Текст книги "Заколдуй меня"

Глава 8

Зено стоял в глубине сцены, в темноте, и смотрел, как они заходят в зал – его зрители, верные поклонники его таланта. Их было несколько.

С правой стороны сцены находился деревянный сундук. Слева – большая афиша, водруженная на подставку: «ВЕЛИКИЙ ЗЕНО», – дальше шел перечень номеров, ровными черными буквами, в обрамлении узоров и завитушек. Все это было похоже на плохой водевиль.

Освещение убогое, как всегда: тусклый свет, просачивающийся из-за кулис, и прожектор, установленный позади Зено. Санитар, добровольно взявшийся за работу электрика, никогда не помнил очередности номеров. Когда-то это помещение использовали под склад, потом – как комнату отдыха, а сейчас здесь устроили зал для представлений. Глубина сцены оставалась в полумраке, к великому неудовольствию Зено. Ведь зрители могли подумать, что это сделано нарочно, что в темноте легче показывать разные трюки. Но, так или иначе, Зено получил возможность выступать...

Им что, больше нечего делать? Или некуда пойти? Или и то, и другое вместе? Некоторые смотрели на сцену горящими глазами, с нетерпением ожидая представления, другие – безразлично, третьи – с недоверием, за которым таилась злость.

Многие зрители уже примелькались, и Зено сразу заметил их, стоило им усесться в кресла: Дама с Цветком, Кашляющий Мак, Пташка, Удивленная Челюсть, Собачья морда, Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой... Завсегдатаи приносили с собой нитки для вязания, бутерброды, газеты с новостями спорта. Иногда казалось, что они приходят сюда повидаться друг с другом. Ведь они не пропускали ни единого представления. Быть может, они уже как-то сроднились между собой на почве регулярного посещения выступлений Зено? Ведь не от дождя они пришли сюда укрыться, как какие-нибудь случайные прохожие. Они были постоянны в своем увлечении, ни дождь, ни снег, ни палящий зной не в силах были им воспрепятствовать. Ему представлялось, как они обмениваются взглядами и печально улыбаются, вдруг обнаружив, что кто-то из этой маленькой семьи не пришел. Но ничего подобного он не заметил, как ни приглядывался. Они никогда не смотрели по сторонам, никогда не улыбались и не переговаривались между собой. Взоры их были прикованы к сцене, они устраивались поудобнее и ждали, пока им покажут что-нибудь, поражающее воображение.

Зено дождался, пока стихнет шум, потом вышел из темноты и под несмолкающие аплодисменты стал показывать свой первый фокус.

Он разложил веером колоду карт, потом карты исчезли и снова появились уже в другой руке, рука взметнулась вверх – и веер превратился в трость с красным шелковым вымпелом, который он связывал узлом и развязывал легким движением кисти.

Трость превратилась в веревку, а на месте вымпела вспыхнуло пламя.

Он стал раскручивать веревку с петлей на конце, словно ковбой – лассо, внутри петли, слегка потрескивая, пылал огонь, похожий на флаг, реющий на ветру.

Потом петля стала увеличиваться и повисла перед Зено огромным пылающим нулем, он раз-другой прошел сквозь нее, затем подбросил ее вверх – и оттуда посыпались золотые брызги.

«Паскью, – мысленно произнес он, – ты стал опасным для меня. И для Карлы тоже. Для нашей совместной жизни. Ты – как тень, как грязное пятно на ней. Ты – часть прошлого, а мне прошлое не нужно, будь оно заключено в тебе или в ком-то другом; мне хочется взять тряпку и стереть это пятно. И Эллвуд мне не нужен. Ждать осталось недолго – я сделаю все, что он хочет, и вычеркну его из своей жизни, как старый адрес или неправильный телефонный номер. Однажды ночью мы с Карлой уедем. Я ей скажу, что умер мой брат, и деньги достались мне. Мы уедем под покровом темноты, как беглецы, сменим адрес и номер телефона».

Он начал работать с сундуком, для начала показав, что он пуст. Потом по поднятой крышке прокатились три шара и заскочили ему в руки. Он стал жонглировать этими шипящими шарами, наполненными бледно-зеленым светом, кто-то спохватился и погасил лампы, но пятно прожектора продолжало метаться по сцене, стараясь отыскать Зено.

Карла вошла в его жизнь несчастным созданием, нуждающимся в заботе. Другие сочли бы ее пресной, но на самом деле это было не так. Да, она действительно не так заботилась о своей внешности, как другие женщины. Светлые волосы, просто расчесанные на пробор, падали на плечи; она не пользовалась ни помадой, ни тушью для ресниц, не красила ногти, одежду всегда подбирала практичную и неброскую. Многие сразу обращали внимание на ее ноги и походку – она покачивалась при ходьбе, особенно когда болела нога.

Однажды ночью они просто исчезнут, и никто их никогда не найдет. Пропадут, как будто их и не было, как по волшебству.

Он наткнулся на нее на пляже, у самой воды, словно на обломок, выброшенный на сушу после кораблекрушений. Позже она рассказала ему, что остановилась на берегу океана, потому что дальше идти было некуда. Она оставила все сознательно, но вряд ли это можно было расценить как жертву, потому что потеряла она совсем немного. Капли дождя текли по ее лицу, смешиваясь со слезами, она вымокла до нитки. Он повел ее к себе, ничего другого не оставалось. Они прошли по пляжу, ступая по острым камням и рыхлому песку, и ее хромота становилась все заметней. «Я в детстве болела полиомиелитом», – объяснила она и взяла его под руку, как старого знакомого.

Осветитель вспомнил наконец, что нужно выключить прожектор. В неярком золотистом свете шары, посвистывая, летали по воздуху, вычерчивая зелеными, красными линиями башни, деревья, колонны, изгибы арок, громады небоскребов – словом, изображая все то, что мелькает перед глазами, когда смотришь на огонь. Зрители застыли в напряжении, как дикие ночные звери, окружившие лагерь с людьми.

Карла так и осталась у него. Она ни о чем его не расспрашивала, как и Зено ее. По молчаливому согласию оба относились к прошлому, как к ночи без слов. Когда они впервые занялись любовью, она вся дрожала, но умоляла его продолжать, будто страшилась и желала этого. Она вцепилась в него, словно ей дали последний шанс выбраться из бескрайней водной пустыни.

На другой день Карла приготовила ему поесть, словно само собой подразумевалось, что это ее обязанность. Потом собрала его грязную одежду и постирала. Навела порядок в доме...

Он подбросил шары, и они взметнулись высоко, под самую крышу, потом один за другим стали падать, все еще излучая сияние, будто тысячи ламп, и сливаясь с ним. Свет ослепил зрителей, как в свое время – Ника Говарда.

Зено дожидался, пока включат освещение. Он решил после представления отыскать осветителя и дать ему пару подзатыльников, чтобы впредь не зевал. Лампы медленно загорались, световое пятно прожектора словно нехотя перемещалось вслед за ним по сцене.

Зено сжал в кулаке яйцо, снова достал, потер руки – и яйцо исчезло. Потом снова появилось – увеличившись вдвое. Он обернул яйцо красным шелковым платком, бережно, как что-то ценное и хрупкое.

А когда снял платок, под ним оказался белый голубь. Приподняв левую лапку, голубь облетел сцену и вернулся. В дальнем углу стоял щит – четыре вертикальные доски высотой в шесть футов. Зено выдвинул его вперед, на освещенное место, и поставил посреди сцены, безо всякой опоры. Теперь щит походил на закрытую дверь. На уровне глаз к нему были приделаны две деревянные жердочки.

Зено привязал голубя к жердочкам красным кожаным ремешком, но они были расположены так, что лишь частично давали голубю точку опоры, и ему приходилось удерживать равновесие взмахами крыльев. Зено взял платок, закрутил его штопором, платок вспыхнул – и голубь оказался в желто-оранжевом огненном кольце.

Казалось, птица взлетела над щитом, но на самом деле она лишь сдвинулась дюйма на два, не больше, и стала взмахами крыльев раздувать пламя, приподняв голову и расправив грудь. Зено оставил голубя и стал спускаться к зрителям. Теперь голубь хлопал крыльями у него за спиной, застыв в воздухе.

Улыбнувшись, Зено обернулся, и в руках у него появился нож. Он метнул его и рассек ремешок. Казалось, голубь неминуемо устремится ввысь, но это была всего лишь иллюзия. Птица помнила больше о пище, чем о страхе, и, пролетев по кругу, кротко уселась на руку Зено. Зено накрыл голубя ладонью, завернул в шелк, и тот исчез.

«Ты сотворил меня из ничего, словно в фокусе», – говорила ему Карла.

* * *

Они поднялись и, шаркая, пошли к выходу: Собачья Морда, Кашляющий Мак, Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой... Оставаясь в темноте, Зено приглядывался к ним. Но они, как всегда, его не заметили. Окончилось представление – перестал существовать и сам Зено; волшебство рассеивалось, все в мире возвращалось на свои места. Но почему-то на сей раз в глубине зала стоял некто, с таким видом, словно ждал продолжения, словно сейчас снова вспыхнет огонь и прилетит голубь.

Зено пригляделся – и его словно ударили в грудь. Он покачнулся, перед глазами все поплыло, в ушах зашумел прибой.

Вот он – самый лучший фокус за весь вечер. Трудно поверить, но перед Зено предстал Преподобный Отец Том Кэри, именно такой, каким он сохранился у него в памяти: в сером облачении священника, с приподнятой то ли в приветствии, то ли в благословении рукой.

Глава 9

Паскью вспотел еще до того, как перед ними распахнулась решетка. Роксборо прошел внутрь и кивком поприветствовал тюремщика. В Лондоне уже несколько дней стояла настоящая индийская жара, поэтому все носили рубашки с короткими рукавами, а в приемной, не смолкая, стрекотали вентиляторы.

На спине у Паскью сквозь рубашку проступило темное влажное пятно, и ему казалось, что он давно не мылся. Кожа зудела под хирургической перчаткой и резиновым манжетом, которые от пота из серых стали темно-серыми. Чемоданчик Роксборо раскачивался, словно маятник.

– Я снова виделся с его матерью, – рассказывал он, понизив голос, потому что тюремщик опережал их всего на пару шагов. – И я ей поверил.

– Неужели? – Паскью старался подстроиться под поступь коллеги. В груди у него как будто камень застрял, затрудняя дыхание.

– Знаешь, я попробовал поставить себя на место присяжных, когда слушал ее.

– И надеешься, что они также поверят?

– Я не усомнился ни в едином ее слове.

– Плохо, когда тебе не верят, но еще хуже, когда тебя опровергают.

– Она знает все наизусть. Говорит не очень бойко, но не дрожит от страха.

Паскью остановился, чтобы глотнуть воздух. Остальные тоже остановились. Он ответил:

– Это мой тебе подарок, Джордж.

Стюарт пожал ему руку и застенчиво улыбнулся. Но стоило Паскью сообщить ему, что дело теперь будет вести Джордж Роксборо, как Стюарт тотчас же забыл о Паскью, будто его вообще больше не существовало, и все внимание переключил на Джорджа.

– Вы уже виделись? С моей мамой? – Отрывистые предложения делали его речь почтительной, словно он был готов к тому, что его прервут.

Роксборо улыбался ему понимающе и подбадривающе. Пока Паскью сидел чуть поодаль, он слушал то и дело прерывающийся, но вполне правдоподобный рассказ Стюарта сочувственно и благосклонно, как слушают присяжные.

...Выйдя наружу, Паскью забрался в машину Роксборо и открыл окно, чтобы рубашка, обдуваемая ветром, быстрее просохла. Время близилось к ленчу, они отыскали паб недалеко от реки и расположились с пивом в тени зубчатого навеса-гриба.

– Что им сказать, когда ты вернешься? – спросил Роксборо.

– Скажи, что через неделю или через две, как тебе больше нравится. Я буду звонить время от времени.

– Они называют это очередным отпуском.

– Да? Неплохо.

– Но объясняют его депрессией или запоем. – Роксборо глотнул пива. – Могу им сказать, что запой здесь ни при чем.

– Скажи, что хочешь, – ответил Паскью и добавил: – Я не собирался тебя обидеть, Джордж. – Он пожал плечами. – Мне нужно на какое-то время отойти от дел. Не могу сказать почему.

– А что с тобой случилось там, в каталажке?

– Я вспотел. Стал задыхаться. Руки дрожали. – Такие приступы уже не раз случались с Паскью, но Роксборо этого не знал и мог подумать, его коллега просто нуждается в отдыхе. Это даже к лучшему. – Временами я очень плохо себя чувствую. – Он говорил вполне искренне. – С тех пор, как от меня ушла Карен, я... – Он запнулся и пожал плечами. – Мне стало трудно ходить по тюрьмам.

– Именно по тюрьмам?

– Пожалуй, да. А больше я нигде и не бываю.

Паскью понимал, что это не связано непосредственно с уходом Карен; и хотя с тех пор, как она покинула его, чувство это обострилось, первопричина все-таки была другая. Но ему только на руку, если Роксборо объяснит это уходом жены.

– Звонил Роб Томас. Сказал, что ты хочешь бросить Пауля Артура Мэнарда на съедение волкам. – Полли Мэнард – тот самый торговец наркотиками, пойманный с поличным, когда сбывал крэк темным личностям в трущобах.

– Все было наоборот. Я предложил ему сделку. Немного поработать на пару имен.

– И что Роб должен для тебя сделать? – Роксборо допил пиво и задумчиво смотрел в стакан. Хлопья пены постепенно оседали на дно. – Карен не вернется к тебе, даже если ты ее отыщешь. Ведь прошли годы.

Паскью снова пожал плечами, оставив его при своих заблуждениях.

– Что сказать Полли? – спросил Роксборо.

– Разозли его. Скажи, что его подставили.

– А его действительно подставили?

– Наверняка когда-нибудь подставили. Как и каждого из нас – разве нет?

* * *

Летний зной сопутствовал ему до самого побережья. Паскью отправился туда на «сааб-автоматик», не имеющий себе равных в мире, если на дороге нет заторов. Он выехал из города перед заходом солнца и прибыл в Лонгрок около десяти. Голубое море искрилось на солнце, приобретая бирюзовый оттенок там, где омывало скалу, отлого спускавшуюся к воде. Он поставил автомобиль на стоянке, принадлежащей «Паллингзу», и направился к входу в отель без всяких дурных предчувствий; утреннее солнце чуть припекало спину. Но увиденное там заставило его громко вскрикнуть.

«Пежо» голубого цвета как раз тронулся с места на стоянке поближе к отелю. За рулем сидела Софи Ланнер. Она огляделась, потом резко крутанула руль и поехала вниз по Дьюэр-стрит, в направлении лодочной станции.

Паскью еще бежал какое-то время за ней, подняв руку, как полицейский. На него оглядывались, автомобиль, едущий навстречу, резко затормозил, но он махнул рукой водителю, чтобы двигался дальше. «Пежо» въехал на холм в том месте, где дамба заканчивалась, и, добравшись до самой вершины, скрылась за гребнем. Он бросился было к своей машине, но понял, что уже поздно. А немного поостыв, подумал, что это вовсе не Софи, а что он просто стал жертвой самообмана. Вспоминая о прошлом, он вызвал к жизни призрака. Женщина, сидевшая в машине, лишь была похожа на Софи Ланнер, точнее на ту Софи, чей образ сохранился у него в памяти.

Когда он регистрировался в отеле, клерк поинтересовался, как его рука, словно у ближайшего родственника.

– Уже лучше, – ответил он.

Клерк помнил, как Паскью появился в вестибюле. Вид у него был такой, словно он только что выбрался из-под цепной пилы. Ботинки, одежда, волосы – все было в крови. Она стекала с поднятой вверх руки.

– Намного лучше, – добавил Паскью.

Его поселили в том же номере, что и в прошлый раз, с видом на океан. Справа – длинная красноватая полоска суши, тонкая, как усохшая рука, с разбросанными повсюду зарослями красно-коричневого папоротника.

Возвращение сюда сулило много неожиданностей. Возможность того, что Ров Томас сможет увязать Лонгрок с одним из сообщенных ему имен. Различные сюрпризы. Шанс возобновить старые знакомства. Шанс умереть. Начнет он с посещения одного-двух излюбленных мест.

Бармен только и делал, что улыбался: в первый раз – когда Паскью вошел, потом – когда наливал заказанное пиво и в третий раз – когда положил рядом с выпивкой очередное письмо.

– Как вы скоро вернулись!

– Нужно успеть кое-что сделать.

– Появились записки, – предположил бармен, – по которым можно на кого-то выйти?

– Вроде того.

– Вы знаете что-то, чего не знают другие, да? Тот парень, которого вынесло в расщелину, – почему он оказался там, с кем встречался?

– А разве он с кем-то встречался?

– Ну, он ехал в такую даль! Зачем, если не для встречи? – Бармен играл теперь в репортера-ищейку, и на этот случай у него была припасена уже совсем другая улыбка, понимающая, хитроватая.

– Может быть, ему хотелось побыть одному, – возразил Паскью. – Может быть, он искал дверь.

– Искал что?

– Дверь – в которую можно выйти. Выход.

– Чтобы сбежать.

– Думаете, такое невозможно? – спросил Паскью, словно его действительно интересовало мнение бармена на сей счет.

– Кто-то убил его.

– Кто-то совсем незнакомый. Такое постоянно случается.

Бармен подумал, что Паскью хочет увести его в сторону. Прячет от него след. Поэтому он сказал:

– Послушайте, какое мне до всего этого дело? – Потом хлопнул рукой по письму, словно Паскью мог его не заметить.

– Вы многих знаете в этих местах?

– Только завсегдатаев. – Приветливая улыбка снова засияла у бармена на лице. – Таких, как вы.

– А Люка Маллена? Или Чарли Сингера... Чарльза?

Бармен задумался, склонив голову набок, словно изучал фотографию. – Нет. А кто они, эти люди?

– Точно не знаю, – солгал Паскью. – Просто вспомнил несколько имен.

– Это то, чего не знают другие. – Бармен плеснул себе немного бренди. – Я тоже кое-что знаю. Из того, что не попало в газеты.

Взгляд Паскью выражал сомнение, но бармена это нисколько не обидело. Посмотрев поверх стакана, он добавил:

– Рук-то у него не было. – Голос его звучал так, словно он только что провернул ловкий трюк.

Паскью покачал головой, будто говоря: «Слишком быстро. Я ничего не успел разглядеть. Покажите еще раз».

– Парня выбросило на берег рядом с утесом Виндбраш. Тело было безруким. Кто-то еще раньше их отрубил. – Во всех историях, чтобы произвести впечатление, используют разного рода гиперболы.

Паскью старался оценить полученную информацию, но ни к какому выводу не пришел.

– А откуда вам это известно?

Теперь улыбка бармена стала всезнающей.

– Знаете ли, у меня в баре бывают не только журналисты. Захаживают и полицейские.

Паскью вложил письмо во внутренний карман пиджака и поднялся с табурета. Когда он шел к выходу, бармен бросил ему вслед:

– Дело не в двери...

– Что? – Паскью выглянул на улицу, потом обернулся.

– Не так важна дверь. – Он рассмеялся и выплеснул пивную пену из стакана Паскью в раковину. – Спросите любого женатого мужчину... как важен ключ.

* * *

Прежде чем распечатать письмо, он, как и в прошлый раз, пошел к расщелине. Ветер приносил соленый запах гниющих водорослей. Тропинка шла вдоль берега, по одну ее сторону тянулись заросли терновника и ежевики, среди которых то и дело вспыхивали цветы утесника, будто первые языки пламени при лесном пожаре.

«Это какой-то ловкий трюк, – думал Паскью, – и я не знаю, в чем он заключается. Кому-то не удается убить меня, и я уезжаю. Потом возвращаюсь, неожиданно, и в этом – мое преимущество. И что же? В баре меня снова ожидает письмо, будто я здесь постоянно живу. И это мне не нравится. Сукин сын словно читает мои мысли».

«Сэм, думаю, ты искал меня. И я тебя тоже. Разница лишь в том, что я знаю, где ты. В „Баскин энд Соммерс“, конторе, расположенной неподалеку от моста Челси. Поиски не заняли много времени. А еще ты, кажется, облюбовал бар на берегу. Не совсем уверен, что ты остановишься в „Паллингзе“, хотя, скорее всего, именно там. Да. Готов держать пари, что не ошибаюсь. Я могу с тобой связаться. Нам не избежать еще одной встречи, надеюсь, ты тоже так думаешь, Сэм? Ну конечно. Иначе не вернулся бы! Предлагаю встретиться в людном месте. Там тебе будет спокойнее, да? Так и сделаем. Назначим дату. Оставлю для тебя записку на прежнем месте».

* * *

Лист бумаги похрустывал на ветру, словно выстукивая морзянку. Паскью застыл, не сводя глаз с письма, хотя уже дважды его прочел. Он чувствовал, что так же неподвижно кто-то стоит у него за спиной.

Обернулся – и увидел Софи Ланнер с наведенным на него пистолетом.

* * *

Чайки летали совсем близко от берега с хриплыми, плачущими криками, перекрывавшими голос Софи. Он поднялся с письмом в руке и отчетливо услышал, как она сказала:

– Сядь на место, ублюдок!

Дуло пистолета пошло вверх, когда он встал, и опустилось, когда снова сел. Она держала пистолет обеими руками, согнув левую в локте и расставив ноги. Судя по всему, стрелять она умела.

Паскью то сворачивал, то разворачивал письмо, держа руки перед собой, чтобы были на виду.

– Я думал, что это ты, – произнес он, – потом убеждал себя, что ошибся.

– Да? И почему же?

– Потому что вообще я невезучий. Господи, где ты это взяла? – Он показал на пистолет.

– Ну вот, теперь тебе, против обыкновения, повезло. Я не застрелила тебя и не сбросила в море только потому, что о письме кто-то мог знать.

– Кто-то прислал тебе письмо?

– Иди ты в задницу, Сэм!

– И ты подумала, что это я?

Рот ее скривился в знакомой Паскью усмешке. Софи была высокая, все еще достаточно стройная, с рыжевато-золотистыми волосами – по волосам он и узнал ее, когда она отъезжала от отеля. Фигура, возможно, стала чуть тяжелее – с более массивной грудью и бедрами, как это бывает, когда девушка превращается в женщину. Морщинок на узком лице с широким лбом не было ни одной.

– Да, – сказала она, – полагаю, это был ты.

Длинные ноги, джинсы «Левайс», перетянутые плетеным ремнем, легкий слой косметики, от которого скулы казались чуть удлиненными.

– Что ты там рассматриваешь? – Она неторопливо махнула пистолетом, словно призывая кого-то к порядку.

– Я был уверен, что ты получишь письмо, – заключил Паскью, – только не от меня.

– Почему же ты тогда здесь?

– Потому что тоже получил письмо.

* * *

Он присел на груду гладких камней, лицом к морю и спиной к Софи. Она тоже опустилась на камни, примерно в двадцати футах позади него, с пистолетом на коленях, придерживая его рукой. Прочла оба письма, перечитала еще раз, время от времени бросая на него взгляд, убеждаясь, что он не сдвинулся с места. Потом рассмотрела открытку, которую он ей дал: «Великий Зено, иллюзионист, маг, эскейполоджист».

Она перевернула открытку одной рукой, как при игре в карты.

«Сколько ангелов могут танцевать на булавке?»

– Я сразу тебя узнала, когда ты вылезал из машины около отеля, но не затормозила. Я понятия не имела, видел ты меня или нет, узнал или не узнал. Я доехала до вершины холма и повернула, оставила машину на одной из боковых улиц, потом вернулась пешком на набережную и стала следить за тобой. Видела, как ты входил в бар, как вернулся в отель. Стояла у машины и ждала. Когда же ты прошел мимо, двинулась следом за тобой.

– И что ты подумала? Чего мне от тебя надо?

Они разговаривали, стараясь перекричать шум прибоя.

– Когда получила твое первое письмо? Решила, что тебе нужны деньги.

– А теперь что думаешь?

Паскью рассказал, что с ним произошло. И, не оглядываясь, чтобы увидеть ее реакцию, снял перчатку и выставил руку так, чтобы ее обдувал ветер, как будто рана все еще оставалась горячей.

– Повернись! – потребовала она. – Откуда мне знать, лжешь ты или нет, если я не вижу твоего лица?

– Лицо ничего не значит. Многие искусные лжецы смотрели мне прямо в глаза и безмятежно улыбались.

– Ты, вероятно, имеешь в виду женщин.

Паскью встал и пошел к ней, но Софи предостерегающе подняла пистолет.

– Я сказала, повернуться лицом, а не приближаться.

Паскью не обратил внимания на ее слова, сел рядом с ней, но отвернулся.

– Нет, я имел в виду человека по имени Дру Беллами.

– Кого?

– Он убил свою жену, а потом отрезал от нее по кусочку, так показало вскрытие, но я не считал, что у меня есть основания для защиты.

Она посмотрела на него, не понимая, к чему он клонит.

– Я стал адвокатом, когда повзрослел. – Он наклонился к ней, чтобы забрать письма и открытку. – А как ты, Софи, живешь?

– Богато!

На берег опустилось несколько чаек, они расселись по пляжу, каждая на своем камне, похожие на немногочисленных, увлеченных представлением зрителей. Беря письма, он оказался достаточно близко от Софи, чтобы незаметно взять у нее пистолет.

– А Ник мертв?

– Да, мертв.

– Я не совсем поняла, что произошло с тобой в том доме? Ты сказал, там была еда? Свечи, вино... а какое вино?

– "Шабли", – уточнил он. – Урожая восемьдесят девятого года. Выдержанное, но на вкус не очень-то приятное.

– Пожалуй, я еще не созрела для шуток, – отпарировала она. – И полагаю, они сейчас неуместны. Не знаю, что и думать. Не исключено, что я тебя застрелю.

Паскью выхватил пистолет, подбросил, так что тот перевернулся в воздухе, и протянул ей, ручкой вперед.

– И как только клиенты доверяют тебе? – спросила она. – Ты, кажется, что-то взял? – Она упорно не замечала протянутого ей пистолета.

Паскью по-прежнему невозмутимо держал его на ладони.

– Я такую плату заламываю, что кто угодно разорится.

Она поднялась, потом склонилась к нему и, не глядя, взяла пистолет.

– Но если не ты посылаешь мне письма, если говоришь правду, то кто же тогда? Кто такой Зено?

– Я говорю правду, – подтвердил Паскью. – И ты мне веришь. Иначе не позволила бы мне забрать пистолет.

– Он не заряжен, – тихо произнесла Софи и как-то неопределенно покачала головой, будто ее мысли витали далеко отсюда. И через минуту она уже брела по тропинке вдоль побережья, глядя под ноги, словно бродяга в поисках сокровищ.

* * *

С барменом они стали чуть ли не братьями, и он расценил появление Софи как прибавление в семействе. Она попросила пива и тем самым, казалось, сразу заслужила его доверие.

– И насколько же ты богата? – задал Паскью вопрос, не дававший ему покоя.

– Настолько, насколько ты можешь себе представить. А разве в отеле нет бара?

– Есть. Но здесь для меня оставляют иногда письма.

– От Зено. – В ее устах это имя прозвучало экзотично.

– Вот именно. Значит, денег у тебя до черта. И откуда только они взялись?

– Я вышла замуж за деньги. – Софи отпила пива, слизнула с губ пену. – Заплатила слишком высокую цену.

– Вы развелись?

– В некотором смысле.

– В каком именно?

– Живем врозь.

– Врозь с мужем, но не с его деньгами, – предположил Паскью.

– Захотелось порассуждать о моей жизни? – спросила Софи. – И вынести свой вердикт?

Паскью кивнул, скорее извиняясь, чем соглашаясь.

– Это вовсе не мое дело.

– Совершенно верно. – Она сняла с маленькой металлической подставки меню и дважды внимательно прочла.

– Ты голодна? – спросил Паскью.

– Нет. – И после паузы: – Просто хочу успокоиться.

– Ну, ладно, – сказал он примирительно. – Я позволил себе лишнее. Но ведь совсем недавно ты размахивала у меня перед носом пистолетом. Не то чтобы это разозлило меня, просто разожгло любопытство.

Софи пожала плечами:

– Ты говоришь таким тоном, будто знаешь меня и имеешь на это право.

– Ну, вообще-то я тебя знал.

Она оставила его замечание без ответа и вновь заговорила о письмах:

– Они были отпечатаны на машинке? Те, что ты получал от Зено?

– Да.

– А ты не можешь догадаться, кто автор, ну, скажем, по стилю?

Паскью уже думал об этом.

– Нет, не могу.

– А вот одно из писем, адресованных мне, по духу напоминает тебя, об этом я и подумала, когда увидела тебя возле отеля.

– И потому пошла за мной с пистолетом?

– Он был...

– Не заряжен, но я-то этого не знал. Зачем ты вообще носишь с собой пистолет?

– Опять ты лезешь в мою жизнь.

– Ну, хорошо. – Паскью помахал рукой, будто отгоняя облачко дыма. – Да, я старался определить автора по тону и стилю писем. Но не удалось. Между строк постоянно сквозит насмешка, и именно это мне никого не напоминает. – Вдруг его осенило: – Одно письмо он мне прислал в офис, это нетрудно было сделать – мое имя значится на вывеске. Другое дело с тобой. Значит, он знал, как тебя найти. Это может подсказать нам разгадку.

– Да, мне тоже это пришло в голову... – Софи показала Паскью конверт; письмо сначала посылали по двум ее старым адресам. – Когда я жила по первому адресу, то все еще оставалась миссис Ланнер; по правде говоря, этот адрес мог знать и ты.

Паскью покачал головой:

– Я... но и кто-то другой. И этот другой, не входивший в нашу компанию, мог услышать про Лори и воспользоваться информацией.

– Ради денег.

– А ради чего же еще? – сказал Паскью, хотя сам в это больше не верил и придерживался этой версии только из-за Софи. – Почти наверняка кто-то проболтался: смерть Лори Косгров – этакая мелодрама...

– Мелодрама... – Софи не отрывала глаз от стола. Обмакнув стакан в разлитое пиво, она переставляла его с места на место, и на зернистой поверхности искусственного покрытия оставались мокрые следы. Голос ее звучал так тихо, что Паскью едва расслышал слово «мелодрама».

– Таким образом, это может оказаться человек нам абсолютно незнакомый, который знает всего одного члена нашей компании.

– Или же он просто соучастник, работающий в паре с тем, кто дал информацию.

– А еще это мог быть Чарли. Или Люк.

Она не ответила. И он пояснил:

– Ник мертв, но это не я.

– Да, – согласилась Софи. – Я не дура. Вижу, что круг сужается. – Паскью уловил раздражение в ее голосе: интересно, чье имя ее так взбудоражило? С полуулыбкой она продолжила: – Такой, как Чарли, способен на все.

Паскью попробовал представить себе Чарли: живой, нервный, остроумный, обворожительный, быстро говорит.

И, словно оправдывая Чарли, она добавила:

– Это могла быть и женщина. Например – я, или Сюзан, или Марианна.

Паскью поднял раненую руку, которую уже показывал ей на берегу; нитки развились, похожие на кусочки ржавой проволоки.

– Не забывай – я был здесь. И встречался с ним.

Софи передвинулась на скамье и встала. Когда она повесила сумочку на плечо, Паскью заметил выпирающий изнутри пистолет.

– Покажи мне. – Она отступила на пару шагов, как будто торопилась уйти.

Паскью удивился. Бармен встревожился и переводил взгляд с одного на другого.

– Покажи мне это место.

Софи повернулась и пошла к двери, уверенная, что Паскью последует за ней.

* * *

Конечно, он и сам собирался еще раз сходить в тот дом. Ключ, взятый у агента по торговле недвижимостью, Паскью надел на собственное кольцо, словно ключ этот теперь принадлежал ему.

Они взбирались по холму, держась рядом, с бодрым видом – настоящие покупатели, которые хотят осмотреть дом при дневном свете. На Софи был твидовый жакет, присборенный в талии, блузка устричного цвета и узкий галстук с голубой булавкой и пуговицами лазурного цвета. Галстук развевался на ветру, как хвост бумажного змея.

– А у тебя как дела? – спросила Софи. О доме они не промолвили ни слова, будто договорились не вспоминать о нем, пока не придут туда.

– Значит, ты можешь спрашивать, а я нет?

– Ты выносишь вердикты. В этом вся разница.

– Я был женат, теперь – нет.

Она улыбнулась, будто вспомнила удачную шутку.

– Так во всем мире, – сказала она, – во всем огромном мире.