Текст книги "Безнадежный пациент"

Глава 5

Понимая, что участвую в сомнительном мероприятии, я нехотя следую примеру Монти. «Боше» оказывается довольно сносным, с привкусом жженого сахара. И тут же на рецепторы обрушивается безошибочно узнаваемый алкоголь – он обжигает язык, а затем пламенем растекается по горлу. Почувствовав в напитке градус, я невольно смотрю на Монти: он с улыбкой ставит свой стакан на полку.

– Похоже, тебе неловко, – подмечает Монти, которого явно веселит мое замешательство. – В те годы, когда я совсем уходил в штопор, отец забирал у меня все бутылки. Но я упорно находил способы достать алкоголь. Заказывал онлайн на адрес соседней квартиры, просил друзей принести мне его тайком. Если я оказывался поблизости от винного магазина, то ни о чем другом думать уже не мог. Прикидывал, далеко ли он и как туда попасть. Я был не в силах сопротивляться.

Монти наклоняет стакан и медленно вращает по кругу, глядя, как внутри плещется напиток.

– Я до сих пор ежедневно сдаю дыхательный тест на алкоголь для отца. Это самое малое, что я могу для него сделать. – Он замолкает и внимательно смотрит на меня, желая убедиться, что я полностью осознаю услышанное. – Артур, у меня в саду чертова пивоварня, а за семь месяцев я ни разу не выходил за 0,1 промилле алкоголя в крови![9]9
  Согласно нормам, принятым в Великобритании, допустимый уровень содержания алкоголя в крови для водителей является 0,8 промилле.


[Закрыть] В большинстве дней результат вообще ноль!

Я всматриваюсь в лицо Монти, не уверенный, стоит ли воспринимать его слова всерьез.

– Но… как?!

– За этим ты сюда и приехал, верно? – улыбается он.

Ничего не понимаю. Из маминого рассказа я сделал вывод, что доктор Коделл помогла Монти завязать с выпивкой. Причем, судя по его собственным словам, все гораздо сложнее: доктор не только полностью избавила его от алкогольной зависимости, но и сделала так, чтобы Монти мог пить от случая к случаю, как самый обычный человек. Насколько мне известно, подобные трансформации пока за гранью возможного, однако сложно отрицать то, что я вижу собственными глазами.

– Давай-ка возьмем их и поднимемся во дворик. – Монти жестом указывает на стаканы. – Там и поговорим как следует. А то медовуха света не любит.

Через несколько минут, откинувшись на спинку черного плетеного кресла, он смотрит на безмятежный пейзаж за пределами сада. Его стакан с медовухой, почти не тронутый, стоит между нами, на столике из кованого железа. Я делаю глоток чуть приторного «Боше» и обдумываю, какие вопросы задать.

– Итак… – начинаю я, поставив стакан на столик, – это доктор Элизабет Коделл? Говоришь, она излечила твой алкоголизм?

– Именно.

– А что за лечение? Фармацевтика? Гипнотерапия?

– Метод не имеет аналогов! Для меня были физические упражнения, много когнитивно-поведенческой терапии[10]10
  Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) – подход, основанный на постулате, что мысли и убеждения оказывают влияние на эмоциональное состояние человека через его интерпретацию тех или иных жизненных обстоятельств. КПТ учит выявлять ложные убеждения и формирует более объективную картину мира, в результате чего поведение человека меняется.


[Закрыть], лекарства. – Монти сопровождает описание богатого лечебного арсенала взмахами рук. – Она изучает проблему и создает курс лечения индивидуально для тебя.

– Ты сказал бы, что ей удается достичь результатов, каких не в силах добиться другие психотерапевты?

Пропустив вопрос мимо ушей, Монти Хан пристально смотрит на меня, склонив голову набок.

– Мы ведь не особо дружили в школе, верно? – спрашивает он.

– У меня почти не было друзей… я рос замкнутым. Мы вместе ходили на английскую литературу. Вот, пожалуй, и все.

– Помню! Ты все время пялился в книжку! – со смехом вспоминает Монти. – Но если честно, у нас тобой было много общего. В нашей школе училось много отпрысков из богатых семей: дети музыкантов, королевская родня. Неприкасаемая элита. Мы – наследники династий, и мы обязаны их продолжить.

– Это наименьшее, что мы можем сделать для родителей.

– Прекрасный ответ. Именно поэтому тебе достался роскошный кабинет с панорамным видом, – размышляет Монти. – А я все это ненавидел. Протестовал. Теперь я понимаю, что у папы тоже своего рода зависимость, только она социально одобряема. Поначалу я загорелся, но потом стал избегать любой деятельности как чумы. Учеба, работа… я видел в них смысл, пока не осознал, что тупо исполняю программу, задуманную для меня отцом. И что мне оставалось? Развлечения, эскапизм, алкоголь, таблетки. Когда я понял, что происходит, было уже поздно. Я ушел в мир собственных фантазий. Меня везли как пассажира, за рулем же сидел кто-то другой, а то и вовсе никого не было. Странная штука, да, Арти? Сражаешься с собственным разумом, черт возьми, и проигрываешь!

Монти с горестным недоумением вспоминает некогда царившую в его жизни неразбериху. Мгновение спустя лицо моего собеседника медленно расплывается в улыбке. Глотнув медовухи, он заговаривает не торопясь, тщательно подбирая слова.

– Доктор Коделл. Она вернула мне контроль над разумом. Коделл проникает прямо в серое вещество, находит там тебя, где бы ты ни был, и… вручает утерянные бразды правления. Помогает вернуться на твое по праву место, в центр, на вершину, а все грязное дерьмо остается внизу.

Чувствуется, что он до сих пор не может поверить в произошедшее. Каждый раз, когда Монти произносит имя доктора Коделл, в его голосе слышится неподдельное благоговение. Кажется, Монти даже скучает по временам, когда проходил курс в Институте Коделл – так он лелеет эти воспоминания. Вынужден признать, при всем уважении к доктору Данн, сессии с ней никогда не оказывали на меня столь мощного эффекта.

– Думаешь, она сумеет мне помочь?

– Арти, она мне не просто помогла. Я серьезно, дружище. – Взмахом руки Монти отметает мою формулировку и оглядывается вокруг в поисках подходящей аналогии. – Разве пожарные только лишь «помогают», когда выносят тебя из горящего дома? Нет. Доктор Коделл меня спасла… Вытащила меня, орущего и брыкающегося, из моего собственного, охваченного огнем разума. И да, она проделает то же самое для тебя. Говоря без обиняков, Коделл – это буквально да Винчи! Универсальный гений психиатрии! Она на десятилетия опередила свое время. Коделл под силу помочь любому.

– Что ж… впечатляющий отзыв.

– Вижу, ты еще в сомнениях, – понимающе улыбается Монти.

Я старательно обдумываю следующий вопрос.

– А ты не испытывал чувство вины? Столько денег потрачено, чтобы ты снова обрел счастье. Тебе никогда не казалось… будто на спасательный плот берут только тебя, а остальных нет?

Судя по озадаченному виду Монти, он над этим вовсе не задумывался. Однако вскоре его осеняет.

– Арти, доктор Коделл обратила мое внимание на один очень важный момент: мы живем только раз. Понимаешь? Второго шанса не будет. Никаких «потом». Точка. Конечно, я тоже колебался, стоит ли к ней ехать, ведь, черт возьми, уже не помню, сколько раз ложился на реабилитацию. Иногда на несколько месяцев, иногда на день. Я не понимал, зачем проходить через все это заново. В конце концов я задал себе один вопрос, на который тебе тоже сейчас следует ответить…

Монти опустошает стакан и, звякнув им о столик, с неподдельной искренностью смотрит мне глаза.

– Честно. Только честно. Если ты будешь чувствовать себя точно так же, как сегодня, до конца жизни, как думаешь, долго ли она продлится?

Глава 6

– Скажу откровенно, Артур, я бы не советовала.

Я едва успел вернуться в Лондон к шести вечера на сессию к доктору Данн. Телефон полностью разрядился, времени ловить такси уже не оставалось, и я нырнул в метро, где в час пик было не протолкнуться. Пересадка на линию «Пикадилли», быстрым шагом от «Уголка ораторов» в Гайд-парке, и вот я, задыхаясь, у двери доктора Данн.

Слова Монти не стали для меня божественным откровением. Они не звучали в моей голове подобно абсолютной истине, которая бы четко указала, что делать. И все же, когда такси тронулось в обратный путь, а в зеркале заднего вида показался Монти, с улыбкой машущий мне вслед, я понял, что увожу его слова с собой. Пока я трясся в поезде, а вокруг потихоньку вырастал Лондон, где-то на задворках сознания вопрос, заданный Монти, тихо делал свое дело: аккуратно поворачивал маховики и нажимал на рычаги, добиваясь своего.

– Доктор Коделл, несомненно, большой специалист, – решаюсь возразить я.

Я сижу на пестром диване в кабинете доктора Данн, рассеянно сжимая лежащую на коленях подушку в лоскутной наволочке.

– Слышал, что она одна из самых юных выпускниц эм-м… Каролинского мединститута.

– Я знаю, кто она, – сухо отвечает доктор Данн.

– И?

Мой психолог смотрит в окно, явно размышляя, как ответить на щекотливый вопрос клиента. Я верю в беспристрастность доктора Данн и очень ценю ее мнение как профессионального психиатра, но все-таки мне неловко обсуждать ее возможную замену.

– Она, конечно, гений. Не отрицаю, – вздыхает доктор Данн. – Талант, который рождается раз в столетие. Коделл начинала как хирург и привнесла радикальные изменения в эту область. Я слышала, что она занялась психиатрией из любви к преодолению трудностей и уже успела оставить… заметный след.

– Вот именно, – смущенно произношу я, стараясь говорить как можно деликатнее. – Я слышал о ней только хорошее.

– Еще бы, – сквозь зубы цедит доктор Данн.

– Что вы имеете в виду?

Доктор мнется, понимая, что ее истинные чувства вырвались наружу. Наконец она отвечает, и в знакомых спокойных интонациях угадывается скрытое раздражение.

– Лишь то, что… понятие «частная практика» у доктора Коделл превращается в нечто совершенно закрытое.

– Полагаете, у нее там творятся нехорошие вещи?

– Понятия не имею. В том-то и дело. – Доктор Данн на мгновение задумывается. – Так, значит, она работает с горем?

– В брошюре написано, что у нее есть эта программа. Имеются прекрасные отзывы.

Доктор Данн берет со стола раскрытую записную книжку в кожаном переплете, захлопывает и кладет рядом с собой. Когда она снова смотрит на меня, в ее глазах появляется другое выражение.

– Хочу сказать прямо, Артур. На мой взгляд, прерывать лечение сейчас – плохая идея.

– Это только на две недели и… когда я общался с бывшим пациентом Коделл…

– Кажется, его зовут Монти Хан?

– Да, верно. Он говорит… все говорят, что лечение у Коделл не сравнится ни с одним курсом, который они проходили ранее.

– Еще бы, – отзывается доктор Данн. – У нее новаторское мышление.

– Так ведь это хорошо, разве нет?

– Но ваша проблема не нова, Артур, – почти грустно замечает доктор Данн. – Она стара как мир. Как только люди научились любить друг друга, мы также научились скорбеть. Нет никаких хитрых уловок, панацей, и, что бы ни говорил Монти Хан, некоторые состояния поддаются лечению не до конца. Некоторые вещи делают нашу жизнь ярче. Вряд ли на данном этапе вашего восстановления стоит пытаться силой выжать результат, которого попросту… не должно быть.

Я вяло киваю, глядя в окно на старинные особняки Белгравии, мимо которых движутся редкие пешеходы. Глаза застилают подступившие слезы.

– А все-таки, если бы лечение существовало… – тихо говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Если бы лечение было и оно помогало бы обрести счастье… скажите, вы бы позволили мне пройти такой курс?

Я слышу, как доктор Данн медленно откидывается на спинку кресла, и заставляю себя посмотреть ей в глаза. Я вдруг чувствую, что у меня больше нет сил. Я раздавлен. Глаза снова наполняются слезами, пара капель предательски стекает по щекам.

– Хочу, чтобы вы знали… Я собираюсь продолжать лечение у вас. Просто… мы заморозим наши сессии, пока я… пока я буду в отъезде.

– Артур…

– Я очень ценю все, что вы для меня сделали, – с нажимом продолжаю я, страшась того, что может случиться, если замолчу. – Надеюсь, вы знаете, что я… м-м… не разделяю ничьих мнений… Я правда очень вам признателен…

– Артур, пожалуйста, не спешите! Подумайте…

– Я просто хочу, чтобы это закончилось.

Доктор Данн смотрит на меня с видом человека, проигравшего битву. Впервые вижу ее такой. Я ожидал чего-то подобного два месяца назад, когда вышел из больницы, однако тогда доктор Данн излучала уверенность. Именно сегодняшнее мое заявление лишило ее надежды и по-настоящему обеспокоило.

– Я просто хочу, чтобы это закончилось, – тихо, но решительно повторяю я.

– Ну что же… – Доктор Данн берет себя в руки, оставаясь профессионалом до конца. – Я всегда на связи.

– Конечно. Спасибо. Я знаю.

Доктор Данн бросает взгляд на свои смарт-часы. В ее очках отражается тусклый белый экранчик. Затем она смотрит на меня, даже не пытаясь облегчить мое чувство неловкости традиционной прощальной улыбкой. Доктор Данн не скрывает своего отношения к тому, что произошло. Она с молчаливой стойкостью принимает мое решение, но не разделяет его.

– У нас остается мало времени, вы хотите еще что-то обсудить?

– Я… Нет… Спасибо, доктор Данн. Мои помощники утрясут расписание. Уверен, скоро все наладится.

Я аккуратно кладу подушку на диван. Я почему-то не в силах поднять глаза. Стою, сгорбив плечи, – пустая человеческая оболочка – и с тяжелым чувством жду прощального напутствия доктора Данн.

– Надеюсь, она действительно заслуживает все эти отзывы.

Не знаю, нарочно ли так поступила доктор Данн, но семь слов, сказанные ею на прощание, крутятся у меня в голове, пока я еду домой. Они прячутся в шуме лондонских улиц, отдаются эхом в моей голове, когда я прислоняюсь лбом к двери квартиры. При всей искренности этих слов, содержащийся в них намек вызывает во мне нарастающую обиду. Я захлопываю за собой дверь, без сожалений оставляя комментарий доктора Данн снаружи.

Пару мгновений я просто не двигаюсь, погружаясь в холодную тишину квартиры. Потом бреду по темной прихожей, и с каждым шагом моя энергия утекает, словно воздух из невидимой дырочки. Рука тянется к выключателю, промахивается и безвольно падает, не предпринимая новой попытки.

Я иду в темноте и падаю на диван в гостиной, прижимаясь щекой к прохладной коже. Правое ухо, направленное в потолок, улавливает отдаленные звуки города. Левое, прижатое к дивану, сосредоточено на внутренней жизни организма – оно передает шум кровотока, циркулирующего по телу, и тихие удары сердца.

– Странный сегодня день, красотка! – говорю я, глядя в темную кухню. – К работе я почти не притрагивался.

Экран городского телефона загорается янтарным светом, озаряя кухню. В тишину грубо врывается громкий электронный сигнал. Сверяюсь со временем: оказывается, с тех пор, как я вернулся домой, прошло три часа. Интересно, кто мне звонит на ночь глядя?

Беру трубку. На экране высвечивается: «Мама». Теперь это может ввести в заблуждение, поскольку телефон программировала ты. Моя мама в телефоне значится как «Дилайла», подчеркивая дистанцию, которую она предпочитает сохранять с людьми.

– Лоррейн?

Первые секунды я слышу только дыхание, как будто звонивший еще не готов говорить. Затем раздается судорожный вдох и всхлип. Бедняга старается не расплакаться или уже в слезах. Я смотрю на очертания висящих над головой медных кастрюль и жду, когда Лоррейн заговорит.

– Есть минутка? – Ее дрожащий голос едва различим. – Не хочу отвлекать тебя от работы.

Голос моей тещи раньше был жизнерадостным и приветливым, с приятным северным акцентом, в нем звучали теплые нотки искренней доброты. Теперь же при звуках ее голоса невольно представляется раненый олень: безобидное существо, павшее жертвой сил, которые оно и не помышляло пробудить.

– Ха. Я слинял из офиса. – Я начинаю бесцельно мерить шагами темную квартиру. – Как вы?

Пока Лоррейн собирается с мыслями, я оглядываюсь. Помню, как мы сюда переехали. Эта просторная квартира некогда была целым этажом в таунхаусе, построенном в семидесятых годах в Блумсбери – престижном районе в центре Лондона. Просторная гостиная, смежная с ней кухня, оснащенная шестиконфорочной плитой, ванная, вся в белой итальянской плитке. По сравнению с клетушкой, в которой мы начинали жить вместе, новая квартира казалась пугающе большой: в ее коридорах можно было заблудиться.

Мы постепенно привыкли к пространству, однако в последнее время оно снова начало подавлять. Пустое, стерильное, слишком большое для одного человека. Теперь я все время блуждаю в этих коридорах.

Лоррейн старается говорить спокойно, но на середине предложения ее голос начинает дрожать.

– Я просматривала наши фотоальбомы. – Лоррейн судорожно вздыхает, пытаясь взять себя в руки. – Она тебе когда-нибудь их показывала?

– Нет… вроде нет. – Я медленно бреду в прихожую, включаю свет и грустно говорю: – Мы думали, еще успеем.

– Она обожала их перелистывать. Рука не поднимается убрать, – бормочет Лоррейн. – Извини, я все время звоню тебе на эмоциях. Ты, наверное, уже ложишься?

– В принципе, нет… не планировал, – убеждаю я, зная, что она мне все равно не поверит. – По идее, надо бы… С другой стороны, какой смысл?

Я бросаю взгляд в ванную: лунный свет тускло поблескивает на плитках пустой душевой. В трубке слышится шелест перелистываемой страницы, и Лоррейн тяжко вздыхает.

– Она была таким лучиком солнца, правда?

– Да, верно.

Меня тоже начинает накрывать тоска. Я поворачиваю обратно в коридор, но тут мой взгляд случайно цепляется за непривычную деталь. На столике в прихожей высится неаккуратная стопка конвертов, угрожая вот-вот рухнуть. Десять месяцев я не притрагивался к почте: не было душевных сил ни читать, ни выкинуть письма. В этой кипе счетов и меню навынос, кажется, нет ничего особенного, кроме одного конверта, который лежит сверху.

Он серого цвета, с логотипом в виде символа медицины – жезла Гермеса, вокруг которого обвились две змеи. В левом верхнем углу выведено: «Бюро судебно-медицинской экспертизы Кембриджа». Я смотрю на конверт, и желудок сжимается в спазме. Кружится голова, внутри поднимается едкая смесь чувства вины и стыда. Боюсь, меня сейчас вывернет.

Письмо не новое, пришло семь месяцев и пять дней назад. Тогда я специально не стал вскрывать конверт и сунул его вниз, под другие письма. А месяц спустя, когда я случайно обрушил всю стопку, оно соскользнуло в щель между столиком и стеной. Там письмо находилось еще полгода, и я был бы рад, если бы оно осталось там навсегда.

Отсюда возникает вопрос: каким образом конверт попал обратно в стопку, да еще и на самый верх…

– Артур?

– Извините. – Я возвращаюсь к разговору и виновато переспрашиваю: – Что вы сказали?

– Я говорю, ты хотел бы как-нибудь посмотреть фотографии? Может, на днях?

– Фотографии? Да, с удовольствием… Хорошая идея.

Я пялюсь на конверт. Может, я сам положил его на место?

– Прошу прощения… смогу только через месяц или около того, – внезапно вспоминаю я. – Я буду в отъезде, мама записала меня на лечебный ретрит[11]11
  Ретрит – название для широкого круга мероприятий, цель которых – нормализация психического состояния способами, отличными от классических медицинских. Как правило, когда говорят о ретрите, имеют в виду, что такие мероприятия проводятся в уединенных местах, хотя это не всегда так.


[Закрыть].

– Ого! – Я слышу, как Лоррейн устало улыбается. Моя мама всегда казалась ей эксцентричной особой. – Слова-то какие!

– Ну, вы знаете маму. Просто она хочет убедиться, что я не… что я в порядке.

Я жду, что скажет Лоррейн, станет ли отговаривать меня от этой затеи. Впрочем, какой ей смысл так делать? Наверное, мне просто стыдно, что я отклонил ее приглашение. Мы с Лоррейн только друг с другом вспоминаем о тебе, о твоей жизни, о твоем отсутствии. У меня возникает странное чувство, будто я сажусь в поезд, взяв билет в один конец, а Лоррейн оставляю на перроне.

– Думаю, это пойдет тебе на пользу.

– Спасибо. Я вам очень признателен.

В пустынной прихожей воцаряется тишина: моя теща, фотоальбом, конверт и я. Печальные люди, каждый со своим символом горя.

– Так когда ты едешь? – тихо спрашивает Лоррейн.

18 августа

Глава 7

Благодарю Вас за письмо.

В данный момент я в отпуске. Я буду отсутствовать в офисе две недели, до 4 сентября, и не смогу проверять почту. По возвращении я отвечу на все письма.

А пока прошу направлять заявки на производство Майре Стюарт-Милл, которая во время моего отсутствия курирует производственный отдел. Заявки, адресованные непосредственно мне, – моему помощнику Шарлотте Ив.

Всего наилучшего,

Артур Мейсон,

старший управляющий производством

Я выключаю компьютер, откидываюсь на спинку кресла и слушаю тишину. Перевожу взгляд на пасмурное небо. Желудок скручивается в тугой комок от нелепого когнитивного диссонанса: с одной стороны, мне страшно, что мое отсутствие вызовет у компании проблемы, а с другой – я боюсь, что мое исчезновение никто и не заметит.

Возле стола примостилась большая спортивная сумка; в ней двухнедельный запас одежды, а сверху брошен пуховик, приготовленный для уэльских холодов. Вещей немного – судя по информации в брошюре доктора Коделл, все, что бы мне ни вздумалось взять с собой, будет предоставлено на месте. Там написано нечто вроде «дом вдали от дома».

По мягкому ковру коридора к моему кабинету приближаются двое. Сквозь стеклянную перегородку видны размытые очертания фигур Дилайлы Мейсон и Майры Стюарт-Милл. Слышится вежливый смех: дамы обмениваются заключительными комплиментами после плодотворной двухчасовой встречи.

Мама открывает дверь в мой кабинет, завершая разговор с Майрой.

– В четверг мы их куда-нибудь пригласим и заодно представим вас. Я попрошу Майкла заняться организацией.

– Прекрасная идея. Главное, чтобы не в рыбный ресторан, как в прошлый раз, – с улыбкой отвечает та.

Майра случайно встречается со мной глазами и задерживает свой взгляд чуть дольше, чем следовало бы. Я смотрю на нее с легкой улыбкой, стараясь хоть немного облегчить неловкость ситуации. Но Майра отворачивается, делая вид, будто всего лишь скользнула взглядом по пустой комнате.

– Вот и чудно. Увидимся на совещании. – Мама отпускает Майру, и мгновение спустя, когда та исчезает за углом, переключается на меня. – Похоже, ты меня не ждал, – замечает она.

– Пришлось разбираться со срочными делами, – отвечаю я.

– Понимаю, – кивает мама. – Водитель ждет внизу, подъехал ровно в два.

– Ну, это же доктор Коделл, не кто-нибудь.

Мама смотрит на меня искоса, явно не оценив шутку. Мы молча идем по коридору. На полпути наши лица вдруг мрачнеют. Вероятно, мы одновременно подумали об одном и том же: мой курс у доктора Коделл станет страшным моментом истины, последним отчаянным рывком к свету. И либо я вернусь домой ожившим, либо практически без надежды на исцеление, человеком настолько сломленным, что даже три четверти миллиона фунтов не смогли обеспечить ему душевный покой.

Мы заходим в лифт, и меня осеняет еще одна догадка.

– Мам… а ты заходила в мою квартиру, пока меня не было? В смысле, еще раз. Когда я лежал в больнице.

– Нет, а что?

– Кто-то переложил мою почту. Точнее, не переложил. Некоторое время назад один конверт упал со стола, а вчера вновь оказался на месте.

Мама озадаченно хмурится. Наверное, странно говорить о таком в последние минуты перед расставанием.

– Кажется, Шарлотта ездила к тебе за вещами. – Мама поворачивается к металлическим дверям и смотрит, как номера этажей уменьшаются до нулевого. – Сообразительная девочка. Жаль, работает не со мной.

Мы выходим в вестибюль, отделанный белым камнем и лакированными деревянными панелями. Охранник пропускает нас на парковку. Первое мгновение мы всматриваемся в безликую массу черных кебов, с волнением балансируя между легкой болтовней и непривычно торжественным прощанием.

– Я желаю тебе только добра. Надеюсь, ты это понимаешь? – восклицает мама с неожиданной дрожью в голосе.

В ее глазах светится печаль. Печаль, которую я видел в ее взгляде на кладбище, в конференц-зале и лежа на больничной койке два месяца назад. Сначала я решил, что это разочарование, и даже цинично заподозрил, будто мама жалеет о потраченных на меня средствах. Я хочу извиниться за то, что плохо о ней думал, за то, что доставил столько страданий, за то, что не обращал внимания на ее озабоченность моим состоянием, хотя сам был на грани пропасти.

Впрочем, внутренний голос подсказывает мне не проецировать на маму жалость к самому себе.

– Две недели, – обещаю я. – Через две недели я вернусь, и мы пообедаем в «Чантри».

Мама снова излучает невозмутимость, в уголках ее рта прячется едва заметная улыбка.

– Я вечером позвоню Карвелу и закажу нам столик, – кивает она. – Ну, давай прощаться. Нам обоим пора.

Мама неуверенно распахивает руки, и мы ужасно неловко обнимаемся. И все же приятно, что она попыталась. Приободренный, я смотрю, как мама исчезает за вращающимися дверями. Потом делаю глубокий вдох и иду вперед.

Навстречу мне движется большая группа слегка подвыпивших офисных работников, которые возвращаются с обеда. Я продираюсь сквозь них и шагаю в дальний конец парковки. И как, интересно, найти нужную машину в море корпоративных такси?

Переживать не стоило. Я тут же безошибочно определяю, какой автомобиль прислан за мной. Машина олицетворяет все, что я слышал о докторе Коделл. Элегантный серый внедорожник – образец разумного баланса формы и функциональности. Ставшая притчей во языцех забота о приватности – наглухо затонированные стекла. Отсутствие выхлопных газов – отличительная черта электромобилей. Пожалуй, все это и правда тянет на «универсального гения». Коделл настолько привержена главному принципу врача «не навреди», что распространила его даже на окружающую среду.

Хотел бы я сказать, что определил автомобиль исключительно по этим признакам. На самом деле выводы я сделал позже. А сначала заметил табличку с моим именем, которую держал настоящий исполин.

Двухметровый громила становится ощутимо выше с каждым шагом, который я делаю ему навстречу. Чисто выбритая, словно вытесанная из камня, челюсть водителя делает его похожим на актера голливудских боевиков. Ему скорее за сорок, но такой идеальной физической форме могут позавидовать молодые. Величавый, словно памятник: голова гордо поднята, грудь колесом, ноги на ширине плеч. На нем безукоризненно сшитый черный костюм и шоферская фуражка. Ламинированная табличка с моим именем кажется крошечной в его руках. Если бы я был озабочен своей маскулинностью, то потребовал бы заменить водителя.

– Добрый день, – здороваюсь я, подойдя к нему. – Полагаю, вы от доктора Коделл?

Водитель кивает с улыбкой. Он протягивает руку в перчатке к моей сумке и, подняв ее, как пушинку, открывает для меня заднюю дверь автомобиля. Я залезаю в салон, отделанный бежевой кожей, и оглядываюсь вокруг, пока водитель размещает мою сумку в багажнике.

Он неспешно подходит к водительской двери и с некоторым трудом протискивается внутрь. Слегка задев фуражкой переднюю стойку, великан усаживается на водительское сиденье и поправляет перчатки.

– Черт, нам в Северный Уэльс, да? Простите, что пришлось проделать такой путь.

Водитель мимолетно улыбается, словно беззвучно освобождая меня от чувства вины, и нажимает подсвеченную синим кнопку зажигания. Видимо, у него где-то в кармане брелок бесключевого доступа.

Автомобиль с тихим гудением оживает, едва слышно работает мотор, колеса с шуршанием медленно катятся по асфальту. Водитель перекрещивает руки на руле, и машина, сделав красивый плавный поворот, выезжает на магистраль.

Вот и все, мы в пути. Впрочем, знакомые места исчезают не сразу. Небоскреб, в котором располагается «Мейсон индастриал», виден в центре Лондона отовсюду. Здание не скрывается после пары поворотов, оно преследует меня, маячит на заднем плане, даже когда мы миновали Кэнари-Уорф. В конце концов я нарочно отворачиваюсь и стараюсь выкинуть мысли о коллегах из головы, в глубине души надеясь, что и они печалиться обо мне не станут.

– А давно вы работаете у доктора Коделл? – спрашиваю я, наклоняясь в середину салона, когда мы поворачиваем на северную кольцевую дорогу возле парка Уонстед.

Водитель не отвечает, и я мучительно терзаюсь в сомнениях: то ли мешаю, то ли веду себя неучтиво.

– Наверное, у нее интересно работать, – как бы невзначай говорю я, решив, что ответ водителя и задаст тон на весь оставшийся путь.

И снова молчание. Вместо ответа водитель достает из бардачка небольшую белую карточку и, не оборачиваясь, протягивает мне. С одной стороны карточка пустая. А на другой черным шрифтом, имитирующим стиль печатной машинки, набрано:

Ваш водитель, мистер Уильям Виллнер, в данный момент проходит курс лечебного молчания, в рамках которого следует воздерживаться от речи с 12 до 23 часов ежедневно. В случае острой необходимости ответ на Ваш вопрос будет изложен в письменной форме при первой же возможной остановке. Ответы на частые вопросы находятся в кармане сиденья, расположенного перед Вами.

Поднимаю глаза: в зеркале заднего вида мне виновато улыбается мистер Виллнер. Из темно-синей папки в кармане переднего сиденья я узнаю много полезного, в частности, о развлекательных устройствах в салоне автомобиля для приятного времяпрепровождения пассажира в пути. Экран в подголовнике переднего сиденья с фильмами и телепередачами на любой вкус. Планшет с несколькими книгами, журналами и музыкальными стриминговыми сервисами. В отсеке под средним сиденьем аккуратно сложены наушники с шумоподавлением, наверняка приобретаемые для каждого клиента отдельно.

Оценив богатый выбор развлечений и испытывая вину за нежелание ими воспользоваться, я прислоняюсь головой к окну и смотрю на проносящийся мимо пейзаж. Мы съезжаем с лондонской кольцевой трассы и мчимся мимо похожих на разноцветные заплатки полей близ Кеттеринга. Миновав Бирмингем, едем на север к Манчестеру и поворачиваем на запад, к границе с Уэльсом.

Верный своему обету, мистер Виллнер хранит молчание. На мою просьбу сделать краткую санитарную остановку водитель отвечает кивком, но не произносит ни звука. Более того, когда я, выйдя с территории автозаправки, приблизился к машине, то увидел, что он сидит в той же позе: руки на руле, взгляд устремлен вперед. Как и машина, которую он ведет, мистер Виллнер сочетает в себе высокую эффективность и лаконичность.

Croeso i Gymru – мелькает валлийская надпись на дорожном щите. «Добро пожаловать в Уэльс». Въезд на скоростную магистраль Северного Уэльса украшает стилизованный красный дракон. Мы несемся к побережью, а мимо появляются и исчезают маленькие городки. На выезде из Абергеле дорога резко уходит влево, а справа возникает океан, который будет сопровождать нас до конца пути. Темно-синий оттенок воды в точности совпадает с цветом папки.

В течение следующего часа за окном сменяют друг друга живописные виды: вагончики с мороженым, тенты, взрослые, любующиеся облаками, дети, строящие замки из влажного песка. Есть нечто трогательное в том, как британцы отдыхают на пляже, как пытаются загорать под затянутым облаками небом. Тут угадывается мудрый принцип: пытайся выжать максимум из того, что тебе дано.

Когда мы подъезжаем к Портколли – рыбацкой деревушке шестнадцатого века, – на часах почти восемь вечера. Гранитные дома с крутыми сланцевыми крышами напоминают старух, зябко жмущихся друг к другу под промозглым ветром с океана. Автомобиль осторожно пробирается по узким, мощенным булыжником улочкам, едва не задевая каменные стены средневековых зданий.

Время от времени неторопливо идут по своим делам местные жители. Они равнодушно оглядывают машину и шагают дальше.