Текст книги "Бывшие люди. Последние дни русской аристократии"

Война против буржуев, начавшаяся в феврале 1917 года, идеально подходила к тому пониманию свободы, которую, по мнению низов, несет революция. Свобода понималась ими как воля, то есть вседозволенность и право действовать по своему произволу. Свобода была вырвана из рук царя и «буржуев», и любая попытка ограничить ее служила оправданием нового насилия.

Обыски стали обычным явлением – солдаты приходили арестовывать чиновников и армейских офицеров, искали оружие; некоторые квартиры обыскивали по три раза в день. Когда однажды ночью пришли за генералом Григорьевым, который был дома один, тот, прежде чем открыть, надел колпак и фартук своего повара. Изображая повара, он водил солдат из комнаты в комнату в безрезультатных поисках генерала.

Графиня Клейнмихель, которая устраивала у себя дома небольшую вечеринку для друзей, вовремя предупрежденная слугами, укрылась от толпы в доме напротив, где жил один из ее гостей. Оттуда они наблюдали, как солдаты с удовольствием трапезничали в ее доме. Графиня несколько дней провела у друзей, но и туда каждую ночь являлись шайки солдат. В итоге графиню арестовали, некоторое время продержали в Думе, а затем позволили вернуться в дом, который был разграблен и превращен в ночлежку для солдат. Ей было оставлено две комнаты, которые она делила со своими слугами. Парадная лестница была превращена в тир, мишенями служили большие портреты Романовых. На портрете императрицы Елизаветы Петровны во рту прорезали дырку и вставили туда папиросу, Екатерине Великой отрезали нос. Луи де Робьен, молодой француз из посольства, посетил графиню, которая вооружилась пистолетом и сообщила Робьену, что застрелится при необходимости. В семьдесят пять лет, добавила она, «следует уметь умирать». Она распродала все имущество, чтобы выжить, но отказывалась покинуть Петроград до окончания войны, поскольку хотела доказать безосновательность слухов, будто она симпатизирует или даже шпионит в пользу Германии.

Все три брата последнего мужа графини были убиты. Одного из них, двадцатипятилетнего офицера лейб-гвардии Гусарского полка, постигла особенно жестокая участь: солдаты выкололи ему один глаз и заставили смотреть, как убивают его товарищей офицеров; затем ему выкололи второй глаз, переломали руки и ноги и два часа мучали, поднимая на штыки и избивая прикладами, пока он не испустил дух. Двое племянников графини также были убиты: один, бывший камергер двора, – матросами в Крыму, второй – большевиками на Кавказе.

2 марта 1917 года во Пскове, за десять минут до полуночи, царь Николай II, надеясь остановить разрушение армии и беспорядки в столице, подписал отречение от престола в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича. Роковое царствование завершилось. «Кругом измена и трусость, и обман», – записал Николай в дневнике. Великий князь Михаил после недолгих колебаний также отказался от короны, отчасти, видимо, не будучи уверен, что своим согласием переменил бы ситуацию. Однако он дал понять членам Временного правительства, что примет корону, если она будет предложена ему демократически избранным Учредительным собранием, которое установит образ правления в России. Радость при известии о падении монархии в Петрограде, Москве и других крупных городах толпа выразила разрушением царских знаков и символов, свержением статуй, срыванием портретов и уничтожением императорских орлов.

«Все участвовали в этой революции, – ликовал кадет князь Евгений Трубецкой в газете «Речь» 5 марта, – все ее делали, – и пролетариат, и войска, и буржуазия, даже дворянство». Свекровь княгини Кантакузин выражала энтузиазм по поводу «разрушения всех старых традиций». Княгиня заметила, что у кучера старой дамы была красная лента, демонстрировавшая ее политические симпатии. Красные транспаранты и флаги украшали дворцы, особняки и дорогие экипажи, перевозившие по петроградским улицам элегантно одетых дам и господ. Великий князь Кирилл Владимирович лично водрузил красный флаг на крыше собственного дома на улице Глинки. Для многих подобные акты означали истинную поддержку революции, но часто еще и служили, по словам князя Андрея Лобанова-Ростовского «своего рода паспортом» для защиты от ярости толпы.

У графини Ирины Татищевой радость дворян вызывала недоумение. «Я не могла, да и до сих пор не могу понять, – писала она в своих воспоминаниях, – как они не сознавали, что, рубя сук, на котором сидят, сами рухнут в пропасть».

Великий князь Михаил посетил графа Сергея в Фонтанном доме вскоре после того, как отказался от трона. Граф нашел его решение разумным, о чем сообщил в письме великой княгине Ксении. Однако дочери в Кутаиси он писал: «Я выразить не в силах переполняющие меня чувства в виду самоубийства русской государственности, ибо власть никто не вырывал, а только поднял с земли бессильно лежащую… Теперь мы сидим, предоставленные полному произволу толпы и войска без дисциплины».

Мария разделяла чувства отца: «Благодарю Бога, что Государь отрекся. Но душу раздирает слышать радость и манифестации. Помоги ему Господь. Ни один государь не сделал того, что он сделал, и все гибли в подобных случаях…»

Вскоре всех их охватили мрачные предчувствия. Фонтанный дом теперь охранял особый наряд полиции. Дмитрий и Ира пребывали в унынии и страхе, говорили о необходимости как можно скорее оставить Петроград и переехать в относительно спокойную Москву и вскоре так и поступили. Граф Сергей считал опасения за собственную безопасность унизительными для семейной чести. Он был огорчен поведением великого князя Николая Михайловича, внука императора Николая I, который открыто приветствовал революцию и убеждал остальных Романовых отказаться от своих земель в пользу нового правительства, собираясь участвовать в выборах в Учредительное собрание по спискам Союза крестьян и землевладельцев. Избирательная комиссия, однако, отказала ему в праве участвовать в избирательной кампании, отказав всем великим князьям еще и в праве голоса. Когда в начале мая французский посол Морис Палеолог приехал попрощаться с великим князем, у того от былого оптимизма уже не осталось и следа.

– Вы очень мрачны, ваше высочество, – заметил отъезжающий посол.

– Не могу же я забыть, что я висельник!

Великий князь Николай Михайлович имел все основания беспокоиться за свою жизнь: вместе братом Георгием и кузенами Дмитрием Константиновичем и Павлом Александровичем, братом Александра III, он был расстрелян в Петрограде в начале 1919 года.

Большинство Голицыных были тогда в Москве. Сергей Голицын – младший, внук «мэра», услышал о революции в больнице, где приходил в себя после операции аппендицита. Его мать была рядом, когда хирург вошел в палату, восклицая: «В Петрограде революция!» Сергей не мог понять, отчего взрослые приняли новость с такой радостью. «Мне казалось удивительным, как это вдруг – царя, у которого столько орденов, – и прогнали…» По дороге домой Сергей заметил, что трехцветные царские флаги, которые украшали все дома и трамваи, когда он ехал в больницу, исчезли и сменились красными флагами. Отец Сергея Михаил был на службе, когда пришла новость об отречении, которую встретили аплодисментами и криками радости.

«Мэр», его сын Михаил и жена Михаила Анна поддержали революцию, веря, что война теперь будет выиграна, Россия станет сильнее, а крестьяне заживут лучше и свободнее; жена «мэра» Софья и ее брат Александр не разделяли их радости. «На душе смутно и нехорошо. Не могу свыкнуться, что царя нет и что он, оплеванный, всеми брошенный, должен спасаться в Англию! А что даст нам эта якобы свобода? Отнятие земли, разрушенные усадьбы и всякие другие насилия».

Брат Михаила Александр разделял его оптимизм. Вскоре после революции он оставил Москву и уехал в родовое имение Петровское, где проводил много времени, разговаривая с крестьянами о революции и отвечая на их вопросы. Александр поступил на службу к Временному правительству в качестве комиссара, ответственного за реорганизацию управления Звенигородского уезда. Впрочем, вскоре, как и многие другие дворяне, Александр потерпел неудачу и бежал из деревни, а потом и из России. Оглядываясь на те события, он писал: «Революция не была для нас неожиданностью, мы понимали, что она неизбежна <…> однако мы не ожидали, что она произойдет во время войны, и не могли себе вообразить, что она примет такие формы. Мы все слишком боготворили русский народ, и как мы ошибались!»

Но не все аристократы боготворили русский народ. Среди дворян было много консерваторов, которые интуитивно понимали опасность падения старого режима и более ясно различали печальное будущее своего сословия.

В начале мая семейство решилось ехать в имение Бусалки. Там все разительно переменилось. Надписи, запрещавшие входить в усадебный парк, уже никого не останавливали, деревенские мальчишки и девчонки свободно заходили туда играть, прогуливаться и сидеть на скамейках. В церкви деревенские занимали теперь княжеское место. Крестьяне рубили голицынский лес и косили луга, а когда управляющий хотел было принять меры, Анна Голицына его остановила, объяснив, что не хочет осложнений с крестьянами. Вскоре крестьяне начали требовать возвращения земли «трудящимся», и их успокаивали только обещания, что этот вопрос скоро будет решен Учредительным собранием.

Тем временем в Петрограде Шереметевы встречали вернувшихся Бориса и Лили Вяземских. Лили, дочь Дмитрия и Иры, вышла замуж за Бориса в 1912 году, и большую часть времени они проводили в имении Лотарево в Тамбовской губернии. Лотарево было образцовым поместьем, с известным конным заводом, которым Вяземские очень гордились. Борис служил предводителем дворянства Усманского уезда и председателем Тамбовского земского собрания, избирался в Думу от кадетской партии. Борис и Лили восприняли происходящее с оптимизмом, что огорчало графа Сергея.

6 марта толпа вооруженных крестьян в Михайловском ворвалась в главный дом и потребовала уничтожить все царские портреты. Они нашли только один большой портрет Николая II, в столовой. Затем толпа двинулась к школе, сорвала там портреты Николая II, Александра III и даже Александра II Освободителя и растоптала их. Портрет Николая они вырвали из рамы и разодрали на куски, а раму разбили в щепки.

Николай Штегман, управляющий в Остафьеве, так описывал произошедшее во вверенном ему имении (сохранены орфография и пунктуация оригинала):

Утром 6 марта явилась в имение большая толпа народу: 2 делегата от рабочих, 4 человека стражи с ружьями и револьверами, а остальные местные крестьяне. Пришли они в мою квартиру и потребовали немедленно выдачи оружия, грозили револьверами и арестом, перерыли все хранилища: шкапы, комоды, сундуки и пр. Все искали оружия, но его у меня не было. Ружье мое находилось у сторожа, которому я дал для битья зайцев от порчи яблонь. Потом потребовали открыть большой дом, где соберут митинг. Из большого дома пришлось убрать всю обстановку и боковые двери закрыть. Намеривались все оружие из столовой забрать, но после длительных переговоров и разъяснения, что оружие старое кремневое и к тому же все ржавое, оставили оружие на месте. Обыск всего имения продолжался с 8 часов утра до 6-го часа вечера, участвовало при этом очень много народу.

Возбуждение толпы произошло от того, что накануне на митинге на фабрике Баскакова оратор не разъяснял значение переворота, а объяснял, что все теперь наше, овощи поспели – бери, овес поспел – бери, яблоки поспели – бери, дрова, хворост все можно теперь свободно брать и не будешь отвечать. Долой учителей, детей в церковь не водить и много других обсурдов. Тоже проповедовалось и у нас в имении на митинге.

В имении Шереметевых Серебряные пруды известие об отречении государя поступило от «руководителей крайних левых партий», которые организовали митинг с целью настроить крестьян против помещиков и убедить их забрать всю землю, не ожидая Учредительного собрания. Крестьяне в усадьбе Подхожее начали захватывать шереметевские земли и попытались остановить обоз с овсом, отправлявшийся в Михайловское, утверждая, что овес теперь принадлежит им. Подобные беспорядки продолжались около недели, затем все успокоилось.

Граф Александр Шереметев, сводный брат графа Сергея, по настоянию жены купил несколько десятин земли в Финляндии, на тот случай если положение дел в России станет еще хуже. Некогда решительный защитник старого порядка, отныне Александр изображал себя жертвой царизма. В апреле он направил А. И. Гучкову, военному министру Временного правительства письмо, в котором, в частности, говорилось: «Великое по своей духовной мощи Временное правительство мощным и не менее великим переворотом создало себе нерукотворный памятник». Александр предложил Временному правительству использовать его «авиационную дружину» для военных нужд и сожалел, что по возрасту (ему было 55 лет) и нездоровью не может сделать для новой власти большего. Он отказался от титулования «графом» и гордо именовал себя «русским гражданином».

Особенность Февральской революции состоит в том, что дворянство, люди, которые более всех теряли с падением самодержавия, приветствовали революцию или по крайней мере приняли ее. Дворянство сплотилось вокруг нового правительства ради объединения страны и решения главной национальной задачи – войны с Германией. В их глазах революция завершилась с падением самодержавия, и долг всякого русского состоял в солидарной защите родины от внешнего врага и внутреннего хаоса.

Более полувека граф Сергей и его семейство праздновали пасху в Фонтанном доме. В том году московские родственники уговаривали их оставить Петроград и присоединиться к ним, ибо жизнь в Москве была спокойнее. Граф Сергей отказывался нарушить обычай, поэтому в ночь на 1 апреля они отметили главный церковный праздник как в прежние годы. И только 10 апреля граф и графиня Шереметевы с семьей отправились из Фонтанного дома на Николаевский вокзал. Повсюду были толпы солдат с красными флагами. В половине девятого поезд тронулся. «Благодарение Богу! Покидаем смрадный, преступный Петроград», – записал граф Сергей в дневнике.

За неделю до отъезда Шереметевых из Стокгольма на Финляндский вокзал пришел поезд, на котором после шестнадцати лет эмиграции вернулся в Россию Ленин. В своих «Апрельских тезисах» он выступал за перерастание революции в социалистическую; превращение «империалистической» войны в «классовую» войну пролетариата против буржуазии; передачу всей власти советам; конфискацию и национализацию земель; ликвидацию полиции и армии, которая должна быть заменена «всеобщим вооружением народа»; создание единого национального банка под контролем советов, а также контроля советов за всеми средствами производства и распределением продуктов. Товарищи по партии и остальные левые нашли эти идеи нелепыми, сойдясь во мнении, что, проведя много лет в эмиграции, Ленин оторвался от российской реальности.

6. Страна взбунтовавшихся рабов

Временное правительство оказалось неспособным остановить сползание страны к беспорядку и беззаконию; неуважение к власти, пришедшей на смену самодержавию, продолжало расти. В первые дни мая Керенский сменил военного министра Гучкова. Стремясь переломить ситуацию на фронте, он вопрошал: «Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов? Наша армия при монархе совершала подвиги: неужели при республике она окажется стадом баранов?» Между тем генерал Брусилов утверждал, что «солдаты хотели только одного: мира, чтобы отправиться по домам, ограбить помещиков и зажить свободно, не платя никаких податей и не признавая никакой власти».

26 марта «Новое время» опубликовало письмо князя Евгения Трубецкого из Калуги: «Деревня существует без суда, без управления, милостью Николая Угодника. Говорят, что мы спасемся глубокими снегами да распутицей. Но долго ли это продержится? Скоро злые элементы поймут, какие выгоды можно извлечь из беспорядка».

17 марта газета «День» сообщила, что недалеко от Бежецка крестьяне заперли местного помещика и сожгли его в усадебном доме. Сообщения о погромах и беспорядках стали поступать из губерний одно за другим. 3 мая «Новое время» напечатало рассказ о мятеже, охватившем город Мценск Орловской губернии. В течение трех дней около пяти тысяч солдат и крестьян устраивали пьяные дебоши и сожгли несколько близлежащих усадеб. Буйство началось, когда группа солдат, искавшая оружие в поместье Шереметевых, нашла огромный винный погреб. Напившись, они разгромили барский дом, а когда слухи о происходящем распространились, к ним присоединились крестьяне и солдаты гарнизона. Войска и даже некоторые офицеры, присланные для прекращения беспорядков, примкнули к погромщикам. Городские обыватели не решались вечером выходить из дому, поскольку на улицах орали, пели и пьянствовали толпы людей, вооруженных винтовками и ножами.

Разоренная усадьба

«Еще летом 17 года… – писал позднее Иван Бунин, – сатана каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода». Черниговский крестьянин Антон Казаков утверждал, что свобода означает право «делать что хочешь». В июне помещик, живший близ деревни Буерак в Саратовской губернии, был застрелен в своей усадьбе, а его слуги задушены. Все вещи из дома были украдены. Через месяц восьмидесятилетний сын Ивана Киреевского, основателя славянофильства, был убит вместе с женой в своем имении группой дезертиров, собиравшихся завладеть его коллекцией книг и древностей. В Каменке, имении графини Эдиты Сологуб, взбунтовавшиеся солдаты растащили библиотеку на самокрутки.

Весной и летом провинция была полна «гастролеров», приезжих агитаторов-дезертиров. Даже советские историки признают их решающую роль в науськивании крестьян к нападению на помещиков.

В усадьбе Веселая «перемены были трудноуловимы, их было сложно описать, но они несомненно мрачно надвигались, – вспоминала Мария Кащенко. – Два старых кучера, целуя нам руки с обычной искренней почтительностью, испытывали неловкость и оглядывались по сторонам, как если бы опасались, что кто-то их увидит. В доме начали пропадать вещи – шарф, блузка, флакон одеколона; слуги стали перешептываться кучками и замолкали, когда кто-нибудь из нас приближался».

Алексей Татищев рассказывал, как в фамильное имение Ташан в Полтавской губернии пришла депутация крестьян поговорить с его теткой. Крестьяне ждали на открытой мраморной террасе, презрительно сплевывая на нее. А одна крестьянка, когда ее попросили не запускать коров в сад, взошла на террасу, задрала юбку и испражнилась прямо перед теткой Татищева, после чего велела хозяйке самой пасти своих коров.

Бунин уехал из Петрограда в родовое поместье Глотово в мае 1917 года. Однажды ночью в соседней усадьбе загорелся амбар, потом еще один. Крестьяне обвинили в поджоге помещика и нещадно его били. Бунин пошел за него заступиться, но толпа закричала, что Бунин защищает «старый режим», и не стала его слушать; одна женщина назвала Бунина и всю его породу «сукиными детьми», которых «следует бросить в огонь». Бунин испытывал глубокое чувство душевной связи с родовым имением, но к середине октября положение сделалось слишком опасным, и оставаться в деревне он уже не мог.

Голицыны проводили лето в поместье Бучалки. Слуга Антон, который никогда не осмеливался заговаривать по время работы, теперь стал болтлив. Он пересказывал деревенские толки о том, что дезертиры начинают возвращаться, возбуждают народ и подбивают его захватывать землю.

Однажды группа крестьян пришла поговорить с Михаилом о земле. Он отвечал, что земля принадлежит не ему, а дяде, однако обещал передать просьбу их выделить им часть земли. Он уговаривал их подождать созыва Учредительного собрания, когда будет рассматриваться земельный вопрос. В группе был солдат, который пытался настроить мужиков против Михаила, но они не поддались, говоря, что верят своим господам. Это было последнее лето, которое Голицыны провели в родовом имении. Бучалки были стерты с лица земли в результате нескольких разрушительных катаклизмов, начиная с революции и заканчивая германским вторжением в 1941 году.

После переезда из Петрограда в Москву в апреле 1917 года граф и графиня Шереметевы обосновались в усадьбе Кусково на окраине города. Здесь к ним присоединились дети, включая Дмитрия и Иру с детьми, Сабуровых и других членов обширного семейства. Поначалу все надеялись переехать в Михайловское, однако доклады управляющего заставили их отказаться от этого намерения. Вначале Сабуровы хотели пожить в своей усадьбе Вороново, однако местный учитель сообщил им о беспорядках в близлежащих деревнях. Мария Гудович с детьми оставила Кутаиси и переехала к мужу в Тифлис, оттуда они вернулись в Россию, чтобы быть вместе с остальной семьей.

По мере приближения лета и усиления беспорядков дворяне начали собираться в Крым и на Кавказ. В начале мая мать Иры уехала на воды на Северный Кавказ. Дмитрий и Ира остались, но вскоре переехали в Кисловодск. Погода стояла прекрасная, Ира проходила курс лечения, а местные казаки не обнаруживали ни малейших признаков агрессии. Они решили прожить здесь зиму и сняли для семьи дачу. В городе было много столичных друзей и знакомых, и Дмитрий написал матери, что если дела пойдут хуже, она и остальное семейство должны присоединиться к ним в Кисловодске.

Среди собравшейся в Кисловодске аристократии были кузены Дмитрия Георгий, Елизавета, Александра и Дмитрий. Их родители (Александр и Мария Шереметевы) остались в Петрограде, но когда жизнь в столице стала несносной, перебрались в свою усадьбу в Финляндии. Александр пригласил сводного брата Сергея присоединиться к ним, однако тот отказался покинуть Россию. Когда 6 декабря (нов. ст.) 1917 года Финляндия провозгласила независимость, неожиданно для себя они оказались в эмиграции. Некоторое время жизнь была благополучной, но вскоре закончились деньги. Александр и Мария продали земли в Финляндии и уехали в Бельгию, затем во Францию; в Париже они жили в глубокой бедности, пока их не приютила благотворительная организация в Сен-Женевьев-де-Буа. Александр и Мария нашли свой вечный покой там же, на русском кладбище. Все их имущество было национализировано, включая роскошный дом в Петрограде; обстановка разошлась по музеям, архив пущен на макулатуру. В 1930-е в их доме помещался Дом писателей, после распада СССР – дорогой отель.

Четверо детей Александра и Марии покинули Россию в конце Гражданской войны и обосновались в Западной Европе. Георгий сражался на стороне белых и с юга России выехал в Европу с женой и тремя маленькими детьми. Позже он работал секретарем великого князя Николая Николаевича, дяди царя, и управляющим фермой в Нормандии. Собрат по эмиграции Александров встречал Георгия в 1920-е годы в доме великого князя в Шуаньи под Парижем. Александров отмечал, что Георгий не роптал на судьбу, считая революцию и ужасные потери своей семьи «божьим наказанием за все грехи, несправедливости и беззакония, которые привилегированные классы творили над своими «меньшими братьями» и заявляя, что долг христианина обязывает его посвятить остаток жизни искуплению этих грехов. Георгий был рукоположен в сан православного священника и служил в Лондоне, где провел последние годы жизни.

Финансовые дела Шереметевых пошатнулись уже через два месяца после Февральской революции. В конце апреля управляющий главной конторы в Петрограде предупредил графа Сергея, что доходы от имений перестали поступать. Между тем для поддержания расходов семьи требовалось 75 тысяч рублей ежемесячно. Граф Сергей распорядился перевести всю оставшуюся ликвидность из Петрограда в Москву, где в то время было как будто безопаснее, однако в долгосрочной перспективе эта полумера проблему не решала.

С началом Первой мировой войны многие дворяне перевели капиталы из Западной Европы в Россию в знак готовности поддержать хозяйство страны в военное время. Вывод капитала из страны в эти годы считался непатриотичным деянием. К началу революции лишь очень немногие дворяне располагали заграничными капиталами, на которые могли рассчитывать. Их богатство, как и жизнь, было связано с судьбой страны.

Весной крестьяне, не желавшие дожидаться Учредительного собрания, взяли дело в свои руки и начали захватывать шереметевские земли. В апреле Шереметевы были вынуждены передать крестьянам более семисот десятин в Вольском уезде. В мае беднейшие крестьяне захватили имение Шереметевых в Ново-Пебалге в Прибалтике. В июле мятежная толпа нанесла серьезный ущерб их владениям в Иваново-Вознесенске. К октябрю были разграблены и разрушены поместья в Тамбовской губернии. В декабре крестьяне деревни Озерки в Саратовской губернии потребовали на сходе немедленной конфискации земель «бывшего графа». В конце июня управляющий московской конторой Шереметевых докладывал о нарастающих трудностях в покупке еды. Минеральная вода «Ессентуки» исчезла, как и шоколад, голландский сыр продавали по фунту на человека, а любимое французское вино графа Сергея достать уже было невозможно. В мае московские слуги Шереметевых начали забастовку. Во время июльского кризиса их доходный дом на Литейном в Петрограде был разгромлен, а квартиры разграблены.

В Петрограде Совет намеревался реквизировать Фонтанный дом под конторы и места для собраний. Граф Сергей передал часть дома Красному Кресту (флаги которого были вывешены над всеми подъездами в надежде защитить собственность), и управляющий соврал пришедшим, что организация уже завладела зданием и свободных помещений не имеется. Фонтанный дом и соседствующие владения Шереметевых находились под особой охраной, но это не препятствовало частым вторжениям и кражам.

С трудом достав бензин для автомобилей, Шереметевы наконец оставили Кусково и переехали в Михайловское. В течение многих десятилетий семья летом жила в этом поместье, и граф Сергей был исполнен решимости не нарушать традиции. Павел, оправившийся от нервной болезни, присоединился к семье. Они не прожили там и недели, как пришло известие, что банда солдат убила всю семью соседей-помещиков и еще четырех человек в ближайшей округе. Слуги Шереметевых вооружились ружьями и установили ночную охрану дома. Елена Шереметева научилась доить коров и печь хлеб; крестьяне взяли Елену и ее мать в поле, чтобы научить косить, но обе так изрезали пальцы, что должны были вернуться домой. Один крестьянин пожалел их и стал снабжать семью собственной гречкой, это доброе дело он продолжал и в голодные 1918–1919 годы. Когда разграбили винный погреб, одна крестьянка пришла сказать, что лучше им уехать, пока их не вышвырнули из усадьбы. Семья собрала вещи и тихо уехала. Никто тогда не знал, что они уезжают навсегда.

Российские землевладельцы все же не были безропотными жертвами, в конце 1916 года некоторые из них возобновили работу Всероссийского союза землевладельцев, созданного в 1905-м, чтобы защитить себя и собственность от крестьянских погромов и экспроприаций. К середине 1917 года союз, в состав которого вошли многие зажиточные крестьяне, основал сеть местных организаций по всей стране и продолжал расти, несмотря не отсутствие правительственной поддержки. Князь Сергей Волконский описывал его деятельность как «истерический вопль безнадежного сопротивления стихийным силам». Характеристика эта, хотя и точная относительно конечного краха русских землевладельцев, чересчур сурова относительно их мотивов и действий. Вызовы, с которыми они столкнулись, были грандиозны, и члены союза не всегда могли понять, насколько ужасно их положение и что следует предпринять.

Политическая революция стремительно перерастала в социальную. Подавляющее большинство российских подданных спокойно ожидали, что вопросы земли, продовольствия и мира будут обсуждаться и решаться Учредительным собранием, к которому не питали доверия массы, желавшие немедленного удовлетворения своих требований. 3 июля в Петрограде началось возмущение солдат, едва не закончившееся свержением Временного правительства. В течение трех дней мятежные солдаты и вооруженные рабочие вели перестрелку с верными правительству войсками. Как и в феврале, большинство актов насилия в июльские дни было обращено против «буржуев». Сотни людей были убиты и ранены. Историки продолжают спорить относительно роли большевиков в подготовке и организации восстания, но большинство согласны в том, что они могли свергнуть правительство, если бы ставили такую цель. Ленин однако колебался, позволив правительству взять верх. Вожди большевиков были арестованы и обвинены в измене, Ленину удалось тайно укрыться в Финляндии.

В письме графу Сергею его знакомая сообщала:

Вообще расширение моего политического горизонта растет не по дням, а по минутам, и все благодаря демократическому устройству страны. Когда пули свободно свистели по улицам, залетая в окна и доказывая на деле все прелести свободы в правовом государстве, – в эти июльские дни, спасаясь в ванной, я поняла, что мое прежнее понятие о ванной было шаблонно, а теперь расширилось познанием, что ванна может служить и крепостью.

Позвольте пожелать Вам доброго здоровья и отдыха среди Ваших исторических поместий, созидавшихся в то счастливое время, когда люди понимали слово «родина» и имели право называться русскими, а не «бывшими людьми».

Тем временем князь Львов оставил пост премьер-министра и вышел из правительства. Его сменил Керенский, который переехал в бывшие покои императора Александра III в Зимнем дворце и начал вести себя как русский Наполеон, призванный спасти страну и революцию. К тому времени многие в России искали такого лидера, в том числе граф Сергей. Многие склонялись к тому, что России необходимо авторитарное правительство, чтобы обеспечить успешную работу Учредительного собрания. Некоторые шли еще дальше, утверждая, что только военная диктатура может спасти Россию от развала.

В августе «мэр» записывал в дневнике: «Революция в крайнем своем развитии всегда приводит к диктатуре, то есть деспотизму одного и произволу его приспешников…» Это было мучительное для «мэра» время. Как и его друзья либералы, он с ужасом смотрел на хаос вокруг себя, тем не менее продолжая верить в справедливость своей борьбы за правовое общество.

8–10 августа несколько сотен промышленников, землевладельцев, политиков, представителей духовенства, генералов и общественных деятелей встретились в Москве на Всероссийском демократическом совещании, объединявшем несоциалистические силы. Участники сошлись на том, что России угрожает гражданская война. В поисках поддержки своему правительству Керенский в том же месяце собрал в Москве Государственное совещание. Попытка объединить левых и правых закончилась провалом. Вместе с тем совещание показало рост популярности верховного главнокомандующего генерала Корнилова, чему одни были рады, в то время как другие усматривали в этом угрозу революции.