Книга: Джек Лондон. Сборник - Джек Лондон

Джек Лондон пишет о своей жизни, о своем детстве и о Джоне Ячменное Зерно в своей жизни. Первая встреча с ним - в пять лет. Нес отцу пиво вместе с узелком с обедом и захотелось узнать, а что это такое, это пиво. Горько, невкусно. А потом сильное отравление и все выветрилось. Потом в семь лет взрослый дурак подначил мальчишку выпить, раз, другой... Снова бурная реакция организма, и снова никаких последствий. У нормального здорового ребенка, родившегося в нормальной семье, не бывает естественной тяги к хмелю. То ли дело сладкий лимонад или другие вкусные напитки. Тогда с чего все начинается? И Лондон скрупулезно вспоминает все этапы своей дружбы с веселым Джоном. Прежде всего, Джон - это компания. Все пьют - и ты не хочешь отставать. Приятели угощают всю компанию - и ты не хочешь отставать. Пьешь не потому, что тебе нравится, не потому, что потом приходит приятное расслабление - сначала ты пьешь, потому что хочешь быть вместе со всеми, ты не изгой, тебе нужна компания, а неписанные правила требуют не отказываться от угощения и угощать других. Четырнадцать лет, пятнадцать, восемнадцать.... Это еще не алкоголизм, можно пить, а можно и не пить, человек сам себе хозяин и это его радует. В любой момент захочу и перестану. И переставал, и бросал , и снова начинал. Лондон достаточно искренен в своей исповеди-биографии, и вот это ощущение - я не во власти спиртного, я сам управляю процессом - передано им убедительно. Хотя на самом деле он уже ничем не управляет.

И в какой-то момент он понимает, когда жизнь была тяжела и не устроена, когда он занимался тяжелым физическим трудом, уходил в море с рыбаками, работал кочегаром и все такое, он все еще мог перестать, но не переставал, потому что не хотел. А теперь, когда он нашел свое дело, когда он знаменит, успешен и благополучен - он уже не может отказаться. Он пьет один, он пьет просто потому что не может не пить. А ведь ему всего лишь тридцать с небольшим.

Автор пишет о преодолении своей страсти. По-моему он ошибался. И смерть в сорок лет тому подтверждение

Мнилось мне, что автор самого себя и людей, с которыми лично свёл знакомство, описывает. Ну, а как же иначе? Ведь настолько красочно и реалистично можно описывать только то, чему сам свидетелем был.

Закончив цикл, я с какого-то переляху решила заодно и о жизни самого писателя почитать и открыла предисловие. А вот этого-то делать, категорически не стоило! С оглушающим разочарованием узнала, что в своё время, Лондон, находясь в стеснённых жизненных обстоятельствах, действительно отправился на Клондайк, в стремлении разбогатеть, но из-за наступившей зимы они (он и четверо его спутников) не успели до него добраться.

Зазимовать им пришлось в хижине, в семидесяти милях от Доусона. Время от времени в хижине останавливались на постой охотники и индейцы, золотоискатели и просто бродяги. Долгими днями Лондон сидел с ними и подробно записывал всё, что услышал от постояльцев. К весне, тяжело заболев цингой, он был вынужден вернуться в Сан-Франциско.

Вот тут-то моя планка с присвистом приземлилась на свою пятую точку и разлетелась на тысячу кусочков. Предела разочарованию в Лондоне просто не было конца и краю. Все его повести и рассказы, вплоть до последней буквы, внезапно вызвали в моей душе такую бурю отторжения, что мама не горюй! Сплошной плагиат, жульничество и циничное надувательство, - так окрестила я его творчество и с раздражением заткнула все тринадцать томов, что принадлежали его перу, на самую дальнюю полку своей библиотеки.

На прошлой же неделе решила я заняться книгами: перебрать, стряхнуть пыль, да переставить их заново, в зависимости, стало быть, от новых своих симпатий-антипатий.

Дойдя до восьмого Лондоновского тома (это был цикл рассказов «Когда боги смеются»), подумала: хм-м, интересно, а что в нём? - Ведь в прошлый раз до последних томов я так и не дошла. Открыла на первой попавшейся странице и… цунами от нахлынувших мыслей, чувств и эмоций намертво пришлёпнуло меня к дивану:

«…Но отдадим должное этим любовникам: они вели большую игру. Так до них никто не играл и вряд ли будет играть. Никто до них не знал такого упоения любовью. Поцелуй не убил их любви. Своим отказом удовлетворить ее они сообщали ей все новую жизнь. И любовь их безумствовала, раздираемая на части желанием. Огненнокрылый Кифаред веял им в лицо своими крыльями, так что сердце у них почти переставало биться. Поистине это было любовное исступление, и оно не только не утихало, но разгоралось с каждой неделей, с каждым месяцем.

Они жаждали друг друга и томились той сладостной болью, той упоительной мукой, которой никто не знал, и никто не узнает.

Но вот задремавшие боги встрепенулись. Они подняли голову и посмотрели на мужчину и женщину, которые насмеялись над ними. А те посмотрели однажды утром друг другу в глаза и поняли - что-то ушло. Ушел тот, Огненнокрылый. Он улетел тайком, среди ночи, покинув их отшельнический кров.

Они посмотрели друг другу в глаза и прочитали там не любовь, а безразличие. Желание умерло. Вы понимаете? Умерло желание. А они ни разу не обменялись поцелуем. Ни единого разу. Любовь ушла. Им не суждено больше гореть, томиться ею. Исчезло все: дрожь, трепет и сладостная мука; исчезли вздохи, волнение, горячий стук сердца, песни. Желание умерло. Оно умерло ночью на холодном, никому не нужном ложе, и они не уследили за тем, как его не стало. Они впервые прочитали это в глазах друг у друга.

Боги - недобрые существа, но милосердие все же не чуждо им. Они пустили по кругу шарик слоновой кости и лопаткой сгребли банк со стола. И все, что осталось после игры, были мужчина и женщина, холодно смотревшие в глаза друг другу. А потом Марвин Фиск умер. Вот он, акт милосердия. Не прошло и недели после этого, как Марвин Фиск умер. Вы, вероятно, помните… несчастный случай. И много лет спустя я прочел в ее дневнике запись, сделанную в те дни, - две строки из стихотворения Митчелла Кеннерли:

О, был ли час, когда б могли Мы целоваться и не целовались!

- Боже, какая насмешка судьбы! - воскликнул я.

А Каркинес - настоящий Мефистофель в отблесках огня, падавших из камина на его бархатную куртку, устремил на меня пронзительный взгляд своих черных глаз и сказал:

- И вы говорите, будто они остались в выигрыше? Суд общества! Вы слышали мой рассказ, а я знаю все. Они выиграли так же, как выиграете вы, сидя здесь, среди ваших любимых холмов.

- А вы сами! - с жаром воскликнул я. - К чему приведет вас ваше буйство чувств? Что вам дадут ваши города с царящим в них бедламом?

Он медленно покачал головой.

- Если вы с вашим размеренным, буколическим образом жизни обречены на проигрыш, это еще не значит, что я останусь в выигрыше. Мы никогда не выигрываем. Иной раз нам это кажется, но такова маленькая любезность, которой удостаивают нас боги…»

Дочитав, я слепо уставилась в пространство: что-то мягко щёлкнуло и гигантское количество обрывочных мыслей, что уже долгое время, как настёганное, хаотично носилось в моей голове, внезапно начало выстраиваться в упорядоченную картину внутреннего мироздания.

- Мерси, мосье Лондон… - после долгих раздумий, тихо пробормотала я себе под нос. - Наконец-то то, что ощущалось мною лишь на грани чувств и эмоций, начало приобретать более-менее чёткую законченную форму.

- Ну что ж, - приподымаясь с дивана, обратилась я к книге, которую всё ещё держала в руках, - финал, конечно, грустноватый, но вынуждена констатировать, господин Лондон: вы полностью реабилитированы в моих глазах и вне всяческих колебаний заслуживаете почётное место в первом ряду…

Вторая повесть - "Джерри - островитянин" поражает описанием жизни туземцев-каннибалов, у которых отсутствует даже капля сопереживания к людям (а о животных и говорить нечего). Но храбрый ирландский терьер Джерри смог выжить этом ужасном острове благодаря своей удаче и находчивости.

"Майкл, брат Джерри", на мой взгляд, самая жестокая повесть в сборнике. В ней описываются не только страдания собаки (и, конечно же, других животных), потерявшей любимого хозяина и весь привычный мир и попавшей в цирковой зверинец, но и жестокость, злость и дикость людей. При прочтении глав о мучении несчастных животных, которых постоянно держат в страхе, избивают, запирают в маленьких клетках, связывают и причиняют очень много боли, на глаза наворачиваются слёзы. А толпа, с восхищением смотрящая эти выступления, смеётся и поражается "дружбе" дрессировщиков и измученных животных. Люди даже не подозревают, что простейший трюк животное выполняет под постоянным страхом наказания. Повесть шокирует рассказом о человеческой жестокости.

В словах Вайля мне чудится некоторый снобизм, своего рода снисходительность, хотя и добрая. Мне же вышеуказанные качества героев как раз очень импонируют. Я очень люблю доброту лондоновских героев. Я перечитываю "Смока" и радуюсь, словно встретил старого и любимого друга. Я так счастлив, что в детстве это было моим миром. Я помню эти цитаты, я улыбаюсь пессимизму Малыша, радуюсь каждой нахальной идее Смока. Для меня так естественно, что натолкнувшись на лагерь больных цингой, герои начинают им помогать, а не бросают на произвол судьбы - это их дело. Первый рассказ, "Вкус мяса", я всегда вспоминаю, когда иду куда-нибудь под рюкзаком и начинаю уставать - эти страдания Кита под поклажей, как он учился, как приспособил головные ремни, "долгие переходы и долгие остановки..." Сравнение Малыша "Воздух холоднее, чем были крюки в аду за тысячу лет до того, как черти развели огонь" я считаю одним из лучших в мировой литературе и помню накрепко с детства. :) А ещё его можно читать залпом, запоем; даже если уже сто раз читал всё это и помнишь, чем заканчивается сюжет и в чём хитрость. Я очень люблю северные рассказы Лондона. Рассказы про сёрфинг нравятся мне меньше, хотя, кажется, из одного из них запомнившийся мне эпизод, как пара старых скульпторов обсуждает красоту тел вышедшей на пляж молодой пары - как профессионалы человеческого тела.) А в отрочестве моим любимым рассказом почему-то был "Мексиканец" - "Винтовки будут! Революция будет продолжаться!" - хотя я никогда не тяготел к революционной романтике. Но он очень меня задевал; сейчас я перечитаю его заново. Рассказы Лондона, "Смок Беллью" относятся для меня к тем книгам, которые можно перечитывать и перечитывать. И да - я люблю этот пафос борьбы со стихией, где нет пафоса борьбы с человеком. Есть, правда, негодяи или просто никчемушники, но мы не смотрим на них.

Бесконечно счастлив, что покончил с этим писакой. Никогда никому не посоветую знакомиться с творчеством автора далее первых трех позиций. Далее хлебну немного современников и назад к французам – истинным мастерам пера!