Текст книги "Бывшие люди. Последние дни русской аристократии"

4. Последний танец

В 1903 году два вечера подряд в Зимнем дворце давали самый большой в царствование Николая II костюмированный бал. В первый вечер был концерт в Эрмитаже со сценами из «Бориса Годунова» М. П. Мусоргского с участием Федора Шаляпина и танцами из «Лебединого озера» П. И. Чайковского с Анной Павловой. За концертом следовало обильное пиршество. Центром второго и главного вечера был танец шестидесяти пяти гвардейских офицеров, специально отобранных императрицей, и обед, после которого танцы продолжались до утра. Здесь было все высшее общество, политическая элита, послы и дипломаты.

Хотя бал был приурочен к двухсотлетию основания столицы Петром Великим, Николай II выбрал его темой царствование отца Петра, Алексея Михайловича, и гости должны были явиться во дворец в костюмах XVII столетия. Ажиотаж был огромен, как и суммы, потраченные на оплату услуг модельеров и портных, создавших изысканные наряды из драгоценной парчи, шелка и атласа, украшенные золотом, жемчугами и бриллиантами. Мужчины явились в костюмах бояр, стрельцов, сокольничих и казачьих гетманов; дамы нарядились боярынями, крестьянками (впрочем, изысканно одетыми) и придворными дамами времен Московского царства. Некоторые изображали конкретных исторических персонажей. Граф Сергей Шереметев явился в образе фельдмаршала Бориса Шереметева, своего прапрадеда. Император изображал царя Алексея Михайловича, а императрица – царицу Марию Ильиничну, платье которой, как утверждали, обошлось в миллион рублей.

Последний танец

На великого князя Александра Михайловича, внука Николая I, вечер произвел тягостное впечатление. «Новая, враждебная Россия смотрела чрез громадные окна дворца, – вспоминал он. – …Пока мы танцевали, в Петербурге шли забастовки рабочих, и тучи все более и более сгущались на Дальнем Востоке».

В 1902–1903 годах в Российской империи проходили волнения: в Армении и Финляндии поднялось национальное движение; в Кишиневе и Гомеле прокатились еврейские погромы; во время беспорядков в Харьковской и Полтавской губерниях крестьяне грабили и жгли дворянские усадьбы; на фабриках бастовали рабочие, и число бастовавших достигло почти девяноста тысяч человек; это была самая большая волна рабочих протестов, с которой когда-либо сталкивалась Россия; студенты устраивали шествия с требованиями автономии университетов; врачи, учителя и земские деятели требовали демократических реформ. В начале 1904 года Николай II позволил втянуть Россию в войну с Японией, которая продемонстрировала военную и политическую слабость империи и очень скоро сделалась непопулярной в обществе. Поражение от «отсталых азиатов» привело к такому обострению обстановки в стране, что царь был вынужден завершить войну невыгодным Портсмутским миром.

9 января 1905 года мирная манифестация рабочих двинулась к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю петицию с просьбой защитить их от произвола владельцев фабрик и заводов. Полиция открыла стрельбу по демонстрантам, было убито по меньшей мере сто пятьдесят мужчин, женщин и детей, несколько сотен были ранены. «Кровавое воскресенье» вызвало взрыв возмущения в обществе, нанесло сокрушительный удар по авторитету царя и привело к подъему революционного движения. В октябре вся страна оказалась парализована всеобщей стачкой, организованной советами рабочих депутатов, созданными по всей России; в декабре в Москве началось вооруженное восстание, а в одесском порту восстала команда броненосца «Потемкин». 17 октября Николай II был вынужден подписать манифест, даровавший подданным гражданские свободы, законодательный парламент (Государственную думу) и суливший реформы в будущем.

Однако революция на этом не закончилась. К лету 1906 года волнения распространились на деревню. Владимир Коростовец находился в это время в родовом поместье Пересаже в Черниговской губернии; двое его соседей-помещиков были убиты, остальные бежали. Почта и телеграф прекратили работу, окрестные усадьбы горели почти каждую ночь. Иногда на «раздел», как называли грабеж крестьяне, отправлялись всей деревней. Громили не только дворян. Революция породила волну еврейских погромов, с тысячами раненых и убитых. Погромы часто провоцировались крайне правыми, которые возлагали на евреев ответственность за кризис, хотя не исключено, что для большинства погромщиков главным было стремление к наживе.

Летом 1906 года крестьянский бунт случился и в усадьбе Бучалки. До Голицыных дошли слухи, что крестьяне готовят нападение, и в начале июня, ночью, они уехали в Епифань, куда только что прибыли правительственные войска. Погромы прошли тем летом и в некоторых других имениях Голицыных, включая Ливны. Год спустя Голицыны все еще не могли вернуться в Бучалки, столь враждебно были настроены крестьяне.

В некоторых поместьях Шереметевых также прошли погромы, которые граф Сергей объяснял исключительно вырождением русского крестьянина. В то же время граф считал ответственным за происходящее царя, по его мнению, далеко отступившего от пути, которым следовал Александр III.

Павел Шереметев начал «праветь» еще раньше, но революционные события стали для этого катализатором. В марте 1905 года вместе с братом Петром он основал «Союз русских людей» (не путать с одиозным «Союзом русского народа»), одну из крупнейших организаций монархистов. Провозгласив, что «Россия и самодержавие неразделимы», союз пытался объединить людей всех сословий для защиты существующего порядка. Павел организовывал рабочие митинги и участвовал в составе небольшой делегации во встрече с Николаем II 21 июня 1905 года, уговаривая царя противостоять требованиям земских деятелей, с которыми когда-то делал одно дело. «Нам не о чем беспокоиться, – заверил Павла государь, – все будет как в старые дни». Союз, в котором тон задавали аристократы и землевладельцы, придерживался национализма славянофильского толка и возлагал вину за мятежи на радикальную интеллигенцию, а также на евреев; со временем радикализм союза усилился, что привело к выходу Павла из организации.

Примирение Павла Шереметева с монархическим государством во время революции отражало общее настроение дворянства: многие прежние критики самодержавия, напуганные революционными эксцессами, направленными уже против них и всей привилегированной России, теперь ощутили, что только власть защищает их от бескрайней враждебной стихии. Правда, это примирение не было ни всеобщим, ни продолжительным. И лишь немногим было ясно, что дворянство ожидает гораздо более жестокое будущее, нежели то, какое наметил Чехов в пьесе «Вишневый сад». Одним из таких провидцев был Иван Алексеевич Бунин, которого называли «последним великим дворянским писателем». Бунины – старинный и некогда богатый аристократический род, который ко времени рождения Ивана Бунина (1870) пришел в упадок. Отец Бунина, ветеран Крымской войны, спустил свое и женино состояние на вино, карты и охоту. Брат Бунина Юлий, видный журналист, был связан с «Народной волей». В 1884 году он был арестован, год провел в заключении, а затем освобожден под надзор полиции и жил в семейной усадьбе.

Иван Бунин приветствовал октябрьский манифест, однако его надежды на будущее потускнели после известий о еврейском погроме в Одессе. В 1906 году он наблюдал крестьянские волнения под Тулой и Орлом, а семья вынуждена была бежать из усадьбы, разгромленной крестьянам. Иллюзии относительно природной доброты народа улетучились; писатель решительно выступил против того, что считал фантазиями образованных классов относительно крестьянства: «Ни в какой стране нет такого разительного противоречия между культурной и некультурной массой, как у нас», – утверждал Бунин. С равным презрением относился он к элите, называя «столпов общества» «мусором», и не поддерживал славянофильские идеи относительно русской уникальности и особой миссии. Свое мрачное пророчество Бунин представил в 1911 году в повести «Суходол», которая посвящена истории старинной дворянской семьи, подобно бунинской, пришедшей в упадок. В конце повести последние следы дворянского рода стираются с лица земли. Семейные портреты, письма и, наконец, господский дом исчезают от небрежения, краж и пожара. Могилы зарастают сорняками, а надгробия, на которых нельзя разобрать надписей, уходят в землю. Критики заклеймили Бунина прозвищем «испуганный дворянин», однако время доказало его правоту.

В 1906 году волнения в деревне были подавлены вооруженной силой, но жестокость, с которой бунт был подавлен, лишь усиливала стремление крестьян отомстить. «Деревня и усадьба противостоят друг другу как два вражеских лагеря», – сообщала группа обеспокоенных дворян премьер-министру П. А. Столыпину.

Революционный террор усилился. С января 1908-го по май 1910 года было совершено 19 957 террористических актов и революционных «экспроприаций»; были убиты 732 правительственных чиновника и 3051 обыватель, еще 4000 ранены. В апреле 1902 года эсер, переодетый офицером, пятью выстрелами в упор убил министра внутренних дел Д. С. Сипягина, свояка графа Сергея Шереметева; в июле 1904 года министр внутренних дел В. К. Плеве погиб в результате взрыва бомбы, брошенной террористом в его карету; через год бомбу бросили в экипаж великого князя Сергея Александровича, от которого остались одни кровавые ошметки; а в 1911 году двойной агент застрелил в киевском оперном театре премьер-министра П. А. Столыпина.

Ощущение близости конца нависло над Россией. Тем временем аристократическое общество наслаждалось светской жизнью. 1914 год был последним и самым блестящим светским сезоном. Княгиня Мария Гагарина вспоминала его как бесконечную череду вечеринок: «Будто предвидя приближение катастрофы и стремясь подавить мрачные предчувствия, весь Петербург пустился в развлечения и увеселения». Это было время «небывалой роскоши и изысканности»: повсюду были шампанское и свежие розы, лилии и мимозы, привезенные из южной Франции. Гвоздем сезона был «черно-белый бал» в доме графини Бетси Шуваловой, где в парадной форме танцевали офицеры конной гвардии. Через полгода почти все эти молодые люди были убиты на полях Первой мировой. Яркое описание тех дней оставил великий князь Александр Михайлович: «Цыгане рыдали в кабинетах ресторанов, звенели стаканы, и румынские скрипачи, одетые в красные фраки, завлекали нетрезвых мужчин и женщин в сети распутства и порока. А над всем этим царила истерия».

28 июня (нов. ст.) 1914 года Гаврила Принцип застрелил в Сараево австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, запустив цепочку событий, которые через месяц привели к началу мировой войны. Известие о войне было встречено в России патриотическим подъемом, в тот момент нация, казалось, сплотилась вокруг престола. Князь Андрей Лобанов-Ростовский описывает, как в Петербурге подвыпившие рабочие остановили проходившего мимо офицера и расцеловали его. Но очень скоро рабочие и солдаты будут душить офицеров в смертельных объятиях. Еще в феврале 1914 года член Государственного совета предостерегал, что если война пойдет неудачно, она приведет к анархии и революции, убеждая Николая II избегать ее любой ценой. Министр внутренних дел Н. А. Маклаков предчувствовал, что массы поведут войну скорее против собственных привилегированных классов, нежели против немецких солдат; сам он в 1918 году был расстрелян большевиками. Накануне граф Витте говорил, что если Россия совершит такую глупость и ввяжется в войну, это будет означать неминуемый крах. В августе «мэр» сделал в дневнике пророческую запись: «Каков бы ни был для нас исход войны, а нашему поганому режиму настал конец».

Ленин тоже был уверен, что война положит конец царизму. Он занял так называемую «пораженческую» позицию в надежде, что война приведет к крушению царской России и послужит прелюдией общеевропейской войны пролетариата против правящих классов.

Летом 1914 года Россия вступила в период беспримерного насилия и кровопролития, который продолжался до 1921 года, включая четыре года мировой войны, две революции и три года Гражданской войны и голода, унесших жизни более десяти миллионов человек. Ни одна другая страна не заплатила так дорого за безумие 1914 года, как Россия. Уже к концу осенней кампании более полутора миллионов человек были убиты, ранены или оказались в плену. В первых же сражениях огромные потери понес офицерский корпус, более чем наполовину состоявший из дворян.

В кабинете в Бучалках Голицыны повесили большую карту, на которой отмечали перемещение линии фронта. Князь Владимир Трубецкой, муж Эли, был на фронте вместе со своим лейб-гвардейским полком синих кирасир. За сражение под Гумбиненном в августе 1914 года он получил георгиевский крест. В 1915-м Трубецкой был прикомандирован к штабу командующего Юго-Западным фронтом генерала А. А. Брусилова, на которого произвел хорошее впечатление и был назначен командиром первого в истории русской армии отдельного автомобильного полка. Как-то Владимир со своими солдатами увидел молодого германского офицера, запутавшегося в колючей проволоке; один из солдат Трубецкого напал на него и забил до смерти. Воспоминание об этом убийстве преследовало Владимира до конца жизни. Михаил Голицын всю войну устраивал в Москве госпитали и надзирал за ними; его брат Александр инспектировал госпитали, внедрял новейшие методы врачебного ухода, с которыми познакомился в Лондоне и Париже. Семья открыла госпитали в усадьбах Бучалки и Зубатово, а также в своем московском доме.

Шереметевы тоже открыли в своих владениях несколько госпиталей. Графиня Екатерина Шереметева организовала доставку посылок русским военнопленным, а ее дочь Анна Сабурова стала председательницей местного отделения благотворительной организации «Семейный очаг», созданной для оказания помощи осиротевшим детям. Елена Шереметева, которой в 1915 году исполнилось одиннадцать лет, вместе с другими внуками Шереметевых устроила благотворительный базар в пользу раненых солдат, и помогала перевязывать их в домашнем лазарете. Но самыми знаменитыми сестрами милосердия были императрица Александра Федоровна и ее дочери. Большинство этих женщин были движимы исключительно состраданием, хотя графиня Клейнмихель утверждала, что между некоторыми из них возникало своеобразное «соперничество» в том, кто разместит, накормит и позаботится о раненых лучше остальных. В то же время мать Владимира Набокова называла все эти труды «фальшью дежурного милосердия».

С началом военных действий Россия столкнулась с недостатком оружия и снаряжения, солдаты порой отправлялись на фронт без винтовок, с приказом добыть их у убитых, многим не хватало обуви и амуниции. Условия на фронте были так тяжелы, что солдаты отстреливали себе пальцы, чтобы оказаться в числе демобилизованных, много было дезертиров, бежавших обратно в деревни, лишившиеся миллионов мужчин. Перебои с продовольствием и рост цен становились причиной все более массовых забастовок в городах.

В сентябре 1915 года Николай II принял катастрофическое решение сместить великого князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего и лично возглавить армию. С этого момента вина за военные неудачи ложилась непосредственно на государя. Граф Дмитрий Шереметев на протяжении почти всей войны был рядом с государем. Он находил свою должность тягостной и при первой возможности уезжал в столицу или в свое имение в Финляндии. Влияние Распутина и широко распространившиеся подозрения, что императрица-немка шпионит в пользу Германии, подпитывали слухи о темных силах, действовавших за троном, и окончательно подорвали доверие к Романовым.

Отсутствие доверия между обществом и правительством было взаимным. Охранка держала под пристальным надзором некоторые аристократические семейства. Среди поднадзорных была жена Дмитрия Шереметева Ира. Осенью 1914 года сорокадвухлетняя графиня отправила своих детей на фронт для устройства летучего санитарного отряда. Сама она часто оказывалась вблизи линии фронта, и Дмитрий очень за нее тревожился. Министр внутренних дел А. Д. Протопопов направил своих агентов следить «за этой либеральной дамой». Следили также за графиней Игнатьевой и ее салоном, подозревая его посетителей в подрывной деятельности. Отчуждение элиты от престола представлялось даже более серьезной угрозой, чем та, которую представляли собой бедные и бесправные.

В последний год своего существования царский режим оказался в странном положении: против него выступали люди, считавшие себя монархистами. Осенью 1916 года на съезде Объединенного дворянства депутаты осмелились открыто порицать императора. Даже члены императорской фамилии умоляли Николая II провести реформы, дать обществу более свободы и повысить его роль в управлении страной, хотя время было уже упущено. Зимой 1915/16 года князь Андрей Лобанов-Ростовский писал с фронта матери в Ниццу, чтобы она не возвращалась в Россию: «Время деградации прошло, грядут события космического масштаба». Тогда же, будучи в отпуске в Петрограде (новое имя Санкт-Петербург получил в начале войны), он остановился в гостинице «Астория», проводил вечера в опере, на вечеринках танцевал танго и попивал шампанское в модных ресторанах.

Миллионы крестьян оказались на фронте вместо того, чтобы работать в поле, и к концу 1916 года обозначилась угроза продовольственного кризиса. В городах нарастало недовольство рабочих, и полиция неохотно применяла против них силу. Солдаты сами присоединялись к протестующим с транспарантами «Долой войну», подпевая «Рабочую марсельезу».

Ночью 16 декабря небольшая группа монархистов под предводительством князя Феликса Юсупова убила в Петрограде Распутина. Глубоко потрясенные этим убийством Николай II и Александра Федоровна уединились в Царском Селе, ища утешения в чтении, музыке и карточной игре. «Продолжаться долго такое положение не может, – предостерегал Николая II великий князь Александр Михайлович. – Недовольство растет с большой быстротой, и чем дальше, тем шире становится пропасть между тобой и твоим народом…» Британский посол Джордж Бьюкенен уговаривал Николая II сделать все что угодно, чтобы снова обрести доверие народа. Император нашел эти соображения нелепыми и, сурово посмотрев на посла, спросил: «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа или что он должен приобрести мое доверие?» В ответ на очередное предостережение императрица Александра Федоровна заявила: «Вы преувеличиваете опасность».

29 декабря 1916 года управляющий усадьбы Кусково направил графу Сергею Шереметеву и его жене в Петроград письмо, в котором отмечал, что там стало значительно спокойнее, поскольку солдаты, квартировавшие в усадьбе большую часть года, отправились на фронт. Все будет отлично, добавлял он, если только хватит продовольствия. Все ждали, что правительство наконец соберется с духом и решит эту проблему. Секретный доклад петроградского охранного отделения, направленный в Особый отдел Департамента полиции, рисовал пугающую картину: острая нехватка продуктов и предметов первой необходимости наряду с 300-процентной инфляцией делали неотвратимым восстание «озлобленных тяготами повседневного существования низов». Страна находилась в преддверии голодных бунтов, за которыми могли последовать самые дикие эксцессы.

Часть II
1917

 
                               Не довольно ли вечного горя?
                               Встанем, братья, повсюду зараз —
                               От Днепра и до Белого моря,
                               И Поволжье, и Дальний Кавказ.
                               На врагов, на собак – на богатых,
                               И на злого вампира – царя.
                               Бей, губи их, злодеев проклятых,
                               Засветись, новой жизни заря.
 
 
                               Вставай, подымайся, рабочий народ!
                               Вставай на врага, люд голодный!
                               Раздайся, клич мести народной!
                               Вперед, вперед, вперед, вперед, вперед!
 

(«Рабочая марсельеза»)

Революционный Петроград

5. Падение династии Романовых

Перебои с продовольствием и рост цен привели к резкому падению уровня жизни рабочих. В четверг утром 23 февраля 1917 года работницы текстильных фабрик на Выборгской стороне бросили работу и вышли на улицы, к ним присоединись рабочие. К десяти утра демонстрантов было уже более двадцати тысяч, а к концу дня – до девяноста тысяч.

К требованиям хлеба добавились лозунги «Долой войну!» и «Долой самодержавие!». Демонстранты били окна булочных и продовольственных лавок. К концу дня удалось восстановить порядок, и министр внутренних дел Протопопов отметил в дневнике: «В целом ничего ужасного не произошло».

Тем временем рабочие всю ночь планировали свои дальнейшие действия. Утром 24 февраля десятки тысяч манифестантов двинулись с рабочих окраин к центру Петрограда. На Александровском мосту им преградили путь несколько сотен солдат и казаков, но, отступив, они позволили рабочим выйти на Невский проспект. По пути их встречали отряды конной полиции, но громадная толпа (до двухсот тысяч человек) значительно превосходила правительственные силы. Некоторые солдаты гарнизона присоединились к протестующим. В субботу 25 февраля число манифестантов выросло до трехсот тысяч, лозунги с «Долой войну!» сменились на «Да здравствует Революция!». Царю, находившемуся в Ставке в Могилеве, доложили наконец о беспорядках в столице. Не представляя себе их масштабов, он приказал командующему войсками Петроградского военного округа генералу С. С. Хабалову навести порядок в течение следующего дня. Это можно было сделать только с применением военной силы, и Хабалов отдал команду стрелять по демонстрантам после трех предупреждений.

Перед рассветом 26 февраля по всему городу были расклеены объявления о запрете уличных сборищ с предупреждением, что власти готовы прекратить беспорядки вооруженной силой. С утра казачьи разъезды патрулировали центр города, на главных перекрестках были установлены пулеметы и специальные отряды, дабы не допустить протестующих на Невский проспект. Колонны демонстрантов двинулись к центру города и были встречены ружейным огнем. Однако уличное кровопролитие привело солдат в состояние нерешительности, к вечеру боевой дух в войсках упал. Солдаты лейб-гвардии Павловского полка вступили в перестрелку с полицией, а в понедельник 27 февраля солдаты Волынского полка, не желая стрелять в народ, повернули оружие и застрелили командира. Мятеж распространился, войска выходили на улицу и присоединялись к восставшим.

В то время как рушился весь уклад прежней жизни, Шереметевы были озабочены семейным несчастьем. В середине февраля граф Павел вернулся из крымского имения великой княгини Ксении близ мыса Ай-Тодор в нервном расстройстве, природу которого врачи деликатно назвали «романтической».

Причиной его страданий была Ирина Нарышкина. Впервые он встретился с ней в Михайловском в 1899 году и безответно влюбился, но она вышла замуж за графа Иллариона Воронцова-Дашкова, брата жены Дмитрия Шереметева. У них было пятеро детей, но брак распался. Павел ожидал, что теперь Ирина примет его предложение, но она вновь его отвергла и вышла замуж за князя Сергея Долгорукого. Этот брак также распался, и Павел отправился в Ай-Тодор объясниться в любви в третий раз. Однако снова получил отказ, и по дороге в Петроград с ним случился нервный срыв. Граф Сергей счел эту историю унизительной, однако он понимал, что Павлу нужна помощь. На улицах Петрограда воцарялся хаос, а в Фонтанный дом зачастили доктора, семья планировала отправить Павла в санаторий для нервнобольных.

27 февраля вслед за Павловским полком половина гарнизона, составлявшего 160 тысяч человек, перешла на сторону восставших, остальные войска держали нейтралитет. Солдаты и рабочие двинулись к городским тюрьмам и освободили заключенных. Они нападали на полицейские участки, суды, Министерство внутренних дел, сожгли архив Охранного отделения и вооружились винтовками, взятыми в городском арсенале. Полицейских и хорошо одетых людей убивали прямо на улицах; мародеры грабили магазины и богатые дома. Над Зимним дворцом водрузили красный флаг.

К концу дня под началом Хабалова оставалось не более двух тысяч человек. Столица была во власти толпы. Вечером он телеграфировал государю, что положение в столице вышло из-под контроля. Николай II распорядился послать в столицу надежные войска с фронта, но никаких войск отправлено не было. В Петрограде полицейские снимали форму и покидали улицы, спасая свою жизнь. Царские министры в последний раз собрались вечером 27-го в Мариинском дворце, чтобы заявить об отставке. Сделав это, они поспешили скрыться под покровом темноты.

Днем 27 февраля члены Государственной думы собрались в Таврическом дворце, они образовали Временный комитет для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями. Название весьма точно передавало слабость и нерешительность Временного правительства. В числе двенадцати его членов оказались председатель Думы М. В. Родзянко, кадетский лидер П. Н. Милюков, бывший председатель Земского и городского союза князь Г. Е. Львов, адвокат и глава фракции «трудовиков», отколовшейся от партии эсеров, А. Ф. Керенский.

В левом крыле Таврического дворца заседал Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, который, в противовес Временному правительству, представлял власть уличной толпы. Солдаты в нем численно превосходили рабочих, а исполнительный комитет состоял по большей части из интеллигенции – меньшевиков, большевиков и эсеров. Чтобы заручиться поддержкой Совета, Временное правительство согласилось на выполнение восьми условий, включая амнистию для политических заключенных, свободу слова, печати, собраний и отмену всех ограничений гражданских прав по принципам сословной принадлежности, вероисповедания или национальности. Ленин не без основания назвал тогда Россию «самой свободной страной в мире». Новое правительство также согласилось немедленно ликвидировать полицию, охранные отделения и корпус жандармов. Эти меры вместе с роспуском царской губернской администрации имели гибельные последствия: Временное правительство осталось без инструментов эффективного управления страной в тот момент, когда Россия погружалась в пучину смуты.

В тот же день группа солдат явилась в Фонтанный дом к графу Сергею, который был в это время наверху с Екатериной, Дмитрием и Ирой. Его спросили, есть ли у него сыновья и где они. Граф отвечал уклончиво, не называя имен. Солдаты стали выяснять, есть ли в доме оружие и боеприпасы. Они утверждали, что на крыше Фонтанного дома видели полицейских, стрелявших по восставшим. Тем временем другая группа солдат пробралась по длинным коридорам до комнат внучки графа Лили Вяземской, и там они набросились на еду, так как стол был накрыт к обеду, после чего сбежали. В тот же день пришла вторая группа солдат. Эти были грубее и злее, они утверждали, что их послали произвести в доме обыск.

Стрельба на улицах время от времени возобновлялась, детям велели держаться подальше от окон; если стрельба усиливалась, их отсылали в комнаты Дмитрия, окна которых выходили во внутренний двор. 1 марта снова явились солдаты для осмотра дома. В комнатах Лилии Шереметевой они обнаружили множество охотничьих ружей. Одно из них неожиданно выстрелило, едва не ранив Лилю и оставив ее почти глухой на одно ухо. Семья, впрочем, счастливо отделалась, и солдаты ушли, не причинив никому вреда.

Алика Сабурова, гражданского губернатора Петрограда, восставшие разыскивали. Тревожась за безопасность Анны и детей, он уговаривал семью уйти со слугами в Фонтанный дом, но они отказывались. 1 марта группа солдат явилась в губернаторский особняк и попыталась увести Алика в Таврический дворец. Видя, что солдаты пьяны, и опасаясь, что его убьют по дороге, Сабуров пытался остановить их, настаивая, что не двинется с места, пока они не найдут автомобиль, чтобы доставить его во дворец. Несколько мучительных минут солдаты спорили между собой, пока все семейство и прислуга ждали, стоя на парадной лестнице. Спас ему жизнь молодой солдат с широкой повязкой на глазу, который убедил товарищей, что они не имеют права арестовать Сабурова без письменного мандата. Солдаты повернулись и ушли.

На улицах Петрограда толпа творила насилие и самосуд. Образ Февральской революции как «бескровной» – не более чем миф, созданный для оправдания Временного правительства и легитимации его власти. Если первой кровью была кровь демонстрантов, то дальше по большей части проливалась кровь полицейских, офицеров и других служилых людей. Павел Граббе, сын графа Александра Граббе, бывший тогда подростком, вспоминал, как смотрел в окно на лежавшую на улице кучу бревен, припорошенных свежим снегом. Пока он смотрел, у бревен обозначились руки и ноги, и Граббе понял, что это замерзшие трупы полицейских. Повар американского посольства пришел на работу в истерике: у него на глазах кто-то саблей обезглавил полицейского. Генерал Штакельберг убил двоих, когда солдаты пришли обыскать его дом, прежде чем сам был застрелен на глазах жены. Солдаты сорвали с него одежду и надругались над телом; по некоторым сведениям, его отрубленную голову насадили на пику. Официально признано, что в период Февральской революции было убито и ранено 1443 человека. Помимо этого, восставшие матросы зверски убили несколько сот офицеров в Гельсингфорсе и Кронштадте.

Насилие масс во время Февральской революции было направлено на привилегированную Россию, на тех, кого именовали словом «буржуи». В русском контексте это слово не имело отношения к буржуазии в западноевропейском понимании: этим презрительным словечком обозначали представителей всех привилегированных классов. За свою долгую историю слово это вобрало множество смыслов, оно могло означать культурную элиту, богатых вообще, интеллигенцию, евреев, немцев и даже самих революционеров. В глазах обездоленных оно обозначало любого «врага», а после 1917 года – врага революции. В деревне крестьяне обозначали этим словом всех своих врагов, особенно дворян и монархистов. Для того чтобы в 1917 году быть причисленным к «буржуям», достаточно было иметь крахмальную белую рубашку, гладкие руки, очки или просто чистый и опрятный вид. Даже цвет женских волос мог указывать на принадлежность к «буржуям».

Буржуи и другие враги революции обвинялись во всех грехах, что оправдывало любое насилие. И само слово, и ненависть к тем, кого им обозначали, не были результатом усилий большевиков и других революционных партий. Это был низовой запрос, отражавший ненависть низших классов к верхам, ненависть, которая питала революционную жестокость не только в 1917 году, но и на протяжении нескольких лет Гражданской войны, в течение которых Ленин и большевики стали непревзойденными мастерами взращивания ненависти против высших классов в собственных политических целях.