Текст книги "Кодекс"

7

Закончив пение, Вернон Бродбент некоторое время спокойно посидел с закрытыми глазами в темной прохладной комнате, давая мозгу освоиться с окружающим после долгой медитации. По мере того как возвращалось сознание, он начал слышать отдаленный гул Тихого океана и почувствовал в наполненном запахами благовоний пространстве хижины аромат соленого воздуха. От отблеска свечей на веках внутреннее зрение озарялось неверным красноватым отсветом.

Затем он открыл глаза, поднялся и сделал несколько глубоких вдохов, все еще наслаждаясь ощущением мира и покоя, которое принес ему час медитации. Подошел к двери и немного постоял, любуясь зелеными кронами виргинских дубов и манзанита, растущих на склонах Биг-Сур, и ниже – широко раскинувшейся голубой гладью океана. Ветерок с воды тронул его одежды и наполнил их прохладой.

Вернон оставался в ашраме больше года и на тридцать пятом году жизни уверовал, что это именно то место, где он хотел находиться. Он прошел долгий путь исканий: два года в Индии, испытал трансцендентную медитацию, теософию, восточные культы, «Источник жизни» и даже не избегнул налета христианства. Отринул от себя материализм детства и стремился отыскать глубинную истину существования. Что же до других – особенно его братьев, – они напрасно прожигали жизни, погрязая в богатстве и тратя себя на ненужные усилия. Каков иной смысл существования, если не поиски того, зачем дана тебе жизнь?

И вот теперь, с отцовским наследством, у него появился шанс сделать что-то поистине хорошее. На этот раз не только для себя, но и для других. Шанс как-то помочь миру. Но как поступить? Начать поиски коллекции самому? Или пригласить с собой Тома? Филипп – полная задница и отвернет нос. А Том, возможно, захочет объединить с ним усилия. Следовало принимать решение. И быстро.

Вернон подобрал полы свободной полотняной туники и направился вниз по тропинке к хижине Учителя – вольно раскинувшемуся в ласковой долине строению из красного дерева. Хижину окружали дубы, и от нее открывался вид на Тихий океан. Навстречу попался Чао – парнишка-азиат. Он, подпрыгивая, бежал по тропинке. В руках у него была пачка писем, значит, спешил по поручению Учителя. Вот жизнь, к которой стремился Вернон, – мирная и спокойная. Беда лишь в том, что она так дорого стоит.

Вернон обогнул холм, и перед ним открылась хижина. Он на мгновение задержался – все-таки немного робел перед Учителем, – но тут же собрался и решительно продолжил путь. И вскоре уже стучал в дверь. Изнутри послышался низкий, раскатистый голос:

– Добро пожаловать, войдите.

Вернон оставил сандалии на террасе и переступил порог. Учитель предпочитал японский стиль – хижина была простой и аскетичной: с раздвижными экранами из рисовой бумаги, бежевыми циновками на полу и полированными панелями стен. Внутри пахло воском и благовониями. Где-то тихо журчала вода. Сквозь анфиладу проемов Вернон видел насквозь весь дом, а за ним японский садик с замшелыми камнями среди гальки и прудик с цветущими лотосами. А Учителя не замечал.

Он заглянул налево, в другой коридор. В его конце, на кухне, босоногая девочка-подросток с длинной светлой косой, в которую были вплетены увядающие цветы, резала овощи.

– Учитель, вы здесь? – позвал Вернон. Девочка продолжала работу.

– Сюда, – послышался низкий голос.

Вернон пошел на звук и обнаружил Учителя сидящим в позе лотоса, с закрытыми глазами, на циновке в комнате для медитации. Учитель открыл глаза, но остался сидеть. Вернон почтительно ждал. Ладную, поджарую фигуру наставника прикрывала туника из некрашеного полотна. Седая челка была зачесана прямо на лоб, а над ней виднелась небольшая лысинка, отчего Учитель становился похож на Леонардо да Винчи. Из-под резко изогнутых на широком куполе лба надбровных дуг поблескивали проницательные голубые глаза. Картину завершала подстриженная борода с проседью. Голос был гулким, переливчатым, с легким бруклинским акцентом, который оставлял на человеке отпечаток скромного происхождения. Учителю было около шестидесяти, но сколько точно, никто не знал. В прошлом он работал профессором в Беркли, который прозвали Пивоварней искусств, но отказался от должности ради ухода в жизнь духа. И здесь, в ашраме, нашел стремившихся к молитве, медитации и духовному росту единомышленников. Община была неопределенного толка, с уклоном в буддизм, но без омрачающих традицию этого религиозного учения чрезмерной дисциплины, интеллектуализма, безбрачия и фатализма. Ашрам скорее стал красивым убежищем в приятном месте, где каждый под ненавязчивым руководством Учителя предавался поклонению духу на свой собственный манер. Все удовольствие по цене семь сотен долларов за неделю, включая проживание и питание.

– Садись, – пригласил Учитель. Вернон сел.

– Чем могу помочь?

– Речь идет о моем отце. – Учитель приготовился слушать.

Вернон собрался с мыслями и набрал и легкие воздуха. Он рассказал об отцовском раке, о наследстве, о том, какую задачку задал Максвелл своим сыновьям. Последовало долгое молчание. Вернон ожидал, что Учитель посоветует отказаться от наследства. Он много раз негативно отзывался о пагубном влиянии денег. Но тот нежнейшим голосом предложил:

– Давай выпьем чаю. – И при этом положил мягкую ладонь на плечо ученику.

Учитель крикнул, чтобы принесли чай, и в комнате появилась девочка с косой. Оба пригубили напиток.

– Во сколько точно оценивается наследство? – спросил Учитель.

– Полагаю, что после уплаты налогов моя доля составит около ста миллионов.

Учитель сделал большой глоток, потом еще и еще. Если сумма и поразила его, он этого ничем не показал.

– Предадимся медитации.

Вернон тоже закрыл глаза, но никак не мог сосредоточиться на мантре – так сильно его тревожили стоявшие перед ним вопросы, которые, чем больше он о них думал, казались только сложнее. Сто миллионов долларов. Сто миллионов долларов. Даже мантра не имела силы рассеять в воздухе эти слова. Слова путались с мантрой и не давали достигнуть покоя и внутренней тишины. Сто миллионов долларов. Ом мани падме хум. Сто миллионов долларов.

Вернон обрадовался, когда Учитель поднял голову. Взял его руку и зажал между своими ладонями. Его голубые глаза светились необычайным блеском.

– Не многим, Вернон, выпадает такая возможность. Ты не должен ее упускать.

– Но каким образом?

Учитель встал и заговорил звучно, с напором:

– Мы должны найти наследство. И найти немедленно.

8

К тому времени когда Том кончил заниматься с больным конем, солнце успело закатиться за столовую гору Тох-Атин и теперь отбрасывало дли иные золотистые тени на заросли полыни и сухие кустики кроличьей травы. Выше по склону в отблесках увядающего дня розовела тысячефутовая стена из песчаника с вырезанными на ней барельефами. Том еще раз бегло осмотрел животное, похлопал по шее и повернулся к хозяйке, юной девушке из племени навахо.

– Он выкарабкается. Это обыкновенные колики. – Девушка облегченно улыбнулась.

– Теперь он голоден. Поводи его немного по коралю, а затем возьми совочек овса, смешай с этим лекарством. И дай. Подожди с полчаса и можешь кормить сеном. С ним все будет в порядке.

Бабушка девушки, навахская матрона, проскакавшая пять миль без седла, чтобы вызвать врача к коню, при том, что дорога, как обычно, была размыта, благодарно взяла Тома за руку.

– Спасибо, доктор. – Том слегка поклонился:

– К вашим услугам. – Он с удовольствием думал о предстоящем обратном пути и радовался, что дорога размыта. Это давало повод отсутствовать полдня и не спеша прокатиться по гряде Моррисона – живописнейшей на юго-западе местности красных скал, где каменные ложа рек юрского периода были устланы окаменелыми останками динозавров. Множество дальних каньонов убегали к горе Тох-Атин, и Том невольно задался вопросом, обследовали ли их палеонтологи. Скорее всего нет. Как-нибудь надо свернуть в один из них.

Он покачал головой и улыбнулся своим мыслям. Пустыня – хорошее средство прочищать мозги, а ему явно было что чистить. Сумасшедшая история с отцом стала самым большим потрясением в его жизни.

– Сколько мы вам должны? – нарушила его грезы навахская матрона.

Том покосился на обитую толем хижину, утонувшую в перекати-поле сломанную машину, жующих в загоне худющих овец и ответил:

– Пять долларов.

Женщина выудила из вельветовой блузы засаленные банкноты и отсчитала пять долларов.

Том коснулся полей шляпы и уже собирался подозвать свою лошадь, когда заметил на горизонте облачко пыли. Оно не укрылось и от женшин-навахо. С севера, с той стороны, откуда приехал Том, к ним быстро приближался всадник, и черная точка становилась все больше в золотистой чаше пустыни. Том подумал, уж не Шейн ли это, его партнер по ветеринарному делу. И встревожился. Если Шейн собрался за ним, значит, произошло нечто из ряда вон выходящее. Но когда фигура материализовалась, оказалось, что это вовсе не Шейн, а женщина. И скакала она на его коне Ноке.

Женщина въехала в поселок. Она была покрыта дорожной пылью, взмыленная лошадь тяжело дышала. Они остановились, и женщина спрыгнула на землю. Оказывается, она скакала все восемь миль по голой пустыне не только без седла, но даже без уздечки. Совершенное безрассудство! И почему она взяла его лучшую лошадь, а не какую-нибудь клячу Шейна? Тому захотелось убить своего партнера.

Женщина направилась прямо к нему.

– Я Сэлли Колорадо, – объявила она. – Искала вас в лечебнице, но ваш партнер сказал, что вы поехали сюда. Поэтому я здесь. – Она тряхнула медового цвета волосами и протянула руку. Том потерял бдительность, растерялся и невольно ее пожал. Пряди волос рассыпались по плечам женщины и упали на некогда белую, но теперь покрытую пылью блузку, которая была собрана на тонкой талии и заправлена в джинсы. Вокруг нее распространялся легкий запах мяты. Сэлли улыбнулась, и эффект был настолько сильным, что ее зеленые глаза словно изменили цвет и стали голубыми. Она носила бирюзовые серьги, но цвет глаз был даже насыщеннее цвета камня.

Прошло несколько секунд, Том сообразил, что все еще держит ее за руку, и разжал пальцы.

– Я должна была непременно вас найти, – проговорила Сэлли. – И не могла ждать.

– Что-нибудь неотложное?

– Но не по ветеринарной части.

– Тогда в чем дело?

– Расскажу на обратном пути.

– Черт возьми! – взорвался Том. – Ни за что не поверю, что Шейн позволил вам взять мою лучшую лошадь и скакать на ней вот так, без седла и уздечки! Вы могли убиться!

– Шейн мне ее не давал, – улыбнулась женщина.

– В таком случае каким образом вы ее получили?

– Украла.

Том на мгновение пришел в ужас, а затем рассмеялся.

Солнце уже закатилось, когда они вместе выехали обратно в Блафф. Какое-то время оба скакали молча, наконец Том произнес:

– Ну хорошо, давайте послушаем, что такого неотложного произошло, что заставило вас украсть лошадь и рисковать своей шеей?

– М-м-м… – неуверенно протянула она.

– Я весь обратился в слух, мисс… Колорадо. Если это, конечно, ваше настоящее имя.

– Понимаю, имя необычное. Мой прадедушка играл в водевилях. Он был дипломированным врачом, у него была большая практика, и он объезжал больных в индейском наряде, а Колорадо взял себе в качестве сценического псевдонима. Но это все-таки лучше, чем наша прежняя фамилия – Смиты. Вы можете звать меня Сэлли.

– Договорились, Сэлли. А теперь расскажите вашу историю. – Том внезапно понял, что с удовольствием смотрит, как она сидит на лошади. Эта девушка словно родилась наездницей. Должно быть, было потрачено немало денег, пока она усвоила вот такую прямую, непринужденную, красивую посадку.

– Я – антрополог, – начала Сэлли. – Точнее, этнофармаколог. Изучала обычную медицину у профессора Джулиана Клайва в Йельском университете. У того самого, который несколько лет назад разгадал иероглифы майя. Отличная работа. Все газеты об этом кричали.

– Еще бы!

У нее был приятный, четко очерченный профиль, маленький носик и смешная манера выпячивать нижнюю губу. Когда она улыбалась, на щеке появлялась ямочка, но только у одного уголка рта. Темно-золотистые волосы падали на изящные плечи крутой волной и струились на спину. Сэлли была потрясающе привлекательной женщиной.

– У профессора Клайва было самое большое собрание записей на древнем языке майя: те, что были сделаны на камнях, в древних рукописях, на горшках и табличках. Его библиотеку посещали ученые со всего мира.

Том представил трясущегося от старости ученого, который шаркал ногами среди гор пыльных манускриптов.

– Самые большие дошедшие до нас тексты на языке майя содержались в так называемых кодексах – подлинных индейских книгах, которые вырезались на сделанных из коры страничках. Большинство сожгли испанцы, потому что считали их книгами дьявола. Но до сих пор то там, то сям находят экземпляры, хотя ни одного полного. В прошлом году профессор Клайв нашел вот это в картотеке своего умершего коллеги.

Сэлли достала из нагрудного кармана сложенный лист бумаги и подала Тому. Это оказалась старая пожелтевшая фотокопия выполненного иероглифами текста с растительным орнаментом на полях. Страничка показалась Тому чем-то знакомой, и он принялся вспоминать, где мог видеть ее раньше.

– За всю историю человечества письменность была независимо друг от друга придумана всего три раза. И один раз – индейцами майя. Это их иероглифы.

– Я не слишком бегло читаю на майя. Что тут сказано?

– Описываются целебные свойства некоторых произрастающих в джунглях Центральной Америки растений.

– И на что они способны? Исцеляют рак?

– Если бы, – улыбнулась Сэлли. – Здесь говорится о дереве кикте, что в переводе значит «кровавое дерево». На этой странице приводится инструкция, как варить кору, затем в качестве связующей массы добавлять к ней золу и присыпать раны.

– Интересно! – Том вернул ей листок.

– Не только интересно, но с точки зрения медицины вполне оправданно. В коре содержится слабый антибиотик.

Они ехали по гладкому каменистому плато. Где-то в отдаленном каньоне заунывно завыла парочка койотов. Теперь Тому и Сэлли пришлось держаться друг за другом. Том ехал впереди, слушая, что рассказывала ему Сэлли:

– Это страница из медицинского труда, который, судя по всему, был написан около восьмисотого года нашей эры, то есть в период высшего рассвета классической цивилизации майя. Он содержит две тысячи медицинских рецептов и составов. И не только из растений, но из всего, что встречается в джунглях: насекомых, животных и даже минералов. Возможно, какие-то составы помогают от рака, по крайней мере от некоторых его форм. Профессор Клайв просил меня выяснить, у кого находится весь текст целиком, и договориться с владельцем о его переводе и публикации. Это единственная известная полная фармакопея майя. И она может стать достойным венцом его и без того блестящей карьеры.

– Подозреваю, и вашей тоже? – заметил Том.

– Безусловно. Эта книга содержит накопленные столетиями медицинские тайны джунглей. Речь идет о самых богатых в мире тропических лесах, в которых встречаются сотни тысяч видов флоры и фауны, причем многие из них до сих пор не известны науке. Майя знали каждое растение, каждое животное – все, что водится в тропическом лесу. И изложили свои знания в этой книге.

Девушка поравнялась с ним, и от порывистого движения ее волосы разлетелись в стороны.

– Вы понимаете, что это значит?

– Полагаю, что современная медицина ушла далеко вперед по сравнению с тем, что знали древние майя, – буркнул Том.

Сэлли Колорадо презрительно фыркнула:

– Двадцать пять процентов лекарств являются продуктами растительного происхождения. Между тем только полпроцента из встречающихся на Земле двухсот шестидесяти пяти тысяч растений исследованы с точки зрения лечебной пользы. Вдумайтесь, какой потенциал! Самое эффективное и успешное в истории лекарство – аспирин – было выделено из коры дерева, которое аборигены использовали, чтобы снимать боль. Кортизон получили из ямса, а сердечное средство дигиталис – из наперстянки. Пенициллин первое время производили из плесени. Том, эта фармакопея, возможно, самая великая находка медицины за все времена.

– Понимаю.

– Когда мы с профессором Клайвом переведем и опубликуем этот труд, в медицине произойдет революция. Но если вас и это не убедило, вот еще аргумент: тропические леса Центральной Америки исчезают под пилой лесозаготовителей. Эта книга их спасет. Станет очевидным, что тропические леса выгоднее сохранить, чем вырубать на древесину. Фармацевтические компании заплатят странам огромные суммы за разработку недр.

– И сами получат изрядные прибыли. Но какое отношение эта книга имеет ко мне?

Над Хобгоблин-Рокс поднялась луна, окрасив скалы в серебристый цвет. Вечер выдайся на редкость красивым.

– Дело в том, что кодекс принадлежит вашему отцу. – Том остановил лошадь и посмотрел на девушку.

– Максвелл Бродбент украл ее из гробницы майя почти сорок лет назад. Он написал письмо в Йельский университет с просьбой сделать перевод, но в то время тайна иероглифов майя была еще не открыта. Тот, кто получил письмо, решил, что это фальшивка, и, не удосужившись ответить, убрал в картотечный ящик. А через сорок лет его нашел профессор Клайв. И моментально понял: книга настоящая. Сорок лет назад не было никакого смысла подделывать иероглифы майя, поскольку их никто не мог прочитать. А в наше время профессор Клайв может. Он единственный на свете человек, который бегло читает на языке майя. Но сколько я ни пыталась обнаружить вашего отца, он словно в воду канул. И в отчаянии я выследила вас.

Том посмотрел на нее в сгущающихся сумерках и расхохотался.

– Что я такого смешного сказала? – вскинулась девушка.

– Сэлли, у меня для вас плохие новости.

Когда Том закончил рассказ, воцарилось долгое молчание. Наконец Сэлли проговорила:

– Вы, должно быть, шутите?

– Нисколько.

– Он не имел права!

– Имел или не имел, но сделал.

– И что вы собираетесь предпринять?

– Ничего, – вздохнул Том.

– Что значит «ничего»? Вы же не собираетесь отказаться от наследства?

Том ответил не сразу. Они достигли верхней точки плато и остановились, любуясь видом. Вниз к реке Сан-Хуан сбегали мириады каньонов и в лунном свете казались черными паутинками травления на серебристой гравюре. Еще ниже мерцала кучка желтых огоньков Блаффа, а на окраине городка – несколько огоньков в домах, которые были базой его скромной ветеринарной практики. Слева фантастическим скелетом возвышался хребет Комб-Ридж. Это в который раз напомнило Тому, почему он здесь. После первого потрясения от того, что сделал с наследством отец, он взял свою любимую книгу – «Государство» Платона – и снова перечитал отрывок из мифа об Эросе, где Одиссею задают вопрос, какого существования он хотел бы пожелать в своей следующей жизни. Что же ответил великий Одиссей – воин, любовник, мореплаватель, открыватель новых земель и царь? Он хотел бы жить безвестным человеком в каком-нибудь затерянном углу, и чтобы его не замечали другие. Он желал только мирной, простой жизни.

Платон его одобрил – и Том тоже.

Вот потому-то он и приехал в Блафф. Жизнь с Максвеллом Бродбентом в роли отца сделалась невыносимой: нескончаемая драма увещеваний, проповедей, соперничества, критики и назиданий. Том уединился в Блаффе, чтобы избавиться от всего, что терзало его в отцовском доме, оставить все это в прошлом. И еще, разумеется, Сару. Сара… Отец дошел до того, что начал выбирать сыновьям подружек, но каждый раз выбор оказывался катастрофической ошибкой.

Он поднял глаза на Сэлли – свежий ночной ветерок шевелил ее волосы. Лунный свет заливал лицо. Радуясь изумительному виду, она приоткрыла губы. Одну руку положила на бедро, стройная, уверенно держится в седле. Господи, да она, оказывается, красива.

Том сердито отогнал эту мысль. Он вел такую жизнь, какую хотел. Не удалось стать палеонтологом – воспротивился отец, – жаль. Но работать ветеринаром в Юте – тоже неплохо. Он не собирался ничего портить. Слава Богу, довольно испытал в прошлом.

– Да, – ответил он после долгой паузы, – я собираюсь отказаться от наследства.

– Почему?

– Не знаю. Не могу объяснить.

– Попытайтесь.

– Для этого надо понимать моего отца. Всю жизнь он старался контролировать все, что делали я и мои два брата. Руководил нами. Строил за нас планы. Но что бы мы ни делали, оставался недоволен. Мы были для него недостаточно хороши. А теперь еще вот это! Я больше не собираюсь играть в его игры. С меня хватит.

Том замолчал и удивился себе: почему он так много сказал этой девушке?

– Продолжайте, – попросила она.

– Отец требовал, чтобы я стал врачом. А я хотел учиться на палеонтолога и охотиться за окаменелостями динозавров. Он считал это смешным, называл инфантилизмом. Мы сошлись на ветеринарном институте. Он, естественно, ожидал, что я окажусь в Кентукки и стану лечить скаковых лошадей стоимостью в миллион долларов. Или займусь исследовательской работой в области ветеринарии, сделаю великое открытие и настолько прославлю фамилию Бродбентов, что она войдет в учебники. А я вместо этого поехал в резервацию на-вахо. Здесь я делаю то, что хотел и люблю делать. В этом месте и лошади, и люди нуждаются во мне. А пейзажи в южной Юте – самые красивые в мире. И здесь самые большие россыпи окаменелостей юрского и мелового периодов. Однако отец считал, что работа в резервации – свидетельство моего провала и разочарования. Она не прибыльна, не престижна и не привлекательна. Выходит, что я его обманул: взял деньги на обучение в ветеринарном институте, а затем улизнул в какую-то дыру…

Том осекся. Он в самом деле что-то слишком разговорился.

– И поэтому вы собираетесь упустить из рук наследство? Пусть уплывает неизвестно куда? Фармакопея и все остальное?

– Именно так.

– Именно так?

– Многие люди обходятся без наследства. Моя ветеринарная практика – неплохой источник существования. Я люблю этот край, люблю свою работу. Чего еще остается желать?

Сэлли не ответила и пристально на него посмотрела. Ее волосы слабо светились в свете луны.

– Позвольте вас спросить, и сколько же вы теряете?

При мысли о размере суммы Том почувствовал укол боли. И не впервые.

– Сто миллионов долларов, как с куста.

Девушка присвистнула и надолго замолчала. В каньоне завыл койот, ему ответил другой. Наконец она проговорила:

– А вы человек с характером… – Том пожал плечами.

– А что собираются предпринять ваши братья?

– Филипп сговорился со старинным компаньоном отца – будут сообща заниматься поисками могилы. Вернон, как я слышал, решил искать самостоятельно. Так что можете присоединиться к одному из них.

– Уже пыталась, – ответила Сэлли. – Вернон уехал из страны неделю назад. Филипп тоже испарился. Они направились в Гондурас. Так что вы были моим последним шансом.

– Гондурас? Ничего себе прыть, – покачал головой Том. – Вот вернутся с добычей, возьмете у них кодекс. Я вас благословляю.

Снова последовало долгое молчание.

– Я не могу рисковать. Ваши братья не представляют, что поставлено на карту. Всякое может случиться.

– Извините, Сэлли. Ничем не могу помочь.

– Мы с профессором Клайвом нуждаемся в вашей помощи. Мир нуждается в вашей помощи.

Том вгляделся в рощицы хлопковых деревьев в пойме реки Сан-Хуан. Где-то далеко, в зарослях можжевельника, закричала сова.

– Я принял решение, – проговорил он.

Сэлли не сводила с него глаз. Волосы растрепались по плечам и спине, она по привычке выпятила нижнюю губу. Лес мерцал, залитый лунным светом, ветер шевелил кроны, по ее фигуре скользили размытые лунные зайчики.

– Не передумаете?

– Не передумаю, – вздохнул Том.

– Тогда хотя бы помогите мне здесь. О большем не прошу. Съездите со мной в Санта-Фе. Вы познакомите меня с адвокатами и друзьями отца. Расскажете о его привычках и путешествиях. Уделите мне два дня. Помогите хотя бы в этом. Всего два дня.

– Нет.

– Бывали случаи, что лошадь погибала у вас на руках?

– Много раз.

– Любимая лошадь?

Том сразу вспомнил своего Педернела, который умер от не поддающегося лечению антибиотиками мыта. У него больше никогда не будет такого красивого коня.

– А теперь представьте, что, если бы существовали более совершенные лекарства, животное осталось бы в живых.

Том повернул голову в сторону далеких огней Блаффа. Что ж, в чем-то она права, и два дня – не такой большой срок. – Хорошо. Ваша взяла. Но только два дня.