Текст книги "Сад чудовищ"

Через несколько часов после того, как «Манхэттен» встал в док, а олимпийцы с сопровождающими высадились, молодой американский моряк прошел паспортный контроль и отправился гулять по улицам Гамбурга.

У рядовых матросов свободного времени немного – всего-навсего шесть часов, но молодой человек попал за границу впервые и желал получить максимум удовольствия.

Свежевыбритый розовощекий помощник кока полагал, что в городе отличные музеи, а может, и приличные церкви. Он захватил с собой «кодак» и собирался попросить местных снять его на фоне достопримечательностей для папы с мамой. Фразу «Bitte, das Foto?»[13]13
  Пожалуйста, сможете меня сфотографировать? (нем.)


[Закрыть] он отрепетировал. В экзотическом порту наверняка найдутся пивные, таверны и кто знает какие еще развлечения.

Однако, прежде чем сблизиться с иностранной культурой, следовало выполнить поручение. Матрос беспокоился, что оно отнимет много драгоценного времени, но, как оказалось, напрасно. Нужного человека он увидел, едва покинув здание таможни.

Моряк подошел к мужчине средних лет в зеленой форме и черно-зеленой фуражке.

– Bitte… – начал он по-немецки.

– Ja, mein Herr?[14]14
  Да, господин? (нем.)


[Закрыть]

Моряк прищурился и, запинаясь, спросил:

– Bitte, du bist ein Polizist…[15]15
  Пожалуйста, ты полицейский? (нем.)


[Закрыть] или как это? Soldat?

Мужчина в форме засмеялся и ответил по-английски:

– Да-да, я полицейский, а раньше был солдатом. Чем я могу вам помочь?

Молодой моряк кивком показал на землю и объявил:

– Вот, на дороге валялось. – Он вручил полицейскому белый конверт. – Это слово означает «важно»? – Моряк показал на написанное: «Bedeutend». – Хотелось убедиться, что письмо не пропадет.

Полицейский посмотрел на конверт и после небольшой паузы проговорил:

– Да-да. «Важно».

Помимо этого слова, на лицевой стороне конверта написали: «Оберштурмфюреру СС Гамбурга». Помощник кока понятия не имел, что это значит, а вот полицейский заметно разволновался.

– Где валялся конверт? – спросил он.

– Вон там, на тротуаре.

– Отлично, благодарю вас. – Не отрывая взгляда от запечатанного конверта, полицейский повернул его другой стороной. – Вы не видели, кто его обронил?

– Нет, конверт просто валялся на тротуаре, и я решил стать добрым самаритянином.

– Да-да, самаритянином.

– Ну, я побежал, – проговорил моряк. – Всего хорошего!

– Danke! – рассеянно поблагодарил полицейский.

Молодой моряк отправился к самым интересным достопримечательностям, на ходу гадая, что в конверте. Почему Аль Хайнслер, носильщик с «Манхэттена», накануне вечером попросил его вручить конверт гамбургскому полицейскому или солдату, после того как корабль встанет в док? На «Манхэттене» считали Хайнслера чудаковатым: свою каюту он держал в образцовой чистоте, одежду – отглаженной, ни с кем не дружил, а о Германии говорил со слезами на глазах.

– Хорошо, а что в конверте? – спросил тогда помощник кока.

– Один из пассажиров «Манхэттена» не вызывает доверия. Хочу сообщить о нем немцам. Я пытаюсь посылать радиограммы, но они порой не доходят. Хочу, чтобы власти получили мое послание.

– Что за подозрительный пассажир? Погоди! Знаю, толстяк в клетчатом костюме, разливавший напитки за капитанским столиком.

– Нет, другой.

– Почему не хочешь отдать письмо корабельной службе безопасности?

– Это касается только немцев.

– Ясно. А сам что не доставишь письмо?

Хайнслер сложил пухлые ладони, как для молитвы, – зрелище получилось премерзкое! – и покачал головой:

– Я даже не представляю, сколько дел у меня будет! А тебя, я слышал, на берег отпускают. Это послание очень важно для немцев.

– Ну ладно, хорошо.

– Еще один момент, – тихо добавил Хайнслер. – Лучше сказать, что письмо ты нашел. Иначе тебя могут забрать в участок и начать допрашивать. На это часы уйдут – ты потратишь всю свою увольнительную.

Такая сложность немного напугала молодого моряка. Хайнслер почувствовал это и быстро сориентировался:

– Вот тебе двадцатка.

«Святые небеса!» – подумал молодой моряк, а вслух сказал:

– Считай, ты только что оплатил нарочного.

Сейчас молодой помощник кока спешил обратно к причальной линии и рассеянно думал о том, куда подевался Хайнслер. Со вчерашнего вечера его не видно. Впрочем, мысли о носильщике испарились, едва на глаза попался великолепный вариант для знакомства с немецкой культурой. Клуб «Игривая киса» – манящее название очень кстати написали по-английски. Увы, клуб, как и все подобные заведения в порту, давно закрылся.

«Эх, и впрямь придется рассматривать церкви и музеи!» – с досадой подумал моряк.

Глава 4

Он проснулся от шороха рябчика, выпорхнувшего из куста крыжовника, что рос за окном спальни в почти загородном Шарлоттенбурге. Он проснулся от аромата магнолии.

Он проснулся от пресловутого берлинского ветра, который, по словам юношей и старых домохозяек, несет щелочную пыль, разжигающую плотские желания.

Волшебный воздух тому виной или возраст, но Рейнхард Эрнст невольно подумал о красавице-жене, брюнетке Гертруде, с которой жил уже двадцать восемь лет. Он повернулся к ней лицом, уставился на пустое углубление в перине и невольно улыбнулся. После шестнадцатичасового рабочего дня он падал с ног, но Гертруда вставала рано: так привыкла. Последнее время в постели они почти не разговаривали.

Из кухни на первом этаже донесся звон посуды. Часы показывали семь утра. Значит, сон длился чуть больше четырех часов.

Эрнст потянулся, высоко поднял раненую руку и помассировал ее, щупая треугольный металлический осколок у плеча. Как ни странно, шрапнель действовала успокаивающе. Он считал, что нужно жить в мире с прошлым, и ценил каждый символ, даже тот, что едва не лишил его руки и жизни.

Пятидесятишестилетний полковник вылез из постели и снял ночную сорочку. Фрида наверняка уже пришла, поэтому, натянув бежевые брюки галифе и отказавшись от рубашки, он перебрался в соседнюю комнату – в кабинет. Короткая стрижка, круглый череп, седина, складки вокруг рта, аккуратный нос с горбинкой, близко посаженные глаза, хищные и умные, – за эти черты на войне его звали Цезарем.

Летом Эрнст часто делал гимнастику с внуком Руди – они катали набивной мяч, поднимали булавы, выполняли упражнения на пресс и бег на месте. Но по средам и пятницам мальчик посещал летнюю школу, где занятия начинались рано, и деду, к его сожалению, приходилось заниматься одному.

Пятнадцатиминутную зарядку Эрнст начал с отжиманий и приседаний, но минут через семь его позвали:

– Дедушка!

Запыхавшийся полковник остановился и выглянул в коридор:

– Доброе утро, Руди!

– Смотри, что я нарисовал.

Семилетний мальчик, одетый в форму, поднял картинку. Без очков Эрнст не мог разобрать, что на ней, но Руди выручил:

– Это орел.

– Да, конечно, я вижу.

– Он летит сквозь грозу.

– Какого храброго орла ты нарисовал!

– Ты будешь завтракать?

– Да. Скажи бабушке, что я спущусь через десять минут. Ты уже съел яйцо?

– Да, – ответил мальчик.

– Отлично. Яйца тебе полезны.

– Завтра я нарисую ястреба! – пообещал худенький белокурый мальчик и побежал вниз по лестнице.

Эрнст вернулся к упражнениям, размышляя о десятках проблем, которыми следовало заняться сегодня. После зарядки он ополоснулся холодной водой. Пока вытирался, зазвонил телефон. В ту пору, какие бы важные вопросы ни решали в правительстве национал-социалисты, звонки в такую рань вызывали беспокойство.

– Рейни! – позвала Гертруда. – Тебя к телефону!

Эрнст натянул рубашку, решив не возиться с носками и обувью, спустился на первый этаж и взял у жены трубку.

– Алло? Эрнст слушает.

– Полковник!

Эрнст узнал голос одной из секретарш Гитлера.

– Фрейлейн Лауэр, доброе утро!

– И вам доброе утро! Меня просили передать, что фюрер срочно вызывает вас в рейхсканцелярию. Если у вас другие планы, их просят изменить.

– Пожалуйста, скажите канцлеру Гитлеру, что я уже выезжаю. Он у себя в кабинете?

– Да.

– Кто еще будет присутствовать?

Секретарша замялась, но ответила:

– Это все, что мне известно, полковник. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!

Эрнст отсоединился и уставился на телефон, не убирая руки с трубки.

– Дедушка, ты ботинки не надел!

Руди, до сих пор со своим рисунком, подошел сзади, посмотрел на босые дедовы ноги и засмеялся.

– Да, Руди. Мне нужно обуться. – Эрнст впился взглядом в телефон.

– Что такое, дедушка? Что случилось?

– Ничего, Руди.

– Мама говорит, у тебя завтрак остынет.

– Руди, а ты съел яйцо целиком?

– Да, дедушка.

– Молодец! Передай маме и бабушке, что я спущусь через минуту. Но пусть начинают без меня.

Эрнст поднялся по лестнице, чтобы побриться, чувствуя, что исчезли и желание, которое вызывала красавица-жена, и аппетит.

Сорок минут спустя Эрнст уже шагал по коридорам рейхсканцелярии в центре Берлина на пересечении Вильгельмштрассе и Фоссштрассе, старательно обходя рабочих-строителей. Здание канцелярии было старым – отдельные его части возвели аж в восемнадцатом веке – и служило резиденцией немецких канцлеров, начиная с Бисмарка. Гитлер гневался из-за ветхости здания и, раз новую канцелярию никак не могли достроить, постоянно устраивал реставрацию.

Сейчас Эрнста не интересовали ни сооружение, ни архитектура. Мысли занимало одно: «Как меня накажут за ошибку? Насколько она серьезна?»

Он поднял руку, для проформы салютуя охраннику, который воодушевленно поприветствовал уполномоченного по внутренней безопасности. Носить такое звание тяжелее, чем истертый мокрый пиджак. Эрнст поспешил дальше, за внешней невозмутимостью пряча тревогу о совершенном преступлении.

В чем именно оно заключается?

Не всем поделился с фюрером – вот его вина.

Возможно, в других странах такое считают мелочью, а в Германии – преступлением, караемым смертной казнью. Но ведь всем не поделишься. Если подробно рассказать Гитлеру о своем замысле, он может прицепиться к какой-нибудь мелочи, тогда одно его слово – и пиши пропало. Не поможет и то, что думал ты не о личной выгоде, а исключительно о благе родины.

Но если умолчать… Ах, может получиться еще хуже. Параноик-фюрер решит, что за молчанием кроется злой умысел. Тогда всевидящее око внутрипартийной службы безопасности воззрится на тебя и твоих близких. Порой его взор смертоносен. Таинственный неотложный вызов на незапланированную встречу убеждал Рейнхарда Эрнста, что именно так получилось сегодня. Третий рейх воплощал порядок, систему и организованность, малейшее отклонение тревожило.

Эх, надо было немного рассказать фюреру о Вальдхаймском исследовании еще в марте прошлого года, когда замысел только зародился. Но тогда фюрер, министр обороны фон Бломберг и сам Эрнст занимались возвращением Рейнланда, да так плотно, что исследование потеряло важность: на кону стояла часть родины, украденная союзниками в Версале. К тому же, строго говоря, оно основывалось на научной работе, которую Гитлер счел бы подозрительной, если не провокационной. Эрнсту просто не хотелось поднимать этот вопрос.

Сейчас он поплатится за свою оплошность.

Полковник подошел к секретарше Гитлера, и его проводили к фюреру.

Эрнст пересек порог большой приемной и увидел Адольфа Гитлера, фюрера, канцлера и президента Третьего рейха, главнокомандующего вооруженными силами. В очередной раз Эрнст подумал: «Если харизма, энергия и осторожность – основные компоненты власти, то власти у Гитлера больше всех в мире».

Коричневая форма, на ногах начищенные сапоги – Гитлер склонился над столом и просматривал бумаги.

– Мой фюрер! – проговорил Эрнст, уважительно кивнул и щелкнул каблуками, как повелось во времена Второго рейха, закончившиеся восемнадцать лет назад с капитуляцией Германии и бегством кайзера Вильгельма в Голландию. Приветствия «Хайль Гитлер!» и «Зиг хайль!» требовались от рядовых граждан, а вот каблуками в высших эшелонах власти щелкали только никчемные подхалимы.

– Полковник! – Гитлер глянул на Эрнста.

Голубые глаза из-под набрякших век смотрели так, словно Гитлер думал о десятке вещей сразу. Настроение фюрера, как всегда, не угадаешь. Он нашел нужный документ и, направляясь в большой, но скромно обставленный кабинет, позвал:

– Прошу, присоединяйся к нам.

Эрнст повиновался. Ни один мускул не дрогнул на его каменном, как у настоящих солдат, лице, а сердце упало, когда он увидел присутствующих.

Дородный, потный Герман Геринг устроился на диване, скрипевшем под его весом. Якобы мучаясь от постоянной боли, круглолицый толстяк ежесекундно ерзал, усаживаясь поудобнее, – смотреть было неловко. В кабинете висел резкий запах его одеколона. Министр авиации кивнул Эрнсту, и тот ответил тем же.

В изящном кресле, скрестив ноги, как женщина, потягивал кофе косолапый скелет Пауль Йозеф Геббельс, рейхсминистр пропаганды. Эрнст не сомневался в его компетенции. Первые жизненно важные успехи партии в Берлине и Пруссии – заслуга Геббельса. Но Эрнст презирал этого человека, который с обожанием смотрел на фюрера, самодовольно потчевал его изобличающими сплетнями о влиятельных евреях и социалистах, а через минуту – именами немецких актеров и актрис из киностудии УФА. Эрнст поздоровался с ним и сел, вспоминая свежую шутку, передаваемую из уст в уста: «Опишите идеального арийца. Ну, он блондин, как Гитлер, строен, как Геринг, и высок, как Геббельс».

Гитлер протянул документ одутловатому Герингу. Тот прочитал его, кивнул и без лишних слов спрятал в дорогую кожаную папку. Фюрер сел и налил себе шоколада. Он поднял брови и повернулся к Геббельсу, веля продолжать начатый ранее разговор, и Эрнст понял: отвечать за участие в Вальдхаймском исследовании придется не сегодня.

– Как я говорил, мой фюрер, многим гостям Олимпиады понадобятся развлечения.

– У нас есть кафе и театры, есть музеи, парки, кинотеатры. Гости могут посмотреть наши фильмы Бабельсбергской киностудии, увидеть Джин Харлоу или Грету Гарбо. Или Чарльза Лоутона и Микки-Мауса.

Судя по раздраженному голосу, Гитлер отлично понимал, о каких развлечениях толкует Геббельс. Последовали мучительно долгие и жаркие споры о том, стоит ли выпускать на улицы легальных проституток – лицензированных «подконтрольных девушек». Гитлер пробовал возражать, но Геббельс заранее все продумал и спорил убедительно. В итоге Гитлер уступил с условием, что в столичном регионе будет не более семи тысяч девушек. Аналогично решили временно смягчить наказание по статье 175, карающей гомосексуалистов. Слухами обросли и предпочтения самого фюрера: ему приписывали и инцест, и мужеложство, и скотоложство, и копрофилию. Эрнст, впрочем, считал, что Гитлер совершенно безразличен к сексу – ему желанна лишь немецкая нация.

– Напоследок требования к внешнему виду, – продолжал Геббельс вкрадчиво. – Полагаю, можно позволить женщинам немного укоротить длину юбок.

Пока глава Третьего рейха и его адъютант спорили, на сколько юбочных сантиметров приблизить соотечественниц к миру моды, Эрнста снедала тревога. Ну почему пару месяцев назад он ни слова не сказал о Вальдхаймском исследовании? Почему не послал фюреру письмо, в котором упомянул бы о нем вскользь? В таких вопросах необходимо проявлять осторожность.

Споры продолжались. Наконец фюрер решительно объявил:

– Юбки разрешим укоротить на пять сантиметров, и все. Макияж запретим.

– Так точно, мой фюрер!

Немного помолчав, Гитлер уставился в угол кабинета, что случалось нередко, потом пронзил взглядом Эрнста:

– Полковник!

– Да, мой фюрер?

Гитлер поднялся, взял со стола листок и медленно вернулся к остальным. Геринг и Геббельс не сводили взгляда с Эрнста. Оба считали, что полковник имеет особое влияние на фюрера, но опасались, что благосклонность временная или, не дай бог, обманчивая и в любой момент можно оказаться в шкуре Эрнста, то есть в роли барсука на травлю, да и где взять спокойную невозмутимость полковника?

Фюрер вытер усы:

– Дело важное.

Эрнст выдержал взгляд Гитлера и спокойно ответил:

– Конечно, мой фюрер. Я очень постараюсь помочь.

– Оно касается нашей авиации.

Эрнст посмотрел на Геринга: на румяном лице играла фальшивая улыбка. В войну тот проявил себя отважным асом, хотя сам барон фон Рихтгофен уволил его из эскадры за неоднократные обстрелы гражданского населения, а ныне Геринг стал рейхсминистром авиации и главнокомандующим военно-воздушными силами. Последнюю должность, среди десятка прочих, он занимал с особым удовольствием. О военно-воздушных силах Эрнст и Геринг чаще всего разговаривали и яростнее всего спорили.

Гитлер протянул листок Эрнсту:

– Ты читаешь по-английски?

– Немного.

– Это письмо от самого Чарльза Линдберга, – гордо сообщил Гитлер. – Он посетит Олимпиаду в качестве почетного гостя.

Неужели? Вот так новость! Геббельс и Геринг дружно улыбнулись и в знак одобрения застучали ладонями по столу. Эрнст взял письмо правой рукой, тыльную сторону которой, как и плечо, оцарапала шрапнель.

Линдберг… Эрнст внимательно следил за его трансатлантическим перелетом, но куда больше волновался из-за сообщений о гибели сына летчика. Эрнст знал, сколь ужасно терять ребенка. Взрыв порохового погреба на корабле, унесший жизнь Марка, стал душераздирающей трагедией, но сын Эрнста хоть успел покомандовать военным кораблем и увидеть Руди, своего сына. А вот гибель несовершеннолетнего от рук преступников – это просто чудовищно.

Эрнст быстро прочитал письмо и разобрал несколько искренних фраз, выражавших желание увидеть последние достижения немецкой авиации.

– Поэтому я и вызвал тебя, полковник, – продолжал фюрер. – Некоторые считают стратегически выгодным показать миру растущую мощь нашей авиации. Я и сам так думаю. Что скажешь о небольшом авиашоу в честь герра Линдберга, где мы продемонстрируем наш новый моноплан?

Полковник облегченно вздохнул: его вызвали не ради Вальдхаймского исследования. Но легче стало лишь на минуту, потом тревога снова расправила крылья. Эрнст еще раз обдумал вопрос и ожидаемый от него ответ. «Некоторых» в данном случае, очевидно, воплощал Герман Геринг.

– Моноплан, мой фюрер, да…

«Мессершмитт Ме-109», бесподобный истребитель-бомбардировщик, развивал скорость триста миль в час. Существовали в мире и другие истребители-монопланы, но «Ме-109» был быстрее всех да еще цельнометаллическим. Последнего долго добивался Эрнст, ведь это упрощало и массовое производство, и войсковой ремонт, и эксплуатацию. Для разрушительных бомбардировок, которыми Эрнст планировал предварять наземные наступательные операции Третьего рейха, потребуется большое число самолетов.

Полковник склонил голову набок, словно размышляя, хотя решение принял, едва услышав вопрос.

– Мой фюрер, я возражаю.

– Почему? – Гитлер сверкнул глазами, что предвещало вспышку гнева или, скорее, бесконечное разглагольствование о военной истории или политике. – Разве нам не позволено обороняться? Разве стыдно показать миру, что мы отвергаем ничтожную роль, которую пытаются отвести нам союзники?

«Аккуратнее, – велел себе Эрнст. – Действуй как хирург, удаляющий опухоль».

– Я думаю не о том предательском договоре! – ответил он голосом, полным презрения к Версальскому договору. – Я думаю о том, разумно ли показывать этот самолет иностранцам. Сведущие в авиации сразу поймут: эта модель уникальна, и заключат, что она запущена в массовое производство. Линдберг наверняка разберется. Если не ошибаюсь, «Дух Сент-Луиса» испытывали при его участии.

Пряча глаза от Эрнста, Геринг предсказуемо возразил:

– Пора показать врагу нашу мощь.

– Как вариант, на Олимпиаде можно показать опытный образец сто девятой модели, – медленно проговорил Эрнст. – Образцы преимущественно ручной сборки, без бортового вооружения, оснащенные двигателями «роллс-ройс». Так мы продемонстрируем гостям технологический прогресс нации, но введем их в заблуждение двигателями наших бывших врагов. Гости решат, что мы думать не думаем о наступлении.

– Рейнхард, в твоих словах что-то есть, – признал Гитлер. – Авиашоу устраивать не будем, покажем опытные образцы. Отлично, все решено. Полковник, спасибо, что приехал.

– Мой фюрер! – Эрнст поднялся, вне себя от облегчения.

Уже у двери он услышал голос Геринга:

– Чуть не забыл… Рейнхард, кажется, твои документы ошибочно направили ко мне.

Эрнст обернулся: круглое лицо рейхсминистра авиации расплылось в улыбке, но в глазах бурлил гнев. Геринг желал отомстить Эрнсту, победившему его в споре об истребителях.

– О чем же они? – Геринг прищурился. – Кажется, о Вальдхаймском исследовании. Да, точно.

«Боже всемогущий…»

Гитлер не слушал. Он развернул архитектурный чертеж и изучал его.

– Ошибочно направили? – переспросил Эрнст, понимая, что на деле документы стащили шпионы Геринга. – Спасибо, герр министр, сейчас же попрошу кого-нибудь их забрать, – беззаботно проговорил он. – Хорошего дня…

Разумеется, отвлекающий маневр не сработал.

– Тебе повезло, что документы попали ко мне, – продолжил Геринг. – Представь, что подумали бы люди, увидев еврейскую писанину, в которой упомянуто твое имя.

– В чем дело? – насторожился Гитлер.

Геринг, как всегда обливавшийся потом, вытер лицо и ответил:

– Дело в Вальдхаймском исследовании, заказанном полковником Эрнстом.

Гитлер покачал головой, но Геринг не унимался:

– Я думал, мой фюрер в курсе.

– Расскажите мне! – потребовал Гитлер.

– Я ничего не знаю, – ответил Геринг. – Я лишь получил – ошибочно, как уже объяснил, – несколько докладов, написанных еврейскими врачами-психиатрами. Один от того австрийца, Фрейда. Второй – от какого-то Вайсса. Других имен не припомню. Доктора-психоаналитики, – добавил Геринг, скривившись.

В иерархии ненависти на первом месте у Гитлера стояли евреи, на втором – коммунисты, на третьем – интеллектуалы. К психоаналитикам он относился с особым пренебрежением, ибо они отвергали расизм, основу национал-социалистической философии, проповедующий, что поведение человека определено расовой принадлежностью.

– Это правда, Рейнхард?

– В рамках занимаемой должности я читаю много литературы об агрессии и конфликтах, – невозмутимо ответил Эрнст. – В тех документах как раз об этом.

– Ты никогда со мной этим не делился, – заметил Гитлер и, инстинктивно чувствуя малейший намек на заговор, спросил: – Министр обороны фон Бломберг в курсе твоих дел?

– Нет. Докладывать пока не о чем. Как ясно из названия, это лишь исследование, проводимое совместно с Вальдхаймским военным училищем. Я хочу собрать информацию, и только. Возможно, ничего и не получится. – Стыдясь, что опускается до подобного, Эрнст добавил, надеясь, что глаза блестят угоднически, как у Геббельса: – Но возможно, результаты покажут нам, как сделать армию сильнее и эффективнее для достижения великих целей, которые вы наметили для нашей родины.

Возымело ли раболепство эффект, Эрнст не понял. Гитлер поднялся и зашагал по кабинету. Вот он подошел к подробной модели Олимпийского стадиона и долго на нее смотрел. Полковнику казалось, стук сердца отдается у него в зубах.

– Вызовите ко мне архитектора! Немедленно! – закричал Гитлер, обернувшись.

– Да, мой фюрер, – отозвалась помощница и поспешила в приемную.

Минуту спустя в кабинет вошел не Альберт Шпеер[16]16
  Альберт Шпеер – личный архитектор Гитлера, рейхсминистр вооружений и военной промышленности.


[Закрыть], а Генрих Гиммлер в черной форме. Слабый подбородок, хилое тело и круглые очки в черной оправе позволяли забыть, что это абсолютный правитель СС, гестапо и других подразделений немецкой полиции.

Гиммлер отдал свой фирменный неуклюжий салют и обратил на Гитлера обожающий взгляд серо-голубых глаз. Фюрер ответил своим стандартным приветствием – вяло махнул рукой через плечо.

Рейхсфюрер СС оглядел кабинет и решил, что может поделиться новостями.

Гитлер рассеянно показал на сервиз с кофе и шоколадом, но Гиммлер качнул головой. Обычно он весь был самообладание – заискивающие взгляды на фюрера не в счет, – но сегодня, как заметил Эрнст, нервничал.

– Я по вопросу безопасности, – доложил он. – Утром командующий СС Гамбурга получил письмо, датированное сегодняшним числом. В послании к нему обращаются не по имени, а по должности и говорится, что в следующие несколько дней русский устроит в Берлине диверсию. Якобы крупную диверсию.

– От кого письмо?

– Автор называет себя убежденным нацистом, а имя не раскрывает. Письмо нашли на улице, о его происхождении ничего не известно. – Гиммлер сверкнул ровными белоснежными зубами, поморщился, как ребенок, огорчивший отца, снял очки, протер стекла и снова надел. – Неизвестный отправитель обещал выяснить имя диверсанта и доложить результат. Больше он ничего не прислал. Конверт был обнаружен случайным прохожим, значит отправителя перехватили и не исключено, что убили. Вряд ли мы выясним подробности.

– На каком языке письмо? – спросил Гитлер. – На немецком?

– Да, мой фюрер.

– Диверсия… О какой диверсии речь?

– Мы не знаем.

– Ах, большевики с удовольствием сорвут нам Олимпиаду, – сказал Гитлер, и его лицо перекосилось от злости.

– Думаете, это не злая шутка? – предположил Геринг.

– Может, это и шутка, – ответил Гиммлер, – но через Гамбург сейчас проезжают десятки тысяч иностранцев. Вдруг кто-то услышал о заговоре, но вмешиваться не захотел, вот и написал анонимку? В Берлине я велю каждому удвоить бдительность, свяжусь с военным командованием, с другими министрами. Службам охраны правопорядка я уже приказал вплотную заняться этим сообщением.

– Сделайте все, что нужно. Абсолютно все! Наша Олимпиада пройдет без сучка без задоринки! – кричал Гитлер хриплым от гнева голосом, а через долю секунды необъяснимо успокоился, голубые глаза засияли.

Он долил себе в чашку горячего шоколада и положил на блюдце две сладкие галеты.

– Спасибо, все могут быть свободны. Я должен обсудить вопросы строительства. Где Шпеер? – спросил он стоявшую в дверях помощницу.

– Явится через минуту, мой фюрер!

Вместе с остальными Эрнст направился к выходу, чувствуя, как пульс успокаивается. В высших эшелонах власти, в узком кругу национал-социалистов подобное считалось нормой. Интрига, чреватая катастрофическими последствиями, распалась у порога кабинета. Касательно козней Геринга нужно…

– Полковник! – окликнул Гитлер.

Эрнст замер и обернулся.

Фюрер смотрел на макет стадиона, приглядываясь к недавно построенному железнодорожному вокзалу.

– Вы подготовите подробный отчет об этом своем Вальдхаймском исследовании. Я получу его в понедельник.

– Так точно, мой фюрер!

У двери Геринг протянул руку, предлагая Эрнсту выйти первым:

– Я позабочусь, Рейнхард, чтобы те документы перенаправили тебе. Искренне надеюсь, что вы с Гертрудой посетите мой олимпийский прием.

– Благодарю, герр министр. Мы обязательно придем.

Теплый, сырой вечер пятницы пах свежескошенной травой, свежевспаханной землей, свеженанесенной краской.

Пол Шуман в одиночестве гулял по Олимпийской деревне, в получасе езды на запад от Берлина.

Прибыл он недавно, из Гамбурга добрался не без проблем. Да, день выдался утомительный, хотя поводов бодриться хватало: он попал за границу, на свою историческую родину, готовился исполнить миссию. Шуман предъявил пресс-карту и проследовал в американскую часть деревни, там в десятках домов расселили по пятьдесят-шестьдесят человек. Оставив чемодан и портфель в комнатушке, где планировал прожить несколько дней, он вышел погулять по чистейшей территории. Разглядывал все вокруг и удивлялся – не привык к опрятным спортивным объектам. У него в клубе, например, не красили лет пять и вечно пахло потом, гнилой кожей и пивом, как тщательно ни скреб и ни мыл Бедняга Уильямс. А тут Шуман оказался в самой настоящей деревне – это было небольшое поселение, симпатичное и обособленное. Березовая роща обрамляла бессчетные акры с аккуратными невысокими домами, озером, дорожками для бега и прогулок, тренировочными полями и даже собственным мини-стадионом.

Согласно путеводителю, который положил ему в портфель Эндрю Эйвери, в деревне имелись таможня, склады, пресс-центр, почта, банк, заправка, магазин спортивных товаров, продовольственные магазины, сувенирные киоски и турбюро.

Сейчас спортсмены были на церемонии приветствия, куда Джесси Оуэнс, Ральф Меткалф и молодой боксер, с которым спарринговал Пол, приглашали и его. Однако Шуману, попавшему в среду своего объекта, следовало сидеть тихо, поэтому он извинился и отклонил приглашение, сославшись на утренние интервью, мол, нужно готовиться. Он перекусил в столовой – такого вкусного бифштекса в жизни не пробовал, – выпил кофе, выкурил «Честерфилд» и теперь заканчивал прогулку по деревне.

Пока, с учетом причины, по которой Пол прибыл в Германию, его беспокоило одно: «связные», они же немецкие солдаты, охраняющие общежития каждой команды. Американский жилой комплекс караулил молодой, сурового вида шатен в серой форме, на вид чудовищно неудобной в жару. Пол старался не попадаться ему на глаза. Реджинальд Морган, местный информатор, предупредил Эйвери, что Полу стоит держаться подальше от военных. В общежитие Шуман заходил только через черный ход и любым способом прятался от охранника.

Шагая по чистейшей дорожке, он увидел американского бегуна с молодой женщиной и ребенком: некоторые спортсмены приехали с семьями. Тотчас вспомнил, как на прошлой неделе, перед самым отплытием «Манхэттена», поговорил с братом.

Последние лет десять Пол отдалялся от брата, сестры и их семей: не хотелось нести в их жизнь насилие и опасность, которые отравляли его существование. Сестра жила в Чикаго, куда Пол наведывался редко, а вот Хэнка периодически встречал. Хэнк обосновался на Лонг-Айленде и владел типографией, доставшейся от деда. Он стал крепким семьянином, а о заработке брата знал одно: Пол якшается с крутыми парнями и преступниками.

О личном Пол не говорил тогда в Комнате ни с Быком Гордоном, ни с другими, но на деле принял берлинский заказ, чтобы вычистить досье и заработать денег, которые позволят воссоединиться с семьей, о чем он мечтал годами.

Стакан виски, еще стакан – Пол взял трубку и позвонил брату домой. После десяти минут болтовни о жаре, бейсболистах «Янкиз» и двух племянниках Пол набрался смелости и спросил, не нужен ли Хэнку партнер в «Типографии Шумана».

– Со старыми приятелями я порвал, – заверил Пол и добавил, что готов вложить в дело десять тысяч долларов. – Деньги чистые, стопроцентно чистые.

– Срань господня! – вырвалось у Хэнка, и братья засмеялись, вспомнив любимое ругательство отца. – Есть одна проблема, – серьезно проговорил Хэнк.

Пол почувствовал, что старший брат, памятуя о его темных делишках, готов сказать «нет», но услышал другое:

– Понадобится новая вывеска. На старой не хватит места, чтобы написать «Типография братьев Шуман».

Лед растаял, и они принялись обсуждать план. Пол удивился, что Хэнк чуть ли не до слез растрогался этой попыткой наладить отношения. Семья для Хэнка стояла на первом месте, и он не понимал, почему целых десять лет Пол отдалялся от близких.

Высокой красотке Марион правильная жизнь тоже понравится. В плохую девчонку она только играла, и проницательный Шуман показывал ей неприглядную правду исключительно малыми порциями. Он познакомил ее с Деймоном Раньоном, угощал пивом в своем клубе, водил в бар в Адской кухне, где Оуни Мэдден[17]17
  Оуни Мэдден – один из самых влиятельных гангстеров Нью-Йорка. Вырос в Адской кухне.


[Закрыть] очаровывал дам британским выговором и пистолетами с перламутровой рукоятью. Пол хорошо понимал: подобно многим «бунтаркам из колледжа», Марион устанет от лихой жизни, едва в нее погрузившись. Карьера танцовщицы тоже зачахнет, девушке захочется чего-то понадежнее. Роль супруги совладельца процветающей типографии подойдет идеально.