Текст книги "Безнадежный пациент"

19 августа

Глава 11

Просыпаюсь резко, словно от толчка. Я в комнате, сижу под окном, спиной к стене, вытянув ноги на ковре с подогревом. Не знаю, вернулся ли я сюда после ночного выступления мистера Виллнера, или эта странная встреча мне вообще привиделась. Судя по боли в спине, второй вариант больше похож на правду.

Делаю несколько шагов по теплому пушистому ковру и подхожу к неприметной двери в ванную. Дверь отъезжает в сторону, и моему взору предстает просторный санузел. Покатый потолок и стены сделаны из такого же материала, имитирующего серый камень, как и отделка спальни.

В душе ни перегородки, ни занавески. Только слив, несколько отверстий в потолке и черный экран, контролирующий температуру и напор воды. Регулировать не понадобилось. Достаточно встать под душ, и сверху льется щедрая струя идеально подогретой воды. Во флаконе, куда налит отлично пенящийся гель, плавает веточка эвкалипта. Выйдя из душа, я замечаю выстроенные на раковине брендовые туалетные принадлежности и новую электрическую зубную щетку. Можно было не брать с собой вообще ничего.

Через полчаса я выхожу из комнаты, готовый для первой психотерапевтической сессии: туфли песочного цвета, голубые джинсы и черный джемпер, прикрывающий неглаженую белую рубашку. Приснилось мне ночное приключение или нет, ясно одно – днем коридор за дверью спальни выглядит однозначно привлекательнее. И хоть скульптуры по-прежнему приводят меня в замешательство, я уже начинаю узнавать их стертые лица.

Лишенный окон центральный атриум сияет все тем же неярким белым светом. Не зная, чем заняться, я пересекаю зал и выхожу через южный портал. Толкаю распашные двери, и меня окатывает волна свежего августовского воздуха, яркое солнце быстро поднимается над растрепанной вчерашним ветром травой. Я делаю глубокий вдох и смотрю в сторону ангара – туда, где ночью видел поющего Виллнера. К моему удивлению, здоровяк снова там, но теперь выглядит гораздо более буднично. В садовых перчатках, фартуке и рабочих брюках, стоя на одном колене, он сосредоточенно подстригает фигурные кусты.

– Доброе утро! – кричу я.

Виллнер с улыбкой машет в ответ и возвращается к работе. Я всматриваюсь в далекую Большую землю – едва различимое на горизонте побережье Уэльса. Внезапно боковым зрением я замечаю слева какое-то движение. Светлый силуэт быстро приближается и вскоре приобретает очертания Элизабет Коделл. Она в белой спортивной майке и спортивных брюках в тон, волосы заплетены в толстую косу. Доктор бежит, уверенно, в хорошем темпе, огибая остров по периметру.

Я невольно провожаю глазами единственный движущийся объект на совершенно статичном фоне. Возможно, почувствовав на себе мой взгляд, Коделл мельком смотрит на дом и бежит дальше. Завершая круг по острову, она снижает темп и наконец останавливается возле ангара. Упирает руку в лакированную деревянную стену, растягивает икроножные мышцы, а затем бодро шагает по меловой дорожке к дому.

– Доброе утро! – здоровается Коделл. Ее дыхание чуть сбилось, кожа блестит от пота. – Как спалось? – спрашивает она меня, пройдя мимо Виллнера.

– М-м… отлично, спасибо! – киваю я. – Похоже, я проснулся позже всех.

– Да, мы с Виллнером ранние пташки, хотя, к моему стыду, он меня частенько опережает, – с улыбкой отвечает Коделл. Ее дыхание почти восстановилось. – Я вам очень советую до отъезда хотя бы раз встретить рассвет. Они здесь потрясающие.

Я смотрю на Ирландское море, которое в этот час выглядит таким спокойным, будто по нему можно пройти, как по земле. Вдали видны проплывающие мимо частные парусники. Глядя на остров при свете дня, я понимаю, что это далеко не самое страшное место для реабилитации.

– Вы ведь еще не завтракали, я правильно понимаю? – спрашивает Коделл, вытирая испарину с брови.

Не успела она договорить, как Виллнер поднимается на ноги и исчезает в доме. Доктор идет следом, чтобы привести себя в порядок. Наверное, заметив мою растерянность, она оборачивается и с теплой улыбкой советует потратить минут пятнадцать на экскурсию по дому.

Поскольку северный портал ведет в уже знакомый мне коридор с бюстами, я решаю исследовать восточную и западную части здания. Я выбираю восточный портал. За распашными дверями оказывается странно обставленная игровая комната.

Здесь душно и жарко. Воздух стоит плотной стеной. Искусственный камин с имитацией угля и оранжевых языков пламени шпарит на полную мощность. Интерьер изобилует классическими предметами в стиле Регентства[15]15
  Стиль регентства – классицистский стиль в архитектуре и искусстве Великобритании, условно названный по периоду правления принца-регента, будущего короля Георга IV, во время болезни его отца, Георга III, с 1811 по 1820 год. Часто этот термин охватывает более широкий период с 1790 по 1830 год.


[Закрыть]: диваны-шезлонги, бюро, на полу причудливое лоскутное покрывало из нескольких сшитых вместе персидских ковров.

Еще больше настораживают многочисленные чучела зверей, очевидно, сделанные в 1960-х. На крышке антикварного пианино сидит скалящийся шимпанзе. Над камином разместилась небольшая стая павлинов: каждый на отдельной полке, и так до самого верха южной стены.

Все это более-менее сочетается. По крайней мере, ни одна деталь не выбивается из странного антуража. Однако находиться тут, под прицелом двадцати пар немигающих стеклянных глаз, не очень уютно.

Впрочем, в комнате полно всевозможных развлечений. Столы для футбола-кикера, бильярда, пинг-понга и даже старый автомат для игры в пинбол – все из резного лакированного дерева. На стене мишень для дротиков, на полу латунная линия разметки для метания.

Лишь приглядевшись к крошечным, незаметным мелочам, начинаешь видеть, как заботится о безопасности пациентов доктор Коделл. Вместо стекла плексиглас, бильярдные кии из стекловолокна. У дротиков для игры в дартс безопасный магнитный наконечник, который легко прикрепляется к мишени без прокалывания.

Я выхожу в дверь в дальнем конце комнаты и попадаю в коридор из голого бетона с ведущей вниз лестницей. Спустившись по ступеням, я открываю для себя цокольный этаж здания. Передо мной две двери. За правой прекрасно оборудованный тренажерный зал. За левой – бассейн: вытянутое помещение со стенами из белого камня, которое мягко освещает огромная кольцевая лампа под потолком.

Где-то рядом раздается несколько вежливых хлопков. Снедаемый любопытством и слегка встревоженный, я нахожу глазами еще один коридор, с другой стороны бассейна, и направляюсь туда. Аплодисменты затихают, и теперь до меня доносятся ритмичные удары теннисного мяча. Удар-отскок, удар-отскок-отскок. Снова аплодисменты.

Я стою на кромке большого подземного корта. Покрытие – искусственный газон. Всю стену занимает огромный рисунок: залитые солнцем трибуны с многочисленными зрителями. Болельщики похожи на героев открыток Дональда Макгилла[16]16
  Дональд Макгилл (1875–1962) – английский художник-график, прославившийся благодаря своим открыткам. Их пикантные юмористические сюжеты часто были связаны с побережьем.


[Закрыть]: розовощекие, круглолицые люди широко улыбаются, глядя на меня с восторгом. Я делаю робкий шаг внутрь корта, и фоновый шум тут же обрывается.

Тук-тук-тук! Чуть не подпрыгнув от неожиданности, я оборачиваюсь. В конце длинного коридора темнеет силуэт Виллнера. Ординарец деликатно стучит костяшками пальцев по стене, и я с радостью покидаю корт.

Мы возвращаемся в атриум и проходим в западную дверь – единственное направление, которое я еще не осмотрел. Обеденный зал представляет собой длинный прямоугольник, слабо освещенный тремя маленькими люстрами. Стены цвета грозового неба сплошь увешаны картинами: от масла и акварели до поп-арта шестидесятых. Рамы тоже разные – от старинных позолоченных до современных. Колонны и ряды картин теряются в темноте, царящей в дальнем конце зала.

Виллнер исчезает в боковой двери. Рядом большое окно, через которое видна кухня с профессиональной техникой. Я в одиночестве подхожу к центральной детали зала – длинному столу, сделанному из единого куска дерева. Мощные дубовые ножки украшены резным цветочным орнаментом, на краю которого притаился деревянный мышонок. Стульев только два, по одному на каждом конце – трапезничающих будет разделять устрашающе длинная столешница.

Коделл уже на месте, смотрит в планшет с присущим ей спокойным вниманием. Рядом с ней чашка, блюдце с серебряным ситечком и тарелка с квадратиками шоколадного торта с посыпкой. Доктор замечает, с каким любопытством я рассматриваю ее завтрак, и смущенно улыбается.

– С детства люблю этот торт, но папа запрещал есть больше одного кусочка в неделю. Боялся, что я привыкну к сладкому. В университете я поняла, что могу есть сколько захочу. И за месяц набрала три кило. – Коделл подносит ко рту кусочек торта. – Попросите мистера Виллнера, он вас угостит. Шоколад, кофе и кокос.

– Благодарю вас, не стоит беспокоиться. – Я иду к своему стулу и с громким скрежетом выдвигаю его из-за стола. – Это не потому, что я против сладкого на завтрак.

Коделл с улыбкой проглатывает угощение и лишь потом отвечает:

– И все же вам лучше подкрепиться. Я слышала, вы вчера пропустили ужин.

Как по заказу, в этот момент Виллнер толкает спиной дверь кухни и появляется с двумя серебряными подносами-этажерками. Он подходит к столу и ставит их возле меня. А затем приносит глиняную тарелку ручной работы и столовые приборы. На подносах еда для завтрака: на верхнем ярусе выложены печенья, на среднем – сливочное масло, джем и треугольные тосты, а внизу – стеклянная баночка с йогуртом и розетки с разным вареньем, изюмом и семенами в качестве добавок.

Виллнер отступает назад и выжидательно смотрит на меня.

– Принести вам что-то еще? – вступает Коделл.

– Нет-нет, спасибо… разве что чашечку чая. С молоком. Без сахара.

Виллнер кивает и снова удаляется на кухню, а вскоре выносит изысканно украшенный серебряный поднос с целым чайным сервизом из глины. На столе передо мной появляется чашка, блюдце с ситечком и чайник в голубом чехле. Я бормочу слова благодарности, и Виллнер с кивком уходит.

– Красивая посуда, – заговариваю я.

– Спасибо, я сделала ее сама. У нас наверху гончарная мастерская. Можете попробовать.

– Почему бы нет, – с напускным энтузиазмом отвечаю я. (Хотя признаюсь, мне любопытно, как выглядела бы моя работа по сравнению с творениями остальных гостивших здесь вдовцов.)

В зале снова повисает тишина. Я рассматриваю посуду, стоящую рядом с Коделл. Ее чашка и тарелка выглядят абсолютно так же, как мои. Ни единого отличия. Казалось бы, зачем добиваться такого единообразия, делая предметы вручную? Но даже немного узнав Коделл, я не удивлен.

– Я… м-м… – начинаю я. Коделл откладывает планшет и устремляет на меня внимательный взгляд. – Я вчера видел сон.

– Ну-ка, ну-ка! – Она явно заинтригована.

– Я был у себя в комнате и заметил, как кто-то прошел мимо окна. Тогда я вышел в сад и… – Я кошусь на дверь кухни в надежде, что меня там не слышно. – Я видел мистера Виллнера, который стоял под порывами ветра… и пел!

– Понятно, – улыбается Коделл. – Песню Элвиса Пресли?

– Так это… был не сон?

– Нет, не сон. Боже, да еще в первую вашу ночь… Прошу прощения, если это доставило вам неудобство.

– Нет, что вы! – Я протестующе машу руками. – Даже не знаю, зачем решил рассказать. Но… это что-то означает?

– Для Виллнера да, – кивает Коделл, делая глоток чая мате. – Раньше эта песня была для него связана с очень плохими вещами. Он даже слышать ее не мог. А теперь сам ее громко поет, чему я несказанно рада.

Я в изумлении смотрю на доктора.

– Простите, а… Виллнер проходит здесь лечение?!

– Проходил. Несколько лет назад.

– Ясно.

Я наливаю себе чай, глядя, как в ситечке постепенно копятся заваренные листья. Не знаю, как реагировать на то, что бывший пациент доктора Коделл теперь готовит ей завтраки. Окончательное мнение у меня еще не сформировалось, но даже сейчас, в процессе размышлений, в голову приходят такие понятия, как «ответственность» и «злоупотребление влиянием».

– Вас это беспокоит? – интересуется Коделл.

– Я… – мямлю я, встречая ее спокойный взгляд.

– Не переживайте. Я все понимаю, – продолжает она. – Отношения врача и пациента, романтические, платонические, профессиональные, всегда имеют этическую сторону. К тому времени, когда Виллнер уехал с острова, он проделал колоссальную работу над собой. Он восстановился, как и остальные пациенты, и я не ожидала увидеть его снова, как не ожидаю увидеть и остальных. Конечно, до меня доходили слухи. Виллнер сделал карьеру в финансовой отрасли, добился высокой должности, купил квартиру, у него завязались отношения, появились разные хобби – в общем, все признаки независимой жизни. И вдруг однажды, спустя два года после того, как мы виделись в последний раз, Виллнер обратился в Институт и заявил, что наша с ним работа запала ему в душу, а карьера, хоть и успешная, не приносит морального удовлетворения. Он мечтал сделать счастливыми других, а не только себя.

Коделл аккуратно берет пальцами последний кусочек торта и продолжает рассказ:

– Я стала размышлять над возможными мотивами. Может, он решил вернуться туда, где чувствовал себя в безопасности? Или это независимый, осознанный человек, который просто нашел свое призвание?

– И вы склонились ко второму варианту? – риторически спрашиваю я.

– Решение было очень непростое. Да, я выбрала второй вариант. А как поступили бы вы? – искренне любопытствует Коделл.

– Я…

Она ждет, когда я заговорю. Видя, что ответа у меня нет, понимающе улыбается и подносит кусочек торта ко рту.

Коделл смотрит на планшет.

– Мистер Мейсон, через пятнадцать минут у нас с вами встреча. – Она стряхивает с пальцев крошки и встает из-за стола. – Только поешьте, пожалуйста. Впереди долгий день.

Глава 12

Четверть часа спустя доктор Коделл появляется в атриуме и уводит меня наверх по винтовой лестнице в коридоры второго этажа. В спокойном молчании мы шагаем вдоль западной стены, проходим столбы солнечного света в форме кругов, квадратов и звезд, приближаясь к южной стороне дома. Последний поворот, короткий коридор – и вот перед нами дверь: пухлая угольно-черная кожа стянута блестящими золотыми пуговицами.

– Итак, Артур, – улыбается Коделл, поворачивая мощную латунную ручку, – добро пожаловать в мой кабинет.

Кабинет доктора – это сплошные контрасты. В просторном помещении площадью около тридцати квадратных метров с безликими серыми стенами стоит коллекция резной мебели. Здесь витает дух Возрождения: восточную и западную стену занимают высокие книжные полки из дуба, уставленные научными изданиями разных веков. В углу старинный глобус: на потемневшем от времени дереве видны границы давно исчезнувших государств. В дальнем конце кабинета на листе прозрачного пластика стоит мраморный блок. Из него вырастают грубые очертания человеческой фигуры, нижняя часть которой еще заключена в камне.

У южной стены стоит деревянный стол, такой длинный и широкий, что Коделл вряд ли сможет дотянуться до его краев. На столе аккуратно выстроены: высококлассный ноутбук, проводной телефон образца 1970-х, классическая зеленая лампа и латунный секстант, закрытый прозрачным декоративным куполом. Остальное пространство столешницы занимают кипы рабочих документов и различные медицинские справочники.

Позади стола огромное круглое окно почти во всю стену. Я сразу узнаю исполинский «глаз», который заметил по прибытии на остров. Прямо перед окном виден лодочный ангар, а за ним открывается панорама побережья Уэльса. Неудивительно, что Коделл выбрала именно это помещение для кабинета.

Доктор неторопливо устраивается за столом, окруженная ореолом бледного солнечного света. Она молча указывает на кресло и, пока я усаживаюсь, просматривает свои записи. Пока доктор делает последние приготовления, я разглядываю незавершенную мраморную скульптуру, лежащий рядом на полке кожаный пояс с инструментами для резьбы по камню, тонкий слой белой пыли на листе пластика.

– Ваша работа?

Коделл отрывается от записей и, проследив за моим взглядом, отвечает:

– Да, мое новое начинание. Мне еще не хватает мастерства, но это дело наживное.

Я впервые вижу неоконченную скульптуру. Образ несчастного человека, словно застрявшего в каменной глыбе, рождает во мне смутное волнение. Попутно возникает вопрос: сколько талантов смог бы развить я, если бы вставал каждое утро в полшестого? Правда, это соображение проскакивает мельком.

– А что должно получиться в итоге?

– Я еще не решила, – пожимает плечами Коделл. – Пойму в процессе работы. Виллнер предложил, чтобы я сделала памятник ему. Ведь именно он тащил сюда эту громадину.

– В таком случае вам понадобится камень побольше.

Коделл фыркает и возвращается к бумагам. Я смотрю в окно на береговую линию на горизонте, а потом перевожу взгляд на документы, лежащие перед доктором.

– Вы уже столько написали…

– Тут в основном заметки доктора Данн, – замечает Коделл и, найдя искомый абзац, продолжает: – Ага, вот. Она пыталась определиться с диагнозом. Стойкая осложненная реакция утраты.

Затем доктор Коделл объясняет, будто на лекции:

– Термин относительно новый. Он описывает людей с чрезмерно острой и затяжной реакцией на утрату близких. Что бы вы почувствовали, получив такой диагноз?

– Звучит правдоподобно, – пожимаю плечами я. – Ну… он довольно точный.

– Я не спрашивала, точен ли он, – возражает Коделл. – Я спросила, что бы вы почувствовали, получив такой диагноз?

– Я… – Я нервно ерзаю в кресле, избегая ее взгляда. – Я вообще не хочу, чтобы мне ставили диагноз.

– Почему?

– Мне не нравится сама мысль, будто мои переживания серьезнее, чем у других.

В кабинете воцаряется тишина. Коделл выдерживает паузу, позволяя напряжению повиснуть в воздухе. Вскоре я не выдерживаю.

– Ведь через утрату рано или поздно проходит каждый, верно? – отвечаю я, тщательно взвешивая слова. – Каждый когда-то теряет близкого человека, это часть жизни. И если я не в силах справиться с неизбежным событием, то диагноз выглядит как оправдание.

Коделл кивает с едва заметной понимающей улыбкой и, отодвинув в сторону заметки, смыкает пальцы в замок.

– Как вы познакомились с Джулией?

– Это наверняка есть в заметках у доктора Данн.

– Вы правы, – соглашается Коделл, по-прежнему выжидательно глядя на меня.

Я мнусь, не зная, с чего начать. Затем делаю глубокий вдох.

– Нам было по двенадцать лет. Отец записал меня в парусный лагерь на озере Уиндермир. Он говорил, это поможет мне закалить характер, завести друзей. Правда, как позже выяснилось, те выходные отец провел со своей новой подружкой в Черногории. Видимо, сплавить меня было частью его плана.

Заметив, что я сумел отнестись к этой истории с юмором, доктор иронически улыбается в ответ.

– Рядом с нашим лагерем отдыхали туристы. Как-то вечером они развели огромный костер, и мы, мальчишки, конечно, устремились туда, как мотыльки. Вокруг костра собрался весь кемпинг, там было много детей. И вдруг я остался один. А какие могут быть навыки общения у ученика частного пансиона для мальчиков? Сидел, нервничал, мечтая, чтобы костер скорее погас. И тут она просто ко мне подсела. Я понятия не имел, что делать…

Я мысленно поблагодарил судьбу, которая так странно нас свела. Мы были детьми и сидели у костра, нам даже в голову не приходило строить планы дальше конца лета. Но именно этот эпизод определил нашу дальнейшую жизнь. Не представляю, о чем мы тогда говорили, да это и неважно. Важно то, что мы ни на минуту не замолкали.

– Она была умная… – Мне становится трудно говорить. – Добрая, интересная собеседница и… умела рассмешить. Любила черный юмор, но эта черта раскрывалась только в кругу самых близких… Знаете, я не мог с ней наговориться. Когда мы стали переписываться, я часто засыпал с телефоном в руках.

Слушая мои воспоминания, доктор Коделл не может сдержать улыбку, и на ее щеках появляются ямочки. Мне немного стыдно: наверное, я выгляжу как влюбленный дурачок, однако по-другому рассказывать не могу.

– Три года мы просто дружили, – продолжаю я. – Она мне сразу очень понравилась, но мы жили в разных городах. Я на юге, она на севере. К тому же я был ужасным трусом. Тем временем обе наши компании продолжали общаться, и, когда нам стукнуло по пятнадцать, мы отправились в турпоход. Там-то я и планировал признаться ей в чувствах. Я нашел тихое местечко у озера и в последний день попросил ее прогуляться со мной… Но так нервничал, что ничего не сказал. В итоге, путаясь в словах, я признался ей на автовокзале за минуту до отправления ее маршрута…

– Когда вы поженились, вам не было и двадцати, верно?

– Да. Я сделал ей предложение, когда нам исполнилось по восемнадцать. И через несколько месяцев мы стали мужем и женой.

– Гражданская церемония? У меня тут запись из регистрационного бюро.

– Да. Мама была в ужасе, – говорю я, а Коделл фыркает от смеха. – Мои родители не пришли на церемонию. Была мама Джулии, шесть ее подруг, которые потом стали друзьями нашей семьи. Почти всеми дружескими связями я обязан Джулии. Из нас двоих общительной была она. На самом деле мы могли бы подождать еще год и устроить шикарную свадьбу, но нам хотелось начать новую жизнь. Поэтому мы за месяц подали заявки, наняли фотографа, заказали торт, выбрали в шкафу вещи понаряднее. Мы устроили праздник для себя. Ничего лишнего… только я и она.

– Звучит невероятно романтично, – мечтательно улыбается Коделл.

Я киваю.

– Кое-кто из наших друзей заявил, что мы совершаем ошибку. Остальные через несколько лет признались, что поначалу думали так же. Даже Лоррейн, мама Джулии, считала, что мы слишком торопимся. Согласен, наш скоропалительный брак выглядел чистым безумием. Но, черт возьми, это был один из редких случаев, когда я точно знал, что делаю. И я оказался прав: мы с Джулией прожили вместе пятнадцать лет. Пятнадцать счастливых лет.

Я замечаю, как меняется выражение лица доктора Коделл. Сначала это теплая улыбка, которая зажигается на лицах истинных романтиков при упоминании о любви. Потом, когда в кабинете повисает тишина, в глазах доктора появляется печаль, улыбка сходит с лица.

– Она умерла дома?

– Да, – буднично отвечаю я. – В гостиной.

– Вас рядом не было?

– Я собирался приехать. – Я чувствую в горле тяжелый плотный ком. – Мне пришлось задержаться на работе. В своем последнем сообщении она спрашивала, когда я буду дома.

– А что вы почувствовали, когда решились на самоубийство?

Столь резкая смена темы застает меня врасплох.

– Наверное, это как выбор между тем, чтобы сгореть заживо или утонуть, – через пару мгновений говорю я.

– Порой люди испытывают это чувство, понимая, что хорошего выбора просто нет, – замечает Коделл.

Я молча киваю. Она смотрит на меня, словно взвешивая за и против, и продолжает:

– Однако в итоге вы выбрали жизнь. Позвонили в скорую, вызвали у себя рвоту. Я не нахожу в этих записях одной детали: что заставило вас передумать?

Я делаю глубокий вдох и некоторое время собираюсь с мыслями. Этот вопрос, в той или иной форме, мне уже задавали, и всякий раз я уходил от ответа.

– Телефонный звонок. Это была теща. Она единственная, кто… звонит, чтобы поговорить о Джулии. Я вдруг подумал, что бросаю Лоррейн одну. А если она решит, что ее звонок послужил последней каплей? Станет себя винить. Я не мог так с ней обойтись.

– Скажите, пожалуйста, а почему этого нет в записях доктора Данн? И почему ваша мама ей тоже ничего не рассказала?

– Я никому не говорил.

– Почему?

– Чтобы им казалось, будто я поступил так по собственному желанию. Передумал, и все.

– А на самом деле?

– Лоррейн позвонила через полчаса после того, как я принял таблетки, – признаюсь я, и мне отчего-то становится стыдно. – Но до ее звонка… Вы, наверное, думаете, что такие моменты уж точно запоминаются, но… Не знаю, пошел бы я на попятную по своей воле или нет.

Глаза жжет от подступивших слез, и вскоре теплые струйки текут по щекам.

– Вы правильно сделали, приехав сюда, Артур. Когда вы отправитесь на «De Anima» домой, все будет позади. Обещаю.

Я сквозь слезы гляжу на Коделл, и в глубине души загорается крохотный огонек надежды. Место, конечно, странное, но даже те, кому пришлось тяжелее, чем мне, нашли здесь спасение под чутким присмотром доктора Элизабет Коделл.

– Однако сейчас мы вступаем на самый трудный участок пути, – с искренним сожалением говорит она. – И время от времени я буду выводить вас на болезненные темы. Ваше отношение ко мне может меняться: день ото дня вы станете видеть во мне то врага, то союзника, то беспристрастного профессионала, а иногда, надеюсь, и друга. Как бы вы ко мне ни относились, пожалуйста, запомните две вещи. Первое: я никогда вам не солгу. И второе: я всегда руководствуюсь интересами пациента. Вы меня понимаете?

Я киваю, смахивая слезы с глаз. Коделл пододвигает к краю стола коробку салфеток.

– К сожалению, наша первая сессия будет особенно тяжелой, – грустно вздыхает она. – И с вашим пребыванием здесь не все так просто, как вам сообщили.

– В каком смысле? – Я настороженно смотрю на доктора Коделл.

Она явно что-то недоговаривает. Как будто ей неприятно поднимать эту тему, просто обстоятельства вынуждают.

– Артур, это программа по работе с горем, и больше ничего. Но когда в ходе подготовительной работы я беседовала с вашей матерью, она затронула еще один момент, который хотела бы с вами обсудить. Принять эту новость вам будет нелегко. Поразмыслив, я предложила провести разговор в безопасном месте – там, где вы окружены профессиональной заботой и сможете не торопясь переварить новости.

Тоска в моей душе уступает место неприятному удивлению.

– Неужели мамина новость настолько ужасна, что перед тем, как ее сообщить, понадобилось привезти меня на частный остров и передать в заботливые руки высококлассного психиатра?

– Перестраховка – моя инициатива. Хотя в целом – да.

– Меня… уволили?

Коделл бросает на меня сочувственный взгляд и достает из ящика стола толстую пачку скрепленных пружиной листов с темно-синей пластиковой обложкой. Она кладет документ на стол, но пока держит их рядом с собой.

– Три года назад фирма «Мейсон индастриал» получила два заказа от оборонных компаний. В работу над одним из них были непосредственно вовлечены вы.

– Да, я помню.

– В таком случае вы, вероятно, припоминаете, что все высшие руководители вашей компании подверглись тщательной проверке: это и финансовые потоки, и политические пристрастия, и друзья, и семья. Полная картина.

– Да, я ее проходил. Как и все остальные, насколько мне известно.

– Верно. Однако вашей матери как генеральному директору «Мейсон индастриал» были предъявлены некоторые проблемные аспекты… и один из них вызывал беспокойство. Чтобы разрешить сомнения, Дилайла Мейсон наняла частного детектива, результаты работы которого вы, на ее взгляд, имеете право знать.

Коделл с грустью в глазах пододвигает бумаги ко мне. Я с недоумением перелистываю пустую обложку.

– Так это же… – начинаю я, но слова застревают в горле.

Мои глаза пробегают скупые строчки нескольких первых страниц, а эмоции резко скачут от изумления и неверия до растерянности и гнева.

– Зачем вы мне это показываете? – спрашиваю я, не отрываясь от документа.

– По мнению вашей матери, вы заслуживаете знать правду, хоть и горькую.

– Вы тоже так думаете?

– Если уж вы все равно узнаете правду, то, на мой взгляд, уж лучше открыть ее, пока вы здесь.

Я смотрю на документ со смесью отвращения и беспокойства. Распечатка текстовых сообщений, которыми обменивались два абонента на протяжении пяти лет. В правой части страницы реплики кого-то, чей номер телефона скрыт звездочками, кроме трех первых цифр: 078. Слева – человек, которого легко узнать по имени, указанному возле каждого сообщения, и характерному стилю речи.

Джулия:

Когда увидимся?

078-****-****:

Зависит от тебя.

Джулия:

Он уехал на все выходные. Приезжай, я соскучилась!

– Этого не может быть, – бормочу я.

Я лихорадочно листаю страницы, выискивая фразу, по которой станет понятно, что это розыгрыш. Но лишь убеждаюсь, что передо мной действительно отчет: длившееся пять лет общение между моей женой и неизвестным мужчиной. Они флиртуют, договариваются о свиданиях, а потом вспоминают о них. За моей спиной.

Чем дальше я читаю, тем становится больнее. Каждые несколько страниц упоминается очередное событие, которое я отчетливо помню: конференция, деловая поездка. Долг службы, вынудивший меня уехать из дома на ночь или на выходные. И каждая моя отлучка давала им шанс встретиться. Это были полноценные, физические и эмоциональные, отношения, которые существовали в соответствии с графиком моих командировок.

Не могу поверить. Просто не могу. Несмотря на лежащие передо мной доказательства, я не верю ни единому слову. Однако не далее как на восьмой странице в самом низу я читаю:

Джулия:

Конференцию отменили, он едет домой. Обещай, что не забудешь обо мне!

078-****-****:

А ты дай что-нибудь на память.

В груди разливается тупая боль, накатывает тоска, щеки горят от стыда. На следующей странице переписки нет, зато есть три фотографии. Все они, без сомнений, сделаны в нашей спальне. Джулия с напускной скромностью сидит на краю кровати. Обнаженная кожа подсвечена вспышкой, на губах улыбка, а в глазах искорки, которые, как я думал, предназначались только мне.

– Зачем вы мне это показываете? – снова спрашиваю я. Я раздавлен и сбит с толку.

Доктор Коделл не отвечает. Я переворачиваю страницу за страницей, и каждое новое открытие безжалостно обрушивается на меня, словно огромная волна. К горлу подкатывает тошнота. Я начинаю задыхаться, в ушах шумит.

– Она бы так не поступила. Она бы так не поступила.

Доктор Коделл молчит, в ее взгляде читается сострадание.

– Я… я не могу… мне нужно время, – заикаюсь я, не в силах поднять глаза.

– Конечно, – раздается ее голос. – Мы закончим сессию, как только вы захотите.

Наверное, я киваю. Наверное, благодарю и прошу дать мне немного времени. А может, ничего и не делаю. Я плохо помню, как вышел из кабинета.