Текст книги "Бывшие люди. Последние дни русской аристократии"

Протесты против надвигающейся контрреволюции прокатились по всей стране, как только Корнилов, в ответ на слухи о готовящемся большевиками перевороте, начал приготовления к его подавлению и выступил против Петросовета. Во время событий, получивших название «корниловского выступления», Керенский, решив, что Корнилов посягает на его власть, распорядился арестовать его и еще нескольких генералов. Единственной выигравшей стороной оказались большевики. Керенский высоко оценил их помощь в «спасении» революции от Корнилова: освободил большевистских вождей из заключения и выдал сорок тысяч винтовок столичным рабочим. Удача вновь улыбнулась большевикам после июльского провала, тогда как Керенский потерял поддержку консерваторов, либералов, генералитета и даже многих левых.

11 апреля, когда Шереметевы приехали из Петрограда в Москву, Борис и Лили Вяземские отправились в свою усадьбу Лотарево в Тамбовской губернии. Граф Сергей был рад их отъезду. Он не мог примириться с их либеральными взглядами, и бесконечные споры о политике его раздражали. Весной Вяземские похоронили брата Бориса Дмитрия (убитого шальной пулей, когда он ехал на автомобиле по Петрограду) там же, в семейном склепе, несмотря на протесты крестьян, ненавидевших Дмитрия за жестокость, с которой он подавлял их волнения в 1905 году. Ситуация была тревожной. Вокруг сновали агитаторы, крестьяне громили усадьбы. Борис слал в столицу просьбы о помощи, но помощь не приходила. Когда стало ясно, что их жизни угрожает опасность, Борис решил оставить Лотарево. Однако бежать они не успели.

В июле крестьянский комитет потребовал, чтобы Вяземский отказался от своих земель. Крестьяне готовы были оставить за ним десять десятин и немного скота. Вяземский настаивал на том, что в решении этого вопроса следует дождаться Учредительного собрания. Крестьяне повторили свои требования в августе, и на сей раз Борис не стал им отвечать.

Однажды утром в конце августа сотни окрестных крестьян под предводительством большевистского агитатора Моисеева пришли в Лотарево. Лили и слуги уговаривали Бориса сесть на заднем дворе в телегу и уехать, пока те не уйдут, но он отказался. Вяземский уже сталкивался прежде с разъяренной толпой, и ему всегда удавалось ее утихомирить. Он собирался поговорить с крестьянами, однако, подстрекаемые Моисеевым, они не дали себя уговорить. Одни предлагали убить Вяземского, другие – арестовать его или отправить на фронт. Бабы набросили петлю на шею Лили, но мужики велели им остановиться, и ее отпустили.

Настроение толпы несколько раз менялось. Как вспоминал один из крестьян, Вяземский наконец сказал: «Друзья мои, отпустите нас невредимыми и можете забирать все что вам угодно, деньги, землю, усадьбу, только оставьте нас в покое». Но крестьяне заперли Бориса и Лили в местной школе и продолжали спорить, что делать дальше. Служанка Лили принесла им плащи и папиросы. Бабы пялились на них в окна, и Борис завесил их плащами. На следующий день деревенские порешили отвезти Бориса на железнодорожную станцию и отправить в Петроград, чтобы на фронте окопы стали Борису могилой. Лили оставалась на милость крестьян, которые захватили винный погреб. Бориса повезли на станцию, которая оказалась битком набита дезертирами и призывниками, ожидавшими отправки на фронт. Известие о том, что здесь находится князь Вяземский, быстро разнеслось в толпе. Дезертиры вытащили Бориса из квартиры начальника станции и забили его насмерть шомполами.

С помощью горничной Лили переоделась крестьянкой и бежала к соседям, которые отвезли ее на станцию. Она нашла изуродованное тело мужа в пустом товарном вагоне на запасных путях.

Шереметевы узнали об убийстве в Михайловском во всех подробностях, включая тот факт, что тело его было осквернено и валялось в грязи. Граф Сергей был потрясен, у его жены Екатерины случился сердечный приступ. Александр Гудович встречал гроб с телом Бориса в Москве. Отпевали его 29 августа.

После убийства Бориса крестьяне со страхом ожидали реакции властей. Но дни шли за днями, а ничего не происходило. Через четыре месяца Лотарево было разграблено и разрушено. Могилу Дмитрия, брата Бориса, вскрыли и тело достали из гроба. Позже Лили встретила в Крыму свою старую служанку, которая подробно рассказала, как крестьяне громили усадьбу. Происшествие повергло в ужас обитателей соседних усадеб. Помещики требовали у властей защиты и наказания для крестьян Вяземского, но реакции по-прежнему не последовало. Вспышки насилия произошли еще в нескольких местах и еще несколько усадеб были сожжены. К концу октября в Тамбовской губернии было разграблено и разрушено 154 усадьбы.

Осенью террор в провинции усилился. Газеты писали теперь не о «волнениях» и «беспорядках», а об «анархии». «День» сообщал, что между крестьянами Тульской губернии идет агитация о «полном уничтожении помещиков» и завладении их землями и усадьбами, не дожидаясь Учредительного собрания. В октябре в Козловском уезде стали метить усадьбы, из которых уехали дворяне, чтобы можно было сжечь их и тем самым изгнать помещиков навсегда. В Курской губернии в середине октября появилась таинственная организация «Черная рука», призывавшая крестьян к уничтожению землевладельцев. В некоторых местах погромщики не ограничивались дворянами, но нападали также на евреев. Самые крупные вспышки крестьянского насилия произошли в Саратовской, Самарской, Пензенской и Симбирской губерниях. Крестьяне этого региона сыграли решающую роль в определении хода революции и окончательном крушении старого порядка в деревне.

В сентябре «мэр», Софья и остальные Голицыны вернулись в Москву. Их сын Александр с начала Февральской революции неутомимо трудился, помогая реорганизовать местное управление в Звенигороде, пока не был изгнан большевиками, получившими там большое влияние. Он утратил свой прежний оптимизм в отношении революции и был убежден, что только сильная личность вроде Корнилова может спасти страну.

В том же месяце княжна Екатерина Сайн-Витгенштейн писала:

Можем ли мы утверждать, что виноваты все, кроме нас, что мы пострадали безвинно? Разумеется, нет. Мы – благородное сословие, и, следовательно, виновны перед другими сословиями от века. Мы однако не даем себе труда признать это, и только естественно, что ненависть к нам, основанная на зависти, должна была прорваться рано или поздно. Теперь они ненавидят нас лютой ненавистью, не различая отдельных личностей среди нас, и видя в нас только класс «буржуев», «землевладельцев» и «господ», класс, который так много доброхотов побуждали их ненавидеть более всего. <…> Мы обвиняем их в глупости, скаредности, грубости и грязи, мы обвиняем их в отсутствии патриотизма и вообще гуманности, косном эгоизме. Они темны и отсталы, это правда, но разве они в этом повинны? <…> Кто учил их любить родину? Жадность, грубость, наглость и глупость – их отличительные черты, но можно ли ожидать большего от людей, которые недавно были рабами?

7. Большевистский переворот

Все время чувствуется гнет немецкого наступления и господство большевиков. Если они захватят власть, это будет последний шаг к бездне <…> и у меня на душе скверно. Скорблю за родину», – записывал в дневнике граф Сергей в первые дни октября.

Народная поддержка большевиков росла вместе с постоянно ширившимися слухами о надвигающемся большевистском перевороте. И хотя некоторые из большевистских лидеров продолжали противиться ленинскому курсу на немедленный захват власти, Ленин смог настоять на своем.

Вечером 25 октября княгиня Мещерская была в опере. Она заметила лишь некоторые перебои с освещением и странную атмосферу в театре. В те дни жизнь многих представителей ее сословия протекала без особых происшествий. Тем временем Военно-революционный комитет (ВРК) Петроградского совета вместе с распропагандированными большевиками солдатами и матросами готовил свержение правительства. В тот день они заняли электростанцию, главный почтамт, Государственный банк и центральный телеграф, а также основные мосты и вокзалы. Почти никто не выступил на стороне правительства, и оно пало, столкнувшись всего лишь с несколькими тысячами вооруженных людей. Когда ранним утром 26 октября отряд солдат двинулся к Зимнему дворцу, дабы арестовать Временное правительство, нашлось лишь несколько сотен верных правительству войск, а сам Керенский бежал из столицы.

После разгрома погребов Зимнего дворца началась грандиозная вакханалия. Толпы пьяных рабочих, солдат и матросов, включая участников штурма, предались безудержному буйству и грабежу. Они разгромили дворец, били, грабили и убивали «буржуев» на улицах и в домах. Моисей Урицкий, возглавивший в 1918-м петроградскую Чрезвычайную комиссию, человек с характерной внешностью еврейского интеллигента, едва ушел живым от толпы. Большевики попытались выкачать вино из погребов насосами в сточные канавы, чтобы прекратить хаос, но толпа принялась пить прямо из канав. Было введено военное положение, и вскоре тюрьмы оказались переполнены. Даже пулеметы и угроза взорвать погреба динамитом не остановили погромщиков. Беспорядки продолжались несколько недель и не прекратились, пока все не было выпито.

Граф Сергей провел большую часть 27 октября, наблюдая за развешиванием картин, привезенных в Москву из Фонтанного дома. Созерцание огромных полотен, представлявших сцены русской истории, в дни кризиса было мучительным, и он рано пошел спать. Около четырех утра 28 октября граф был разбужен канонадой тяжелых орудий, доносившейся из Кремля, в нескольких кварталах от шереметевского Наугольного дома на Воздвиженке. Он выглянул в окно и в слабом свете фонарей увидел молодых юнкеров, охранявших казенное здание. Когда все успокоилось, граф опять отправился спать, но во время завтрака стрельба возобновилась и усилилась. Никто не понимал, что происходит. Газеты не выходили, ходили слухи, что генералы М. В. Алексеев и А. А. Брусилов прибыли в Москву для создания нового правительства.

Большевистское восстание в Москве проходило не так гладко, как в Петрограде. 26 октября войска московского военно-революционного комитета числом около пятидесяти тысяч человек захватили Кремль. Им противостоял Комитет общественной безопасности, созданный по инициативе городского головы эсера Руднева, состоявший из юнкеров, немногочисленных офицеров и добровольцев. Утром 28 октября войска комитета овладели Кремлем, при этом были убиты несколько сот солдат, по большей части большевиков. В следующие два дня уличные перестрелки между большевиками и юнкерами стали столь интенсивными, что Шереметевы не могли выйти из дома. Мужчины и оставшиеся слуги организовали ночную стражу. Утром 29 октября из проезжавшей мимо машины на перекрестке перед домом кто-то бросил гранату. В тот же день семье удалось достать выпуск газеты «Труд», из которой они узнали, что в Москве введено военное положение. Поздно вечером 30-го погас свет. Шереметевы передвигались по темному дому со свечами. Опасаясь забастовки городских коммунальных служб, они наполняли водой ванны и самовары. Затем замолчал телефон. В последний день октября семейная контора Шереметевых, огромный бюрократический аппарат, который столетиями управлял их огромными имениями и собственностью, навсегда прекратила свою работу. По ночам небо над Наугольным домом озарялось отсветами пожаров, бушевавших по всему городу.

Комитет контролировал центр Москвы, большевики закрепились на рабочих окраинах, откуда медленно продвигались к Кремлю. 2 ноября прошел слух, что большевики берут верх и Воздвиженка блокирована. Домашних охватила паника, семья чувствовала себя в осажденной крепости, из еды оставалась только картошка. Ружейная стрельба и разрывы снарядов становились все чаще и были слышны все ближе. Ради безопасности они закрыли окна и перешли во внутренние комнаты, выходившие окнами во двор. 3 ноября все было кончено. Накануне вечером красные проложили себе дорогу в Кремль, Комитет общественной безопасности подписал акт о капитуляции и сложил оружие.

Как только стрельба прекратилась, Павел Шереметев отправился в Кремль, получивший значительные повреждения. Следующие несколько недель он проводил там целые дни, собирая кости из разграбленных гробниц великих князей московских.

В октябре крестьяне села Петровского предупредили Александра Голицына, что ему лучше уехать, поскольку в деревне поговаривают о необходимости его арестовать. Опасаясь, что старинный дом будет разграблен, он упаковал наиболее ценные вещи (картины Пальма Веккио, Каналетто и Виже-Лебрен) и отослал родителям в Москву. Семья уехала из Покровского 26 октября, в день большевистского переворота, и прибыла в Москву в разгар тяжелых боев. Лежавшие на улицах трупы пугали детей. К тому времени революция уже отняла у семьи первую жизнь. Четырехлетняя Татьяна, дочь Владимира и Эли Трубецких, заболела скарлатиной. Ее лечил дядя Александр Голицын, но, когда началась стрельба, он несколько дней не мог добраться до дома Трубецких, а когда наконец приехал, Татьяна была мертва.

Большая семья Голицыных собралась в доме «мэра» и Софьи в Георгиевском переулке. Туда переехали Михаил с семьей и семьи его сестер Эли Трубецкой и Татьяны Лопухиной. (Лопухины вынуждены были бежать из своей усадьбы Хилково, сожженной дотла.) Мужчины по очереди дежурили по ночам, но это не помешало ворам украсть столовое серебро. Внуки «мэра» Сергей и Маша однажды утром отправились с гувернанткой покупать шоколад в любимую кондитерскую «Виктория» и обнаружили на ее месте дымящиеся развалины.

Одни домочадцы винили в революции международный сионизм, другие считали ее происками дьявола, третьи утверждали, что это кара господня. Софья не столько беспокоилась о причинах, сколько о том, кто понесет ответственность, когда все рано или поздно кончится. Муж ее отказывался слушать толки о «добром старом времени», считая его причиной нынешних бедствий. Повар Михаил по-прежнему всякий раз после обеда выходил с тетрадкой, чтобы записать распоряжения Софьи на следующий день, но теперь он все чаще говорил ей: «Этого больше нельзя купить, мадам». К декабрю кончились дрова. Внук «мэра» Сергей вспоминал, как, когда он просыпался, няня стояла перед ним, держа в руках шубу и валенки.

Новость о большевистском перевороте в Петрограде достигла их через несколько дней, а значительной части жителей Москвы – через несколько недель. У большинства известие не вызвало ни удивления, ни возмущения. После падения Романовых жизнь в стране так резко ухудшилась, что большинство жителей были заняты насущными проблемами и мало интересовались тем, что происходило в далекой столице.

Когда Кащенко в своем украинском имении получили известие о перевороте, они первым делом решили выпить все вино из погреба, поскольку понимали, что оно достанется грабителям. Вино было отличное, но настроение оно нисколько не улучшило. После убийства нескольких соседей-помещиков Кащенко уехали из усадьбы, которую крестьяне вскоре разграбили. Семья смогла вернуться туда только летом 1918 года, когда эту территорию заняли австрийские войска. Крестьяне пришли поприветствовать их, возвращая вещи из барского дома и объясняя, что взяли их «на сохранение». Когда венгры ушли, вслед за ними уехали Кащенко, которым удалось перебраться в Польшу.

Вечером 25 октября в Петрограде открылся II съезд советов, на котором господствовали большевики и который бойкотировали крестьянские и солдатские комитеты. Меньшевики и эсеры выступали против переворота и настаивали на переговорах с правительством, считая действия большевиков «безумными и преступными», ведущими к гражданской войне. Троцкий обозвал противников «жалкими банкротами»: «Идите же туда, куда вам предназначено: на свалку истории», – сказал он, после чего лидер меньшевиков Ю. О. Мартов и его сторонники и покинули зал под громкие крики и иронические аплодисменты большевиков и примкнувших к ним левых эсеров. Уходя, Мартов заявил: «Однажды вы поймете, что участвовали в преступлении».

Ночью 26 октября съезд принял составленный Лениным Декрет о земле. «Право частной собственности на землю должно быть отменено навсегда», – заявил Ленин, добавив, что все находившиеся в частном владении земли «должны быть конфискованы без выкупа и стать собственностью всего народа».

Предоставляя крестьянам право захватывать дворянские земли, Ленин преследовал две цели: разрушить старый порядок в деревне и обеспечить большевикам массовую поддержку у крестьян. Троцкий высоко оценил этот замысел: «…Декрет о земле – не только основа нового режима, но и орудие переворота, которому еще только предстоит завоевать страну».

Сразу после захвата власти началось наступление на политические партии, прессу, органы самоуправления – на все, что напоминало старый порядок или хрупкую демократию, едва появившуюся после падения династии Романовых. 27 октября правительство издало Декрет о печати, запрещавший «контрреволюционную печать», то есть все газеты, которые не одобрили переворот. Возмущенные журналисты саботировали декрет, и Совнарком смог привести его в действие силой только к августу 1918 года. В следующем месяце Совнарком отменил все сословия и привилегии, все дворцовые чины и дворянские титулы, установив для всех единое обращение «гражданин». Собственность дворянских учреждений и обществ была национализирована. Там, где Временное правительство тянуло время, Совнарком действовал решительно. В конце ноября был подготовлен декрет, отменяющий частную собственность на городскую недвижимость (принят в августе 1918 года); для надзора за городским населением были созданы специальные домовые комитеты.

Образованное общество противилось перевороту. Государственные служащие объявили забастовку протеста, в Петрограде был создан Комитет спасения родины и революции для координации действий тех, кто стремился к восстановлению власти Временного правительства. Это был пестрый союз городских служащих, почтовых работников, правительственных чиновников, депутатов Всероссийского совета крестьянских депутатов и членов разнообразных партий. Комитет выпустил прокламацию к «Гражданам республики», призывая рабочих, крестьян, солдат и интеллигенцию не признавать власть большевиков, поскольку «гражданская война, начатая большевиками, грозит ввергнуть страну в неописуемые ужасы анархии и контрреволюции».

Государственные служащие попытались не дать власти Совнаркому, закрыв учреждения, заперев документы и отказавшись сотрудничать с самозваными хозяевами. Банки закрылись, телеграфисты и телефонисты прекратили работу, столичные аптекари объявили забастовку. Когда в середине ноября служащие Государственного банка отказались открыть хранилища В. Р. Менжинскому, новому комиссару финансов, он явился с вооруженной охраной и под угрозой расстрела приказал их вскрыть. Погрузив пять миллионов рублей в бархатный баул, он лично доставил его Ленину. Стачки и забастовки распространились на Москву и некоторые другие города. Военно-революционный комитет выпустил обращение «Ко всем гражданам», в котором пригрозил «богатым классам и их сторонникам»: «Если они не прекратят свой саботаж и доведут до приостановки подвоз продовольствия – первыми тяготу созданного ими положения почувствуют они сами».

Керенский, оставленный армией, заручился поддержкой генерала П. Н. Краснова и казаков 3-го кавалерийского корпуса, которым тот командовал, и убедил их двинуться на Петроград. 30 октября корпус Краснова столкнулся с превосходящими силами красногвардейцев, матросов и солдат на Пулковских высотах. Казаки отступили к Гатчине, где помещался штаб Керенского, а через два дня предали его в обмен на обещание свободного прохода на юг России. За полчаса до готовящегося ареста Керенский, переодетый матросом, сумел бежать. Из России он перебрался в Париж, а в 1940 году переехал в США.

Вечером 14 ноября большая семья Шереметевых собралась в Наугольном доме отпраздновать семьдесят первый день рождения графа Сергея. Павел приехал с новостью об отмене чинов и сословий, они обсуждали выборы в Учредительное собрание, назначенные в Москве на 19–21 ноября. Настроение в городе было паническое, ходили самые противоречивые слухи: одни говорили, что объявлен мир с Германией, другие – что в Москве готовится Варфоломеевская ночь, когда всех «буржуев» сгонят в одно место и перебьют. На выборах с большим отрывом победили эсеры, набрав более 40 % голосов, большевики получили 24 %. Либералы и несоциалистические партии, главным образом кадеты, набрали всего 7,5 %.

Как только стали известны неудачные для большевиков результаты выборов, Совнарком отложил созыв Учредительного собрания. Кадетская партия была объявлена вне закона, редакции ее газет разгромлены, лидеры партии объявлены «врагами народа» и арестованы; двое из них, А. И. Шингарев и Ф. Ф. Кокошкин, были убиты приставленной к ним большевистской охраной. Репрессии против кадетов оправдывались как часть генерального плана истории. «Нет ничего безнравственного в том, что пролетариат уничтожает класс, переживающий крушение», – утверждал Троцкий. Для Ленина Учредительное собрание было реликтом прошлого. «Республика Советов является более высокой формой демократизма, чем обычная буржуазная республика с Учредительным собранием», – писал он в «Правде» в декабре. Собрание все же было открыто 5 января 1918 года в Таврическом дворце – и тут же распущено. «Правда» писала, что это было сборище «прислужников банкиров, капиталистов и помещиков… холопов Американского доллара… врагов народа».

Большевики во всем видели угрозу своей власти. Дзержинский, сын обедневшего польского аристократа, призвал Совнарком создать специальную организацию для борьбы с контрреволюцией. «Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции, – говорил он. – Юстиция сейчас нам не нужна… Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции». 7 декабря Совнарком назначил Дзержинского председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК).

Даже когда рушился весь привычный мир, лишь немногие дворяне пытались уехать из страны: они не могли вообразить, что большевики продержатся у власти более нескольких недель. Уезжавшие продавали все, что имели, ради ставших дефицитными железнодорожных билетов, чтобы отправиться на юг, в Сибирь или на другие окраины империи, в надежде переждать, пока все успокоится, и вернуться.

Многие Голицыны той осенью покинули Москву. В ноябре Софья и дочь «мэра» Соня Львова с детьми уехали на Северный Кавказ, вскоре за ними последовала ее сестра Татьяна Лопухина с семьей. Затем уехало семейство Александра Голицына.

Поговорив с людьми, вернувшимися из Сибири, Александр решил, что его семье следует ехать в Тюмень; он был убежден, что большевизм не найдет поддержки у сильных и независимых сибиряков. Александр, его жена Любовь и пятеро детей выехали из Москвы 3 декабря в спальном вагоне Северной железной дороги. Поезд не значился в расписании и должен был отойти в 8 вечера, но они погрузились на три часа раньше из опасения быть опознанными. С ними были мать Анны Голицыной, брат Анны Николай Лопухин и его жена Софья (урожденная Осоргина) с тремя дочерьми, Георгий Львов, бывший председатель правительства, и его компаньонка Евгения Писарева. С собой они взяли все, что могли унести; ванну и кувшины, два самовара, коробку книг и альбомы с фотографиями, швейную машинку, молочный бидон, медную ступку, какую-то одежду и детскую кроватку. «Мэр» и Софья пришли проводить их на станцию. Марина Голицына заметила, что, когда поезд тронулся, слезы текли по лицу бабушки Софьи. Никто не мог себе представить, какие муки ждут их в пути и что они никогда больше не соберутся в таком составе.

Патриархи голицынского и шереметевского кланов – «мэр» и граф Сергей – редко бывали в чем-либо согласны, кроме одного: они не были намерены оставлять Москву. Домочадцы и знакомые бежали из города. Сестра графини Екатерины Шереметевой, «баба Ара», подумывала уехать на Северный Кавказ, Гудовичи собирались туда же. Дмитрий Шереметев уговаривал родителей ехать на юг и присоединиться к его семье. Однако граф Сергей планов не строил. Ему претила мысль оставить дом ради удобства или безопасности. Он был недоволен тем, что уехали Дмитрий и Ира. Когда до него дошли слухи о якобы совершенном царем побеге от своих тюремщиков в Тобольске, граф Сергей был огорчен, сочтя это знаком постыдного малодушия. Сын Елены Шереметевой писал, что граф Сергей запрещал членам семьи не только уезжать из России, но даже обсуждать такую возможность.

Ходили слухи, что все складывается удачно для антибольшевистских сил, собиравшихся на юге. Генерал А. М. Каледин был избран атаманом донских казаков, и некоторые в Москве надеялись, что он со своими казаками свергнет большевиков. Павел верил слуху, что среди большевиков якобы существует мощная монархическая фракция, которая возьмет верх и восстановит монархию. Скорость, с которой возникали и распространялись слухи, вызывала смятение: то дни большевиков сочтены, то те готовят решительный удар по своим врагам. Не успели Шереметевы порадоваться успехам Каледина, как пошли разговоры, будто по всей России обезглавлены четыреста человек, в том числе один на Дворцовой площади в Петрограде, и это начало поголовного уничтожения «буржуев». Прошел слух, будто выписан ордер на арест графа Сергея, и близкие ожидали, что он будет в числе первых жертв. В тот же день знакомый уговаривал их не беспокоиться, поскольку германская армия будет в Петрограде уже к 12 декабря.