Текст книги "Дни прощаний"

Глава 14

На часах 7:17 утра. Наступил первый учебный день в Художественной академии Нэшвилла. Джесмин вот-вот должна приехать за мной. Я проснулся в 3:57 и больше так и не смог уснуть. Думаю, что если где-нибудь действительно существует ад, то я попаду туда, где буду вынужден просыпаться на два с половиной часа раньше обычного заведенного времени. И дело даже не в том, что я всю ночь размышлял о возможной перспективе тюрьмы и о том, что первый день занятий станет для меня болезненным испытанием. Я знаю, что сегодня меня ждет больше напоминаний о Соусной Команде, чем за все время с момента похорон. И я не знаю, как стану реагировать.

Это минусы. Главный же плюс заключается в том, что Джесмин вот-вот появится на пороге моего дома. И я радуюсь, что увижу ее, хотя она (почему бы?) – одна из причин, по которым я не мог уснуть.

Я сижу в своей комнате, доедая последний кусок сладкого печенья. Смахиваю крошки с кровати, и в этот момент в комнату заглядывает Джорджия.

– Первый учебный день, – восклицает она. – Круто выглядишь.

Сегодня я заправил рубашку, которую обычно носил навыпуск, в брюки цвета хаки и надел пиджак. Мои волосы аккуратно зачесаны. Ну, настолько аккуратно, насколько это возможно.

– В первый день я должен предстать в выгодном свете, – отвечаю я с натянутой улыбкой.

– О, ты выглядишь решительным. А разве занятия начинаются не в восемь? Тебе лучше поторопиться.

– Джесмин заедет за мной.

– Я рада, что вы общаетесь, хотя я с ней и не знакома.

– Я тоже рад. Она бы тебе понравилась.

– Все зависит от обстоятельств, но…

– Да.

– Как прошло утро?

– Я проснулся в четыре.

Джорджия прислоняется к дверному косяку.

– Хреново, Карвер.

– Я не мог отключить голову.

– Ты единственный семнадцатилетний парень на земле с такой проблемой.

Я пожимаю плечами.

– Что поделаешь.

– Ты что, не мог помочь себе расслабиться, чтобы отключить все мысли и уснуть? Так вроде делают все парни.

– Что если я скажу, что попытался дважды, но это не сработало?

– Фу-у-у-у! Ты невыносим!

– Ты сама начала. Так тебе и надо.

Я увидел в окно, как к дому подъезжает потрепанный белый пикап Джесмин, а потом как она наклоняется, очевидно, перекладывая вещи.

Я вскакиваю с кровати и хватаю сумку. Джорджия отодвигается в сторону, давая мне пройти.

– Иди сюда, – говорю я. – И крепко обними своего младшего братика.

Она отклоняется и заносит ногу, словно собираясь отвесить мне пинок.

– Нет, извращенец, нет. Убери от меня свои сперматозоидные ручонки!

Я прижимаю палец к губам, чтобы унять ее, хотя знаю, что мама в своей спальне.

– Я просто пошутил.

Джорджия, поморщившись, осторожно обнимает меня.

– А вот и нет, – бормочу я в этот момент.

Она отталкивает меня.

– Только не веди себя как настоящий хам в присутствии Джесмин.

Я изображаю веселую улыбочку и произношу голосом робота:

– Компания «Карвер Индастриз» ценит ваше мнение! Ваши комментарии очень важны для нас! К сожалению, в данный момент мы не принимаем критических замечаний!

– Самое классное, что эта шутка никогда не надоест.

– Самое классное, что твое лицо никогда не надоест.

– Ладно, это было смешно. Желаю хорошо провести день, шутник.

– Постараюсь. Пока, мам! – кричу я в сторону родительской спальни.

Папа уже ушел на работу в университет Бельмонта. У него сегодня тоже первый рабочий день. Мама выходит из спальни, где собиралась на работу, догоняет меня у входной двери, обнимает и целует в щеку. От нее приятно пахнет профессиональным лосьоном, который отлично действует на кожу.

– Хорошего тебе дня, милый. – В ее голосе слышатся грустные нотки. Я не удивился бы, узнав, что она вспоминала о двух матерях и одной бабушке, которые сегодня не могут проводить в школу своих мальчиков.

Идя по дорожке к машине, я вспоминаю, что в пикапе Джесмин не работает кондиционер, и стягиваю пиджак, потом открываю дверь и забираюсь внутрь. Сейчас в машине гораздо чище, чем в последний раз, когда я здесь был. Похоже, салон пропылесосили. Пахнет ванилью. Джесмин одета в узкие черные джинсы, голубую джинсовую рубашку и черные ботильоны. Ее безупречно подобранный ансамбль подстегивает мое и без того бурлящее волнение. О, точно. Сегодня же начинается учеба. Не то чтобы я забыл об этом, но…

– Мисс Пунктуальность, – говорит она. – Иди сюда, я верну тебе объятие, о котором говорила. – Она наклоняется, и мы коротко обнимаемся. Ее прикосновение одновременно и успокаивает, и обостряет мое волнение.

– Хорошо выглядишь. – Я отодвигаюсь и застегиваю ремень безопасности. Мы отъезжаем от тротуара.

– Спасибо. Я удивилась, что влезла в эти джинсы. Мама приготовила мой любимый завтрак, и я буквально объелась.

– И что ты ела?

– Булочки с подливкой, картошку и домашнюю ветчину. Свежевыжатый апельсиновый сок.

– Забавно, что это твой любимый завтрак.

– Почему?

Вот черт. И кто меня за язык тянул?

– Потому что…

– У меня азиатские корни и поэтому кажется смешным, что мне нравится кухня южан? Я из Джексона, штат Теннесси, чувак. Расист.

Мой бестолковый язык.

– Нет, прости, я вовсе не это имел в виду. Ну, может быть совсем чуть-чуть, но клянусь, я не хотел показаться кретином.

Она хохочет.

– Я просто прикололась над тобой. Но ты все равно расист.

– Я правда не хотел тебя обидеть.

– Не бери в голову.

– Я всегда несу чушь, когда волнуюсь.

– По крайней мере, это не твой первый день в новой школе и в новом городе. – Она умолкает и усмехается. – Полном расистов.

– Ну что же, заслужил. – Я полностью опускаю оконное стекло и пристраиваю локоть на край проема. – Я волнуюсь именно потому, что это не новая школа. Все знают, что произошло. Вполне возможно, что на меня станут глазеть и перешептываться. – Произнося это, я чувствую, как еще сильнее забурлило мое беспокойство.

– Эли говорил, что люди здесь в целом классные.

– Это правда. В большинстве. – Были в большинстве, пока Адейр не настроила их против меня. Я приоткрываю воздушный клапан так, чтобы чуть теплый воздух обдувал мое лицо. – Не обращала внимания, что каждый раз, как мы встречаемся, с нас пот течет градом?

– Но мы стали встречаться в августе.

– Точно.

– У тебя была Соусная Команда. А теперь у тебя есть Сладкая Команда.

Я пробую эти слова на вкус. Это шутка, но я смакую ее слова.

– Сладкая Команда. Да.

– У нас сегодня есть общие занятия? – спрашивает Джесмин. – Давай посмотрим.

Я достаю расписание.

– У меня сегодня английская литература, творческое письмо, литературная критика, ланч, история, ассистентство и биология. А у тебя?

Она начинает вытаскивать свое расписание. Я инстинктивно останавливаю ее руку.

– Только не за рулем.

– Не беспокойся, – мягко отвечает она. – Я дам его тебе, и ты все сам прочтешь.

Она протягивает мне расписание, и я читаю: теория музыки, исполнение с листа, игра на фортепиано, ланч, шоу-хор, алгебра, йога.

– Да уж, ничего общего. – Но здесь нет ничего удивительного. У меня редко совпадали занятия с Эли, Блейком или Марсом. Эли усиленно занимался музыкой, а Марс так же усиленно – рисованием. С Блейком мы иногда пересекались на занятиях по творческому письму, но тогда он возился со своими видео– и аудиозаписями, а я этим не занимался.

Я заталкиваю расписание обратно в ее сумку.

– Хочешь встретиться за ланчем?

– Нет, уж лучше посмотрю, каково это будет, когда я зайду в столовую с подносом и никто не позволит мне сесть за свой столик.

«She’ll be here all week, folks. Don’t forget to tip your waiter».

Джесмин прибавляет звук на своей магнитоле.

– Это одна из моих любимых песен.

– Что за песня?

– «Avalanche» Леонарда Коэна.

– Никогда не слышал о таком.

На ее лице появляется искреннее недоверие.

– Ну-у-у-у, чувак, мы должны это исправить. Ты писатель. А он – лучший поэт.

– Я ничего не смыслю в музыке. Я слушаю все, что мне предлагают другие люди, в том числе и Эли с Джорджией.

– Хорошо, значит, теперь ты станешь слушать музыку, которую выберу для тебя я.

– Договорились. Что самое смешное – мой отец раньше писал песни. Именно поэтому он приехал в Америку и оказался в Нэшвилле. В девяностых одна его песня даже попала в хит-парад.

– Ты серьезно?

– Да.

– Расскажи.

– Песня называлась «Когда мое сердце разбито». Он написал ее в соавторстве с Боуи Ли Дэниэлсом, который потом исполнил эту песню.

Она ударяет по рулю ладонями. Я замечаю, что сегодня ее ногти покрашены в цвета академии – на безымянных пальцах желтым, а на всех остальных синим лаком.

– Я же миллион раз слышала эту песню. Я танцевала под нее в начальной школе на уроках физкультуры.

– Прости.

– Нет, она классная. Ты сказал, он раньше писал песни?

– Теперь он преподает английский язык в Бельмонте.

– Я хочу с ним познакомиться.

– Когда-нибудь познакомишься.

Мы въезжаем на школьную парковку, и мое сердце начинает биться сильнее. За разговором я забыл обо всем. Джесмин паркуется на свободном месте, глушит мотор и некоторое время сидит молча.

– Послушай. Раз уж мы заговорили о музыке. Ты слышал о Диэрли? – В ее голосе сквозит легкая неуверенность.

– Да. Но я мало его слушал. Джорджия большая его поклонница.

– Нас ждет серьезная работа, – бормочет она, покачивая головой. – Кстати, у меня есть два билета на его шоу в Рэймане, в октябре. – Она молчит, словно сомневаясь. – Я собиралась идти с Эли. Хочешь пойти?

В глубине души я громко ликую. Да, да, конечно. Но в то же время мой разум сухо говорит: Кхм. Теперь ты и в самом деле посягаешь на то, что принадлежало Эли. Это всего лишь билет на концерт, которым он уже не сможет воспользоваться, и он наверняка хотел бы, чтобы билет достался другу, но все-таки ты берешь то, что принадлежало Эли, и собираешься неплохо провести время с его девушкой, в то время как его пепел покоится в урне.

– Да, – отвечаю я, ощутив укол проснувшейся совести, но отмахиваясь от нее. – С удовольствием.

* * *

Мы стоим на парковке напротив входа в академию, собираясь с духом, чтобы войти в современное квадратное здание из стекла и стали, стены которого отделаны состаренными деревянными панелями. У нас остается примерно десять минут до начала первого учебного дня в выпускном классе.

– Пошли! – восклицает Блейк. – Нам надо появиться эффектно. Народ ждет.

– От тебя, – откликаюсь я.

– Я не собираюсь войти в школу в первый день учебного года и тут же пернуть или выкинуть что-нибудь в этом духе.

– Да уж, и я не собираюсь выставить себя полным кретином перед Оливией, – присоединяется Эли.

– У тебя нет шансов, – отвечаю я.

Эли сгребает меня в охапку и принимается ерошить мои волосы.

– Чувак, перестань, ты портишь мою прическу. Придурок. – Я отталкиваю его и отскакиваю в сторону.

Блейк встает между нами, растопырив руки.

– Ладно, когда вы прекратите лапать друг друга, я хотел бы обговорить наш план.

Я приглаживаю волосы.

– Слушаем тебя.

– В общем, мы войдем внутрь… и станем двигаться в замедленном ритме.

– Чувак, это отстой, – отвергает идею Марс.

Блейк поднимает ладонь, прося выслушать его до конца.

– Нет, послушайте. А затем я приступлю к своему плану. Но только вы не можете смеяться и разговаривать. Вы просто должны идти. Окей?

Мы стонем, закатив глаза.

– Ладно, окей, – отвечаем мы с таким видом, словно нас принудили, хотя на самом деле сгораем от любопытства узнать, что же приготовил Блейк. Я-то точно.

Мы дожидаемся момента, когда перед входом не остается людей, и направляемся внутрь. Блейк идет впереди, мы следом за ним. Конечно, нелегко двигаться в замедленном ритме, но у нас получается. Проходим через стеклянные двери. Студенты, толпящиеся в холле, болтая между собой, умолкают и смотрят на нас. В академии люди с интересом пялятся на Блейка Ллойда, потому что у него всегда припасен какой-то фокус.

Глядя в спину Блейку, я замечаю, что его штаны начинают опасно провисать, затем медленно сползают с его задницы, а потом падают до колен. Теперь ему трудно идти. Мы стараемся играть по правилам и по-прежнему двигаемся следом в замедленном ритме. Марс медленно поднимает руку, закрывая лицо. И вот штаны Блейка уже у лодыжек. На нем белые облегающие трусы.

Внезапно он перестает двигаться в замедленном ритме и скачет вперед пару шагов, затем спотыкается и, взмахнув руками, грохается на пол. Падая, он швыряет перед собой свой рюкзак. Тот оказывается не застегнутым, и около двадцати номеров журнала «Стильная кошечка» веером разлетаются по полу.

Мы уже вышли из образа и вместе с остальными наблюдаем, как Блейк суетливо ползает по полу, словно краб на льду, кряхтя, сопя и пытаясь встать. Мы стонем от смеха. Ему почти удается подняться, но в какой-то момент его ладонь касается обложки журнала, Блейк поскальзывается и снова растягивается на полу. Побагровев, он встает на четвереньки и принимается собирать журналы, его трусы сверкают ослепительной белизной.

Наконец он поднимается с пола, штаны его по-прежнему болтаются вокруг лодыжек. Блейк обращается к гогочущей толпе, среди которой затесалась и Адейр со своими друзьями.

– Привет! С первым днем всех!

Повисает напряженная пауза, когда все вокруг, едва сдерживая смех, ждут, что еще скажет или сделает Блейк. И, конечно, тут же следует: пшшшшшшшшш. Он выдает мощный пук, громкий и звонкий, с сочными нотами в самом конце. У всех просто крышу сносит от восторга. Раздаются громкие аплодисменты.

Это был самый безупречный образец хореографического искусства, который мне доводилось видеть. Я не знал, что было спланировано, а что стало импровизацией. Блейк обладает уникальным талантом выдавать заранее запланированные вещи за спонтанные и наоборот.

Прозвучал звонок, и все еще хихикающая толпа рассеивается, торопливо расходясь по классам. Мы поздравляем Блейка.

– Должен признать, бро, это было потрясающе, – говорит Марс, утирая слезы. – Ты справился.

– Супер. Пять баллов, – соглашается Эли. – Я видел, Адейр снимала на камеру.

– Не забудь поговорить с ней. Мне нужно это видео, – отвечает Блейк.

Когда мы торопливо направляемся на первый урок, я замечаю, что Блейк двигается как-то странно.

– Эй, тебе больно?

– Нет, нет. – Блейк умолкает. Становится ясно, что он лишь старается казаться беспечным. – Парни, у кого-нибудь из вас случайно не найдется с собой запасных трусов, а?

* * *

– Какое роскошное здание, – восхищается Джесмин. – Словно мы в Лос-Анджелесе или что-то вроде того. Моя бывшая школа выглядела как… школа в Джексоне, штат Теннесси.

– Угу, – откликаюсь я.

– Ты совсем меня не слушал, – замечает она.

– Нет, слушал.

– Лжец.

Я глубоко вздыхаю. Ужас медленно растекается по моему телу, пурпурно-синим цветом пропитывая мозг, растворяясь в крови.

– Я думал о другом.

– О них?

Я киваю.

Ее легкая и теплая ладонь опускается мне на плечо поверх лямки от рюкзака. Я смутно осознаю, что вокруг нас снуют люди, входящие в здание, а мы стоим рядом, словно две палки, торчащие посреди бурного ручья. Я сжимаю в руках скомканный пиджак. Мне казалось, что я буду выглядеть как настоящий писатель, но теперь я вдруг понимаю, что у меня вид, словно я только что с похорон.

– По крайней мере ты не один, – говорит она. – И я тоже. И это уже что-то.

– Думаю, нам следует поторопиться. Занятия вот-вот начнутся.

– Ладно. Пойдем? – спрашивает Джесмин.

– Пойдем, – отвечаю я так, будто она предложила прогуляться по тонкому льду едва замерзшего озера.

Запах мягких моющих средств (родители учеников художественных школ могли быть настоящей занозой в заднице со своими требованиями) ударяет мне в ноздри. Нежный зеленый шалфей и кедр сменили назойливые запахи вишневого сиропа от кашля и сосновой хвои, напоминавшие запах неоновых ламп в лабораториях. Я любил этот запах, потому что он означал возможности и обещания, которые нес с собой новый учебный год. Мне нравились первые школьные дни. Когда у меня была Соусная Команда. Сейчас этот запах вызывает отчетливые воспоминания о первом дне прошлого учебного года. И от этого переполняющий меня ужас лишь усиливается.

В холле вовсю кипит жизнь, но едва мы с Джесмин входим, голоса заметно стихают – словно кто-то повернул ручку громкости, приглушив звук. Студенты вроде бы продолжают свои разговоры, но я замечаю, как они резко меняют тему, искоса поглядывая на меня. На их лицах написано: Карвер пришел. Что нам делать? Разговаривать ли с ним? Запятнаем ли мы себя общением с ним?

А затем я замечаю Адейр в окружении друзей. Она перехватывает мой взгляд и пристально смотрит в ответ холодными и злыми глазами. Я представляю, как она говорит: Смотрите, Карвер заявился сюда в первый учебный день с подружкой своего погибшего лучшего друга, моего брата. Интересно, он вообще подождал, когда кремируют моего брата, прежде чем начать к ней подкатывать?

У меня снова возникает ощущение, что все происходит как в замедленной съемке, но теперь это совсем не розыгрыш. Мне не до смеха. И впереди нет Блейка, незаметно стягивающего с себя штаны.

Я чувствую рядом присутствие Джесмин. Она что-то говорит, но я ничего не понимаю, в ушах стоит гул от приглушенных обрывков фраз, долетающих из толпы. Вот он… Похоже, в полном порядке… Разве вы не слышали…Девушка Эли… Не знаю ее имени… А затем я отчетливо различаю голос Адейр, перекрывающий шепот и бормотание толпы.

– Хорошо быть живым, правда? – обращается она к одной из своих подруг.

Внезапно я понимаю, что не могу представить себе здесь больше ни одного счастливого дня. Невидимая анаконда обвилась вокруг груди, изо всех сил сдавливая меня своими кольцами. От этой хватки мое сердце напрягается. Горло сдавливает. Испарина выступает на лбу, словно иней, покрывший мост. Во рту пересыхает.

А затем, словно меня подтолкнула невидимая рука, я невольно поворачиваю голову направо. И там, за стеклом витрины, где обычно выставляли награды студентов, картины маслом, рисунки, фотографии и другие творения, я вижу фотографии Блейка, Эли и Марса на черном траурном фоне, над которыми парит, переливаясь, призрачная серебристая надпись: «Памяти усопших». Посмотрите, что натворил Карвер. Это его лучшая работа. Разве не забавно, что единственным его произведением, оказавшим такое сильное воздействие на жизни людей, стало смертельное смс? «Вы где, ребята? Ответьте».

– Карвер, – зовет меня Джесмин, и ее голос звучит словно издалека, эхом отражаясь от стен похожего на глубокую пещеру коридора с мраморным полом. Она слегка касается моей левой руки. Но я не замечаю ее, потому что неожиданные мысли полностью завладевают моим вниманием: Мне нужен воздух. Здесь должна быть и моя фотография. Мне нужен воздух. Я уже никогда не буду счастлив. Мне нужен воздух. Я отправлюсь за решетку. Мне нужен воздух. Адейр ненавидит меня. Мне нужен воздух. Все думают, что я ухлестываю за девушкой Эли. Мне нужен воздух. Все меня ненавидят. Мне нужен воздух.

У меня противно кружится голова, как будто я оказался на палубе корабля. Затем меня снова охватывает чувство, словно я проваливаюсь под лед. И ощущение, что я смотрю на что-то тяжелое и хрупкое, что вот-вот соскользнет с полки. Перед моими глазами мелькают темные пятна. Мне нужен воздух. Мне нужен воздух. Только не здесь. Не сейчас. Только не это. Не при Джесмин. Не при всех. Ни при ком. Но уже слишком поздно. Это ощущение нарастает, как какой-то ужасный оргазм, – стоило ему случиться, и уже не остановишь.

Пиджак падает из моих рук. Рюкзак соскальзывает вниз и с глухим ударом плюхается на пол. В рюкзаке ноутбук, но сейчас меня беспокоит лишь то, что я не могу дышать, меня хоронят заживо, мне нужно дышать, я умираю.

Джесмин теперь смотрит мне прямо в лицо, сжимая мои руки. Она закрывает меня от толпы.

– Карвер, – шепчет она, – Карвер, что с тобой? У тебя паническая атака? – Я вижу, что за спиной у нее собирается группа студентов.

Я коротко и быстро киваю, чтобы не спровоцировать еще более сильное головокружение. Ноги меня не слушаются. Сердце грохочет в груди. К горлу подкатывает тошнота.

– На улицу, – хриплю я.

– Хорошо. – Джесмин обнимает меня за плечи и помогает идти к выходу. Я двигаюсь с места и, накренившись в сторону и спотыкаясь, делаю пару шагов заплетающимися ногами, а затем выскальзываю из легких объятий Джесмин и налетаю на стену. Голова звонко ударяется чуть ниже того места, где висят фотографии Соусной Команды. По толпе проносится возглас ужаса. Я представляю, какой случится конфуз, если моя жажда воздуха возобладает над чувством собственного достоинства. Если бы Блейк меня сейчас увидел, он бы мной гордился. Двое студентов нерешительно подходят ближе, на их лицах выражение тревоги.

– Позовите медсестру Энджи! – предлагает кто-то. Какой, должно быть, это подарок для Адейр.

Джесмин приседает на корточки рядом со мной.

– Я здесь. Я с тобой, – шепчет она мне на ухо, и цветочно-фруктовый аромат ее шампуня овевает мое лицо.

Она помогает мне подняться, подбирает рюкзак и пиджак, и мы ковыляем к выходу. Я иду, опустив глаза и стараясь не обращать внимания на тихое неодобрительное бормотание, что я не стал дожидаться медсестру Энджи. Джесмин изо всех сил держит меня за руку. У нее сильные пальцы, без сомнения, она натренировала их, каждый день по несколько часов играя на рояле.

Чувствуя стремительно подкатившую к горлу тошноту, я резко останавливаюсь.

– Ты в порядке? – беспокоится Джесмин.

Я несколько раз глубоко вздыхаю и киваю в ответ. Опоздавшие студенты торопливо проходят мимо, бросая на меня обеспокоенные взгляды. Джесмин провожает их глазами.

Я начал потеть еще в прохладном кондиционированном воздухе колледжа, а на улице настоящая баня. Пот каплями стекает по моему лбу, рубашка прилипла к спине, словно лист к мокрому от дождя оконному стеклу. Когда мы наконец добираемся до машины Джесмин, кажется, что мы прошли целую милю.

Слышится скрежет ржавого металла, когда она открывает багажник пикапа.

– Залезай.

Я коротко киваю, орошая землю каплями пота, а затем сажусь в машину, опустив голову, словно произнося молитву. Спасибо, Господи, за дар, который ты мне послал, дав пережить позорную паническую атаку на глазах у всех в первый учебный день, в том числе и у сестры-близнеца моего лучшего друга, которого я убил, сестры, теперь ненавидящей меня и мою новую (и единственную) подругу, Джесмин, которая была девушкой ее брата-близнеца. Пусть этот день станет моим ежедневным унижением. Аминь.

Джесмин что-то ищет в кабине. Наконец она приносит колючее серое одеяло, пахнущее сеном, расстилает его в багажнике пикапа, соорудив что-то вроде походной постели, а затем сворачивает мой пиджак, превращая его в импровизированную подушку.

– Ложись. – Она хлопает рукой по одеялу.

Откинувшись на спину, я щурюсь от яркого света.

– Прости, что из-за меня твое одеяло станет мокрым от пота, – хриплю я.

– Ты мне нравишься, поэтому мне будет все равно, даже если ты измажешь все мое походное одеяло, – откликается она. – Согни ноги. Вот так. – Она захлопывает заднюю дверь. Теперь я надежно скрыт от посторонних глаз.

Голова Джесмин показывается в окне за бортом моей походной постели, черты ее лица едва различимы на фоне яркого неба. Она касается моей щеки прохладной мягкой ладонью.

– Что я могу…

– Иди. Со мной все будет в порядке. Я позвоню Джорджии или придумаю что-нибудь еще.

– Сегодня первый день, а я опоздала.

– Так это же круто.

– У тебя есть мой номер. Напиши, если тебе что-нибудь понадобится. Я буду незаметно проверять сообщения.

– Ты сможешь сделать так, чтобы сюда не ззаявилась медсестра Энджи? Скажи, что я ушел домой.

– Поняла.

– Спасибо.

– Не за что. Ладно, я пойду.

– Тебе, наверное, кажется, что я ненормальный.

– Вовсе нет. Мы обсудим это. – Она снова касается моей щеки, а затем скрывается из виду. Я слышу быстрое цоканье ее каблуков, когда она бежит в сторону здания.

Я достаю телефон, чтобы позвонить Джорджии, но решаю, что лучше немного полежу здесь и соберусь с силами. И я уже не собираюсь провести весь день на занятиях. У меня нет сил. И я… О черт, какой конфуз. Только теперь до меня начинает доходить, что произошло. Мои щеки пылают. Подобно тому, как лыжи помогают уменьшить давление человеческого тела на снег, равномерно перераспределяя вес, и не дают провалиться в сугроб, унижение, распределяемое между несколькими людьми, не дает пасть слишком низко. А теперь я остался совсем один.

Голова пульсирует от боли. Я потираю выступившую на лбу болезненную шишку. Глаза полны слез. Одна горячая слеза скатывается по щеке и мягко падает на одеяло для наблюдения за звездами. Нет, лучше так: одеяло, на котором Джесмин с Эли смотрели на звезды (и не только?). Значит, сегодня я отнял у тебя уже две вещи, Эли. Твой билет на концерт Диэрли и место на звездном одеяле. Но если это тебя хоть немного утешит, я дорого заплатил за это, испытав настоящее унижение. И не сомневаюсь, что Адейр сделает все, чтобы я заплатил еще больше, если судья Эдвардс не доберется до меня первым.

Я вглядываюсь в сияющее голубое небо, обрамленное металлом стенок пикапа Джесмин. Вот теперь все четверо членов Соусной Команды лежат в ящиках. Только я – единственный, кто не пребывает в полной темноте. И Эли я тоже считаю, хотя его кремировали. Теперь он лежит в урне, а это тоже что-то вроде ящика. Там внутри темно.

Я задаюсь вопросом о том, успели ли они за мгновение до смерти взглянуть в небо, открывшееся им через оторванную крышу машины Марса, как это делаю сейчас я. Меня «заверили», что смерть была мгновенной, словно это могло успокоить.

Мне отчаянно хочется, чтобы пошел дождь. Ливень. Такой сильный, что смог бы очистить меня от беспокойства и тоски, такой яростный, что смыл бы с меня печать смерти и унес ее с собой в потоках речной воды в далекое море.