Текст книги "Город под кожей"

10. Отклонение

– Зачем ты опять пришла? – спросил Зак, когда к нему вернулась способность дышать и говорить. – Я-то думал, это место вызывает у тебя оторопь.

– Вызывало. И вызывает. И почему-то это меня еще больше раззадоривает.

Они с грехом пополам встали, осмотрели свои собственные раны и раны друг друга. Ссадины на лицах обещали превратиться в классические «фонари». Между делом молодые люди успели представиться: «Я – Зак Уэбстер», «А я – Мэрилин Дрисколл».

– Говоришь, не понял, что видел прошлым вечером?

– До сих пор не возьму в толк.

– Сейчас помогу разобраться. – Мэрилин достала из рюкзака потертый, облепленный наклейками лэптоп. – Я тут сделала несколько снимков. Получилось не очень, но для начала хоть кое-что.

Зака подмывало спросить: «Для начала чего?» – но он прикусил язык. Зачем ей понадобилось фотографировать? Кто она такая? Туристка? Уличный фоторепортер? Студентка градостроительного факультета? Эти вопросы он тоже пока отложил. Свежий опыт подсказывал, что иногда лучше не ведать, что происходит у тебя на глазах, пусть даже эта мудрая мысль слегка припоздала.

Мэрилин Дрисколл вдохнула жизнь в лэптоп, и на экране появились нечеткие фотографии той «роковой» – по растущему и теряющему иронический окрас убеждению Зака – ночи. На одной из них Зак увидел себя самого, стоящего на входе «Утопиума» – неуклюжего, отчаянно нефотогеничного; свои снимки ему редко нравились. Появилось другое фото: помятый «Кадиллак» – тоже не очень удачное.

Потом Мэрилин вывела на экран фотографию водителя и увеличила его лицо. Здесь обидчика можно было хотя бы опознать. Впрочем, Зак опознал бы его без всяких фотографий. Облик грубияна не отличался ничем особенным; с фото смотрел типичный бычара, гопник – нередкая фигура в любом городе.

Мэрилин открыла следующий снимок – пожалуй, самый важный, показывающий татуировку на бледной спине женщины. Он был сделан под углом, автоматическая фокусировка камеры не смогла поймать центр, кадр завалился, но по крайней мере Заку сразу стало ясно: перед ним – карта.

– Довольно топорная работа, – заметила Мэрилин.

– Ты о фотографиях?

– О татуировке. А точнее – о карте.

– Да. Хотя, в целом, чем топорнее карта, тем яснее намерения татуировщика.

Ему показалось, что фраза получилась излишне напыщенной. Она была верна по сути, однако Зак вложил в нее неподходящую к случаю серьезность. Он строил из себя ученое светило, пускающее пыль в глаза барышне, пытался казаться бывалым, умудренным опытом мужчиной.

– Могу немного ее улучшить, – предложила Мэрилин.

Она поиграла с изображением женской спины, увеличила резкость, отрегулировала яркость и контраст, освещенность и тень, интервалы тональностей. Картинка сделалась четче, но не потеряла своей загадочности. Посредине спины, с обеих сторон от позвоночника тянулись две неровные, грубо выколотые линии. Одна – красная – напоминала обозначение шоссе. Вторая – черная, с насечками – походила на железнодорожную ветку. Еще две синие, лениво извивающиеся, горизонтальные линии поперек лопаток могли изображать берега реки или канала. По всей спине были разбросаны квадраты и прямо-угольники, которые можно принять за постройки, но с таким же успехом – за что-то иное. Пунктирные и зигзагообразные линии могли указывать – или не указывать – маршрут либо направление.

– Что тут вообще нарисовано? – спросила Мэрилин. – Думаешь, карта настоящая?

– Все карты настоящие, – изрек Зак, надеясь, что вышло не слишком занудно.

– Но что она отображает? Реальное место или чью-то фантазию? Она куда-нибудь ведет? Или это чистая декорация? Может, она вообще ни на что не годна.

– Любая карта для чего-нибудь годна. Главное – выяснить, для чего ее делали. Может статься, что найти того, для кого она предназначалась, окажется задачкой потруднее.

Девушка задумчиво кивнула. Слова Зака, по-видимому, произвели на нее впечатление. Он остался доволен.

– А это что за штуковина? – спросила Мэрилин, указав на небольшой кружок на бугорке рядом с копчиком. Изображение в этой части снимка было нечетким, но Заку помогли его познания.

– Роза ветров. Такие рисуют в уголке географической или навигационной карты, чтобы указать стороны света – север, юг, восток, запад, а иногда и промежуточные румбы[6]6
  Здесь: деления.


[Закрыть]. В таком месте выкололи – больно, наверное…

– Откуда ты все это знаешь?

– Их называли розами, потому что часто богато украшали. Самую первую начертил португальский картограф шестнадцатого века Педру Рейнел. Розы ветров – потому что древние картографы не отделяли стороны света от направлений, откуда дул ветер.

– Разбираешься…

– Теперь ты рада, что снова сюда пришла?

– Сказать, что рада, было бы преувеличением, – заметила девушка, осторожно трогая припухший глаз.

– И разумеется, – понесло Зака, – первые розы не показывали разницу между магнитным и истинным севером. Ее называют отклонением. Я мог бы еще долго говорить.

– Охотно верю.

Новая приятельница выслушивала картографические излияния Зака вроде бы с интересом.

– У нас у обоих будет по «фонарю», – сказала она наконец. – Люди подумают, что мы тут боксом занимались.

– Ну-у… они подумают, что победила ты. Мой «фонарь» будет похлеще твоего.

– Надо бы где-то взять льда.

– Странное дело. В местах, где продается лед, всегда водится выпивка.

– Ты намекаешь на некую грязную забегаловку, куда ходят зализывать раны картографы?

– Я редко общаюсь с картографами, – признался Зак. – Но грязная забегаловка, куда я хожу зализывать раны, существует.

– Тоже сойдет.

11. Плазма

Вроблески не любил сидеть без движения, пока его просвещают, развлекают или ублажают; он воспринимал пассивность как истинное мучение. Поэтому купил себе самый здоровенный телевизор, какой только смог найти, – панорамный, высокой четкости, со всеми при-, под– и надбамбасами, настенного типа – стену пришлось дополнительно укреплять. Если показывали что-либо достойное внимания, можно было смотреть из любой точки комнаты.

На экране в безобразно-стильных, однотонных, неудобных креслах сидели две женщины и один мужчина. За их спиной на электронном заднике сменяли друг друга изображения города «до» и «после». Одна из женщин вела передачу; молодая, чересчур серьезная, но дружелюбная, она явно не собиралась ставить собеседников в неловкое положение. Вторую женщину Вроблески знал, как знали ее все обитатели города. Это была мэр, Маргарет Гундерсон, или сокращенно Мег, грузная, грозного вида бабища со внешностью вышибалы, поднявшаяся наверх из транспортных профсоюзов и лишь немного умерившая свой норов за несколько лет, проведенных в городской политике. Ее долго натаскивали, как общаться с медиа, когда и как улыбаться, учили говорить медленно, излучать неподдельный шарм, однако видок у нее по-прежнему был как у портового грузчика.

Мужчина – на взгляд Вроблески, жалкий, возомнивший о себе клоун – вероятно, был чем-то временно полезен Мег Гундерсон. Ведущая представила его как Марко Брандта, члена специальной комиссии по реконструкции городского центра при мэре и «футуролога, специализирующегося по вопросам теоретического урбанизма». Вроблески перестал слушать, прежде чем успели объяснить, что это за хрень.

Внешность Брандта была одновременно и экзотичная, и ничем не выдающаяся. Когда он ответил ведущей, в его голосе прозвучала целая масса намеков на самые разные акценты. Он приближался к старости, но все еще молодился. Вся одежда – черная, зато сшитая асимметричными клиньями из кусков разной ткани с неодинаковым блеском. Отбеленные волосы торчали вверх острыми сосульками. Даже очки сидели на длинном худом лице как миниатюрные строительные леса – убрать их, и лицо станет пресным.

Три говорящие головы в телевизоре рассуждали о будущем города. Мэр Гундерсон старалась вовсю – изображала, насколько могла, добродушие и доходчивым языком вела речь о том, что городу хватит отсиживать зад и пора приступить к реализации проектов. У нее имелся и свой любимый конек. Старый отель «Телстар», великолепный – как согласились все присутствующие – образчик архитектуры шестидесятых, который Вроблески лично помнил как прогоревший кабак с вращающимся полом, теперь предлагалось включить в Национальный регистр памятников архитектуры. Гундерсон расстаралась не на шутку и личным весом поддержала кампанию за то, чтобы превратить «Телстар» в символ очередного этапа обновления. Она не уставала повторять, насколько глубоко эти планы ее заботят, что она готова поставить на карту собственную репутацию. Как бы Вроблески ни презирал политиков, считая их врунами, он почти поверил мэру.

В другом конце комнаты Аким тщательно, но без особого энтузиазма протирал стекло на занимающей всю стену витрине с картами.

На телеэкране спустили с поводка Брандта. Через некоторое время Вроблески не столько слушал, сколько подавлял в себе желание изрешетить экран пулями. Брандт вещал о смене парадигм в градостроительной политике, самодостаточном развитии, уличном ландшафте, оздоровлении среды, социальной включенности, эффекте синергии и гегемонии метрополии.

Ведущая позволила ему нести этот бред дольше, чем мог выдержать любой нормальный человек, пока наконец не решила, что пора закругляться. И с напускной пылкостью заговорила прямо в объектив камеры. Тем временем Мег Гундерсон (микрофон был выключен, но камера работала) посмотрела на Брандта и беззвучно произнесла: «Недоумок».

– Знаешь, что? – обратился Вроблески к Акиму. – Чем больше я наблюдаю за этой Гундерсон, тем меньше мне хочется ее убивать.

12. «Сетка»

«Грязная забегаловка» носила имя «Сетка». Когда-то тут находился небольшой аванпост индустрии связи – дом, похожий на приземистый бункер, в котором помещался древний телефонный коммутатор. Теперь его «перепрофилировали» в чернильно-черный угловатый бар с высоким потолком, лужами плотного синего и пурпурного света и расставленными по затемненным нишам обломками античной электроники. Случайные неразборчивые выпивохи, заглянув в бар и поняв, что место это не для них, сразу же уходили. Над барной стойкой висели телеэкраны, но спортивные программы здесь никогда не показывали. Менеджмент предпочитал крутить классический нуар и шедевры европейского авангарда с выключенным звуком.

В углу, на крохотной сцене играл на синтезаторе мускулистый лысый тип. Его можно было принять за байкера, безработного литейщика или гомика-культуриста. Репертуар имел сильный крен в сторону Сати, Филипа Гласса и Шток-хаузена[7]7
  Известные композиторы-экспериментаторы.


[Закрыть]. Тип всем представлялся как Сэм, хотя никто не верил, что это его настоящее имя. В любом случае его редко кто просил сыграть на бис. Музыкант кивнул появившимся в баре Заку и Мэрилин – не конкретно, а вообще.

– Это Сэм, – сказал Зак. – Говорят, раньше был полицейским. Добрым или злым – не знаю. Кажется, составлял портреты личности.

В остальном клиентура заведения состояла из хипстеров, «ботаников» и полукриминальных элементов. За оцинкованной стойкой стояла барменша, смахивающая на отжившую свое Бетти Пейдж[8]8
  Американская эротическая модель, секс-символ 50-х годов.


[Закрыть], что одновременно подчеркивала и опровергала татуировка Бетти Пейдж на ее предплечье. Зак и Мэрилин уселись за стойкой и заказали напитки из «особого» коктейльного меню. Им хотелось достойно отметить событие. Ничего так не сближает людей, как получение кренделей в одно время, одном месте, от одного и того же лица. Принесли напитки – в элегантных, конусообразных кобальтовых бокалах, хотя и с выщербленным низом.

– Так это сюда ты ходишь ловить кайф? – спросила Мэрилин.

– В том числе.

– А еще от чего ты кайфуешь?

– Ну-у… читаю, смотрю кино, гуляю. Но больше всего люблю сталкерство.

– Вот как?

На Мэрилин слова Зака, похоже, не произвели особого впечатления, как и познания в области картографии. Он попытался объяснить:

– Сталкерство – это исследование города, искусное вторжение в чужие владения, посещение мест, куда не допускают посторонних, – заброшенных зданий, заводов, закрывшихся больниц, бывших электростанций. Теперь ясно?

– Выходит, весь день ты продаешь картинки воображаемых ландшафтов, а после работы исследуешь настоящие?

– Ты находишь это странным?

– Я – нет. Как ты думаешь, чем я сама занималась прошлым вечером возле «Утопиума»? Бродила по городу, смотрела, делала снимки.

– Женщина одних со мной взглядов, – выпалил Зак и немедленно почувствовал себя остолопом. Хорошо хоть не ляпнул про «вторую половинку».

Не дожидаясь приглашения, барменша принесла два пакета со льдом для починки «фонарей». Жест напомнил Заку, за что он любил это место.

– Да, – продолжал он. – В свободные от работы дни я сажусь в машину и еду на какую-нибудь заброшенную мукомольню, чугунолитейный завод или еще куда-нибудь и обследую их.

– У тебя есть машина? По тебе не скажешь.

– Машина хозяйская, большой коричневый универсал. Возить товар и такая сгодится.

– Ну, это ж открывает новые возможности!

Зак запнулся, не совсем представляя себе, что она имеет ввиду.

– Зак, у тебя самого есть татуировки?

– Нет.

– А хотел бы?

– Да нет. Мне было бы трудно сделать выбор. Слишком серьезное решение. Не то чтобы я боялся серьезных решений, но…

– А как насчет татуировки карты?

– Еще хуже. Карты чего? Атлантиды? Пангеи? Пещеры Бэтмена? И уж точно не на спине.

Оба некоторое время задумчиво сосали коктейли.

– Нам досталось лишь потому, что мы оказались свидетелями, – сказала Мэрилин.

– Вряд ли этот тип заметил, что ты за ним наблюдала, – ты сама все разболтала. Уж тебя-то, скорее всего, ударили за то, что ты дала ему по голове рюкзаком.

– Так ему и надо. Выходит, в полицию лучше не обращаться?

Зак кивнул.

– Копам придется рассказать, что я увидел, а если выполнять наказ этого громилы – видеть я ничего не мог.

– Разве тебе не хочется, наоборот, растрезвонить всему свету?

– Нет, знаешь ли. Кроме того, я так и не понял, что это было.

– Не совсем так. Мы знаем, что видели. Не знаем только, что это означает.

– Теперь ты говоришь почти как я.

– Куда увезли беднягу, как ты думаешь?

Оба понимали, что на этот вопрос ответить невозможно, но и к риторическим его тоже нельзя было отнести. Зак почувствовал, что его проверяют, прощупывают силу его воображения.

– Наверняка она довольна жизнью и поселилась где-нибудь в деревне, – иронично сказал он.

– Или лежит мертвая в кювете. В любом случае неплохо было бы выяснить.

– Почему?

– Разве ты не считаешь себя за нее в ответе?

– Вообще-то нет, – честно признался Зак.

– Не чувствуешь элементарной человеческой заботы?

– Ну-у… немного, пожалуй, чувствую.

– А раз так, разве не следует что-нибудь предпринять?

– Что, например?

– Выследить хотя бы этого типа на «Кадиллаке», узнать, где он живет, кто такой. Установить, что он сделал с этой женщиной.

– Ты серьезно?

– А ты можешь предложить что-то получше?

У Зака вертелись на языке сразу несколько предложений, но ни одно не подразумевало поиски «Кадиллака» и драчливого водителя, чтобы выйти на татуированную бездомную бродягу, которая, возможно, вовсе не желала, чтобы ее искали. Он не представлял себе другого исхода, кроме как еще одна грандиозная трепка. В то же время ему не хотелось разрывать тонкую ниточку, связавшую его с Мэрилин, и уж тем более казаться в ее глазах тряпкой.

– Послушай, без твоей помощи я одна не справлюсь. Ты разбираешься в картах, бывал в таких частях города, о существовании которых я даже не подозреваю…

Быть полезным для Мэрилин, даже позволить себя использовать – эта мысль имела определенную притягательную силу.

– Хорошо, помогу.

Накачанный музыкант начал тренькать нехарактерную для него салонную мелодию, что-то из Синатры, напевая неожиданно мягким, легким баритоном. Песня внушала: любовь – это нежный капкан. Лирика находила отклик в душе Зака, но особое внимание привлекла строфа, предлагавшая «спешить в то место, что есть лишь точка на карте». Практически любое место – точка на какой-нибудь карте; некоторые были крупнее других, однако размер точки не всегда соответствовал важности места. В любом случае в большинство точек спешить не было никакой нужды. Зак прикинул, не посылает ли ему космос некий знак, а если посылает, то в чем его смысл. Ему самому казалось, что разумнее всего было бы пойти домой и не искать себе на шею приключений. Пропустив еще пару стаканчиков, он так и сделал. Один. Сюрприз не состоялся – Мэрилин посетовала, что ей рано вставать утром. У нее была намечена встреча с какой-то женщиной насчет татуировок.

13. Костюм

Стоянка Билли Мура. Раннее утро. В воздухе висит сизая дымка. На стоянке только два трейлера. Машины разъехались, освободив место для самосвала, который теперь сгружал посредине стоянки кучу мелкого гравия. Группа поденных рабочих держала наготове лопаты и грабли. Билли Мур наблюдал с улицы, вместе с дочерью стоя у своего «Кадиллака». Он – в кожаной, девочка – в камуфляжной куртке с капюшоном и размалеванных граффити кроссовках. «Семейка как на подбор, – подумал Билли. – Землевладелец, предприниматель, патриарх в одном лице и его наследница».

– Как работа, Санджай? – крикнул Билли молодому парню в розовой рубашке с короткими рукавами, алой бабочке, черных брюках и туфлях, сверкающих, как натертый воском баклажан. Парень отдавал распоряжения, которые рабочие по большей части пропускали мимо ушей.

Санджай жизнеутверждающе показал Билли сразу два больших пальца.

– Кто такой? – спросила Карла.

– Мой работник, – объяснил Билли с довольным выражением. Он пока не успел привыкнуть к новой фразе в своем репертуаре. – Лучший в мире комендант стоянки. Приехал из страны настолько жалкой, что ей пришлось менять название, дома был студентом, теперь пытается наладить жизнь, заработать на колледж. Я выделил ему будку с креслом и бейсбольную биту на всякий пожарный. Будет собирать оплату, присматривать за машинами и почитывать свои учебники, или что там еще, когда все тихо.

– Твой план прост, как все великое.

– Мне не нравится цинизм у двенадцатилетних девочек, знаешь ли.

– А я и не пытаюсь понравиться.

Билли отчасти сожалел, что побил парня и девчонку в магазине карт. Разумеется, он действовал по необходимости, но такое поведение плохо вязалось с намерением «не нарываться», а тем более «завязать». Помимо прочего, Билли одолевала смутная тревога насчет того, что Вроблески сделает с Женевьевой, Лорел и другими женщинами, которых ему прикажут привезти. Проще занимать мозги чем-нибудь практичным и несложным – покрытием стоянки гравием, например.

– Ты реально надеешься заработать состояние на парковочном бизнесе? – спросила Карла.

– И да, и нет.

– Тогда зачем он тебе?

– Давай объясню, – предложил Билли, посчитав, что его не убудет, если он объяснит свои намерения родной дочери. – Видишь ли, я прекрасно понимаю, что этот участок не самый желанный в мире. Но в этом-то все дело.

– Ну?

– Например, у тебя есть хороший надел, с травой, деревьями, старым красивым домом, а ты хочешь построить что-то еще, скажем, большое новое здание, но тут народ начинает возмущаться, считая, что ты испоганишь среду, или еще по какой причине. Но если твой участок – стоянка, все скажут: бог с ней, среда и так уже испоганена. Какой спрос со стоянки? Что угодно на ней построй – всяко будет лучше.

– Как сказать, – промолвила Карла.

– Я так и сделаю. Пусть это место пока послужит стоянкой, придет время – продам участок застройщику, решившему сварганить очередной тошнотворный многоквартирный дом. Разрешение на стройку дадут без разговоров: «Ну да, дом, конечно, уродский, но все лучше, чем стоянка». Сниму прибыль, прикуплю новый лот…

– Лот?

– Угу. Так называют аукционные участки земли. Открою еще одну стоянку и начну все сначала.

– Нам придется переезжать? – с оттенком тревоги спросила Карла.

– В этом вся прелесть жилого прицепа, – ответил Билли, стараясь придать голосу как можно больше оптимизма. – А пока что я стараюсь оборудовать хорошую, безопасную стоянку. Еще одна команда приедет после обеда ставить забор. Мне светит контракт с городом. Подрядчику на строительстве Платиновой линии надо где-то оставлять грузовики на ночь. Ну как?

– Зачет, – равнодушно ответила Карла.

Поперек стоянки ветер гнал пустую коробку из-под фастфуда. Карла наступила на нее и подняла с земли, как следящая за чистотой хозяйка.

Самосвал закончил работу. Санджай что-то неразборчиво крикнул водителю, парни с лопатами и граблями начали растаскивать гравий. Работа шла споро, с энтузиазмом, которого Билли сильно не доставало.

– И все это приведет в итоге к богатству, роскоши и мировому господству? – спросила Карла.

– В итоге я смогу жить вместе с дочерью. Вот что для меня главное.

Девочка посмотрела на отца с редкой для нее лаской во взгляде.

– Знаешь, папа, если ты хочешь стать бизнесменом, тебе лучше снять кожаную куртку.

– Правда?

– А то получается, что комендант твоей стоянки одет лучше, чем ты.

Довод убедил Билли.

– Я уже представляю тебя в хорошем костюме, – продолжила Карла.

– В синем, в тонкую полоску?

– Нет, синий в полоску – слишком манерно. Серый, цвета слоновьей кожи, с заметными швами, на двух пуговицах, с прямоугольными лацканами, карманы с клапанами, боковые разрезы, подкладка – цвета киновари.

– Ты действительно можешь представить меня в таком костюме?

– Да.

– Может, ты себе другого папу вообразила?

– Мой папа меня устраивает, просто я хочу, чтобы он хорошо выглядел.