Текст книги "Черный Камелот"

– Кто и где?

– В аэропорту Бромма господина Раша ждали гестаповцы. А ведь после его вылета из Берлина прошло всего несколько часов. Ветер задул в другую сторону. – Конуэй нахмурился и вдруг щелкнул пальцами. – Минуточку! Ветер тут ни при чем!

– Да уж, больно быстро все произошло, – согласился Доннели. – Так все и было, мистер Раш?

– Я вам скажу, что было, – взволнованно произнес Конуэй. – Вы можете мне поверить – я не ошибаюсь.

– Так он правду говорит, мистер Раш?

– Да.

– Вы меня не слушаете! – вскричал Конуэй. – Скажите, как местное гестапо получило приказ из Берлина? Допустим, по телефону. Представьте себе: из Берлина звонят в Стокгольм после того, как самолет поднялся в воздух. Сколько продолжается полет – часа три?

Раш тряхнул головой, чтобы прогнать сон.

– Да.

– Быстро же они записали вас в предатели. Не успели вы взлететь в воздух, а из Берлина уже звонили в гестапо, чтобы вас арестовали. Зачем такие сложности? Если вы действительно государственный преступник, можно было связаться по рации с пилотом и заставить его вновь вернуться в Берлин.

– А ведь верно, – кивнул Доннели.

– И это еще не все, – скороговоркой продолжил Конуэй. – Взгляните на это дело с географической точки зрения. Половина полета проходит над германской территорией или германскими водами, потом начинается Дания, оккупированная немцами. Самолету могли послать радиограмму приземлиться в Копенгагене либо в другом месте. Итак, если в этой истории все чисто, то из Берлина в Стокгольм позвонили, когда самолет находился уже над шведской территорией. Но в этом случае гестапо не успело бы подготовиться к встрече! В середине дня в нейтральной стране собрать людей, перекинуть их в аэропорт? Да и операцию они подготовили как-то странно. Ведь им нужно было арестовать не простого человека, а профессионального коммандо, героя войны, который, как-никак, может за себя постоять. Страна нейтральная, аэропорт пассажирский. Как они себе это представляли? Вполне можно было дождаться, пока вы не вернетесь обратно в Германию.

Раш вскочил на ноги и внимательно прислушивался к каждому слову.

– Продолжайте.

– Когда вас пытались арестовать, это выглядело как-то не очень убедительно. Что они вам сказали? Дорогой господин Раш, пожалуйста, пройдемте с нами, а не то вас отшлепают по попке? Гестапо обычно именно так ведет себя при аресте? Господи, помню, я был в Берлине в тридцатые годы и пару раз видел, как работает гестапо. Никаких тебе «пожалуйста». Хватают злодея за шкирку, швыряют в машину – и привет.

Конуэй чувствовал, что его логика разит наповал, но развитие мысли несло его дальше, и вдруг впереди забрезжил свет.

– Вы просто идиот. Вас подставили! – заорал он и взглянул в окаменевшее лицо Раша. Потом медленно, подчеркивая каждое слово, сказал: – Вас специально отправили в Стокгольм, чтобы здесь арестовать. Нет, минуточку. Вас отправили для того, чтобы изобразить арест и дать вам возможность улизнуть. Вы должны были почувствовать себя загнанным зверем. Но охотники не слишком вас донимали, не правда ли? Что-то мы не заметили ни слежки, ни преследования.

– Этого не может быть! – прошептал Раш. Он посмотрел на Доннели, потом на Конуэя, потом снова на Доннели. – Зачем все это? Почему они выбрали именно меня?

– И еще одно, – не слушал его Конуэй. – Как мы сразу этого не сообразили! Ведь они отправили вас сюда не просто так, а с каким-то посланием. Не важно с каким, не будем сейчас на этом останавливаться. Вы знаете, что на вас объявлена охота. При этом имеете при себе какую-то ценную информацию. – Он спросил у Раша: – У вас с собой пакет?

– Это касается Шеллен... – ответил было Раш, но поперхнулся и замолчал.

– Какой-то пакет для графа Бернадотта, так? – сказал Конуэй. – Вас отправили к графу с каким-то большим секретным пакетом, потом попытались арестовать, но из этого ничего не вышло. Вы бегаете по всему Стокгольму, уверенный, что у вас на хвосте сидит гестапо. Но гестапо и не думает за вами гоняться. Помните, как легко мы выбрались из отеля? Возникает вопрос – чего же им от вас нужно?

– Сумасшедший дом какой-то, – пробормотал Раш. От ярости и растерянности у него все кружилось перед глазами.

Доннели был удивлен не меньше и пробурчал:

– Чушь какая-то. Не верю ни единому слову.

– Зато он верит, – торжествующе воскликнул Конуэй, показывая на Раша. – Он-то знает, что я совершенно прав. – Репортер снова щелкнул пальцами. – У меня какой-то приступ ясновидения. Я отчетливо вижу перед собой всю эту историю. Вас переправили в Стокгольм, так? Потом вы узнаете, что жизнь ваша под угрозой, вам нужно скрываться. При себе вы имеете какую-то важную информацию. Путь к британцам и американцам для вас закрыт, потому что они объявили СС преступной организацией. Шведам вы тоже не нужны. Таким образом, у вас остается только один выход. Какой?

– Ерунда, не может быть, – ахнул Раш.

– Не может быть? А к какому решению вы пришли сами? – Репортер взглянул на часы. – Всего полтора часа назад, когда мы с вами сидели в кафе.

– Не верю!

Конуэй шлепнул себя по лбу и рассмеялся. Замысел Шелленберга стал ему окончательно ясен.

– Вы и не должны этому верить. Так получится убедительнее. Но ведь верить должны не вы, поверить должны русские. И думаю, что имеющаяся у вас информация должна им понравиться. Все-таки какая она – письменная или устная? Во всяком случае, графу Бернадотту она ни к чему. Да вы и не сумеете добраться до Бернадотта.

– Я попытался, – возразил Раш. – Это доказывает...

– Это доказывает, что у вас действительно есть для него какое-то послание, – перебил его Конуэй.

– Чушь! Ерунда! – страстно вскричал Раш, чувствуя, что земля качается у него под ногами. – Если вам верить, все это было заранее подготовленным планом. Тогда каким же образом получилось, что я сижу здесь, с вами? Может быть, ваше появление тоже входило в план?

Конуэй улыбнулся:

– А вы, наверное, думаете, что мы с вами встретились случайно?

Раш молча уставился на него.

– Вчера вечером, – с наслаждением сообщил Конуэй, – мне позвонили и сказали, что с берлинским самолетом прибудет очень интересный пассажир.

– Вчера вечером?!

– Вот именно, гауптштурмфюрер Раш. Еще вчера вечером все было подготовлено.

– Вы это выдумали, – буркнул Раш, но его голос звучал уже менее уверенно.

Лишь эмоции мешали ему согласиться с версией Конуэя, но мозг вел свою собственную работу и делал единственно возможные выводы.

– Кто-то безошибочно рассчитал, что в такой ситуации вы непременно перебежите к русским, – объяснил Конуэй. – Кто вас ждал в гостинице, когда вы туда прибыли?

Раш не ответил.

– Ведь кто-то там был?

Немец окончательно пришел к выводу, что журналист прав. На каждый довод у него был контрдовод; все доказательства сводились к одному.

– Ваше поведение было рассчитано заранее, – продолжал Конуэй. – Это не очень лестно для вас, верно?

– Кто же на такое способен? – покачал головой Доннели. – Невозможно предсказать, как поведет себя человек в той или иной ситуации.

– Очень даже возможно, – возразил Конуэй. – Представьте себе реку, текущую по долине. Берега обрывистые, вода несется со скоростью десять миль в час. Вы бросаете что-то в воду. Куда поплывет брошенный предмет? Немцы взяли и швырнули с обрыва в реку гауптштурмфюрера Раша. И вода понесла его в заданном направлении. Мне все ясно, кроме двух вещей.

– Каких? – спросил Раш.

– Что у вас с собой за послание и кто вам его вручил. Нет, есть еще и третий вопрос. – Он с триумфальным видом обернулся к Доннели: – Кто это сказал, что я должен идти своей дорогой?

* * *

Раш еще какое-то время посопротивлялся. Не так-то просто расставаться с многолетними привычками, всем стилем жизни, даже когда рассудок уже сдался. Рашу очень не хотелось доставать из кармана два конверта. Но в конце концов, уже перед самым рассветом, он дал себя уговорить. Конверты были вскрыты, бумаги тщательно изучены. Первый пакет документов был малопонятен: какие-то цифры, сведения о денежных выплатах, проведенных через немецкий банк. Однако, судя по всему, эти цифры представляли огромную важность. Иначе банковские ведомости не были бы приложены ко второму пакету документов, смысл которого всем присутствующим был очень хорошо понятен. Это была целая пачка листков, сплошь заполненных именами. Очень важная информация, очень опасная. Мозг Раша работал в своем обычном режиме, и именно немец догадался, зачем германской разведке понадобилось сообщать такую информацию врагу.

Раш долго крыл Шелленберга самыми последними словами, а ирландцы его успокаивали. Потом они втроем стали думать, как получше распорядиться странным подарком, который преподнесла им судьба.

Час спустя, направляясь в уборную, Конуэй взглянул на телефонный аппарат и вспомнил о своей мере предосторожности – письме, оставленном в «Гранд-отеле» корреспонденту «Таймс». Репортер позвонил в регистратуру и велел уничтожить письмо не вскрывая.

Потом он вернулся к Рашу и Доннели. Теперь атмосфера в комнате была совсем иная – напряженная, но деловая. Конуэй подумал, что они втроем похожи на заговорщиков. А он обожал всяческие заговоры.

Глава 6

Когда началась вторая мировая война, у Ирландии не было собственного торгового флота. Ирландцы полагались на британские корабли, доставлявшие на остров импортные товары и вывозившие экспортные. Однако к 1945 году Ирландия обзавелась небольшим, но вполне самодостаточным флотом торговых и грузовых кораблей – приходилось в военное лихолетье обеспечивать нужды острова собственными силами. Могущественный сосед, находившийся по ту сторону Ирландского моря, был занят собственными проблемами.

И вот один из кораблей недавно созданного ирландского торгового флота, сухогруз «Леди Грегори» водоизмещением 1500 тонн, прибыл в Готтенбург, чтобы взять в Швеции груз телеграфных столбов. В ирландских болотах деревянные столбы держались недолго, их приходилось менять на новые довольно часто.

Два дня спустя «Леди Грегори» вновь вышла в открытое море, имея на борту груз бревен, а кроме того, двух пассажиров. Один из них имел при себе настоящий ирландский паспорт, да и выглядел как стопроцентный ирландец. Это был Конуэй, готовившийся в скором времени стать богачом. Второй пассажир слегка прихрамывал. На корабль он проник ночью, скрытно, а бумаги при себе у него были такие, что при первой же проверке и их, и их владельца немедленно арестовали бы. Причем сделала бы это любая из воюющих сторон.

Вскоре после выхода из порта ирландский сухогруз был остановлен немецким эсминцем. Это произошло на рейде датского порта Фредериксхавен. Лейтенант германского флота поднялся на борт «Леди Грегори» и с любопытством огляделся по сторонам.

– Никогда не видел такого флага, – сказал он по-английски капитану. Капитан уже держал наготове большой бокал с ирландским виски. Он угостил немца и сказал:

– Терпеть не могу англичан.

Немец просиял, выпил виски, получил в подарок целую бутылку и не стал слишком придирчиво рассматривать груз. Там все равно не было ничего интересного – лишь какие-то сорокафутовые бревна.

Через пару дней ирландца остановил военный корабль королевского флота. Английский офицер был не меньше, чем немец, заинтригован невиданным флагом. Он тоже с удовольствием выпил виски и не стал интересоваться телеграфными столбами. Во время обеих проверок гауптштурмфюрера прятали в ящик для якорных цепей. Там было холодно и жестко, но, как и обещал капитан, совершенно безопасно.

И вот, в конце пасмурного февральского дня, «Леди Грегори» прибыла в ирландский порт. Конуэй попрощался с капитаном, сел в автобус и отправился в Дублин, где снял номер в маленьком отеле неподалеку от университета. В порту Конуэй получил карточки на продовольствие, часть из них отдал в регистратуру отеля, сообщив, что проживет в гостинице несколько дней. В девять вечера Конуэй вернулся в порт и подождал, пока на берег спустится Раш, затесавшийся в толпу матросов. Матросов никто не проверял – Раш просто прошел мимо дежурившего у ворот полицейского, свернул за угол, а там его уже ждал Конуэй.

Пока им очень везло. Конуэй привык к тому, что удача – дама ненадежная, и его немало раздражала уверенность, с которой Раш воспринимал происходящее. Чем больше им везло, тем больше злился Конуэй и тем спокойнее держался Раш. «Леди Грегори» безо всяких проблем выдержала две проверки на море. А ведь главную опасность они представляли для Франца Раша. Вторая задача – проникнуть в Ирландию – тоже была решена без каких-либо затруднений. Теперь предстояло третье испытание – встреча с миссис Монаган, сестрой Доннели. Эта почтенная дама жила в собственном доме неподалеку от гостиницы, где остановился Конуэй. Доннели со злорадством описал свою сестру как старую и сварливую ведьму, вечно окруженную попами и относящуюся с подозрением ко всему, что связано с ее непоседливым братом.

Однако на самом деле миссис Монаган оказалась вполне симпатичной старушкой; она обрадовалась друзьям брата, да и вообще ко всем на свете относилась с симпатией. За одним-единственным исключением – старушка лютой ненавистью ненавидела англичан.

Узнав, что Раш немец, она ничуть не насторожилась.

– Надеюсь, что вы сумеете насолить англичанам, – лишь сказала она.

Конуэй уверил ее, что именно в этом и состоит их задача.

– Дай вам Бог удачи, – страстно сказала пожилая леди.

Конуэй подумал, что с таким же пылом она, должно быть, молится в церкви.

– Так мы можем пожить у вас? – спросил он.

– Конечно. Половина дома все равно принадлежит брату, так что я при всем желании не могла бы вам помешать.

Раш поселился в комнате на втором этаже в задней части дома. Ему предстояло по большей части находиться меж четырех стен, но зато при такой жизни он мог не опасаться чужих глаз.

– Буду считать себя военнопленным, – объявил Раш.

Убедившись, что напарник находится в безопасности, Конуэй приступил к подготовке. Он направился в публичную библиотеку, долго рылся в справочниках и телефонных книгах. Потом выехал в Белфаст. Оставшиеся у него из стокгольмского периода жизни документы подтверждали, что их предъявитель является специальным корреспондентом аргентинской газеты «Ла Пренса». Этого удостоверения оказалось достаточно, чтобы Конуэй без помех пересек британскую границу. Прибыв в Белфаст, он первым делом выяснил, когда отправляется ближайший пароход в Англию. Вечером он был уже в хэйсхэмском порту, а на рассвете следующего дня выехал по железной дороге в Манчестер. Там репортер посетил редакцию газеты «Дейли диспэтч», уселся в справочном зале и долго изучал два толстых досье газетных вырезок.

Подготовка была окончена.

* * *

Кейт Ульятт был председателем правления и исполнительным директором компании «Братья Ульятт». Этот господин отлично зарекомендовал себя в военные годы – не в том смысле, что храбро дрался на фронте (он на фронте вообще не был), а в смысле извлечения прекрасных прибылей. До 39-го года Ульятт был человеком состоятельным, пять с лишним лет спустя, произведя целые горы защитной ткани цвета хаки, а также парадного сукна голубого цвета, Ульятт превратился, по его собственному выражению, в «не то чтобы большого богача, но в чертовски обеспеченного человека».

Ульятту было ясно, что война скоро кончится, хоть он и не мог с точностью назвать, сколько именно дней она продлится. Однако бизнесмен ждал мира без опаски. Он разбогател на том, что одел миллионы мужчин в военную форму; теперь же его компания отлично подготовилась к тому, чтобы переодеть всю эту массу обратно в штатское. Согласно приказу командования, каждый демобилизованный солдат должен был получить полный комплект одежды, включая носки и шляпу. Это известие привело в восторг всех текстильных фабрикантов. Ульятт рассчитывал, когда военные страсти утихнут, купить себе не просто маленький автомобиль «бентли», но заказать штучное авто фирмы «Мюллинер».

– Кто это там еще, Сьюзен? – раздраженно спросил Ульятт у секретарши, когда зазвенел телефон. – Я занят.

– Это из военного министерства, сэр.

– Тогда придется ответить, – добродушно улыбнулся Ульятт, решив, что грядут новые военные заказы. Из министерства обычно звонили, когда дело пахло срочными поставками и хорошим наваром.

– Алло, – сказал Ульятт.

– Мистер Ульятт? – спросил мужской голос.

– Слушаю.

– Это мистер Кейт Ульятт?

– Так точно.

– Кто-нибудь может подслушать наш разговор?

– Нет, – удивился Ульятт. – Не думаю. А что?

– Как насчет секретарши?

– Да в чем дело? – возмутился Ульятт.

– На вашем месте я бы убедился, что нас никто не слышит, – сказал голос. – Дело исключительной важности.

– Тогда подождите.

Ульятт положил трубку, вышел в предбанник, к секретарше, и отправил ее за сигаретами, после чего вернулся в кабинет и запер за собой дверь.

На это понадобилась примерно минута, и все это время Ульятт тщетно ломал себе голову над тем, к чему министерству понадобилась такая секретность.

– Все в порядке, – сказал он. – Так в чем дело?

– Значит, нас никто не слышит?

– Нет.

– Тогда выслушайте меня, и слушайте внимательно. В Германии существует некий список, в который внесено ваше имя. Если этот список попадет в руки союзников, вы окажетесь под угрозой. Я позвоню снова. Меня зовут майор Миллз.

Щелчок – и разговор закончился.

* * *

Когда несколько минут спустя вернулась секретарша Ульятта, она увидела, что ее босс сидит за столом неподвижно, закрыв лицо руками.

Она положила сигареты и сдачу на стол и сказала:

– Пожалуйста, сэр.

Ульятт ничего не ответил, что само по себе уже было странно – обычно директор соблюдал все правила вежливости.

– С вами все в порядке? – встревожилась секретарша.

– А? – Он взглянул на нее; взгляд у него был какой-то странный. – Ах да. Со мной все в порядке. Просто задумался.

«Задумался» – это слово не совсем точно передавало состояние хаоса и паники, охватившее все существо предпринимателя. На столе перед ним лежал белый лист бумаги, Ульятт бессмысленно смотрел на него, но, разумеется, никакого ответа прочесть там не мог. Шли минуты. Ульятт понемногу стал понимать, что дела его плохи – смысл послания был абсолютно ясен. Речь явно не шла о том, что у немцев существует какой-то список английских текстильных компаний. Вряд ли они также ведут учет членства в масонской ложе, хоть и относятся к масонам крайне отрицательно. Нет, в Германии мог существовать только один список, представляющий опасность для Кейта Ульятта. Все дело в проклятой Бертрам-роуд, подумал он. Почему меня угораздило родиться именно на этой улице!

Впрочем, начиналось все не с Бертрам-роуд. Первый контакт выглядел совершенно невинно. Однажды в компанию «Братья Ульятт» позвонил торговый агент из Гамбурга и попросил отослать в Германию образцы замши и качественной шерсти черного цвета. Дело происходило в начале тридцать седьмого года.

Образцы, естественно, были отосланы, потом поступил заказ, который, в свою очередь, был благополучно выполнен. Все прошло наилучшим образом. Компания получила от гамбургского партнера вежливое письмо с изъявлением благодарности. Ульятт ответил, что с удовольствием поставит в Германию новые партии товара, причем выполнит заказ в кратчайшие сроки, ткань будет наилучшего качества, а цены – самые умеренные. После этого из Германии поступили новые заказы.

Летом 1937 года Ульятт решил провести отпуск в Германии. Ему понравилось гулять по берегам Рейна, пить местное вино. По дороге домой он навестил и гамбургского торгового агента, который пообещал ему новые заказы, пригласил англичанина на ужин, а во время трапезы спросил, как Ульятт относится к новой Германии.

– Громадное впечатление, – совершенно искренне сказал фабрикант.

Он был в Германии уже не в первый раз и, как многие другие предприниматели, очень высоко оценивал темпы экономического роста, состояние продовольственного рынка, всеобщую атмосферу деловитости, которая является первым признаком процветания. Германия двадцатых и начала тридцатых годов выглядела просто кошмарно – еще хуже, чем Англия в годы депрессии.

– А как вы относитесь к фюреру?

Ульятт не интересовался политикой, а потому ответил:

– Человек, который способен сотворить со страной такие чудеса, должно быть, является личностью незаурядной.

По окончании отдыха Ульятт вернулся к себе в Брэдфорд, на станции взял такси и поехал на фабрику. У ворот в пыли возились оборванные, разутые ребятишки. Конечно, это зрелище фабрикант видел не впервые, в обычных условиях он бы и внимания не обратил на такую ерунду. Но вечером, когда Ульятт сел писать благодарственное письмо гамбургскому партнеру, он не забыл упомянуть о разительном контрасте между английскими детьми и немецкими.

Компания стала регулярно получать заказы из Германии. Ульятт был очень этим доволен. Заказы позволяли давать работу жителям Йоркшира, свидетельствовали о растущем благосостоянии Германии, которое при благоприятном стечении обстоятельств может распространиться и на иные европейские регионы.

Ульятт читал местную газету «Йоркшир пост», где без конца печатались отклики на дрязги, происходившие внутри консервативной партии. Какая мерзость, какая глупость, думал фабрикант. Эти людишки несут всякую чушь, пытаются урвать друг у друга кусок, а страна летит в тартарары. Вот. Гитлер, тот сумел вытащить Германию из пропасти, а старина Муссолини сделал то же самое в Италии.

Однажды Ульятта пригласили на прием в германское посольство в Лондоне. Фабриканта впервые приглашали на подобное светское мероприятие. Он и его жена были весьма польщены, особенно когда сам посол, Иоахим фон Риббентроп, лично пожал Ульятту руку и сказал, что слышал много отличных отзывов о тканях, производимых компанией «Братья Ульятт».

На приеме к фабриканту подошел высокий, худощавый мужчина с тонкими чертами смуглого лица.

– Мистер Ульятт? Вы ведь из Брэдфорда?

– Да.

Мужчина тепло улыбнулся.

– Позвольте представиться. Я Вильгельм Боле. Я являюсь...

– Я знаю, кто вы, – прервал его Ульятт и обернулся к жене: – Дорогая, господин Боле является высокопоставленным чиновником в немецком министерстве иностранных дел. А родился он... Где бы ты думала? – Ульятт повернулся к Боле и усмехнулся. – Не правда ли, герр Боле?

Боле тоже улыбнулся и кивнул.

– Господин Боле родился у нас в Брэдфорде, на Бертрам-роуд. Представляешь?

Ширли Ульятт очень хорошо знала эту малопривлекательную улицу и ни за что на свете не согласилась бы там жить.

– Не может быть! – воскликнула она.

– Уверяю вас. – Герр Боле склонился над ее рукой и запечатлел на ней поцелуй.

– Ах, но ведь мой муж тоже родился там.

– Да что вы говорите?

Такое чудесное совпадение послужило темой для оживленной беседы, в результате которой супружескую чету пригласили на обед. Во время торжественной трапезы Боле рассказал, что уехал из Брэдфорда в детском возрасте и много лет жил в Южной Африке.

– Трудно избежать сентиментальности, когда вспоминаешь место своего рождения, – сказал он.

Ульятт пришел в полный восторг, когда выяснил, что Боле умеет играть в крикет и регби, поскольку был членом школьной команды еще в Южной Африке.

Так брэдфордский фабрикант обзавелся высокопоставленным другом, который занимал в своей стране весьма видное положение. Да и страна была не какая-нибудь, а самая что ни на есть могущественная. Вернувшись в свой город, Ульятт написал господину Боле благодарственное письму. Ответ был получен незамедлительно – на бланке министерства иностранных дел. Господин Боле собственноручно писал, что будет рад видеть мистера Ульятта у себя в Берлине.

Ульятт постарался устроить дело так, чтобы в том же месяце оказаться в германской столице. Боле принял его на высшем уровне. Поскольку Ульятт являлся членом брэдфордского муниципалитета, для него организовали специальную экскурсию по берлинским муниципальным учреждениям. Ульятт пришел в восхищение, когда его посвятили в подробности плана перестройки Берлина – план разработал сам Гитлер.

– Ничего, когда-нибудь мы придем к вам на помощь, – пообещал Боле.

В последний вечер Ульятт ужинал наедине с Боле. Тот спросил фабриканта, какое впечатление на него произвел Берлин.

– Я просто потрясен, – ответил Ульятт. – Как бы я желал, чтобы в Британии происходило что-нибудь подобное.

– Вы можете помочь своей стране, – улыбнулся Боле.

– Вряд ли. Я ведь не политик. Но я твердо знаю одно: когда я вернусь к себе в Брэдфорд, меня будет тошнить от всего, что я там увижу.

– Чем скорее, тем лучше. Нам нужны такие люди, как вы.

После этого Ульятт поддерживал с герром Боле постоянную переписку. Он еще несколько раз ездил в Германию, и всякий раз его прекрасно принимали, демонстрировали новые чудеса. Конечно, Ульятт слышал, что в Германии преследуют евреев, даже до Брэдфорда докатывались волны эмиграции из Германии. Приходилось Ульятту слышать и ужасающие рассказы беглецов. Но германские успехи казались ему куда более важным делом, чем преследование каких-то там евреев. Подобно многим англичанам своей эпохи, Ульятт относился к этому племени с легкой полуиронической неприязнью. В Брэдфорде была такая популярная шутка. Если компания называется просто «Джонс и Смит», то ее владельцы наверняка англичане. Если же она называется «Истинно британская компания» или как-нибудь в этом роде, то она наверняка принадлежит еврею.

Ульятт не был жестоким или черствым человеком, но он умел закрывать глаза на неприятные вещи. Многие предприниматели в тогдашней Англии относились к немецкому экономическому чуду с точно таким же восхищением – ведь Британия все никак не могла выбраться из тисков депрессии. Ульятт побывал в Австрии и Чехословакии после присоединения этих стран к Германии, но к этому времени он был уже настолько ослеплен своей симпатией к фашизму, что просто отказывался видеть какие-либо негативные аспекты оккупации.

Со временем переписка с Боле стала серьезнее. Немец задавал вопросы о промышленном производстве в текстильной индустрии, интересовался городским водоснабжением и так далее. Ульятт как член муниципалитета с гордостью сообщал своему немецкому другу любые подробности. Он рад был услужить такому замечательному человеку. Шпионство тут было совершенно ни при чем – просто он и Боле обсуждали проблемы, представляющие для обоих интерес. Однажды Боле написал:

«Скоро вся Европа убедится в том, как прекрасно работает германская социальная система. Неминуемо настанет день, когда все страны континента объединятся. Мы можем предложить народам уникальную смесь Радости и Силы – и того и другого у германского народа в избытке. Я надеюсь, что вы поможете нам в оздоровлении Британии, которая явно нуждается в целительном волшебстве национал-социализма».

Ульятт, представив себе, как в Брэдфорде оживают все фабрики и заводы, как вокруг закипает новая жизнь, совсем как в Германии, ответил, что с удовольствием поможет своим немецким друзьям. Если они хотят, он даже может вступить в политическую партию – допустим, в Союз британских фашистов Освальда Мосли.

Боле ответил, что в этом нет никакой необходимости. Германии достаточно знать, что мистер Ульятт поддерживает ее морально. Главное, чтобы у национал-социализма в Британии были настоящие друзья.

Пока Германия расправлялась с Польшей, Ульятт продолжал ее «морально поддерживать». Конечно, ему было жалко несчастных поляков, которые в конном строю скакали на вражеские танки, но восхищался Ульятт не ими, а блестящим немецким блицкригом. Еще большее впечатление на него произвело молниеносное немецкое наступление на Францию и Бельгию в мае сорокового. Британские и французские военные немцам и в подметки не годились. Гитлер наступал, причем наступал быстро, триумфально, с минимальным кровопролитием. Можно было надеяться, что после пересечения Ла-Манша немецкие войска установят в Англии новый порядок. Бездарных политиков прогонят прочь, индустриальная жизнь страны возродится. В июне сорокового года Ульятт получил открытку. Она была опущена в Лиссабоне и подписана просто «Билл», но фабрикант сразу узнал знакомый почерк. В открытке было сказано: «Скоро увидимся».

Однако старым друзьям не суждено было встретиться. В Англии ходили слухи, что Вильгельм Боле был назначен по приказу фюрера гауляйтером Британии; он должен был возглавить оккупационные власти после захвата Англии немецкими войсками. Но Ла-Манш так и не был форсирован. Немецкие сухопутные войска вынуждены были дожидаться, пока в небе перестанут летать английские самолеты, а Королевские военно-воздушные силы упорно не желали сдаваться. Примерно в этот период, когда на Даунинг-стрит утвердился Черчилль, а немецкие самолеты стали бомбить густонаселенные районы лондонского Ист-Энда, политическое мировоззрение Ульятта понемногу стало меняться. Он понял, что поставил не на ту лошадь. Период прозрения продолжался до поздней осени, когда битва за Англию закончилась не в пользу немцев. Возможно, процесс выздоровления ускорился благодаря тому, что дальнейших посланий от Боле не поступало.

К Рождеству 1940 года Ульятт сам удивлялся, как он мог так ошибиться в национал-социализме; весной сорок первого года он вспоминал о былых заблуждениях с истинным отвращением. Так родился новый, патриотический Кейт Ульятт. К тому же выяснилось, что патриотизм приносит неплохие дивиденды. Наступили отличные времена, но воспоминания о переписке с герром Боле временами портили фабриканту настроение. Он ужасно боялся, что в один прекрасный день тайное станет явным. Конечно, Кейт Ульятт не единственный человек на Британских островах, восхищавшийся Гитлером, но как знать – не окажется ли он единственным, кого британские власти сочтут нужным примерно наказать.

И вот этот страшный день настал. Голос по телефону сказал, что в Германии существует какой-то ужасный список, в который включен Кейт Ульятт. Если список попадет к союзникам, Ульятту конец.

Фабрикант представил себе, как выглядит этот список: его имя, адрес, название компании и какое-нибудь примечание типа «сочувствующий» или «обещал оказывать всестороннее содействие». Что же такое задумал этот майор Миллз? Неужели речь идет об обыкновенном шантаже? Если список находится в Берлине, то как можно быть уверенным, что его действительно уничтожат? А если список не будет уничтожен, Кейту Ульятту грозит обвинение в государственной измене...

Весь остаток дня предприниматель провел в душевных терзаниях. Всякий раз, когда в кабинете звонил телефон – а телефон звонил часто, – у него чуть не выпрыгивало сердце из груди. В промежутках между звонками Ульятт сидел и ждал, когда телефон зазвонит вновь. Был момент, когда он уже собрался позвонить в полицию и во всем покаяться. Чистосердечное признание должно облегчить наказание. К тому же прошло уже столько лет... А вдруг не облегчит? Вдруг полиция решит отнестись к делу с суровостью? Ведь идет война, а он, Ульятт, поддерживал врага. Перед мысленным взором фабриканта уже качалась намыленная петля.