Текст книги "Запределье"

Джеффри ФОРД
ЗАПРЕДЕЛЬЕ
(Клей-3)

Эта книга – для тех выносливых читателей, которые сопровождали меня на протяжении всех трех частей путешествия и помогали мне не сбиться с дороги. В особенности это касается Дженнифер Брель, которая на данном отрезке пути несла компас и храбро расчищала километры чудовищных зарослей.

Отдельное спасибо:

Пат Дин – за то, что снабжала меня разными интересными книгами по искусству тату.

Биллу Уоткинсу, Кевину Квигли и Майку Гэллахеру – за чтение этого романа по мере его создания и ценные замечания.

Мимс, Нок и Эйр – за драгоценное Время.

Воображение вселенной

Я где-то читал однажды, будто наш мир – разумное существо, нечто вроде гигантской головы, крутящейся в космосе. Океаны – его кровь, земная твердь – плоть, ветер – дыхание, леса – волосы, а все живые твари, что ползают, летают и плавают по белому свету, – суть всевидящие глаза вселенной и выразители ее воли. Если это так, то Запределье, с его бескрайними лесами, простершимися от границ страны на тысячи миль к северу, до самого Морозного полюса, а на восток и запад – в такие дали, что и представить нельзя, Запределье, с его опасностями и чудесами, тайнами и отсутствием логики – не что иное, как фантазия вселенной.

Кому как не мне это знать? Ведь я, Мисрикс, на четверть горделивое чудовище, а большей частью слабый человек, оттуда родом. Не очутись я против воли в мире людей, не попадись в сети человеческого языка и логики, я бы и по сей день оставался демоном и, как и прежде, с непостижимой грацией срывался бы с дерева, чтобы вспороть брюхо какому-нибудь оленю… Но все изменил гений Драктона Белоу. Крылья, когти, рога, шерсть и змеиные зрачки – все это по-прежнему при мне, но теперь я потягиваю чай из фарфоровой чашечки, питаюсь исключительно растительной пищей и рыдаю над страницами с чернильными закорючками, когда они повествуют о гибели любви или поверженном в бою рыцаре.

Много лет назад Белоу произвел надо мной эксперимент в попытке создать себе наследника. Что ж, я был послушным сыном. И даже носил очки, лишь бы соответствовать тому образу высокоинтеллектуального отпрыска, о котором мечтал Белоу. (Теперь, кстати, я уже применяю этот оптический прибор по назначению – от неумеренного пристрастия к чтению глаза стали слабеть.) Но, порожденная эгоизмом, любовь Создателя вскоре иссякла, а мое преображение так и осталось незавершенным. Я словно застрял в узкой середине песочных часов, завис где-то между адом и раем… И вот я единственный житель города, которым некогда правил отец.

Несколько лет назад, после кончины Белоу, я решил вернуться в Запределье, чтобы избавиться от своей человечности. Ночами мне снились сны о привольной жизни в этих дебрях, где нет места совести, где за естественную радость охоты и убийства не нужно платить состраданием и сгибаться под грузом вины. В этих ночных видениях я жил не размышляя. Я не носил очков, но глаза, не замутненные тенями прошлого и будущего, видели все кристально ясно. И вот однажды утром вместе с двумя спутниками, черным псом Вудом и человеком по имени Клэй, я отправился в Запределье. Почти месяц ушел на то, чтобы добраться до границы заповедных лесов. Там, где кончается мир, подвластный людям, мы наткнулись на обгоревшие развалины шахтерского городка. Клэй сказал, что это место когда-то звалось Анамасобией, и признался, что гибель селения и его жителей лежит на его совести. Обследовав руины, нам удалось обнаружить немало ценного. Клэй, например, обзавелся ружьем: оно могло пригодиться и для защиты от неведомых опасностей, и, что гораздо важнее, для охоты.

Наконец настал день, когда мы окунулись в дебри Запределья. Над нашими головами склонялись громадные деревья древнее самой древней истории Государства, под ногами шелестели желто-рыжие осенние листья. Мы с Клэем по-братски подбадривали друг друга и старались не поддаваться разлитому в воздухе ощущению ужаса. Нам обоим пришлось заново учиться охоте: моим оружием были лапы, когти и крылья, Клэй же пользовался ружьем с пепелища Анамасобии. Впрочем, период ученичества в этой школе выживания закончился быстро и жестоко.

На третий день мы устроили привал у ручья – там и напали на нас четверо моих собратьев-демонов. Очков они, разумеется, не носили и явились явно не для философского диспута. Схватка была жестокой, и если бы не отчаянная отвага Вуда, нам пришлось бы туго. Когда все было кончено, я облегченно вздохнул, радуясь, что остался в живых. Мы принялись осматривать трупы поверженных демонов, и тут меня словно ударило. Они ведь так и не признали во мне своего! Для них я был человеком… И еще: было что-то волнующее в запахе их тел. Мы давно покинули место стычки и углубились в лес, но этот дух продолжал преследовать меня, время от времени вырывая из груди непроизвольный звериный рык. С этой минуты я начал меняться.

Дни шли за днями, мои прыжки с ветки на ветку становились все стремительнее, мощнее и цепче. Бывали минуты, когда я с восторгом ловил себя на том, что в голове не шевелится ни единой мысли. Клэй тоже менялся. Его всегдашняя словоохотливость исчезла, а выстрелы стали точнее. Язвительная ирония отошла на второй план, уступив место мрачной решимости выжить. Мы шли сквозь лес практически в полном молчании, обмениваясь лишь взглядами и жестами.

Однажды ночью мне снова снилась охота. Я проснулся, переполненный жаждой крови – крови моего спутника. Я чуял ее сладость, ее пульсацию под тонким слоем кожи. Все вокруг искушало меня: и деревья, и ветер, и луна, сияющая сквозь голые ветви… Клэй крепко спал неподалеку, и я осторожно подкрался к нему, используя все недавно приобретенные охотничьи уловки. Но стоило мне склониться над ним, как черный пес вскочил на ноги и залаял. Молниеносным движением Клэй выхватил из башмака каменный нож, схватил меня за бороду и приставил нож к горлу. Это отрезвило меня, и, ужаснувшись тому, что чуть было не совершил, я разразился слезами.

– Думаю, пришло время расстаться, – с сухим смешком сказал Клэй, опуская оружие.

Я кивнул в ответ и пробормотал, всхлипывая:

– Я должен снова стать частью Запределья…

Клэй дружески потрепал меня по левому рогу.

– Завтра, – сказал он. – А пока ты с нами, потерпи, не ешь меня.

На следующий день мы разошлись в разные стороны. На поляне, окруженной стеною гигантских дубов, я обхватил его лапами и прижал к груди. А он сказал только:

Удачи тебе.

Если нам суждено встретиться снова, тебе придется убить меня, – сказал я.

Он кивнул так легко, словно разговор шел о погоде.

Пес не подбежал на мой зов, а ощетинился и грозно зарычал в ответ. Я счел это добрым знаком: значит, я был уже близок к тому, чтобы стать полноценным демоном. Взмахнув крыльями, я поднялся в воздух и улетел.

Прошли недели. Порой знание человеческого языка совсем покидало меня. Впервые за много лет я снова видел вещи как они есть, без словесных ярлыков. Я часами не слышал той надоедливой болтовни, что обычно зудит где-то на краю нашего сознания. В охоте я был стремителен и жесток. Я упивался вкусом горячей крови и чувствовал, как энергия жертвы перетекает из ее плоти в мою… Однако встреча со стаей демонов показала мне, как жестоко я ошибался.

Их было шестеро. Сгрудившись у подножия шемеля, они обгладывали тушу лесного вепря. Мне, преисполненному демонической силы и отваги, страстно захотелось присоединиться к ним. Подлетая, я еще издали пролаял традиционное приветствие, и готов поклясться, оно прозвучало совершенно аутентично. Несколько демонов, не отрываясь от сочных ребер кабана, залаяли в ответ. Воодушевленный, я подлетел ближе. Но когда до сородичей оставалась каких-то пара футов и сердце мое уже трепетало от восторга, я увидел, что их носы начали беспокойно подергиваться, а морды скривились, будто от тошнотворного смрада. Я застыл в воздухе, а они оторвались от трапезы и начали медленно меня окружать.

Да простит меня читатель, но вспоминать то, что случилось потом, я не хочу и не буду. Достаточно сказать, что я едва остался цел. Мои братья смотрели на меня, как на вонючий кусок дерьма, и это было куда больнее, чем раны от их когтей. От меня за версту несло человеком, и, похоже, это навсегда. Что ж, я твердо усвоил: демоны не прочь полакомиться человеческой плотью, но их тошнит от смрада культуры и разума.

И я бежал из Запределья. Бежал, словно стыдился того, что случилось. Ко всем моим бедам добавилось еще и чувство вины – испытав его однажды, я уже не мог от него избавиться, и оно лишь сильнее толкало меня к очеловечиванию.

Что мне оставалось? Только вернуться обратно, в руины Отличного Города. Здесь я с тех пор и обитаю. Дни мои текут медленно и покойно, в избранном обществе фолиантов из обширной, чудом сохранившейся библиотеки. Одно время по развалинам рыскали волки-оборотни – плоды извращенной науки отца, но с помощью капканов и взрывчатки мне удалось мало-помалу уничтожить их всех.

Иногда в город наведываются люди из Латробии и Вено. Они роются в развалинах, делая вид, что нисколько меня не боятся, но когда я собираюсь с сипами, чтобы оторваться от чтения и немного размять крылья, они поспешно убираются восвояси. Мое существование для них не секрет, ведь время от времени я пролетаю над их домами, чтобы взглянуть, как идут дела. В последние годы я летаю медленно и низко – может, от лени, а может, в надежде, что кто-нибудь наберется храбрости и удачным выстрелом окончит мое жалкое существование.

Особенно неравнодушен я к селению Вено, ведь там раньше жил Клэй. Я даже нашел способ помогать по мере сил тамошним жителям – в память о моем друге. Городок в последнее время сильно разросся, повсюду строятся новые дома, так что я иногда поднимаю на верхние этажи всякие тяжести, которые в одиночку людям не осилить. Но это, разумеется, только ночью, когда никто не видит… Ах да, еще я однажды вечером вытащил из реки тонувшую девочку. До сих пор не могу удержаться от смеха, когда представлю, как она взахлеб рассказывает родителям: «Откуда ни возьмись явилось чудище и спасло меня!» Я наказал ей говорить, что ее спас Клэй.

А теперь перехожу к самому главному. Пару месяцев назад я сидел в кабинете и как раз собирался перевернуть страницу учебника по основам астрономии, когда в голове у меня словно лопнул мыльный пузырь. Мне вдруг ужасно захотелось узнать, что с Клэем. В глубине души я все эти годы надеялся на его возвращение. Он был единственным, кто относился к моей двойственной природе как к уникальному феномену, вместо того чтобы считать меня либо чудовищным человеком, либо недоделанным чудовищем.

Мысли о Клэе стали неотступно преследовать меня. Я все гадал: что сталось с ним там, в глуши Запределья? Прошло столько лет… Он говорил, что хочет отыскать Земной Рай, но я-то знал, что в путь его толкнуло не любопытство исследователя, а больная совесть. Он надеялся найти женщину, которую когда-то смертельно обидел, и попросить прощения. Дело в том, что в юные годы Клэй был человеком слабым: гордыня, жестокость, вредные привычки – все это было ему не чуждо. После он раскаялся, но грехи молодости долго еще не давали ему покоя.

Случилось так, что занимая должность Физиогномиста первого класса в Отличном Городе, развалины которого стали мне домом, Клэй однажды по службе приехал в Анамасобию – шахтерский городок на подступах к дебрям. Там он повстречал девушку по имени Арла Битон и полюбил ее. Она же, чувствуя внутреннее уродство Клэя, не могла ответить ему взаимностью. Тогда у Клэя появилась «гениальная» идея – исправить характер упрямицы с помощью своей науки. Исходя из убеждения, что лицо человека – зеркало его души, он решил изменить личность девушки, а заодно и ее чувства, с помощью скальпеля. Результат оказался чудовищным: Клэй так обезобразил Арлу, что ей пришлось носить вуаль, дабы уберечь окружающих от жуткого зрелища.

Осознав всю мерзость содеянного, Клэй посвятил жизнь искуплению своей вины перед Арлой. После падения Отличного города они поселились по соседству, в деревеньке Вено. Со временем, благодаря рождению дочери, шрамы Арлы чудесным образом исчезли. Клэй подружился и с ее мужем, загадочным выходцем из дебрей, и с ее детьми, но сама она по-прежнему его сторонилась. Когда все семейство Арлы покинуло Вено, чтобы вернуться в Запределье, на родину ее супруга, та оставила Клэю свою вуаль. С той поры клочок зеленой материи не давал ему покоя, заставляя гадать, что это было – напоминание о вине или же знак прощения? От ответа на этот вопрос для Клэя зависело спасение души.

Там, где я постыдно ретировался, Клэй бесстрашно продолжил свой путь. Я должен был выяснить, что с ним стало! Ради этого я совершил еще один пятидневный полет к Запределью. Там, на самом краю леса, я собрал все необходимые сведения. Возможно, если бы для этого потребовалось углубиться в недра, я бросил бы эту затею. Еще одного столкновения с демонами я бы не пережил. Но в этом не было необходимости: все, что мне требовалось – это завладеть частицами Запределья и вернуться обратно.

Теперь у меня было все необходимое: горсть земли, пучок травы и две закупоренные склянки – одна с водой, другая с воздухом. Решив начать с флоры, я откусил верхушки зеленых побегов и медленно разжевал, вычленяя во вкусе крупицы истории Клэя. Ведь в дебрях леса ничто не проходит бесследно. Что бы ни случилось, Запределье тут же узнает об этом и не забудет уже никогда. Обостренное чутье демона и толика терпения – вот и все, что нужно, чтобы потом из разрозненных клочков собрать воедино историю любого живого существа.

Вместе со вкусом травы я ощутил и несколько крупиц нужной мне информации. Я продолжил начатое: растер между пальцами комочки земли, окунул ноздри в воздух Запределья и глотнул воды, что когда-то текла в его ручейках и реках. Медленно, по крохам собирал я информацию. Когда ее набралось достаточно, я несколько дней сидел и курил – то старые безвкусные сигареты, найденные среди развалин, то свежие, украденные в деревнях, – и мысленно сшивал обрывки воедино. Этот метод отнимает много времени и сил, но я ни на миг не умерил своего усердия, как будто от этого зависело мое собственное спасение.

Теперь вся эта история здесь, у меня в голове, и я намерен записать ее для тебя, читатель, кем бы ты ни был. Быть может, ты – солдат, который пришел меня пристрелить и обнаружил эту рукопись во время обыска. А может, путник, наткнувшийся на развалины в поисках собственного рая… Что обретешь ты в моих словах? Силы для продолжения странствия или понимание его тщетности? Возможно, эти страницы, так никем и не найденные, истлеют среди руин, и тогда само Время осмыслит написанное мною.

Хочу предупредить заранее: в этих записках не будет гладкого изложения событий, ибо добытое мною знание представляет собой нечто наподобие дохлого зверя: на черепе местами еще виднеется шкура, и на месте все зубы, но одного глаза не хватает, другой превратился в гнездо для мух, от сердца осталась лишь половина, печенка съедена, а ребра сломаны и валяются вокруг… Силой чистой красоты и именем Запределья я заставлю этот скелет подняться и побежать, но не обессудьте, если мое повествование будет зиять дырами – вратами, сквозь которые закручиваются спирали лет и дышат расстояния.

Возможно, за то время, что прошло со дня моего «исследования», Клэй уже умер, но это не суть важно. Люди и демоны рождаются и умирают. Собственно, все дело в отрезке пути между двумя этими непреложными фактами. Пройдет ли он среди опасностей, чудес и невообразимых глубин, или нам суждено всю жизнь брести в пустоте и одиночестве, без всякого смысла, до самой смерти? Не знаю, что из вышесказанного вернее описывает путь Клэя. Единственное, на что я способен – составить отрывочную летопись событий, такую, какой видится она мне. Ведь я – существо половинчатое, и судить не вправе. Только ты, человек, на это способен.

Зимняя пещера

О, чистая красота, лиловый эликсир, источник наваждений!

Подумать только… А ведь однажды я сам вырвал Клэя из когтей наркотика. Как высокомерно я тогда крушил ампулы, высмеивая его желание провести остаток жизни в коконе иллюзий… Забавно, но то, что в ту пору было для Клэя ядом, теперь стало жизненным соком, который понесет его судьбу от корней, лежащих в моем сознании, через руку, сквозь ладонь, вдоль пальцев – к кончику пера и дальше, к свету девственно-белой страницы.

Вот она вскипает в моих венах, струится по извилинам мозга и наполняет жаром все пять отделов моего сердца. Вот прорастает первый чернильный побег: свиваясь и расплетаясь, он обволакивает пустоту, скручиваясь в спиральный стебель цветка, что растет со скоростью света. Он уже повсюду, вот он гнется под тяжестью белого плода, а вот под завывания ветра времен плод лопается, изрыгая стаи галдящих слепых птиц. Они летят вертикально вверх, полные решимости разбиться о купол неба, и исчезают в тысячах облаков, слившихся в единое целое. Льет живительный дождь, и зеленая лужайка ширится, в мгновение ока превращаясь в непроходимые дебри – столь бескрайние, что сама мысль о том, чтобы их пересечь, кажется кощунством.

Там, среди древних дубов, на поляне, словно вошь в голове великана, чье чело возвышается над горными грядами, можно разглядеть человека. А вон та еле видная черная точка рядом с ним – это пес с оторванным ухом.

Ближе, еще ближе… И вот я уже вижу широкополую черную шляпу, украшенную индюшачьим пером на память о первой удачной охоте. Под шляпой каштановые волосы – длинные, неумело заплетенные и перевязанные сухожилием демона. Густая борода спускается человеку на грудь. Где-то в глубине этой растительности прячутся нос и щеки, на левой – шрам от кончика заостренного хвоста. Он смотрит на север с убийственной решимостью – так, словно уже видит за тысячу миль отсюда цель своего похода.

На полях Латробии мне попадались пугала, одетые куда презентабельнее, чем этот охотник. Видавшая виды коричневая куртка, похожая на шкуру какого-то несчастного пожилого зверя, снята со скелета на развалинах Анамасобии. Фланелевая рубаха с золотыми звездами по синему полю обнаружена в уцелевшей после разгрома таверне Фрода Гибла, в ящике комода. Что еще? Простые рабочие брюки да башмаки, исконно принадлежащие Клэю. (В левом спрятан каменный нож, который, как он уверяет, по точности и изяществу разреза не уступает скальпелю физиогномиста.) Ружье, самая удачная находка, – для него словно спутница жизни: он спит с ним в обнимку, что-то ему нашептывает, холит его и лелеет. А когда приходит время убивать – убивает. Его выстрелы становятся все точнее, глаз – все наметанней, он уже сбивает демона влёт, со ста ярдов безошибочно попадая в жизненный центр между глаз. В его заплечном мешке – порядочный запас коробок с патронами, но ведь и дебри безграничны…

Пес, воплощенное безумие на четырех ногах, может быть спокоен, как утопленник, пока с ветвей не прыгает крылатый враг; и тогда его мирная, почти человеческая улыбка превращается в клацающий зубами автомат для разрывания плоти на куски. Коварная зверюга научилась вцепляться в самые незащищенные части тела моих собратьев – перепонки крыльев, мягкий живот, пах и хвост. Я своими глазами видел, как эта псина напрочь отгрызла детородный орган у напавшего на нее демона, потом проскользнула у него между лап и напоследок в клочки изодрала крылья. Вуд обладает каким-то сверхъестественным чувством уверенности в себе, словно танцовщик, исполняющий свой коронный пируэт. Он читает Клэя, будто книгу, он понимает его с полужеста, с полувзгляда. Стоит ли говорить, что за друга он готов отдать жизнь, однако сдается мне, пес последует за Клэем и после смерти – этакий жилистый, покрытый шрамами ангел-хранитель цвета безлунной ночи, неотвязный, как больная совесть.

Охотник свистнул, углубляясь в осенний лес, и собака потрусила за ним, держась немного позади и слева. Засевшая среди голых ветвей шайка ворон с молчаливым осуждением наблюдала, как какой-то пушистый комочек с птичьим клювом торопливо улепетывал по волнуемому ветром морю рыжих листьев. С юга донесся чей-то предсмертный крик, а эти двое все шагали по ненасытным просторам Запределья, вооружившись вместо компаса выцветшей зеленой вуалью.

Вот содержимое заплечного мешка Клэя (в том виде, в каком оно было продиктовано мне Запредельем): один моток бечевки, четыре свечи, два коробка спичек, восемь коробок патронов (по дюжине в каждой), один нож и одна вилка, нитка с иголкой, мешочек с целебными травами, найденная на пожарище в Анамасобии книга (обложка и первые страницы обуглились дочерна, уничтожив название и имя автора), три пары носков, четыре смены белья и одеяло.

Дни были настоящим кошмаром: демоны появлялись отовсюду и в любой момент – сыпались с деревьев, набрасывались сзади, прыгая по земле на четырех конечностях и яростно хлопая крыльями… Клэй палил по ним из ружья, а когда не успевал выстрелить, хватался за каменный нож и сквозь шерсть, сквозь мышцы и ребра всаживал клинок прямо в сердце. Его одежда пропиталась кровью демонов, он научился чувствовать их по запаху. Их когти распороли его куртку, исчертили шрамами тело и лицо. Вступая в рукопашную схватку, он истошно вопил, словно и сам стал частью этого дикого мира.

Та сила, что подстегивала его интуицию, придавая выстрелам меткость, а удару – непроизвольное изящество, заключалась в страстном желании, в котором он не отдавал себе отчета и которому не знал имени. Именно оно заставляло его переносить все лишения и настойчиво требовало одного – выжить.

Притаившись под плакучей ивой, Клэй целился в белого олененка, пришедшего на водопой. И вдруг – треск веток, жертва удирает наутек, секундное замешательство – и откуда-то сверху на спину охотнику валится демон. Ружье выпало у Клэя из рук, в ноздри ударил тошнотворный запах тела и гнилого дыхания оседлавшего его существа, которое искало теперь, куда бы вонзить клыки. Рассудив, что негоже таскать нахлебника на своем горбу, охотник перебросил зверя через голову. Тот упал на крылья… Клэй тем временем вытащил нож, но удар длинного и тонкого хвоста пришелся прямо по запястью, а укол шипа ослабил хватку. Нож выпал у Клэя из рук и воткнулся в землю. На помощь пришел пес, вцепившийся зубами демону в хвост. Тварь завопила, изогнувшись в агонии, охотник же только этого и ждал. Подхватив оброненное лезвие, он одним взмахом отделил голову демона от тела.

С этого дня он обезглавливал каждого убитого демона, сколько бы времени на это ни потребовалось. При мысли об этом к горлу подступает тошнота, но я видел, как, завладев головой, он обламывал демонам рога и пронзал глазницы острием их же собственного оружия… «Даже эти грязные твари умеют бояться», – говорил он собаке, которая сидела в сторонке, сбитая с толку странным ритуалом.

***

Он узнал, что демоны не охотятся по ночам. Когда падали сумерки, он разжигал костер у ручья, подкладывал в огонь шесть-семь крупных булыжников и ждал, пока они не заалеют, словно угли. А перед сном охотник палкой выуживал их из пламени и закапывал под свое ложе – в неглубокую яму по форме тела. Тепло от раскаленных камней, поднимаясь, грело его на протяжении всей ночи.

Ужин обычно состоял из оленины, по-братски разделенной с Вудом, да плодов, которые удавалось собрать по пути. Впрочем, осень все глубже вгоняла природу в зимнюю спячку, и растительность с каждым днем становилась все скуднее.

Когда в бездонной черноте над головой зажигались звезды, охотник доставал из мешка безымянную книгу. Затем ложился у огня, бок о бок с собакой, и, напрягая зрение, шепотом читал вслух. Смысла в сюжете увесистого тома было мало. Речь в нем шла о природе души, текст изобиловал туманной символикой, а фразы закручивались так туго, что смысл из них улетучивался вовсе, словно жизнь из пронзенного клинком сердца демона.

Тем временем костер угасал, и охотник устраивал себе постель на горячих камнях. Лежа на спине (он твердо верил, что тыл дебрям показывать не стоит), он обозревал вселенную в поисках падучих звезд. Шорох ветвей и вопли летучих мышей, призрачные голоса птиц, похожие на визг женщины, которой подпалили волосы, рев хищников и предсмертные крики их жертв – вот колыбельная, что пело ему Запределье. Ветер овевал его лицо, звезда падала где-то за тысячу миль к северу, быть может в самом Земном Раю, – и вот он уже там, любуется заревом во сне.

Там были деревья столь необъятные в обхвате и необозримые в высоту, что превосходили размерами шпили, когда-то украшавшие небо Отличного Города. Выпирающие из земли корни этих гигантов были так огромны, что Клэй проходил под ними, не нагибаясь. У других деревьев, размером поменьше, кора была светлой и на ощупь напоминала человеческую кожу. Представители еще одной разновидности тянули свои ветви, будто руки, хватали мелких птах и запихивали их в свое деревянное чрево. Трепетали на ветру заросли синих деревьев – тонкие ленты без всякого твердого стержня, невесть каким образом державшиеся вертикально. Хуже всего было, когда сквозь эти дрожащие стебли пробегал ветер – в ушах потом долго звенел заливистый смех.

Лес буквально кишел стадами белых оленей, так что парочку можно было убить даже случайным выстрелом. Мясо этих животных оказалось вкусным и очень сытным, а печень, поджаренная с луком на медленном огне, на вкус не уступала самым изысканным деликатесам, какие доводилось пробовать Клэю.

Гадюки с головами сусликов, благоухающие корицей розовые пантеры, миниатюрные волки с длинными бивнями и чешуей вместо шерсти… Запределье было настоящим заповедником снов разума, что порождают чудовищ.

Клэй давно потерял счет убитым демонам, перевязанным ранам и съеденным оленьим печенкам. От очередного надругательства над телом очередного врага его отвлекла мелькнувшая перед глазами крохотная белая пушинка. Охотник поднял голову и посмотрел вверх, сквозь оголенные ветви. Шел снег.

– Зима, – сказал он Вуду и теперь только почувствовал, как заледенели пальцы и как холоден дующий в спину ветер. Изо рта вырвалось белое облачко пара, и Клэй подивился тому, что, увлекшись убийствами, так долго не замечал признаков окончания осени.

Леденящее дыхание зимы теперь ощущалось вдвойне – словно в отместку за прежнее невнимание. От пронизывающего ветра немели пальцы, и оставалось только надеяться, что не возникнет необходимости стрелять из ружья. Казалось, холод просачивается под кожу и кристаллизуется в суставах. Мозг, позевывая, погрузился в грезы о жарком очаге в домике на краю Вено.

Впрочем, зима принесла и робкую надежду на избавление от демонов. После первого снега прошло уже два дня, и за это время эти твари не показывались ни разу. Клэй начал подозревать, что они впадают в зимнюю спячку.

Сопровождаемый псом, Клэй набрал сухого хвороста и свалил его у входа в пещеру. Порылся, нашаривая спички, в мешке. Затем, прячась от ветра, повернулся к нему спиной, сложил ладони домиком и чиркнул серной головкой о бок коробка. Язычок пламени лизнул хворост – и прожорливость огня оказалась сильней всех происков зимы. Дым потянулся вверх, и охотник спрятал спички в мешок.

Соорудив из толстой ветки что-то вроде факела, он опустил конец в огонь и дождался, пока дерево как следует займется. Потом вытащил из башмака каменный нож и двинулся в глубь пещеры. В тесном мраке грота перспектива наткнуться на спящих демонов казалась не слишком заманчивой и заставляла Клэя вздрагивать и покрываться холодным потом.

Здесь было тепло. Охотник зычно крикнул в пустоту, чтобы по отзвуку оценить высоту свода. Звук расцвел и вскоре вернулся с известием о внушительных размерах. Голос охотника словно осветил нутро горы: как только эхо достигло его ушей, глаза обрели способность видеть в темноте. Совершенно пустой каменный зал с потолком выше человеческого роста. Продвигаясь дальше, шагов через двадцать Клэй заметил, что проход сужается, а свод нависает все ниже. Он обследовал шахту вплоть до того места, где та круто уходила вниз, и убедился, что пещера не занята зверьем. Тогда он вернулся и выглянул наружу. Там, в сером свете зимнего дня, сидел Вуд и, склонив голову набок, разглядывал поглотившую его друга дыру.

Затащив свой мешок внутрь и передвинув костер под своды пещеры, Клэй завернулся в одеяло и растянулся на жестком полу. Пес неохотно последовал за ним, беспокойно поскуливая и обнюхивая каждый дюйм. Чтобы как-то развеять сомнения Вуда, Клэй вытащил из мешка книгу и прочел несколько страниц вслух. Слова лились друг за другом, и вскоре, успокоившись, пес свернулся у ног хозяина.

Падал снег, ветер со свистом носился по лесу и хлестал гору по щекам склонов. Демоны спали, колючий холод не мог проникнуть в убежище в лоне холма. Кости охотника понемногу оттаивали. Теперь, когда не нужно было больше убивать, он не в состоянии был думать ни о чем, кроме уже совершённых убийств. В завываниях ветра ему слышался воинственный клич, с которым он, обнажив оружие, бросался на демонов.

– В кого я превратился? – спросил Клэй собаку, мирно дремавшую у его ног. Потом отложил книгу и отыскал среди пожитков зеленую вуаль. Он сжал ее в кулаке и понял, что из Запределья ему не вернуться.

Чтобы удовлетворить аппетиты костра, каждый день приходилось собирать по четыре-пять охапок хвороста. Порой, вместо того чтобы выдувать дым вон, ветер относил его обратно в пещеру, и тогда, чтобы глотнуть свежего воздуха, наружу приходилось выбегать Клэю с Вудом. Но, несмотря на все это, они заботились об очаге, как о любимом чаде. Если огонь гас, это становилось настоящей трагедией, ведь с каждым разом запас спичек неумолимо сокращался.

Одеяло и прочие пожитки перекочевали вглубь пещеры – туда, где она сужалась и обрывалась в неведомое. Из подземных глубин поднимался теплый воздух, так что Клэй иногда даже стягивал там рубаху и оставался в одних штанах. Тем временем снаружи было холодно зверски. Солнцу едва хватало сил, чтобы прорваться сквозь мороз и ветер только к полудню. Дни стали коротки, зато ночи, казалось, длились неделями.

Запас патронов стремительно иссякал, поэтому Клэй отыскал в лесу длинную толстую ветку и вырезал из нее лук. Концы он стянул оленьим сухожилием. Бесконечными и не богатыми на события ночами, при свете драгоценной свечи он упражнялся в искусстве выстругивания стрел. Чтобы уравновесить тяжелый костяной наконечник, к противоположному концу пришлось привязывать перья. Лук получился длинным и крепким, и по прошествии недели Клэй уже научился с ним обращаться. Правда, в отличие от ружья это оружие не способно было убивать наповал.

Вслед за сменой вооружения последовало и изменение рациона: вместо оленины – мясо кроликов, белок и какого-то медлительного, бесформенного пушистого шарика с длинным хоботком и грустными человеческими глазами. Клэй назвал этого неповоротливого зверька гиблом – в честь трактирщика из Анамасобии с плохим зрением. Мясо его было пресным и жирноватым, зато из шкурок получились отличные перчатки и теплые гетры.