Текст книги "Эхо"

14

Он не мог выносить ее взгляда, который, словно рентгеновские лучи, пронизывал до самых костей. «А ведь когда-то выражение ее глаз было совсем другим, иначе как бы я осмелился на ней жениться?»

Когда он впервые увидел ее, ему показалось, что ее взгляд похож на нежнейшее прикосновение, она словно легонько притронулась к его лицу и тут же отпрянула, даже не то чтобы посмотрела на него – всего лишь протестировала его мимику. Это произошло у нее дома, когда ее отец пригласил его в гости выпить. То был лишь предлог, на самом деле тот хотел попросить его написать одну рецензию. Ее отец, Жань Бумо, будучи журналистом со стажем, перед выходом на пенсию собрал все свои репортажи и выпустил их отдельным сборником, и теперь ему срочно требовалась реклама. Так вышло, что его другом оказался научный руководитель Му Дафу, который, собственно, и порекомендовал последнего в качестве рецензента.

В то время Му Дафу был известен в научных кругах своей дерзостью, эта дерзость состояла в том, что он осмелился критиковать прозу Лу Синя и Шэнь Цунвэня. Апеллируя к идейности Лу Синя, он критиковал слабые стороны Шэнь Цунвэня, и в то же время признавая художественное мастерство Шэнь Цунвэня, он критиковал слабые стороны Лу Синя. Словно какой-нибудь подстрекатель, он сталкивал лбами двух признанных корифеев, после чего выступал в качестве рефери. Если бы все-таки понадобилось выбрать лучшего современного писателя, то лично он остановил бы свой выбор на Юй Дафу. А все потому, что Юй Дафу обладал подкупающей искренностью, которая трогала сердца людей. В своей откровенности этот писатель дошел до того, что переложил на бумагу свой опыт общения с блудницами, который почерпнул, пока учился в Японии. Му Дафу казалось, что за многие тысячелетия в среде китайских литераторов наплодилось слишком много лицемеров. Но если ты боишься покопаться в собственной душе, то как можно замахиваться на то, чтобы копаться в национальном характере? Но когда его уже начало, что называется, заносить на поворотах, нашелся некто, кто объяснил, что, восторгаясь Юй Дафу, он на самом деле восторгается собой, и поскольку по именам они являлись тезками, Му Дафу подсознательно досадовал, что фамилия у него все-таки другая.

Разумеется, что сборник Жань Бумо ему совершенно не приглянулся, а на приглашение он откликнулся лишь потому, что не хотел портить отношения с научным руководителем, которому собирался сообщить, что прочесть сборник он добросовестно прочел, но в рецензии так же добросовестно отказал. Однако присаживаясь за стол, он никак не ожидал, что дверь вдруг распахнется и в комнату войдет молоденькая девушка. Ее взгляд коснулся его лишь самую малость, после чего она на него уже и не смотрела, точно так же он отнесся к сборнику Жань Бумо – скользнул по обложке глазами, а в содержание даже не вникал. Жань Бумо представил девушку как свою дочь, оказалось, что та работает в Сицзянском отделении полиции. До этого момента Му Дафу был не в курсе, что у Жань Бумо есть дочь, да еще и незамужняя, иначе он бы ознакомился с его трудом повнимательнее. И поскольку он обладал хорошим запасом знаний, то удостоившись нежного взгляда дочери Жань Бумо, все-таки решил поощрить ее отца. Тогда он завел речь о том, что труд Жань Бумо отличается спокойным и объективным стилем, что он наполнен жизненной силой и богатым внутренним содержанием, что в нем прекрасно сочетаются духовность и рациональность, что слог его тонок и изящен. При этом складывалось ощущение, что он нахваливает не сборник Жань Бумо, а тот шедевр человеческого рода, который совместно создали Жань Бумо и его супруга. Жань Бумо тихонько посмеивался, но так, что этот смех воспринимался как скромность. А вот его супруга и дочь не смеялись, словно Жань Бумо вполне себе заслуживал всех этих высокопарных похвал.

Заметив, что не произвел на девушку должного эффекта, Му Дафу, пропустив несколько рюмочек, вдруг объявил, что напишет рецензию, в которой сравнит сборник с документальным романом американского писателя Трумена Капоте.

– Кто такой Капоте? – наконец обратилась она к нему.

– Тот, что написал «Хладнокровное убийство».

– Не знаю такого.

– Он же написал «Завтрак у Тиффани», – напомнил он.

– Вот это да! – воскликнула она. – Я смотрела фильм, в нем еще Одри Хепбёрн сыграла главную роль. Выходит, что папа пишет так же здорово?

– Энергетика та же.

– Правда? – В ее взгляде читалось искреннее преклонение перед отцом.

Впервые в жизни он увидел, насколько красив этот благоговеющий взгляд, даром что все восхваления с его стороны представляли собой не более чем китч.

Спустя неделю она ему позвонила и предложила встретиться. И место сама назначила, в книжном баре «Парчовый сад». Не успел он присесть, как она разложила перед ним в одну линеечку «Сборник документальной прозы Жань Бумо», роман «Хладнокровное убийство» и ксерокопию написанной им рецензии. Он решил, что сейчас она начнет его в чем-то обличать, и уже психологически подготовился к этому. Но она вдруг произнесла: «Ты крутой». В этот самый миг он заметил, что она смотрит на него с таким же благоговением, как тогда – на отца, однако чем дольше она на него так смотрела, тем сильнее он напрягался, переживая, как бы это не оказалось западней.

– Хорошая книга, – сказала она, взяв в руки «Хладнокровное убийство», – спасибо, что посоветовал.

После этого она показала на отцовский сборник.

– А вот это ни в какие ворота не лезет, спасибо, что открыл мне глаза на моего отца.

Пока она говорила, Мо Дафу бросало то в жар, то в холод, он не понимал, как на все это реагировать. Между тем она сообщила ему, что с детства восхищалась тем, как много статей пишет отец, однако, перечитав их сейчас, поняла, что, кроме описанных в них места, времени и действующих лиц, там больше не за что зацепиться – его слог вовсе не тонок и изящен, стиль – отнюдь не отличается спокойствием и объективностью. Если всю эту писанину сравнивать с «Хладнокровным убийством», то ее вообще невозможно читать. Му Дафу густо покраснел, ладони его вспотели, будто злополучный сборник написал не ее отец, а он сам.

– Но это нисколечко не повлияло на мое восхищение тобой, – сменила она тему, – тебе удалось поставить в один ряд две совершенно несопоставимые книги, это прямо как взять нагруженное с одного конца коромысло в Шанхае и идти с ним до самого Пекина и при этом не только не потерять равновесия, но еще и добраться до места назначения. На одном конце коромысла ты нес хлопок, а на другом – железо. Похвально.

Он никак не ожидал, что Жань Дундун приведет такую яркую метафору, оказывается, она – умная девчонка, на сей раз пришла пора восхититься ему. Они обменялись взглядами и поняли, что нашли друг друга. Они словно вступили в мощный резонанс и осознали, что все это Жань Бумо подстроил специально, что Жань Бумо никогда и не думал искать себе рецензента, вместо этого он искал зятя.

В глубине души Мо Дафу усмехнулся, довольный собой. Его губы растянулись в сладкой улыбке – кажется, облизнись, и почувствуешь сладость.

– Чего смеешься? – вдруг донесся из темноты ее голос.

«Оказывается, она еще не спит… С другой стороны, не может же она знать, о чем я думаю», – спохватился Мо Дафу. Решив, что ему просто показалось, он не стал отвечать. Тогда она повторила вопрос. Он испугался и сказал, что и не собирался смеяться.

– Я же ясно слышала, – она перевернулась к нему, раскачивая матрас.

– Да так, вспоминал, – откликнулся он.

– Нашу первую встречу?

– Как ты догадалась? – У него даже волосы встали дыбом.

– Я могу забираться в твое сознание.

– И что же ты почувствовала?

– Ты недоволен, что я не такая ласковая, как раньше.

– Да, даже взгляд у тебя стал злобный, смотришь как на преступника.

– Мой взгляд не изменился, это тебе так кажется, потому что совесть нечиста.

– Да что ты? К чему такая грубость, ведь раньше ты была такой нежной?

– Раньше ты мне не врал… – Она принялась всхлипывать.

И пускай эту фразу она произнесла не совсем серьезно, прозвучало это очень неприятно, будто он вообще никогда не относился к ней хорошо или же постоянно ей врал. Его тотчас захлестнуло плотной волной стыда: за свой обычно повышенный тон, за абы как приготовленную еду, за то, что как следует не следил за успеваемостью дочери в школе. Даже в темноте он прекрасно представлял себе, как она плачет: как вздрагивает ее спина, как дрожат губы, как скатываются, увлажняя наволочку, ее слезы, как краснеют кончик ее носа и глаза… С болью в сердце он перевернулся на другой бок и прижал ее к себе. На сей раз она его не оттолкнула и словно котенок продолжала подрагивать в его объятиях. Он крепко-крепко обхватил ее, точно хотел унять ее дрожь, а заодно передать немного сил. Он-то знал, что она вовсе не такая сильная, какой себя выставляет; как и всякой девушке, ей требовалась защита.

15

Раньше он не был таким, думала она, раньше он был совершенно искренним. К примеру, уже незадолго до свадьбы она спросила, целовал ли он кого-нибудь до нее? И он ответил, что целовал.

– Кого?

– Сокурсницу.

– С чего вдруг?

– Тогда мы были влюблены. Потом я остался на юге, а она уехала на север, на поцелуях все и закончилось.

– И сколько раз вы целовались?

– Одиннадцать. На десятый раз мне даже подумалось, что мы расстанемся.

– Почему?

– Почувствовал, что у нее неприятно пахнет изо рта.

– Вы занимались сексом?

– Нет.

– Обманщик.

– Да чтоб мне провалиться.

– Столько раз целовались и при этом не переспали?

– Не то чтобы я этого не хотел, даже, помнится, снял номер, но не смог переступить через себя.

– Почему?

– Из-за родителей. Они у меня интеллигенты, причем очень консервативные, робкие и послушные, в свое время пережили голод, занимались самокритикой, повидали, каково приходится тем, кто ведет себя неподобающим образом. С тех пор как я что-то стал смыслить в этих делах, они говорили о «сексе» только в уничижительных тонах, точно так же они говорили и о себе. Постоянно внушали, что «секс» – это нечто грязное, что в нем находят удовольствие лишь совсем оскотившиеся элементы. И мама, и папа постоянно напоминали, что я поступил в университет и стал аспирантом благодаря заботе партии и правительства, а потому ни в коем случае мне нельзя преступать закон. Если я пересплю с кем-то до свадьбы, это будет не только незаконно, но еще и безнравственно.

Она спросила его про первую любовь, всего лишь желая проверить на искренность, никакие подробности ей не требовались, да это и невозможно – взять и обнулить все свои прошлые связи. И все-таки его доводы не смогли ее убедить, пока в один прекрасный день, уже спустя пару лет после свадьбы, она не обнаружила в приготовленных на продажу старых книгах его дневник времен учебы в аспирантуре, в котором он подробнейшим образом описывал свои отношения с той сокурсницей. Она пересчитала количество их поцелуев и действительно получила цифру одиннадцать. К тому же в дневнике он неоднократно напоминал себе о том, что не должен заниматься сексом до брака, чтобы перед лицом родителей не превратиться в предателя. Для пущей убедительности он даже переписал отрывок из рассказа Юй Дафу «Снежная ночь», дабы предостеречь себя примером главного героя, мучавшегося от угрызений совести после утраты целомудрия: «Оно того не стоит! Оно того не стоит! Мои мечты, мои планы, весь мой пыл послужить стране – что от всего этого теперь осталось? Что осталось?» После того как она прочитала дневник, у нее защипало в носу, так тронула ее искренность мужа.

Прожив с ней столько лет в браке, он ничего никогда не скрывал, включая личную жизнь. Взять, к примеру, случай двухлетней давности, когда в него безответно влюбилась одна его бывшая магистрантка. Что ни день она слала ему по десять с лишним SMS, открытым текстом сообщая, что хочет занять место его жены. Вообще-то эту проблему можно было решить без лишнего шума, ни о чем не докладывая жене. Однако он объяснил, что, скрывая от нее правду, чувствует себя не в своей тарелке, это сказывалось даже на его движениях – ни дать ни взять пересекающий таможню контрабандист. Поэтому с самого первого послания магистрантки он докладывал жене все подчистую и даже обращался к ней за советом. Она ему намекнула, что своих вошек каждый должен выводить сам.

Тогда он стал ежедневно писать бывшей ученице длиннющие письма, уговаривая одуматься и остановиться, пока не поздно. Самым длинным было послание под названием «О нереалистичности безответной любви в новелле Цвейга „Письмо незнакомки“». Это и посланием-то сложно назвать – целое сочинение получилось. Его краткое содержание сводилось к следующему: «В своем произведении Цвейг создал образец тайно влюбленной женщины, которая еще в тринадцать лет полюбила одного писателя. Повзрослев, она нашла возможность несколько раз устроить с ним свидания, более того, ничего ему не сказав, родила от него ребенка. Но, когда она умирала, герой так и не вспомнил, кто она такая. И пускай сам автор проявляет к ней сочувствие, финал этой истории крайне трагичен. Надеюсь, история послужит тебе предостережением, не кидайся в этот омут».

Он совсем не ожидал обратного эффекта: чем длиннее были его послания, тем безумнее вела себя магистрантка, дошло до того, что она принялась угрожать, что лично встретится с его женой. Как тут быть? Он предупредил жену об опасности. Та просмотрела все его послания, после чего спросила:

– Ты правда хочешь обрубить все концы?

– Зачем бы тогда я тебя беспокоил?

– Хорошо, тогда оставляй свой мобильник и компьютер дома, а сам езжай на недельку к Жань Бумо, побеседуешь с ним о документальной прозе, а потом вернешься.

Он без всяких возражений так и поступил. Спустя семь дней в его мобильнике и в электронной почте установилось полное спокойствие, настолько полное, что стало даже как-то непривычно, прямо как во время посадки самолета, когда тебе вдруг неожиданно закладывает уши и ты ничего не слышишь.

– Как ты это устроила? – спросил он.

– Ничего и делать не пришлось, тут просто требовался семидневный карантин.

– Ты ей даже не угрожала?

– А тебя это разочаровало?

Он кивнул в знак согласия.

Такая непосредственность приводила ее в полное умиление. Чем больше ей казалось, что он с ней откровенен, тем больше он старался во всем раскаяться. Он рассказал, что не разрывал отношений с магистранткой из-за того, что его грела мысль о тайной поклоннице, поэтому он одновременно и хотел, и не хотел этой связи. Тогда жена ему сказала:

– Оказывается, все с тобой в порядке, а то я было подумала, что ты страдаешь крайней формой нарциссизма.

За эти долгие годы она уже приспособилась к прозрачности Му Дафу, поэтому даже мало-мальский обман с его стороны раздувался ею до невероятных размеров, до таких, что она чувствовала вокруг себя сплошную грязь и обман. «Он меня просто избаловал, – думала Жань Дундун, – а когда человек к чему-то привыкает, он словно следует раз и навсегда установленным правилам игры, поэтому измениться ему ох как трудно, прямо как в знаменитом изречении Лу Синя, которое любит повторять Му Дафу: „К сожалению, переделать Китай слишком сложно, даже если просто нужно передвинуть стол или переложить печь, сделать это придется ценой крови; и даже если заплатить за это кровью, далеко не факт, что стол сдвинут, а печь переложат“»[5]5
  Цитата из очерка Лу Синя «Что произойдет после того, как Нора уйдет из дома» (1924).


[Закрыть].

«Смогу ли я измениться? – спрашивала себя Жань Дундун. – Смогу ли понизить свои требования к нему? Ведь пока он во всем признается, не думая о последствиях, меня в большинстве случаев, особенно когда речь идет о раскрытии убийства, интересует не столько правда, сколько наказание».

Она принялась его тормошить, приговаривая:

– Му Дафу, обещаю, что не буду сердиться, но мне нужно услышать правду.

– А во что ты больше поверишь? В просто массаж или в массаж с продолжением?

– В последнее.

– Тогда последнее и было. Прости, после массажа я и правда заказал продолжение.

Она почувствовала, как перед глазами у нее потемнело, при том что вокруг и так уже было темно. Она никак не ожидала, что не сердиться окажется настолько сложным.

16

Ответ прозвучал, и пускай этот ответ был неприятным, на несколько дней она успокоилась, точнее, всю ее словно парализовало от мощнейшего удара, и пока она пребывала в таком одеревеневшем состоянии, отходя от боли, на нее вдруг напала какая-то нездоровая веселость. Эта веселость происходила от того, что он наконец-то перестал ее обманывать, наконец-то рассказал ей правду и признал вину.

На четвертый день в ее сознании возник еле заметный протест, он был подобен малюсенькому пузырьку, поднимавшемуся из водных глубин, звучал он совсем слабо, но в нем четко опознавался голос Му Дафу. «Как его голос проник в мою голову? Не иначе обменялись биотоками, пока находились рядом».

С того самого вечера, как Му Дафу признался, что сходил налево, он намного чаще кривил рот в холодной усмешке, готовил он теперь тоже отвратно, особенно овощи, которые всякий раз пересаливал до горечи. В минуты общения он все чаще просто угукал или хмыкал в ответ, ясное выражение на его лице все чаще сменялось унылой хмуростью. Он явно хотел, чтобы после признания вины к нему проявили великодушие, но теперь складывалось ощущение, что к этому признанию его принудила она. На его лбу складками залегли обида и несогласие, которые эхом отдавались в ее мыслях.

После работы Жань Дундун вдруг обнаружила, что припарковалась на стоянке отеля «Ланьху». Странно, когда она села за руль, то хотела сразу поехать домой, но пока ехала, подсознательно свернула сюда, словно в нее встроили автоматический навигатор. Не веря своим глазам – или делая вид, что не верит, – она объяснила это обычной двигательной памятью. Раз уж приехала, направилась в массажный центр и сделала себе комплексный массаж. Все ее мышцы, акупунктурные точки и каналы пришли в надлежащий тонус, в то время как на душе продолжали скрести кошки. Она чувствовала, что одна из проблем так и не решена. Что же это за проблема? Она притворилась, будто бы вспомнила о ней только сейчас, словно это было что-то совершенно неважное и побочное. Поэтому как бы между прочим заглянула в журнал регистрации салона и просмотрела в нем все записи за предыдущие два месяца. Так же невзначай она расспросила дежурную и мастера. Полученные ответы стали для нее настоящим сюрпризом: оказывается, никаких массажисток Му Дафу к себе не вызывал. Откровенность обернулась ложью, вся ее веселость внезапно улетучилась, сердце тотчас захлестнуло болью.

Но для чего тогда ему понадобилось снимать номер? Не иначе как для свиданий. С кем он встречался? Она сразу подумала о Бай Чжэнь.

Последние лет пять он ежегодно писал статьи с отзывами о ее творчестве, причем иногда эти отзывы были длиннее оригинальных произведений, будто к ее текстам требовалось чрезвычайно много разъяснений. В его изложении сочинения Бай Чжэнь отличались полнотой, лиричностью, тонкостью и очарованием. В голове Жань Дундун все эти красивые слова никак не ассоциировались с литературным стилем, а замыкались на самой писательнице.

Она видела Бай Чжэнь лишь однажды, это было три года назад, когда та пришла к ним домой, чтобы специально навестить Му Дафу. Формы у Бай Чжэнь и правда отличались полнотой, линия бровей была утонченной, а все движения – можно сказать, очаровательными. Что же до лиричности, дилетант мог ее не разглядеть, но раз уж специалист утверждал, что таковая имеется, значит, так оно и было. «При чем тут вообще ее рассказ, – размышляла Жань Дундун, – он же откровенно поет дифирамбы этой дамочке». По словам Му Дафу, запутанный нарратив в прозе Бай Чжэнь напоминал хождение по лабиринту среди гор и рек, которым не было ни конца ни края, это был рассказ в рассказе, сон во сне, переплетение реальности и нереальности, Бай Чжэнь глубоко проникала в Бай Чжэнь, сюжет, закручиваясь вверх по спирали, достигал своей запутанной кульминации. Такого рода оценки, вместо того чтобы возбудить интерес к рассказам писательницы, рождали у Жань Дундун ассоциации с тонкими белыми руками Бай Чжэнь, которые, словно буйная тропическая растительность, вытягивались все сильнее и сильнее, обвиваясь вокруг Му Дафу. В своих статьях он указывал на то, что хотя главная тема в прозе Бай Чжэнь выглядит смелой и свободной, ее ни в коем случае нельзя рассматривать как обычную похоть, поскольку это не что иное, как проявление феминистского сознания.

«Интересно, – размышляла про себя Жань Дундун, – до какой степени Бай Чжэнь осознает то, что творит, может ли она сознательно поддаться на его соблазны?» По ее личным подсчетам, Му Дафу при оценке прозы Бай Чжэнь в каждой своей статье в среднем по одиннадцать раз использовал слово «запутанный», по восемь раз – слово «наполненный», по семь раз – «очаровательный» и «экзальтированный», по пять раз – «соблазнительный» и «кульминационный», по три раза – «влажный» и один раз «несгибаемый».

Она читала рассказы Бай Чжэнь, и они ей не нравились, она не находила в них ничего выдающегося, ничего из того, что подмечал Му Дафу. Впрочем, один рассказ впечатление на нее все-таки произвел, назывался он «Одна ночь». Он был про то, как некая героиня вместе с другими писателями отправилась в прибрежный регион собирать фольклор. Оказавшись в красивом местечке, незнакомые прежде люди спустя буквально полчаса смущения принялись рассказывать друг другу свои истории. В какой-то момент героиня предложила никому не закрывать на ночь дверь, сказав, что зайдет к каждому, чтобы познакомиться поближе. Вечером, не зная, как в результате поступили остальные, сама героиня действительно не стала запирать дверь. Ей просто хотелось проверить, найдется ли в их компании человек с реверсивным мышлением? Ближе к утру ее дверь со скрипом отворилась, проникший в ее владения неизвестный попросил не включать свет. Собственно, она делать этого и не собиралась. Не говоря ни слова, они провели в страстных объятиях друг друга более полутора часов. На следующий день все продолжили собирать фольклор, героиня понятия не имела, кто именно к ней приходил, подозревая то одного, то другого. Единственной уликой, которую оставил неизвестный, было то, что в момент экстаза он выкрикнул слово «кайф». Следующей ночью к ней в комнату снова попытались проникнуть, однако на этот раз она свою дверь заперла на ключ. Ей хотелось сохранить на память пленительные воспоминания об одной, но никак не о двух ночах. При этом ей не хотелось, чтобы личность незнакомца была установлена, она предпочитала подозревать сразу нескольких человек. Такого рода неопределенность ублажала ее безграничное воображение и вместе с тем избавляла от каких бы то ни было последствий.

Когда Жань Дундун читала этот рассказ, у нее родились кое-какие сомнения, она даже потребовала доказательств у Му Дафу, однако тот сказал, что первой особенностью рассказа является вымысел, и второй, собственно, тоже. Такого рода объяснение несколько усыпило бдительность Жань Дундун, между тем уже тогда в ее голове прозвенел первый звоночек: возможно ли при полном вымысле наличие сразу двух совпадений? Во-первых, сами они, занимаясь любовью, тоже предпочитали делать это в темноте, а во-вторых, когда Му Дафу испытывал наивысшее наслаждение, то тоже выкрикивал «кайф».

Но то было два года тому назад, в то время она в нем не сомневалась, у нее и мыслей таких не возникало – как не бывает морщинок на молодой коже или ветра на необъятной равнине. Она полностью ему доверяла до тех пор, пока не обнаружила, что муж снимал номера в отеле. Когда у нее был включен режим доверия, то всякого рода сомнения игнорировались, когда же активировался режим сомнения, то даже мало-мальские подозрения стали выскакивать одно за другим, отзываясь назойливым эхом, словно экспрессивные словечки в статьях Му Дафу.

В ходе расследования дела «Большая яма» Жань Дундун выяснила, что за полгода до публикации этого рассказа Му Дафу ездил в один приморский городок, где собирал фольклор для какого-то журнала, и, что самое интересное, среди остальных участников проекта была Бай Чжэнь. В книжном шкафу мужа Жань Дундун обнаружила номер журнал за тот год, в котором на внутренних сторонах обложки были размещены сразу десять фотографий с того мероприятия. Среди них она нашла пять фотографий, на которых красовались Му Дафу и Бай Чжэнь, причем их совместные фото были окутаны каким-то флером загадочности. Тогда она просмотрела недавние посты Бай Чжэнь в соцсетях и с удивлением обнаружила, что двадцатого числа прошлого месяца, в тот самый день, когда Му Дафу снял номер в отеле, Бай Чжэнь приезжала в их город на презентацию своей новой книги, и среди почетных гостей на этой встрече был не кто иной, как Му Дафу. «Если в город приезжала Бай Чжэнь, то почему он не сообщил об этом мне?» – подумала Жань Дундун.