короткими рыжими волосами она чувствует себя гламурно-роково. Бисексуально. Вообще-то ей идет. Выглядит еще моложе, чем раньше, – как старлетка в Каннах.

– Видимо, чечевичная диета и правда делает свое дело.

– Видимо. Да, и еще она теперь пользуется косметикой. Дейзи вне себя, потому что Джасмин вдруг зачастила в наш косметический музей. А Дейзи считает, что Джасмин нужна совсем другая цветовая гамма.

Спящие вулканы, грозно напоминая о потоках раскаленной вязкой лавы, несут свой бессменный караул; насыщенный влагой воздух избавляет нашу кожу от привычного напряжения. Леса, протянувшиеся по обе стороны дороги, для нас, уроженцев прерий, в диковину: чудится, будто они полны забытых тайн, будто мы когда-то здесь жили, давным-давно, еще до того, как включилась наша настоящая память.

– Кстати, о стрижке, – напоминаю я, – ты ножницы не забыла?

– Все с собой. – Похлопав в подтверждение ладонью по нейлоновой сумке на поясе, Анна-Луиза бросает наконец диапазон FM и принимается рыться в коробке с компакт-дисками. Мы договорились, что когда доберемся до мотеля «Алоха» в Канаде, она попробует изобразить на моей голове новую стрижку – последний писк.

Возвращаясь к банкротству бабушки и дедушки: во вторник вечером они позвонили к нам в дверь – бабушка в слезах, дедушка с опрокинутым лицом.

– Папа… Мама! Садитесь, – захлопотала Джасмин. – Поешьте вот чечевицы. Бобовые успокаивают.

– Правда? Даже не знаю, золотце…– замялся дедушка.

– Как можно в такую минуту думать о своей утробе? – взвилась бабушка.

Дедушка, учуявший уже характерный, с оттенком кошачьей мочи аромат кориандра, при мысли о бесплатной жратве срочно взял себя в руки.

– Может быть, немного погодя, Жас. А сейчас лучше бы по глоточку виски, а?

Оказывается, они потеряли все свои сбережения и (болваны, болваны!) свою долю в ныне рухнувшем фонде взаимного кредита Роджера У. Фридмана «Безнал 2000» с штаб-квартирой в Арлингтоне, Вирджиния.

– О-ох, дедушка. Неужели и это? – простонал я.

– Три раза всё перезакладывали, – рассеянно сообщает бабушка.

– Роджер, – злобно шипит дедушка, – живет себе в Брунее с целым гаремом тринадцатилетних девок. Поди достань его, гада!

– Как-то даже обидно за них, тебе разве нет? – спрашивает Анна-Луиза, и указатели сообщают нам, что до канадской границы осталось всего полпесни.

– Не особенно. Поделом им – пока всего добра не лишились, вели себя как последние жлобы. Это ж надо додуматься – подрядить родную дочь торговать машинками для раздачи кошачьего корма, а самим разъезжать по Пекинам в бизнес-классе! Может, хоть теперь они станут людьми. И если им и правда придется бегать продавать «Китти-крем», я плакать не буду, – Юнец незрелый. Но сами прикиньте: бабушка с дедушкой всем владеют и всех заставляют плясать под свою дудку – денег завались, свободного времени тоже девать некуда. А молодым рассчитывать не на что.

Тут я, впрочем, хочу рассказать заодно об одном эпизоде, который случился за ужином в тот вечер, когда к нам пожаловали бабушка с дедушкой. Дедушка собрался уже было двигать к дому, как вдруг закашлялся – без дураков, в легких грохало, прямо как у туберкулезника, и нам оставалось только сидеть и вежливо дожидаться, когда его отпустит. Наконец приступ вроде бы прошел, и мы встали из-за стола и потопали к двери, как вдруг дедушка грохнул напоследок 1000-килотонным залпом – прямо в сандаловый подсвечник, который Джасмин купила на ярмарке народных промыслов, разом загасив все три свечи. Мы – ничего, дошли себе до входной двери и распрощались с ним и с бабушкой, как положено. А потом, пока Джасмин, бабушка и дедушка шли к почти уже изъятому у них «линкольну-континенталю», Дейзи, Марк и я вернулись в столовую и, не проронив ни слова, посмотрели на подсвечник. Дейзи и Марк стали у свечей, а я взял с камина коробок спичек, вернулся к столу и снова зажег их. Как только свечи как следует разгорелись, мы все трое сдвинули головы и молча вместе их задули, успев точь-в-точь к возвращению Джасмин.

– Чем вы там занимаетесь, крошки мои? – спросила она нас от дверей, но мы ничего ей не сказали, и она ушла в кухню. Такой был момент – о нем другим не расскажешь. Он был наш и только наш. Мы, братья и сестра, инстинктивно почувствовали, что если нам предстоит остаться в потемках, то лучше пусть это будут потемки, которые мы сами себе устроили.