Текст книги "Баловень судьбы"

Глава 16 Могучий старик

Его особняк притаился на плато над долиной, в окружении бесконечной гряды вытянутых возвышенностей и пологих холмов. С террасы открывался великолепный вид на панораму долины. Необъятные просторы дарили чувство полета и величия природы, живые ее звуки. В низине шумела, перекатывалась по валунам река.

– Здесь легко дышится, иллюзия свободы.

Старик сидел вполоборота в широком кресле из коричневой кожи и казалось разговаривал сам с собой.

Он был сед, аккуратен и подтянут. Его руки скрещены и прижаты к животу. Орлиный профиль и взор устремлены в лоно глубокой долины. Голубой воздух чист и прозрачен, едва заметно дрожит и переливается в лучах восходящего солнца.

– Молодость, – это безумие, горячка, напасть если хотите. Прав был Пушкин когда говорил об этом. Позвольте я слегка перефразирую его.

Стремления молодости обычно благородны, даже нравственно возвышенны. Но как часто ведут они к большой глупости и к еще большему чувству вины. Миражи, поиск идеалов, отрицание всякой веры. Философия восемнадцатого века принесла много хорошего, восхваляя свободу человеческой личности.

Но еще больше принесла дурного своей теорией абсолютной свободы. Когда не признаешь никого, ни над собой, ни на земле, ни в небесах, никаких обычаев и семейных устоев. Веками по крупицам собранные, бережно хранимые, передаваемые из поколения в поколение знания. Вот она – Книга Жизни. Оборви эту нить и наступит крах. Теории крайностей разрушительны они не признают полутонов, тем самым создавая соблазнительный хаос в головах.

В моей собственной голове создавался такой же абсолютный хаос вседозволенности. Я был молод, горяч, готов горы свернуть, не зная истинных ценностей и истинной красоты.

Ну кто в 18 лет не разрушитель основ?

Полная свобода порождает глупые намерения. Мы далеки от совершенства. Природная среда крепче и правильнее, так как управляется инстинктами, поэтому там царит относительный порядок. Беда природы лишь в соседстве с человечеством. Старик встрепенулся и лукаво взглянул на нас с Александром.

– Грешен, люблю пофилософствовать. Вы позволите зачитать вам любопытную вещь. Он достал потертый фолиант и открыл страницу с закладкой. Читанную и перечитанную видно много раз.

Мы заехали к Герберту Харрисону в гости. Александр по пути коротко дал знать об этой загадочной личности. Несметно богат, филантроп и мечтатель. Обожает А. С.Пушкина. Эмигрировал в Америку во времена царя Гороха. Родился и жил на Руси до совершеннолетия, имел имя Глеб Борисович Харисов.

– Чего он хочет, если у него все есть?

Александр пожал плечами. – Пока живет человек он чего то хочет. Оттого и жив. А мечты и желания найдутся.

Теперь мы сидели в роскошной гостиной. Окна которой были распахнуты настежь. За ними открывался отличный вид на склоны долины, буйство красок и дикой природы. Сегодня отличный ясный день. Ни тучки на небе ни облака.

– Итак до сего времени весьма спорная статья. Старик отпил из высокого граненого стакана воды и приступил к чтению отрывка.

Из мемуаров графа Струтынского (род. в 1800 году) о А. С. Пушкине:***

1826 год

«Я знаю его (Николая I) лучше, чем другие, – говорил Пушкин графу Струтынскому, – потому что у меня был к тому случай.

Помню, когда мне объявили приказание Государя явиться к нему, душа моя вдруг омрачилась – не тревогою, нет! Но чем-то похожим на ненависть, злобу, отвращение. Мозг ощетинился эпиграммою, на губах играла насмешка, сердце вздрогнуло от чего-то похожего на голос свыше, который казалось призывал меня к роли исторического республиканца Катона, а то и Брута. Если бы я вздумал в точности передавать все оттенки чувств, которые испытал на вынужденном пути в царский дворец, то этому не было бы конца, и что же? Они разлетелись как мыльные пузыри, исчезли в небытие как сонные видения, когда он мне явился и со мною заговорил.

– Как, – сказал мне Император, – и ты враг твоего Государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой, Пушкин, Пушкин, это нехорошо! Так быть не должно.

Мгновения бежали, а я не отвечал.

– Что же ты не говоришь, ведь я жду, – сказал Государь и взглянул на меня пронзительно.

Отрезвлённый этими словами, а ещё больше его взглядом, я наконец опомнился, перевёл дыхание и сказал спокойно:

– Виноват и жду наказания.

– Я не привык спешить с наказанием, – сурово ответил император, – если могу избежать этой крайности, бываю рад, но я требую полного сердечного подчинения моей воле, я требую от тебя, чтобы ты не принуждал меня быть строгим, чтобы ты помог мне быть снисходительным и милостивым. Ты не возразил на упрёк во вражде к твоему Государю, скажи мне, почему ты враг ему?

– Простите Ваше Величество, что не ответил сразу на Ваш вопрос, дал Вам повод неверно обо мне думать. Я никогда не был врагом моего Государя, но был врагом абсолютной монархии. Государь усмехнулся на это смелое признание и воскликнул, хлопая меня по плечу:

– Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугендбундов! Республиканские химеры всех гимназистов, лицеистов, недоваренных мыслителей из университетской аудитории. С виду они величавы и красивы, в существе своём жалки и вредны.

Республика есть утопия. Силы страны в сосредоточенной власти, ибо где все правят – никто не правит; где всякий законодатель – там нет ни твёрдого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? Анархия!

Государь умолк, раза два прошёлся по кабинету, вдруг остановился передо мной и спросил:

– Что же ты на это скажешь, поэт?

– Ваше Величество, – отвечал я, – кроме республиканской формы правления, которой препятствует огромность России и разнородность населения, существует ещё одна политическая форма – конституционная монархия.

– Она годится для государств, окончательно установившихся, – перебил Государь тоном глубокого убеждения, – а не для таких, которые находятся на пути развития и роста. Россия ещё не достигла своего предназначения, она ещё не оперлась на границы, необходимые для её величия. Она ещё не есть вполне установившаяся, монолитная, ибо элементы из которых она состоит до сих пор друг с другом не согласованы. Их сближает и спаивает только самодержавие, неограниченная, всемогущая воля монарха. Без этой воли не было бы ни развития, ни спайки и малейшее сотрясение разрушило бы все строение государства. Неужели ты думаешь, что будучи конституционным монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей? Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, вручённое мне Богом, мало содействовало удержанию в повиновении остатков гвардии и обуздании уличной черни, всегда готовой к бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня! Не посмела! Потому что самодержавный царь был для неё представителем Божеского могущества и наместником Бога на земле, потому что она знала, что я понимаю всю великую ответственность своего призвания и что я не человек без закала и воли, которого гнут бури и устрашают громы.

Когда он говорил это, ощущение собственного величия и могущества, казалось, делало его гигантом. Лицо его было строго, глаза сверкали, но это не были признаки гнева, нет, он в эту минуту не гневался, но испытывал свою силу, измерял силу сопротивления, мысленно боролся и побеждал. Но вскоре выражение его лица смягчилось, глаза погасли, он снова прошёлся по кабинету, снова остановился передо мною и сказал:

– Ты ещё не всё высказал, ты ещё не вполне очистил свою мысль от предрассудков и заблуждений, может быть, у тебя на сердце лежит что – нибудь такое. Что его тревожит и мучит? Признайся смело, я хочу тебя выслушать и выслушаю.

– Ваше Величество, – отвечал я с чувством, – вы сокрушили главу революционной гидре, вы совершили великое дело, кто станет спорить? Однако, есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым вы должны бороться, которое должны уничтожить, потому что иначе оно уничтожит вас!

– Выражайся яснее, – перебил Государь, готовясь ловить каждое мое слово.

– Эта гидра, это чудовище, – продолжал я, – самоуправство административных властей, развращённость чиновничества и подкупность судов. Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи, никто не уверен ни в своём достатке, ни в свободе, ни в жизни. Судьба каждого висит на волоске, ибо судьбою каждого управляет не закон. А фантазия любого чиновника, любого доносчика, любого шпиона. Что ж удивительного, Ваше Величество, если нашлись люди, чтоб свергнуть такое положение вещей?

Вы, Ваше Величество, можете осудить развитие этой мысли, незаконность средств к её осуществлению, излишнюю дерзость предпринятого, но не можете не признать в ней порыва благородного. Вы могли и имели право покарать виновных, в патриотическом безумии хотевших повалить трон Романовых, но я уверен, что даже карая их, в глубине души, вы не отказали им ни в сочувствии, ни в уважении. Я уверен, что если Государь дрожал, то человек прощал!

– Смелы твои слова, – сказал Государь сурово, но без гнева, – значит, ты одобряешь мятеж, оправдываешь заговорщиков против государства? Покушение на жизнь монарха?

– О нет, Ваше Величество, – вскричал я с волнением, – я оправдываю только цель замысла, а не средства. Ваше Величество, вы умеете проникать в души, соблаговолите проникнуть в мою, и вы убедитесь, что всё в ней чисто и ясно. В такой душе злой порыв не гнездится, а преступление не скрывается!

– Хочу верить, что так, и верю, – сказал Государь более мягко, – у тебя нет недостатка ни в благородных побуждениях, ни в чувствах, но тебе недостаёт рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легкомысленно обвиняешь власть за то, что она сразу не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага. Sachez que la critique est facile et que l»art est difficile* [Легко критикующему, но тяжко творцу – фр.]. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был твёрд и силён. Ему нужно содействие людей и времени. Нужно соединение всех высших духовных сил государства в одной великой передовой идее. Нужно соединение всех усилий и рвений в одном похвальном стремлении к поднятию самоуважения в народе и чувства чести – в обществе. Пусть все благонамеренные и способные люди объединятся вокруг меня. Пусть в меня уверуют. Пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их – и гидра будет уничтожена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих усилиях победа, в согласии благородных сердец – спасение!

Что же до тебя, Пушкин, ты свободен. Я забываю прошлое, даже уже забыл. Не вижу пред собой государственного преступника, вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит высокое призвание – воспламенять души вечными добродетелями и ради великих подвигов! Теперь можешь идти! Где бы ты ни поселился, – ибо выбор зависит от тебя, – помни, что я сказал и как с тобой поступил, служи Родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства, пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим – буду я.»

***

– Каково, а? – Глеб Борисович был накален. Он буквально светился изнутри. Нет, каково?! – воскликнул он расхаживая по комнате. Что скажете господа хорошие? Его глаза сверкали из под густых черных бровей.

– Александр пожал плечами. – А что тут скажешь? По моему все предельно ясно и нечего добавить. Одним словом – Пушкин.

– А вы Михаил? Что вы думаете по этому поводу. Старик усмехнулся. Собственно о чем я? Вам конечно приятнее думать о ножках какой нибудь прелестной девицы. А тут я со своими толками о мироустройстве. Эх молодость, молодость – беспечность и легкость бытия.

– Отчего же! Было интересно, – произнес я с улыбкой.

– И на том спасибо. А ведь силен Пушкин. Наше все!

Старик неспешно прошелся взад и вперед по ковру и снова расположился в своем кресле. Вихор волос встал дыбом на его голове, придал его образу мальчишеское задиристое выражение.

Склонив голову на бок Глеб Борисович продолжил философствовать.

– Лишь тот чего то стоит, кто украшает своим присутствием Землю. Приносит пользу, хоть самую малость. Впрочем на задворках жизни можно найти как благолепие так и непристойность. Видимо полярные величины необходимы как некий катализатор для движения и кипения котла этой самой жизни. Вода и та кипит лишь при разности температур! Так задумано в природе Мироздания. Он подошел к арке огромного окна и некоторое время вглядывался в пейзаж за чистым как слеза стеклом. Затем повернулся к нам и продолжил.

Перед лицом Вечности все меркнет. Вся эта мышиная возня не стоит и выеденного яйца. Вся наша жизнь большой Театр Абсурда.

Он оглядел нас и вздохнул, – cамая страшная болезнь – это старость друзья мои. От нее нет целебного зелья. Если создадут лекарство для сохранения молодости и бессмертия, то получить его должны лишь достойнейшие из достойных. Имеющие мудрость и здравый разум. Те, что будут украшать Землю. Облагораживать ее, очищать. Беречь каждую крупицу плодородной земли. Золото росы, бриллианты чистейшей воды, прозрачный воздух тайги, живительное дыхание деревьев. Изумрудные травы. Как прекрасен мир и как он бесценен, понимает ли каждый из нас чем обладает на этой Планете? Глеб Борисович подошел к своему массивному креслу, опустился в него, его голос раздался снова.

– Прав Экзюпери. Проснулся, прибери свою Планету. Глубокий смысл. Планета – это ты сам изнутри, а не только то, что тебя окружает, не так ли? Ценю и люблю произведения искусства, вот эстетическая ценность, пронизывающая нас сквозь века, оставленная мастерами, символы ушедших эпох.

Он замер и не двигался. Его пальцы, унизанные бриллиантами сжимали золоченный набалдашник богатой трости, украшенной небольшим куском лисьего хвоста чернобурки. Герберт Харриссон (Глеб Харисов в другой жизни). Я прикинул себя хозяином этого роскошного замка. Скучновато бывает здесь холодной осенью или темными вечерами в одиночестве. Или здесь есть потайные комнаты для увеселений? И все здесь хранит невероятные тайны? А может лекарство от старости уже в руках Герберта и он вечен?

Часы тонко и мелодично отбили полдень. Герберт известил прислугу колокольчиком. Тотчас в комнату вошла женщина в плотном коричневом платье с белым фартуком и белой заколкой в аккуратно собранных волосах.

– Coffee, cognac, rum and chocolate, please!

(Кофе, коньяк, ром и шоколад, будьте добры!)

Женщина кивнула и удалилась.

– Что там с конкурсом?

Александр в ответ положил папку перед Гербертом.

– Хорошо, посмотрю потом. Что Эдвин проиграл пари? Старик усмехнулся и закрыл папку. Он закинул ногу на ногу. А я тут читал на досуге, что бы вы думали? Большой Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Любопытнейшее произведение надо отметить. Старик задумался.

Мы выпили немного коньяка. Я вышел на террасу. В шезлонге расположилась девушка, она принимала солнечные ванны. Значит Герберт не так уж одинок как может показаться с первого взгляда.

– Добрый день! Так это вы? – девушка приподнялась на локте, сняла солнцезащитные очки, рассматривая меня с интересом.

– Добрый день. Не понял.

– Мы едем в ноябре на конкурс Мисс Вселенная. Предполагается, что раньше будет конкурс Мистер ИКС. Выберут самого красивого парня. И затем мы с ним вдвоем будем участвовать в презентации.

– Нет, это не я.

– Странно. Она недоверчиво скривила губы и снова улеглась на прежнее место. Они сбились с ног в поисках блондина, который теперь в дефиците. Да что там в дефиците, на вес золота, – закончила она не открывая глаз.

Смутная догадка мелькнула в моей голове, которую тут же отбросил.

Впечатляющие просторы. Небо необъятное просто дух захватывает. Шум реки доносившийся снизу успокаивал. Нетронутая дикая природа это потрясающе. Изредка раздается щебетание птиц в густых зарослях. Здесь над долиной для полноты картины не хватает кондора, парящего высоко в небе в восходящих потоках теплого воздуха. Пристально вглядывался в небо в поисках птицы.

Но, прежде конечно оглядел женскую фигуру с ног до головы. Она предоставила мне такую возможность, прикрыв глаза рукой от солнца. Тонкие запястья и щиколотки. Изящные изгибы тела, покрытые легким ровным загаром, красивая грудь, привлекательные ножки. Шикарные белокурые волосы. Блондинка в шезлонге, окрестил незнакомку, не зная имени.

Подъехали еще несколько мужчин – старинные приятели хозяина, бизнесмены. Они понимали друг друга с полуслова. В моей голове промелькнула сцена из Дюймовочки с состоятельными кротами.

– Чем хотите пока заняться состоятельные кроты?

– А что если нам посчитать? И то дело!

Меня легонько толкнул в бок Александр. – Давай по маленькой. Ты что будешь?

– Коньяк.

За столом оживился разговор. В комнате появилась дама преклонных лет. Жена Герберта Ольга Васильевна. Вот так диво? Жена своя из родных мест. Да еще ровесница. Что уже редкость в наше время, при таких то деньгах.

– Не поменял на молодую трясогузку, – тихо сказал мне Александр. У старика другие идеалы. Не зря он тебе сегодня философский диспут устроил о переоценке ценностей. Они счастливы. Спорят о Пушкине. Много рассуждают об импрессионистах. Им есть о чем говорить. Она когда то была литературоведом какой то там школы.

Глеб Борисович слегка раскраснелся, расстегнул узорчатый атласный жилет. И пригласил меня жестом к себе. Я переместился поближе к его креслу на угол дивана.

– Ольга Васильевна, голубушка организуй нам чаек из самовара, будь добра!

– Хорошо, хорошо Глебушка! Сейчас организуем. И Ольга Васильевна вышла из гостиной.

– А мы пройдем в мой старый кабинет. Мы вышли с Глебом Борисовичем во внутренний двор. Прошли не спеша по аллее, ведущей к небольшой пристройке. Под ногами хрустел крупный белый песок, похожий на галечник.

– Мой самый первый кабинет. Начало начал. Прошу! Уверяю вас у каждого есть первый кабинет, хоть на крыше чердака, но свой. Глеб Борисович с удовольствием осмотрел помещение.

В чистой комнатке с низким потолком и простенькими обоями стоял чуть ли не дубовый массивный стол со стулом обитым черной кожей. В углу приткнулся шкаф заполненный доверху бумагами, папками и книгами. Напротив стола у стенки кресло с синим плюшевым верхом.

Два небольших окна с широкими подоконниками выходили в сад на ту самую аллею по которой мы только что сюда пришли.

– Михаил, вы владеете несметным богатством, – произнес Глеб Борисович, он стоял у окна и глядел сквозь него во двор. Ведь владеете?

Я был в недоумении.

– Хороший вопрос? А? Рассмеявшись он повернулся ко мне. Присаживайтесь. Я на правах хозяина за свой рабочий стол.

Сейчас объясню что имел ввиду. Он откашлялся и пригладил усы. Так вот Михаил. Вы молоды и несметно богаты. Ваше богатство это вы сами, ваши возможности и много еще такого о чем в силу своего возраста пока не задумываетесь. Вы полагаю еще имеете родителей в здравии и благоденствии. Смею предположить может даже и поколение постарше есть?

Я кивнул.

– О, друг мой, вы несметно богаты! Я прав. Если вы только могли себе это представить, как бы мне хотелось сейчас, с высоты прожитых лет, поговорить с моим отцом. Повидать свою матушку! Про дедов и старшее поколение не смею и мечтать. Это невозможно. Этого не будет, никогда.

Так давно было, что порой приходят глупые мысли, а было ли? Время быстротечно. Река жизни мчится с грохотом и яркими сверкающими брызгами, словно чистый горный поток со скалы только в юности. Но вот к старости заметно мелеет. Едва пробиваясь тихим ручейком сквозь заросшее мхом русло. Ну это так, лирическое отступление. Простите причуды старику.

Мой бизнес, единственное занятие, которое еще хоть как то оживляет. Коротко скажу, нужен блондин для моего проекта. Ищу его уже пару лет. Но что то нет подходящего парня. Он просто будет представлять меня – Герберта Харриссона. Вот и все. И получать за это приличные деньги. Не поверите, что нет подходящих блондинов в природе. Они есть, наверняка дело во мне, привередлив, взыскателен, прежде всего к самому себе. Все время что нибудь да не устраивает, даже самая малость и сразу рушатся все наработки.

Ну вот и девушка проболталась о том же. Я слушал внимательно, не перебивал, не задавал никаких вопросов.

– Это непросто, изменить свои занятия. А они у вас есть, не сомневаюсь. Но вы подумайте. Александр предоставит бумаги для ознакомления. В этом проекте расписано все до мелочей. Нужно будет прочитать внимательно и принять решение.

Мы поднялись.

– Все легко в юности, – продолжил Герберт. И блондинка на террасе для парня вроде вас совсем не стоит трудов. Старик заулыбался, помолодел и сверкнул глазами. Сейчас бы на пару часов окунуться в дни юности, да с теми то пылкими чувствами и силами. Но, всему свое время. Он о чем то задумался на мгновенье и тут же поторопился к выходу.

За столом дискутировали о Шопенгауэре. Дымился самовар. Александр на террасе сидел в плетенном кресле и говорил по телефону. Завидя нас тут же поднялся навстречу.

Подали обед. Александр опять выходил на террасу с телефоном. Ждали какого то звонка. Наконец вопрос был решен и Саша с сияющим лицом в очередной раз войдя с террасы в гостиную принес хорошие новости. Проект утвержден!

– Ну, за дело! – Герберт чуть пригубил коньяк, – Михаил вы приносите удачу, ей богу.

После обеда мы с Александром выехали, прихватив ту самую блондинку с собой.

– Милана, – с улыбкой произнесла она и подала ручку присаживаясь в машину. Ее, как участницу предстоящего конкурса нужно разместить в отеле.

Ветер из приоткрытого окна подхватывал золотистые волосы Миланы. Машина мчалась по длинной серой ленте дороги, по обе стороны тянулись бесконечные поля до самого горизонта. У Миланы короткое платье и красивые колени. Мы с ней на заднем сиденьи, впереди Александр. За рулем водитель. От нечего делать я разглядывал поля и был пристегнут ремнем безопасности, так что при всем желании не смог бы придвинуться ближе к блондинке. А вот ее ножки уже давно сдвинулись в мою сторону и теперь «прожигали» сквозь брюки мою левую ногу. Естественно я не отодвигался на безопасное расстояние да и двигаться мне было некуда, а наоборот косил глазом в направлении блондинки. А посмотреть было на что. Ведь зачем то у девушек бывает такой глубокий вырез на платье и одурманивающий парфюм. Романтическая музыка в авто добавляла шарма. Милана не могла не заметить моего внимания. Хоть усиленно делала вид, что ее интересует исключительно скорость и дорога. На ее губах играла едва заметная обворожительная улыбка.

Для нас кругом, мимолетно, расставлены опасные сети.

Вами – женщины! Как Александру удается устоять и удается ли? Если он в самом настоящем опасном, соблазнительном окружении дни и ночи напролет. Как скала среди морских волн, мягких и нежных, ласкающих и бурных.