Текст книги "Любовь и мороженое"

– Нет уж, этого я говорить не буду.

Одетта повернулась ко мне:

– Как тебе мой сынок?

Я сглотнула и протянула остатки печенья Рену, который смотрел на него как на свою прелес-сть.

– Он очень… приветливый.

– И привлекательный, да?

– Мам!

Я слегка покраснела.

Рен и правда симпатичный, но этого сразу не замечаешь. У него темные карие глаза, которые обрамляют невероятно длинные ресницы, а когда он улыбается, можно заметить узкую щербинку между передними зубами. Но опять же, в таких вещах первым встречным не признаются.

Одетта махнула мне рукой:

– Что ж, мы очень рады, что ты приехала. Это лето, пожалуй, самое скучное в жизни Рена. Я как раз сегодня утром советовала ему почаще выходить из дому.

– Брось, мам. Я же не сижу взаперти все время.

– Я просто заметила, что, как только из города уехала одна ragazza[9]9
  Девчушка (итал.).


[Закрыть], ты внезапно потерял всякий интерес к прогулкам.

– Я гуляю, когда хочу. И Мими тут ни при чем.

– Что за Мими?

– Его возлюбленная, – театральным шепотом объявила Одетта.

– Ма-ам! – простонал Рен. – Мне же не девять лет! На столе зазвонил телефон, и Одетта бросилась разбирать бумаги, кисточки и краски.

– Да где же?.. Pronto[10]10
  Алло? (итал.).


[Закрыть]?

В дверном проеме возникла маленькая девочка в трусах с рюшечками и черных туфлях.

– Я покакала!

Одетта подняла вверх большие пальцы обеих рук и ушла в глубь дома, что-то бегло говоря по-итальянски в телефонную трубку.

Рен простонал:

– Габриэлла, тебе не стыдно? Возвращайся в уборную. У нас гости.

Девочка пропустила его слова мимо ушей и повернулась ко мне:

– Ти chi sei[11]11
  Ты кто? (итал.).


[Закрыть]?

– Она не говорит по-итальянски, – сказал Рен. – Она из Америки.

– Anch’io[12]12
  Как и я! (итал.).


[Закрыть]! Ты подружка Лоренцо?

– Нет, я встретила его на прогулке. Меня зовут Лина. Девочка внимательно меня рассмотрела.

– Ты похожа на principessa[13]13
  Принцесса (итал.).


[Закрыть]. Наверное, больше на Рапунцель, из-за твоих безумных волосьев.

– Волос, а не волосьев, Габриэлла, – поправил ее Рен. – И называть их безумными не очень-то вежливо.

– Вообще-то она права, – признала я.

– Хочешь посмотреть на моего criceto[14]14
  Хомяк (итал.).


[Закрыть]? – Габриэлла подбежала ко мне и схватила меня за руку. – Пойдем, principessal Тебе он понравится. У него такая мягкая шерстка!

– Хорошо.

Рен положил руку ей на плечо:

– Не надо, Каролина. Габриэлла, она не хочет. Ей скоро уходить.

– Я не против. Я люблю детей.

– Нет, уж поверь мне. Войти в ее комнату – это как ступить в волшебный портал. И оглянуться не успеешь, как будешь играть с Барби пять часов кряду и откликаться на «Принцесса Искорка».

– Nonè vero[15]15
  Неправда (итал.).


[Закрыть]? Лоренцо! Какой ты гадкий!

Рен сказал ей что-то по-итальянски, и Габриэлла взглянула на меня так, будто ее предали, выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.

– Что такое criceto?

– На английском это… хомяк вроде бы? Маленький надоедливый зверек, бегает в колесе?

– Да. Хомяк. Она милая.

– Иногда. У тебя есть братья или сестры?

– Нет. Но я часто присматривала за детьми наших соседей в Сиэтле. У них были тройняшки, всем мальчишкам по пять лет.

– Ух ты!

– Когда их мама оставляла ребят на меня, она говорила: «Главное, чтобы они выжили, а остальное уже не так важно».

– И ты их связывала?

– Нет, но в первый раз мы с ними по-дружески подрались, и они меня полюбили. К тому же я всегда приходила с полными карманами фруктовых вкусняшек. – На маминых похоронах один из мальчиков спросил меня, почему я больше к ним не прихожу. А его брат сказал: «Ее мама очень долго спит, и она больше не может с нами играть».

От воспоминаний у меня защемило сердце.

– Мне пора идти. Говард, наверное, уже меня ищет.

– Да, конечно. – Мы прошли через гостиную, и Рен остановился у входной двери:

– Слушай, не хочешь пойти со мной завтра на вечеринку?

– Э… – Я отвернулась и тут же потянулась завязать шнурки.

Всего лишь вечеринка. Обычное дело для подростков. После маминой смерти все мероприятия, связанные с толпами народа, стали походить на быстрое восхождение на гору Эверест. К тому же последнее время я пугающе часто говорю сама с собой.

– Я спрошу у Говарда, – наконец ответила я и выпрямилась.

– Ладно. Я могу забрать тебя на своем скутере. Около восьми?

– Наверное. Я тебе позвоню, если решу пойти. – Я потянулась к дверной ручке.

– Погоди, у тебя нет моего номера. – Рен схватил со стола ручку, взял мою руку и быстро нацарапал номер.

Я почувствовала его теплое дыхание, и он еще мгновение держал меня за руку. Ох. Рен посмотрел на меня и улыбнулся:

– Ciao, Каролина. До завтра.

– Возможно. – Я вышла из дома, не оглянувшись. Я боялась, что он заметит яркую улыбку, появившуюся у меня на лице.

Глава шестая

Из-за этого «Рен-держал-меня-за-руку» происшествия у меня в животе запорхали бабочки, но они быстро исчезли после того, как мы сели в машину с Говардом. Атмосфера была, мягко скажем, неуютной.

Было заметно, что он недавно помыл и причесал волосы, а еще переоделся в брюки и рубашку поприличнее. Я, видимо, пропустила объявление о том, что надо приодеться, и осталась в шортах и кроссовках.

– Готова? – спросил Говард. – Да.

– Что ж, тогда вперед, во Флоренцию! Тебе она очень понравится.

Он вставил диск в CD-плеер (ими что, еще пользуются?), и машину заполнила песня AC/DC «You Shook Me All Night Long». Официальный саундтрек к «Не обращайте внимание на то, как вам неуютно на первой вылазке в город с отцом/дочерью».

Говард утверждал, что до города ехать всего семь миль, но мы добирались туда добрых полчаса. По дороге мчались сотни скутеров и миниатюрных автомобилей, и все здания, которые мы проезжали, казались древними. Во мне нарастало предвкушение. Может, обстоятельства и не самые лучшие, но все же я во Флоренции. Разве это не круто?

Когда мы в нее въехали, Говард свернул на узкую улочку с односторонним движением и продемонстрировал самое удивительное умение параллельной парковки из всех, что я видела. Как будто, не будь его сердце отдано кладбищу, он стал бы превосходным инструктором по вождению.

– Прости, что так долго ехали, – извинился Говард. – Я не ожидал, что будут пробки.

– Ты не виноват.

Я прижалась носом к окну.

По обеим сторонам мостовой из серых булыжников, уложенных елочкой, тянулись узкие пешеходные дорожки. Высокие здания пастельных цветов тесно прижимались друг к другу, и на всех окнах красовались очаровательные зеленые ставни. По тротуару пролетел велосипед, чуть не задев боковое зеркало заднего вида.

– Хочешь оглядеть окрестности? – спросил Говард. – Познакомиться с городом?

– Да! – Я отстегнула ремень и выпрыгнула из машины. На улице все еще стояла жара и попахивало теплым мусором, но меня это не расстроило, потому что вокруг было столько всего интересного! Говард зашагал по тротуару, и я поспешила за ним.

Я словно оказалась в итальянском фильме. Вокруг теснились магазинчики одежды, кофейни и ресторанчики, и жители окликали друг друга из окон квартир и машин. Посреди улицы кто-то вежливо засигналил, и все освободили путь для целой семьи, ехавшей на одном скутере. Между двумя домами висела бельевая веревка, в самом центре которой развевалось на ветру красное домашнее платье. Я была готова к тому, что в любую секунду из-за угла выпрыгнет режиссер и крикнет: «Снято!»

– Вот он, – объявил Говард, когда мы свернули за угол, и указал на видневшееся вдали высокое здание.

– Кто «он»?

– Дуомо. Собор Флоренции.

Дуомо. Все стекались к нему, как к единственному в море кораблю, и чем ближе мы подбирались к собору, тем медленнее нам приходилось идти. Наконец мы достигли центра большой площади, и я подняла взгляд на громадное здание, залитое закатным солнцем.

– Ух ты! Какой он… – Большой? Красивый? Впечатляющий? Все сразу и нечто большее. В этом соборе поместилось бы несколько высоток, а его стены украшали узоры из розового, зеленого и белого мрамора. Я никогда не видела настолько красивого, представительного и величественного здания. Да я впервые в жизни употребила слово «величественный»! Раньше оно мне не требовалось.

– На самом деле собор называется Санта-Мария-дель-Фьоре, но все зовут его просто Дуомо.

– От «domo» — купол?

Часть здания покрывала невероятно огромная красно-оранжевая купольная крыша.

– Неплохая попытка, но нет. «Duomo» по-итальянски значит «собор». Просто так вышло, что это слово созвучно с куполом, и это частенько вводит людей в заблуждение. Это здание строилось почти сто пятьдесят лет, и его купол оставался самым большим на свете до появления современных технологий. Как выдастся свободный денек, – заберемся с тобой на вершину.

– А это что? – Я показала на восьмиугольное здание возле собора с высокими золотыми дверьми с узорами, которые фотографировала группа туристов.

– Баптистерий. Эти двери зовутся Вратами Рая. Чуть ли не главная достопримечательность в городе. Работа архитектора Лоренцо Гиберти. На это произведение искусства у него ушло двадцать семь лет. Туда я тебя тоже свожу. – Говард указал на улицу за баптистерием. – А вон там находится ресторан.

Мы с ним пересекли площадь (которую он назвал «пьяцца»), и Говард придержал для меня дверь ресторана. Хост в галстуке, заправленном за фартук, поглядел на нас из-за стойки и выпрямился. Говард был фута на два его выше.

– Сколько вас будет? – гнусаво спросил он.

– Possiamo avere una tavolo per due[16]16
  Можно нам столик на двоих? (итал.).


[Закрыть]? – ответил вопросом на вопрос Говард.

Хост кивнул и подозвал официанта.

– Виопа sera[17]17
  Добрый вечер (итал.).


[Закрыть], – улыбнулся официант.

– Виопа sera. Possiamo stare seduti vicino alia cucina[18]18
  У вас остались столики возле кухни? (итал.).


[Закрыть]?

– Certo[19]19
  Конечно (итал.).


[Закрыть].

Итак… очевидно, мой отец говорит по-итальянски. Бегло. Даже «эр» произносит, как Рен. Я постаралась не таращиться на него, пока официант проводил нас к столу. Я совершенно ничего о нем не знала. И это ужасно странно.

– Знаешь, почему мне здесь нравится? – спросил Говард, усаживаясь на стул.

Я осмотрелась. Столы были покрыты дешевой бумажной скатертью, а на открытой кухне стояла дровяная печь для пиццы, и в ней пылал огонь. Сверху доносилась «She’s Got a Ticket to Ride». Говард указал на потолок:

– У них каждый день с утра до вечера играет «Битлз». Здесь есть все, что я обожаю: пицца и Пол Маккартни!

– Точно, я же видела пластинки Битлов у тебя в кабинете. – Я сглотнула. Теперь ему может показаться, будто я сую нос в чужие дела. Хотя по факту это, наверное, правда.

Говард улыбнулся:

– Сестра прислала их в подарок пару лет назад. У нее два сына, одному десять, другому двенадцать. Они живут в Денвере, приезжают к нам на лето раз в пару лет.

А они знали обо мне?

Наверное, Говард подумал о том же, и мы оба умолкли и с интересом принялись разглядывать меню.

– Что хочешь заказать? Я обычно беру пиццу с грибами, но они все здесь вкусные. Можно взять парочку закусок или…

– Как насчет обычной пиццы? С сыром. – Быстро и просто. Хочу вернуться на улочки Флоренции. И не растягивать этот ужин.

– Тогда возьми «Маргариту». Это самая простая пицца. Томатный соус, моцарелла и базилик.

– Отлично.

– Тебе обязательно понравится. Эта пицца совсем не похожа на ту, что подают у нас на родине.

Я отложила меню:

– Почему?

– Она очень тонкая, и каждый получит по своей личной огромной пицце. А свежая моцарелла… – Он вздохнул. – С ней ничто не сравнится.

Он и правда замечтался, вспомнив о моцарелле. Неужели моя «больше, чем дружеская» любовь к пицце – от него? Хм. Наверное, было бы неплохо узнать его получше. Все-таки он мой отец.

– А родина… Это где?

– Не поверишь, но я родился в небольшом городке Дью-Вест в Южной Каролине. Где-то в ста пятидесяти милях от Адриенны.

– Ты там переставил все дорожные заграждения и создал пробку?

– Тебе мама рассказала?

– Да. Она часто про тебя рассказывала.

– Там было особо нечем заняться, – хмыкнул Говард. – К моему стыду, я наказал за это весь город. А что еще она тебе рассказывала?

– Что ты играл в хоккей и, несмотря на спокойный нрав, часто ввязывался в драки на льду.

– Вот доказательство. – Говард повернул голову и пробежался пальцем по шраму на подбородке. – Одна из последних игр. У меня не получалось держать себя в руках. А что еще?

– Когда вы приехали в Рим, хозяин ресторана принял тебя за знаменитого баскетболиста и не стал брать деньги за ужин.

– А про это я забыл! Восхитительная была ягнятина. А я всего лишь сфотографировался с поварами.

К нам подошел официант и принял наш заказ, а потом наполнил бокалы газированной водой. Я отпила большой глоток, и меня передернуло. Это только мне газированная вода кажется жидким бенгальским огнем?

Говард скрестил руки на груди:

– Прости, что так прямо это говорю, но я не могу поверить, насколько ты похожа на Хедли! Тебе это постоянно говорят?

– Да. Иногда нас принимали за сестер.

– Неудивительно. У тебя даже ее руки.

Я сидела, поставив локти на стол и положив одну руку на другую. Говард резко дернулся вперед, как будто его поймали на крючок.

Он не отрывал взгляда от моего кольца.

Мне стало неуютно.

– С тобой все в порядке?

– Ее кольцо. – Говард потянулся к нему и почти дотронулся – его пальцы застыли в паре дюймов от моей руки. Это было винтажное узкое золотое колечко с замысловатым узором. Мама носила его, пока совсем не исхудала и оно не стало ей велико. С тех пор ношу его я.

– Она говорила, что это я его подарил?

– Нет. – Я спрятала руки под стол, лицо у меня горело. Разве она хоть что-нибудь мне рассказывала? – Это было обручальное кольцо или?..

– Нет. Обычный подарок.

Вновь повисла тишина, и я заняла ее неподдельным интересом к убранству ресторана. На стенах висели подписанные фотографии итальянских знаменитостей – наверное, очень известных – и несколько фартуков. Играла «We All Live in a Yellow Submarine». Мои щеки пылали, как соус маринара.

Говард покачал головой:

– У тебя есть парень в Америке, который по тебе скучает?

– Нет.

– Хорошо. Еще успеешь разбить парочку сердец, когда вырастешь. – Он замялся. – Утром я подумывал позвонить в международную школу и спросить, остался ли кто-нибудь из твоих одногодок здесь на лето. Ты могла бы пообщаться с ними и решить, хочется ли тебе идти в эту школу.

Я неопределенно промычала и с особым усилием принялась разглядывать фотографию женщины в диадеме и с широким пояском на платье. Мисс Равиоли 2015?

– Я все собирался сказать, что, если тебе хочется с кем-то поговорить, кроме меня и Сони, разумеется, знай, что в городе живет одна моя подруга, социальный работник. Прекрасно говорит по-английски. Она с удовольствием бы с тобой встретилась, если нужно…

Замечательно. Очередной психолог. Та, к которой я ходила дома, в основном говорила «хм-хм» и все твердила: «Как ты себя чувствуешь?», так часто, что у меня чуть уши не растаяли. Я всегда отвечала: «Ужасно». Жить без мамы – ужасно. Психолог обещала, что потихоньку мне станет лучше, но, судя по тому, каково мне сейчас, она ошибалась.

Я принялась мять края скатерти, пытаясь не глядеть на кольцо.

– Тебе здесь… уютно? – спросил Говард.

– Да, – не сразу ответила я.

– Если тебе чего-то не хватает, можешь просто спросить.

– Все нормально, – ответила я сиплым голосом. Говард кивнул.

Прошло, казалось бы, уже часов десять, и официант наконец вышел к нам с двумя дымящимися пиццами, каждая из них – размером с огромную тарелку. Аромат шел невероятный. Я отрезала себе кусочек и попробовала.

Неуютная атмосфера тут же улетучилась. Вот она – мощь пиццы!

– У меня рот взорвался, – попыталась сказать я. На самом деле у меня вышло что-то вроде «муменярофофася».

– Что? – переспросил Говард.

Я откусила еще кусочек.

– Это. Лучшая. Пицца. На свете. – Он был прав. Эта пицца была словно из другой вселенной, в отличие от той, что я ела дома.

– Я же говорил. Италия – страна мечты голодных бегунов. – Говард улыбнулся, и мы оба набросились на пиццу. Тишину заполнила «Lucy in the Sky with Diamonds».

Я как раз зажевала приличный кусок, когда Говард сказал:

– Наверное, ты гадаешь, где я был все это время.

Я застыла, зажав в руке корку от пиццы. Он спрашивает, что я о нем думаю? Я не думала, что этот важный момент признания настанет именно сейчас. Кто объясняет своим детям, почему не мог быть с ними рядом, уминая пиццу?

Я подняла взгляд на Говарда. Он отложил нож и вилку, наклонился и принял серьезный вид, опустив уголки рта. О нет.

– Да нет, я особо об этом не думала. – Ложь с большой буквы Л. Я закинула в рот корку, но вкуса не почувствовала.

– Хедли рассказывала тебе о нас?

– Нет. – Я покачала головой. – Только забавные истории.

– Ясно. Что ж, честно говоря, я даже о тебе не знал.

На секунду мне показалось, что все в ресторане умолкло. Только Битлы надрывались: «Девушка, от которой я потерял голову, уезжа-ает…»

Я нервно сглотнула. Такого я и предположить не могла.

– Почему?

– У нас были… напряженные отношения.

Напряженные. Мама говорила то же самое.

– Хедли связалась со мной тогда, когда ей начали делать анализы. Она уже знала, что больна, но еще не знала чем. Хотя, наверное, догадывалась. Честное слово, если бы я знал, я был бы рядом. Если бы я знал. Я… – Он положил руки на стол ладонями вверх. – Я прошу тебя дать мне шанс. Я не жду чудес. Да, это тяжело. Твоя бабушка сказала, что ты была против переезда в Италию. Я все понимаю, только хочу, чтобы ты знала – для меня очень много значит то, что ты ко мне приехала и я могу узнать тебя получше.

Мы встретились взглядами, и мне всем сердцем захотелось исчезнуть, как пар, который поднимался от пиццы.

Я встала из-за стола:

– Мне… мне надо в уборную. – Я пробежала по ресторану и еле успела ворваться в туалет до того, как из глаз покатились слезы.

Здесь просто отвратительно. Еще вчера я знала, что за человек моя мать. И она точно не была той женщиной, которая любила фиалки, посылала загадочные дневники своей дочери и забывала рассказать ее отцу, что она существует… «Ой, кстати, у тебя есть дочка!»

У меня ушли все три минуты «Here Comes the Sun» на то, чтобы взять себя в руки. Я глубоко дышала, пытаясь успокоиться. Открыв дверь, я увидела за столом Говарда. Он сидел опустив плечи. Какое-то время я смотрела на него, и в душе, как пышная пицца в духовке, нарастала злоба.

Мама держала нас вдали друг от друга шестнадцать лет. Почему сейчас мы вместе?

Глава седьмая

Ночью я не могла уснуть.

Спальня Говарда тоже находилась на втором этаже, и из-за скрипа половиц я слышала, как он ходит по коридору. Я даже о тебе не знал. Почему?

Настенные часы раздражающе тикали. Прошлой ночью я их не замечала, но этой «тик-тик-тик» терпеть было невозможно. Я накрыла голову подушкой – не помогло, и дышать стало нечем. Из окна дул легкий ветерок, и фиалки трясли головками, как фанаты на рок-концерте.

Хорошо. Ладно. Я включила лампу, сняла с пальца кольцо и поднесла его к свету. Мама не виделась с Говардом шестнадцать лет, но все эти годы носила его подарок. Каждый день.

Почему?!. Они правда были влюблены друг в друга, как сказала Соня? И если да, то что заставило их расстаться?

Боясь отчаяться, я наконец достала из прикроватной тумбочки мамин дневник.

На форзаце темнела надпись:

Я совершила ошибку.

По спине пробежал холодок. Мама записала эти слова черным маркером, и буквы расползались по бумаге, как мохнатые пауки. Это обращение ко мне? Какое-то объяснение того, что я сейчас прочитаю?

Я собрала волю в кулак и перевернула страницу. Сейчас или никогда.

22 мая

Вопрос. Сразу после встречи с приемной комиссией Вашингтонского университета, которая выдала вам официальное уведомление о том, что осенью вы не поступите в колледж для медсестер, вы:

A. Идете домой и обо всем рассказываете родителям.

Б. Паникуете, врываетесь обратно и утверждаете, что были не в своем уме.

B. Покупаете новый дневник.

Ответ: В.

Да, рано или поздно вы признаетесь в этом родителям. Да, вы специально приходили к комиссии прямо перед закрытием. Но стоит вам немного успокоиться, и вы вспомните, почему поступили именно так. А пока лучше зайти в ближайший книжный магазин и раскошелиться на хорошенький новый дневник. Как бы страшно вам ни было, это все же начало вашей жизни – настоящей жизни.

Покупая дневник, вы это признаете. Всего час и двадцать шесть минут назад я перестала быть будущей студенткой медицинского отделения. Зато через три недели я соберу вещи (те их остатки, которые мама не сломает в порыве гнева) и полечу в Италию (Италию!), где смогу заниматься тем, о чем давно мечтала (фотографией!), в Академии изящных искусств Флоренции (АИИФ!)

Осталось поломать голову над тем, как поставить перед фактом родителей. Большая часть моих гениальных планов заканчивалась анонимным звонком из Антарктиды.

23 мая

Что ж, я поговорила с родителями. И наш разговор прошел даже хуже, чем я ожидала. Сторонний наблюдатель мог стать свидетелем примерно такой Великой Ссоры с Родителями.

Я. Мам, пап, я хочу вам кое в чем признаться.

Мама. Господи! Хедли, ты беременна?

Папа. Рашель, у нее и парня-то нет.

Я. Спасибо за замечание, пап. Не понимаю, мам, откуда такие предположения? (Прочищает горло.) Я хочу рассказать вам о своем решении, которое я приняла недавно. (Последняя фраза – точная цитата из книги «Плодотворное общение. Как говорить, чтобы с вами соглашались».)

Мама. Господи! Хедли, ты лесбиянка?

Папа. Рашель, у нее и девушки-то нет.

Я (бросает попытки цивилизованного общения). НЕТ. Я пытаюсь рассказать вам о том, что не буду учиться на медсестру. Меня приняли в Академию искусств во Флоренции. Я буду полгода изучать фотографию в Италии. И… семестр начнется через три недели.

Мама с папой (молчат, раскрыв рты, как рыбы на суше).

Я. Так что…

Мама с папой (все также таращатся на меня).

Я. Может, скажете что-нибудь?

Папа (еле слышно). Но Хедли, у тебя и приличной камеры-то нет…

Мама, (окрепшим голосом) ЧТОЗНАЧИТНЕБУДЕШЬУЧИТЬСЯНАМЕДСЕСТРУ-У?!

(Соседские собаки воют.)

Пропустим лекцию, которая за этим последовала. В целом она сводилась к тому, что я «ломаю себе жизнь». Я зря трачу время, лишаю себя образования, а родителей – их потом и кровью заработанных денег, которые они потратят на мое беспечное проживание в стране, где женщины даже не бреют подмышки. (Последнее замечание принадлежит маме. Правда это или нет, я не знаю.)

Я объяснила, что за все заплачу сама. Поблагодарила за участие в моем образовании. Убедила, что все так же буду следить за собой и брить подмышки. А затем поднялась в свою комнату и выплакала все глаза, потому что мне было ТАК СТРАШНО! Но разве у меня был выбор? Как только я получила письмо о том, что меня принимают в Академию искусств, я поняла, что хочу этого больше всего на свете. И не поехать было бы еще страшнее!

В окрестностях моего лица начинался сезон дождей, и все слова слились в большую, расплывчатую массу. Вот почему я не могла читать мамины дневники. Мне казалось, будто я подслушиваю ее разговор с подругой по телефону, но стоило отвести взгляд от страницы, как я тут же вспоминала, что мамы здесь нет…

Соберись. Я отчаянно протерла глаза. Она не просто так отправила мне свой дневник, и я должна узнать зачем.

13 июня

Казалось бы, уезжать тринадцатого числа – к беде, но меня это не остановило. Мама холодно со мной попрощалась, а папа отвез меня в аэропорт. Вперед, в неизвестность!

20 июня

Я ЗДЕСЬ. Я могла исписать пятьдесят страниц, рассказывая о своей первой неделе во Флоренции. Но этих двух слов достаточно. Я здесь. АИИФ выглядит ровно так, как я ее представляла: крошечная, суматошная, кишащая талантами. Я живу над шумной пекарней и сплю на картонке, но разве это важно, когда из окна открывается вид на самый красивый город на свете?

Мою соседку зовут Франческа, она приехала с севера Италии учиться на модного фотографа. Она ходит во всем черном, с легкостью перескакивает с итальянского на французский, с французского на английский и наоборот и не вынимает сигареты изо рта со времени своего приезда. Я ее обожаю.

23 июня

Мой первый выходной в Италии. Я хотела провести тихое утро с банкой нутеллы и свежей булкой из пекарни, но у Франчески были иные планы. Стоило мне выйти из комнаты, как она сказала: «Одевайся», а потом полчаса самозабвенно ругалась с кем-то по телефону, пока я сидела и ждала ее. Наконец она повесила трубку и настояла на том, чтобы я переодела обувь. «Никаких сандалий. Уже одиннадцать часов!» Но и второй мой выбор ей не понравился. «Темную джинсовую ткань после апреля не носят!» И третий. «Туфли не должны сочетаться с сумочкой!» Она меня страшно вымотала.

Не прошло и года, как мы вышли на улицу, и Франческа принялась рассказывать мне краткую историю Флоренции.

– Флоренция – родина Ренессанса. Ты ведь знаешь, что такое Ренессанс, правда?

Я успокоила ее, сказав, что все знают о Ренессансе, но она все равно объяснила, что это такое.

– В тысяча трехсотом году треть населения умерла от бубонной чумы, а потом Европа пережила культурную революцию. Внезапно расцвело искусство. И зародилось оно здесь, а только потом распространилось на другие страны. Картины, скульптуры, архитектура… Это была культурная столица мира! Флоренция стала одним из богатейших городов в истории… – И так далее, и так далее, и так далее.

Она бродила по улицам, даже не замечая, иду я за ней или нет. И тут я увидела его. ДУОМО. Замысловатый, яркий, готический собор. Я и так выбилась из сил, но и без этого от вида Дуомо у меня перехватило бы дыхание.

Франческа затушила сигарету, отвела меня ко входу в собор и предложила взобраться наверх. Так мы и поступили. Четыреста шестьдесят три каменные ступеньки, и Франческа бодро прыгала с одной на другую, словно в ее каблуках скрывались пружины. Наверху я без конца фотографировала. Флоренция раскинулась передо мной оранжевым лабиринтом, в котором выделялись башни и дома, но выше всех стоял Дуомо. Вдали виднелись зеленые холмы, а над ними возвышалось безупречно-синее небо. Франческа умолкла, заметив мое восхищение. Она даже не рассердилась, когда я вытянула руки навстречу ветру и новому чувству свободы. Перед тем как уйти, я крепко обняла Франческу, но она отцепила меня от себя и сказала:

– Тихо, тихо. Ты сама сюда приехала, я всего лишь отвела тебя к Дуомо. А теперь пойдем на шопинг. Никогда не видела джинсы в таком плачевном состоянии. Мне от взгляда на них плакать хочется.

«Не может быть», – прошептала я. А если бы я прочитала этот отрывок в тот день, когда сама увидела Дуомо? Я пробежалась пальцами по строчкам, представляя примерно двадцатилетнюю маму, которая еле поспевает за властной и быстрой Франческой. Может, поэтому мама прислала мне этот дневник? Чтобы я вместе с ней гуляла по Флоренции?

Я пометила место, на котором остановилась, и выключила свет. На душе было тяжело. Услышать мамин голос – все равно что на поломанном корабле выйти в море. Эмоции те же. Но и приятное что-то есть. Она обожала Флоренцию. И благодаря этому дневнику я исследую этот город вместе с ней.

Но буду делать это постепенно.