Текст книги "Две мелодии сердца. Путеводитель оптимистки с разбитым сердцем"

Глава 8

21/8/2012

«Братская любовь»

Сегодня мы с Люси ходили в парк посмотреть, как Кэл играет в баскетбол. Его тупорылый приятель, Алекс, начал к нам приставать. Мы сидели на траве и ели сэндвичи с ростбифом, а он засвистел и сказал: «Если хотите еще мяса, можете попробовать мое!» И схватил себя за промежность.

Парни не должны говорить такое девочкам-подросткам! Фу!

Но этим дело не кончилось.

Кэл просто взбесился! Он оттолкнул Алекса так, что тот упал, а после пригрозил убить, если тот снова к нам пристанет. Алекс разозлился, встал, набросился на Кэла и повалил его на землю. Кэл ударился головой об асфальт и так и остался лежать не двигаясь.

Люси завопила. Она отбросила свой сэндвич, кинувшись к Кэлу со всех ног, рухнула рядом с ним на колени. Я побежала за ней и крикнула Алексу, чтобы тот позвал наших родителей. Когда Кэл наконец открыл глаза, он заморгал и посмотрел на Люси с таким странным выражением. Будто не верил, что она настоящая. Или впал в транс.

Я не слышала, что он сказал, потому что Алекс за моей спиной заорал.

А потом, когда мы возвращались домой, у них обоих было это странное выражение на лице.

Пока-пока!~

Эмма

Должно быть, глаза меня обманывают.

Вглядываясь в полумрак бара и стараясь, чтобы мой голос не дрогнул, я продолжаю петь Edge of Seventeen Стиви Никс, аккомпанируя себе на акустической гитаре. Впервые за все время, что я выступаю на сцене, меня охватывает волнение. Мои ноги нервно дергаются на перекладине высокого стула.

Он здесь.

Кэл смотрит мое выступление, сидя у барной стойки.

Из-за неровного пламени свечей по его бесстрастному лицу пляшут тени, а подсветка барной стойки окрашивает его в фиолетовый цвет.

Он смотрит прямо на меня, поднося к губам стакан с чем-то темным. Наверное, виски или бурбон. Своими внушительными бедрами он почти занимает два стула. Его пламенный взгляд действует на меня опьяняюще, будто я сама приложилась к стакану с чем-то крепким.

Сосредоточься, Люси!

Я закрываю глаза и опускаю голову, чтобы вернуть себе самообладание, но текст песни перемешивается у меня в голове, и я нечаянно повторяю куплет.

Сосредоточься, сосредоточься, сосредоточься.

Остается надеяться, что никто не заметил моей оплошности. Я вновь погружаюсь в музыку, выпрямляюсь и со всей душой пропеваю окончание песни. Когда последний аккорд растворяется в громе аплодисментов, я делаю глубокий вдох и снова открываю глаза.

На моем лице расцветает улыбка.

Я отлично справилась.

Мой взгляд возвращается к Кэлу; я улыбаюсь еще шире и прикусываю губу. Кэл вращает стакан длинными пальцами, делает глоток и отводит глаза.

Вновь обретя уверенность в себе, я хватаю микрофон и обращаюсь к аудитории.

– Спасибо всем, кто сегодня пришел. Вы не представляете, как это много для меня значит. Когда я выступаю перед вами, мое сердце радуется, а на лице появляется улыбка. – Кто-то в толпе свистит, и я снова бросаю взгляд на Кэла, но он на меня больше не смотрит. – Я Имоджен, и в следующую пятницу я снова спою для вас. Надеюсь, что вы тоже улыбнетесь. До встречи.

Аплодисменты и одобрительные выкрики затихают. На их место приходит расслабленная болтовня и негромкий блюз. Я слезаю со стула, приглаживая короткое платье в оборку. Оно рыжевато-красного цвета, с длинными присобранными рукавами – чтобы не мерзнуть в сентябре.

Этим вечером я особенно тщательно уложила волосы и вплела в них бежевые ленты так, что теперь локоны падают мне на обнаженные плечи.

Пока я убираю гитару в футляр, в сумке на соседнем стуле вибрирует мой телефон.

Это Алисса.

Алисса:

Люси! Я опаздываю, рабочая встреча затянулась. Неужели не ясно: фраза «Вопросы есть?» означает, что ВСТРЕЧА ЗАКОНЧИЛАСЬ! Нет, люди почему-то думают, что пришло время задавать вопросы. Придурки. Короче, я скоро приеду и заобнимаю тебя!

Я улыбаюсь и набираю ответ.

Я:

Не волнуйся! Я как раз закончила выступать, но вино еще впереди. Сегодня пришел Кэл, так что я пойду с ним поболтаю.

Алисса: *удивленные глаза*

Я:

Знаю. Сама в шоке.

Алисса:

Блин, охренеть. Ну ладно. Охренеть.

Я:

Кажется, ты заразилась моими словами-паразитами.

Алисса:

Блин.

Я:

Лол. До встречи!

Я убираю телефон в карман платья, защелкиваю футляр гитары и спускаюсь со сцены. Посетители улыбаются и машут мне, но я не останавливаюсь, а иду прямо к Кэлу. Он сидит, сгорбившись над барной стойкой, сжимая полупустой стакан. Мне на ум невольно приходит придорожный мотель с мигающей вывеской: «Свободных номеров нет».

Увидев такую вывеску, любой водитель проедет мимо.

Но я понимаю, что он не мог оказаться конкретно в этом баре именно во время моего выступления по чистой случайности. Он наверняка пришел, чтобы поддержать меня.

Верно?

Кэл поворачивается. Я приближаюсь к нему, переполненная нервной энергией; мои глаза широко распахнуты, а локоны покачиваются при ходьбе. Он одет как обычно – в простую белую футболку, темные джинсы и черные ботинки, – но на голове у него нет ни бейсболки, ни вязаной шапки. Вместо этого его волосы артистично растрепаны и уложены гелем.

И, боже, как же потрясающе он пахнет.

Меня обволакивает облако его обычного древесного аромата, перемешанного с каким-то одеколоном, явно придуманным для того, чтобы все женщины в радиусе действия автоматически снимали с себя одежду.

На меня он, конечно, не действует. А вот Алиссе точно не оставил бы шансов.

Кэл выпрямляется и оглядывает меня с ног до головы, делая глоток. На мгновение его взгляд останавливается на шраме у меня на груди. Когда-то я соврала, сказав, что он остался после случайного происшествия в детстве.

Наши взгляды встречаются. Я будто ощущаю тепло его тела. Мое сердце колотится, меня бросает в жар.

Я делаю судорожный вдох и пытаюсь взять себя в руки.

Это Кэл.

Мой босс. Мой друг.

Нужно сохранять самообладание.

Дорогая Люси, пожалуйста, веди себя нормально.

И, ради бога, не говори ничего двусмысленного.

Я одариваю его сияющей улыбкой.

– Привет! Я едва смогла кончить, когда увидела тебя.

Потом я замираю на месте как вкопанная.

Кэл закашливается, поперхнувшись бурбоном. Он не проявлял таких явных эмоций с того момента, как я впервые вошла в автомастерскую.

– И тебе привет, Люси, – говорит он, не глядя на меня.

У меня аж в глазах темнеет, как будто кто-то огрел меня сковородкой по голове. Я едва стою на ногах.

– Это… не то, что я имела в виду, – с трудом выговариваю я, прижимая ладони к покрасневшим щекам. – Я едва смогла кончить песню. Допеть то есть. Я увидела тебя и так удивилась, что перепутала слова. Вот что я хотела сказать. Прости.

Нэш, который прислушивался к нашему разговору и стал свидетелем моего несмываемого позора, посмеивается, протирая стойку.

– Молодец, – говорит он.

Я ловлю его веселый взгляд и отвожу руки от лица – они нужны мне, чтобы сохранить равновесие. Схватившись за спинку стула, я стараюсь унять дрожь в коленях.

– Мне рислинг, пожалуйста, – говорю я слабым голосом.

По-прежнему ухмыляясь, Нэш указывает на соседнее с Кэлом место.

Там на стойке меня уже ждет бокал вина.

Я краснею еще сильней, когда замечаю надпись, сделанную знакомым почерком, на салфетке под бокалом.

– Спасибо. – Я дрожащими руками выдвигаю стул. Его ножки противно скрипят по полу, но моему чувству собственного достоинства уже ничто не способно навредить. Когда я усаживаюсь на стул, то задеваю коленями бедро Кэла, спрятанное под грубыми джинсами, отчего у меня по телу бегут мурашки.

Ну вот что со мной не так?

Он бросает на меня беглый взгляд, но не отодвигается.

– Хорошее выступление, – говорит он, когда я устраиваюсь рядом.

От комплимента я краснею еще сильней.

– Спасибо. Я будто становлюсь другим человеком, когда выхожу на сцену. – Мое унижение наконец отступает. Я беру бокал и делаю глоток, искоса поглядывая на Кэла. – На меня каждый раз накатывает прилив адреналина. И чувство свободы.

Я смотрю на его длинные черные ресницы, пока он глядит в стакан.

– Последняя песня была сложной.

Он прав. Я практиковалась каждый день на протяжении нескольких месяцев, чтобы в совершенстве освоить акустическую версию.

– Мне нравится Стиви. В душе я та еще старушка. – Я осознаю, что наши плечи вот-вот соприкоснутся. – Слушай, а… Почему ты вдруг пришел? Я думала, ты не в курсе, где я выступаю.

– Ты как-то раз упомянула.

Я в этом сильно сомневаюсь.

Кэл переводит взгляд на салфетку, которую я пыталась прикрыть рукой. Он задевает меня своей рукой, покрытой татуировками.

– Ты спишь с барменом?

Я шокирована таким бесцеремонным вопросом и резкой сменой темы.

Впрочем, я сама в понедельник расспрашивала его безо всякого стыда. Мне остается лишь покачать головой и отпить еще вина.

– Нет. Он просто оставляет мне записки после каждого выступления. Это мило.

Пользуясь случаем, я читаю сегодняшнее послание.

«Я разозлил трех клиентов, потому что не мог оторвать взгляд от твоих губ».

Ох.

У меня что-то сжимается в груди. Записки Нэша всегда были забавными и безобидными, но в этот раз он куда более прямолинеен. Откашлявшись, я переворачиваю салфетку и слегка посмеиваюсь.

– Очень мило. Так все-таки… – Я поворачиваюсь к Кэлу. Он скептически приподнимает бровь. Его щека подергивается. – Что ты здесь делаешь? Я не думала, что ты часто ходишь по барам.

– С чего ты взяла?

В фиолетовом свете барной стойки его лицо выглядит совершенно невозмутимым. Я прикусываю губу, чтобы сдержать смех.

– Хорошая попытка. Ты уже второй раз уходишь от ответа.

Он отворачивается и делает глоток.

– Вот как?

Я фыркаю.

– Откуда взялся твой псевдоним? – он резко меняет тему.

Я вздыхаю. Остается смириться, что сегодня он вряд ли поделится со мной своими самыми сокровенными мыслями. Или вообще хоть какими-то мыслями.

– От Эммы, – признаю я, и Кэл на миг замирает, не донеся стакан до рта.

В его глазах мелькает мука. Он делает глоток и со стуком ставит стакан обратно на барную стойку. Имя сестры теперь приносит ему лишь боль. Я тоскую по тем временам, когда оно вызывало радость.

– Ее любимой пианисткой была Имоджен Купер, – продолжаю я. – Эмма хотела стать похожей на нее, когда вырастет. Это моя дань уважения…

– Я понял, Люси, – сердито говорит он, потирая щетину и не глядя на меня. – Хватит уже болтать.

Я практически ощущаю на языке вкус его злости, горькой и жгучей. Поэтому делаю глоток вина, чтобы смыть этот вкус.

Сейчас лучше помолчать, так что я съеживаюсь на стуле, будто ребенок, которого отругали, и прикрываю волосами покрасневшие щеки. Ожидая, пока тяжелая атмосфера развеется, я кручу в руке бокал и рассматриваю свои ногти орехового цвета.

Потом мне на поясницу мягко ложится чья-то рука.

Когда я понимаю, что это Кэл – что Кэл так нежно дотронулся до меня в знак извинения, – я замираю в шоке. Это совершенно невинный жест. Дружеский, ненавязчивый. Кэл, наверное, даже не задумался, прежде чем положить татуированную руку на изгиб моей поясницы, задев до этого мое бедро.

Но со мной это прикосновение творит что-то странное.

Жар обдает мое лицо, грудь, уши, шею. В моем чреве вспыхивает пламя. Меня так шокирует это чувство, что я замираю в ступоре, сжимая ножку бокала побелевшими пальцами.

Кэл наклоняется ближе и шепчет мне прямо в ухо:

– Прости.

От его хриплого голоса у меня по спине бегут мурашки. Он плавно убирает руку, едва не задевая мои ягодицы.

Одно касание.

Одно касание и одно слово, а я будто оказалась в эпицентре взрыва и задыхаюсь от дыма.

Да что со мной такое?

Мне остается лишь надеяться, что Кэл не заметил моей чрезмерно бурной реакции. Я бросаю на него опасливый взгляд.

Это оказывается ошибкой. Кэл слишком близко, и его глаза следят за каждым моим движением.

– Все нормально, – выдавливаю я и облизываю пересохшие губы под пристальным взглядом Кэла. – Я понимаю. Больше не буду о ней говорить.

На его шее проступают вены, когда он отстраняется.

– Мне просто нужно смириться.

– Неправда. Есть такие вещи, с которыми смириться невозможно.

Он скептически на меня поглядывает.

– Я имею в виду… Пусть эта память причиняет тебе боль, но ты не можешь просто взять и все забыть. Тебе больно, потому что Эмма была для тебя важна. И всегда будет важна, – говорю я. Не уверена, насколько понятны мои слова, но Кэл не проклинает меня и не встает, чтобы уйти. Я поворачиваюсь к нему так, что мои колени слегка его задевают, и продолжаю говорить: – Нужно сделать так, чтобы эти воспоминания радовали нас, а не вгоняли в отчаяние. Вдохновляли, помогали двигаться дальше.

Может, все дело в бурбоне. А может, музыка в баре убаюкала демонов в его душе.

Так или иначе, Кэл идет на контакт.

Я жадно хватаюсь за нить, которую он мне протягивает.

– Я думаю о ней каждый чертов день, – признается он глухим, безнадежным голосом. Постукивая пальцем по краю стакана, он вглядывается в тающие кубики льда. – Она как туча, которая следует за мной по пятам. Высасывает из меня любой намек на счастье. – Он глядит на меня, нахмурившись. – А тут еще и ты.

Эти слова пронзают меня насквозь.

Их смысл понятен: Ты делаешь только хуже.

– Я не хотела вторгаться в твою жизнь, Кэл. Я просто… – Я прикусываю щеку и отодвигаюсь. – Я просто скучала по тебе.

Он сердито ворчит, словно эта мысль кажется ему нелепой.

– Ты скучала по мальчику, которого знала в детстве. Ты жила в сказке, пока злодей все не разрушил.

– Мы можем начать заново. – Я знаю, что иду на риск, но мне так не хочется, чтобы он замолкал. – Снова стать друзьями.

– Друзьями, – он презрительно хмыкает. – Нет. Ты живешь в своем воображаемом мире, а я… Я по-прежнему там.

Там.

Я знаю, что он имеет в виду. Бывают дни, когда я тоже оказываюсь «там».

Я убираю за ухо прядь волос и делаю неторопливый глоток вина, глядя на Кэла.

– Тогда зачем ты пришел сегодня?

Он понимает мой намек и хмурится еще сильней.

Наверняка он пришел, чтобы увидеть меня. Как и я, он скучает по нашему прошлому, но не может себе в этом признаться.

Других вариантов нет. Он не мог прийти случайно.

Кэл осознает, что я загнала его в ловушку. Он отстраняется, делает последний глоток бурбона и вздыхает. Я понимаю, что разговор окончен, когда он опускает стакан и встает. Затем он кладет на стойку двадцатидолларовую купюру и сминает в кулаке салфетку с запиской Нэша.

Потом Кэл поворачивается ко мне.

Я вдыхаю запах его одеколона одновременно с его словами:

– Ты поешь, словно ангел.

Воздух резко покидает мои легкие.

Мои колени слабеют, а сердце заходится в бешеном ритме, но Кэл не задерживается, чтобы подать мне руку. Он стремительно удаляется, пока я пытаюсь прийти в себя.

– С-спасибо, что пришел, – запинаюсь я, стараясь унять дрожь в руках. – Это много для меня значит.

Мой слабый голос тонет в шуме бара, но Кэл все же оборачивается. Одно долгое мгновение он смотрит на меня, а потом медленно моргает. Ни улыбки, ни кивка.

Только недолгая пауза.

Потом он уходит, перед выходом бросая в урну смятую салфетку.

Я по-прежнему ощущаю его присутствие. Его слова согревают меня, как полуденное солнце.

Не проходит и пяти минут, как в бар врывается Алисса и немедленно подбегает ко мне, извиняясь и жалуясь на своих бестолковых коллег.

Я едва ее слышу.

И едва слышу Нэша, когда он подливает мне вина и спрашивает про загадочного незнакомца, пришедшего послушать мое выступление.

Наверное, я что-то им отвечаю, но собственные слова пролетают у меня мимо ушей.

Я слышу лишь мальчика, лежащего на асфальте, который смотрит на меня с благоговением на лице. Под яркими лучами солнца мои растрепанные волосы светятся, как нимб.

– Ты… Ты ангел?

Глава 9

Одна неделя проходит за другой, будто ничего и не случилось.

На самом деле… И правда ничего не случилось.

По крайней мере, Кэл ведет себя по-прежнему. Мы с ним не стали лучшими друзьями. Подумаешь, всего-то простое прикосновение, от которого мое сердце зашлось в бешеном ритме, и комплимент, который я прокручивала в голове раз за разом последние четырнадцать дней.

Такой уж я человек. Хватаюсь за соломинку, даже когда она обращается в прах от малейшего прикосновения.

Мне не за что ухватиться.

Я так хочу, чтобы Кэл начал относиться ко мне иначе – как к девочке, которую он знал, как к подруге детства, – что вижу знаки, которых нет.

Кэл ведет себя как порядочный человек. Я не сомневаюсь, что он и есть хороший, порядочный человек, несмотря на внешнюю угрюмость и отстраненность. Люди прячутся под маской, когда не хотят, чтобы их видели. Но ведь я уже видела Кэла. Я знаю его сердце не хуже, чем свое, и мне больно от мысли, что он пытается его похоронить.

В пятницу после полудня я как раз пшикала на окно в лобби средством для очистки стекол, когда дверь в комнату отдыха резко распахнулась и снова захлопнулась.

– Ты что, выкинула нашу еду из холодильника?

Я бросаю взгляд через плечо. Кэл стоит позади меня. Вязаная шапочка темно-зеленого цвета сползла на затылок, обнажив сердито нахмуренный лоб, – так сильно Кэл хмурится только в моем присутствии. Он сложил руки на груди, обтянутой серой майкой, и ждет, пока я разозлю его еще сильней.

Он не пришел на мое выступление неделю назад. И сегодня едва ли придет, да и в будущем тоже. Наверное, я никогда точно не узнаю, зачем он явился той ночью и сказал мне своим хриплым, незабываемым голосом, что я пою, словно ангел.

Ну и ладно. Мне просто нужно выкинуть это из головы.

Я жизнерадостно улыбаюсь, протирая стекло. Веко Кэла дергается в такт скрипучим звукам.

– Едой это было три месяца назад. С тех пор она превратилась в биологическое оружие.

– Я серьезно.

– Я тоже. Если б я могла, то надела бы скафандр, прежде чем ее выбрасывать.

Он хмыкает.

– Мило.

Я невольно улыбаюсь еще шире, хотя Кэл едва ли это оценит.

– Я помыла холодильник и оставила все, что не было просрочено. Три из десяти твоих персиковых йогуртов уцелели. Остальные скисли еще до моего рождения.

Он не улыбается. Впрочем, он никогда не улыбается, так что я не принимаю это на свой счет. Я работаю здесь уже больше месяца, но ни разу не видела Кэла с радостным выражением лица.

Мысленно оплакав неудачную попытку его развеселить, я снова поворачиваюсь к стеклу. Концы волос щекочут меня меж лопаток.

Я даже не слышу, как он подходит ближе.

Кэл начинает говорить, стоя у меня прямо за спиной. Я чувствую тепло его тела через вязаное платье горчичного цвета.

– Спасибо, – произносит его негромкий баритон.

От его близости по моей спине пробегает дрожь.

От хрипотцы в его голосе.

От манящей, опьяняющей энергии, которая от него исходит, несмотря на неприветливый настрой.

Уму непостижимо.

Кэл – это загадка, от которой у меня путаются мысли, ослабевает самоконтроль, а сердце выпрыгивает из груди. Я ничего не понимаю.

Я сжимаю тряпку и медленно поворачиваюсь, стараясь сохранить на лице непринужденную улыбку.

– Да не за что. Тебе просто не хватает женской руки.

Кэл наклоняет голову набок и прищуривается. Между нами повисает напряженная тишина, а потом он говорит негромко:

– Вот как?

Я слышу в его словах игривую нотку.

Я уверена.

– В мастерской, – добавляю я, неловко покашливая. Почему я не умею говорить, как нормальный человек? – Чтобы убираться и все такое.

– Понятно.

Я ощущаю прилив дурноты, вспомнив все двусмысленности, которые наговорила Кэлу за последние шесть недель.

Их было немало.

Я намереваюсь сменить тему, как вдруг Кэл резко замирает у приемной стойки и его спокойствие исчезает, как будто его и не было. На смену ему приходит раздражение.

– А орхидея куда подевалась?

Я моргаю.

– Что?

– Орхидея, черт побери. Цветок, который стоял на приемной стойке, Люси.

Я колеблюсь. Смотрю на стойку, потом на Кэла. На его лице читается даже не раздражение, а ярость. Под обтягивающей майкой перекатываются мускулы. Он смотрит на меня зло и обвиняюще.

– Ну я… Я ее выбросила. Она же завяла.

– Неправда.

Не знаю, почему его это так волнует, но орхидея абсолютно точно была мертва. Она уже начала гнить.

– П-прости меня. Хочешь, я куплю новую? Могу хоть сейчас сбегать в магазин.

Он сжимает переносицу и тяжело вздыхает. Потом потирает челюсть. Не отрывая взгляда от стойки, он медленно качает головой, будто не может смириться с мыслью, что в лобби больше нет мертвого растения.

– Черт возьми, я же каждый день ее поливал. Почему они вечно вянут?

Я пристально его разглядываю. Его взгляд чуть смягчается; зарождающаяся на горизонте буря отступает. Он слегка расслабляется – напряжение покидает его тело.

Дело тут явно не в цветке.

Но я опасаюсь его расспрашивать.

Потом я наконец осознаю, что он сказал, и озадаченно хмурюсь.

– Кэл, их нельзя поливать каждый день. Орхидеи поливают раз в неделю. Моя мама их обожает. Когда я была маленькая, у нас был полный дом орхидей. – Кэл смотрит вниз, на свои потертые ботинки. Он снова напряжен. Я мягко добавляю: – Ты их убивал.

Он резко поднимает голову.

В его глазах бушует пламя. Инстинкты подсказывают мне отступить, скрыться, но вместо этого я кладу руку ему на предплечье. Его мышцы перекатываются под кожей, когда я провожу большим пальцем по татуировке.

Черепа и скелеты. Мертвые останки.

Смерть.

Мне так хочется вдохнуть в него новую жизнь. Я делаю шажок вперед и сжимаю его руку. Впервые в жизни я молчу. Просто стою, держа его за руку, и приподнимаю голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Тепло улыбаюсь, под стать моему прикосновению.

Между нами вспыхивает искра.

Под моими пальцами разгорается жар.

Я делаю вдох и жду, чтобы он сказал хоть что-то. Надеюсь, он разделит со мной свою ношу.

На мгновение мне кажется, что он вот-вот заговорит. В его глазах читается что-то уязвимое; его губы чуть приоткрываются.

Но потом он сбрасывает мою руку, раня меня в самое сердце.

Я отшатываюсь.

Кэл потирает предплечье, будто пытаясь избавиться от памяти о моем прикосновении. Он делает шаг назад, глядя на меня в упор. Я вижу, как он замыкается в себе. Его слова душат меня, словно густой черный дым.

– Не трогай, – цедит он сквозь зубы, отходя еще на шаг. – Не трогай то, что тебе не принадлежит.

Смысл этих слов обрушивается на меня неподъемным весом. В глазах мутится, а в ушах что-то звенит. Он говорит не про еду в холодильнике. И не про орхидею.

Он имеет в виду себя.

Даже если бы он взломал мою грудную клетку и выдернул наружу ребро, мне было бы не так больно.

Боже.

На его лице мелькает виноватое выражение, прежде чем я возвращаюсь к окну и снова пшикаю чистящим средством.

Тряпка движется вверх и вниз, налево и направо.

Скрип, скрип, скрип.

Может, я была неправа. Может, мальчик, которого я обожала, пропал навеки, сгинул после всего, что произошло.

Он по-прежнему стоит за мной, и я слышу его фирменный вздох, но не оборачиваюсь. Я не хочу показывать ему свою боль.

А улыбнуться я сейчас не сумею.

Так что я продолжаю тереть стекло, пытаясь отвлечься и не думать о прошлом, чтобы привыкнуть к настоящему.

Я справлюсь.

Я смогу забыть, что он значил для меня когда-то.

Наконец Кэл уходит. Его шаги звучат в такт елозящей по стеклу тряпке.

Скрип, скрип, скрип.

Топ, топ, топ.

Дверь в рабочую зону захлопывается, и я даю волю слезам.

22/10/2013

«Желтые орхидеи»

Я обожаю приходить в гости к Люси. Мы с ней едим кисло-сладкие мармеладки, смотрим старые выпуски «Мурашек» по «Нетфликсу». Сочиняем песни, пока она играет на гитаре. Тайком читаем исторические любовные романы ее мамы и смеемся до слез.

А еще я люблю приходить к Люси, потому что ее мама выращивает орхидеи.

Это такие красивые цветы. Утонченные. Я чувствую себя такой же утонченной, когда играю на фортепиано, одетая в красивое платье и с маминой розовой помадой на губах. Не знаю, почему миссис Хоуп нравятся именно орхидеи, а не какие-нибудь другие цветы, но я этому рада. Мне они тоже нравятся.

Я поискала на папином компьютере, что значат разные орхидеи, и решила, что мои любимые – это желтые. Они символизируют дружбу и новые начинания. Радость, счастье и упоение.

Они напоминают мне про Люси.

И про нас троих.

Пока-пока!~

Эмма

Кэл этого пока не знает, но два часа назад я полностью уставила его кабинет свежими орхидеями. Кенни, услышав звук захлопнувшейся двери и оценив напряженную атмосферу, предложил мне чуть пораньше устроить обеденный перерыв, чтобы прийти в чувство.

Сгорая от смущения, я поблагодарила его и сбежала из мастерской. Теперь передо мной стоял выбор: поехать домой и порыдать в компании моих корги, либо позвонить Алиссе и попросить у нее совета.

Она всегда дает ужасные советы, но они неизменно улучшают мне настроение.

В итоге я выбрала третий вариант и поехала в ближайший супермаркет, где продавались цветы. Я знала, что это глупо и бесполезно, но когда меня это останавливало? Я скупила все орхидеи в цветочном отделе и набила ими машину под завязку.

Потом мне удалось прокрасться в кабинет Кэла и превратить его в роскошный сад, расставив повсюду цветы.

Их было несколько десятков.

Розовые, желтые, лиловые и белые.

Я расставила горшки по всем поверхностям, по столу и под окном, и оставила записку: «Поливай нас по пятницам!»

Наверняка такой жест растопит ледяное сердце Кэла.

Ну хоть немножко.

И вот я стою за приемной стойкой и проверяю инвентарный отчет, когда дверь в рабочую зону резко распахивается. Я вздрагиваю, ожидая увидеть Кэла, но это оказывается Данте. Он идет ко мне с легкой улыбкой на лице, разворачивая один из черничных леденцов Айка.

Кажется, он замечает мой испуг и догадывается, что я ожидала увидеть Кэла. На его лице появляется странное выражение.

Жалость.

Он жалеет меня. Считает жалкой.

Откашлявшись, я возвращаюсь к инвентарному отчету, старательно изображая нормального человека.

Данте издает смешок.

– Снова переживаешь из-за босса?

– Нет, – поспешно отвечаю я. Слишком поспешно.

– Лучше бы послушала доброго совета, дорогуша.

Я убираю волосы за ухо, ощущая, как мои щеки заливаются краской.

– Я не могу все время избегать его, Данте. – Я стучу по клавиатуре, делая вид, что работаю. На самом деле я просто раз за разом набираю свое имя.

– Я советовал не говорить с ним о личном и не обижаться, когда он ведет себя как козел.

Я обреченно пожимаю плечами.

– Все нормально, – отрывисто говорю я. – Просто мы дружили в детстве, и я думала… – я вздыхаю. – Все нормально. Ерунда.

– Ну… – Данте поправляет рабочий комбинезон. – Сдается мне, он больше не хочет дружить.

– Спасибо, я заметила.

– Не в том смысле.

Мои пальцы замирают на клавиатуре. Нахмурившись, я смотрю на Данте.

– Что ты имеешь в виду?

Данте разминает шею и вздыхает, глядя мне в глаза.

– Когда мужчина велит всем держаться подальше от женщины, на то могут быть две причины, – говорит он без обиняков. – Либо она ему родственница, либо он хочет с ней переспать.

Мое сердце сбивается с ритма.

Я стараюсь не подавать виду и качаю головой.

– Либо он просто хочет, чтобы к его сотрудникам относились с уважением.

– На работе? Само собой, не спорю. Но он сказал, чтобы мы и после работы к тебе не приближались.

Что?

Мои щеки розовеют.

– Ясно, – я растягиваю это слово, чтобы дать себе время собраться с мыслями. Потом нервно сглатываю. – Он… так и сказал?

– Именно.

Кажется, душевного спокойствия мне больше не видать.

– Ну он… Возможно, ты неправильно его понял. Я думаю, он считает меня сестрой. Первый вариант.

Вполне логично.

Загадка разрешилась.

Данте потирает лицо, на котором ясно читается: «Ну ты и дурочка».

– Уж точно не сестрой, милая. Поверь мне.

Мое сердце уходит в пятки, когда дверь в рабочую зону распахивается, и в лобби входит раздраженный Кэл.

Данте подходит ко мне и шепчет:

– Смотри внимательно.

Я кручу головой туда-сюда, глядя то на одного, то на другого. Кэл решительно приближается к нам, а Данте тем временем обхватывает меня за плечи. Я замираю и бросаю на него вопросительный взгляд. Боковым зрением я вижу, как Кэл вдруг останавливается.

– Ну что скажешь? – спрашивает Данте, заговорщически шевеля бровями. – Завтра вечером?

– Что? А, да. – Я сглатываю. – Без проблем.

– Ты с какой стати руки распускаешь? – рявкает Кэл.

Мы оба поворачиваемся. Он сверлит взглядом Данте, сложив руки на груди. На плече у него ухмыляется татуировка в виде черепа.

Данте отстраняется и прячет руки в карманы штанов.

– Босс. Мы просто болтали.

– Ты ее трогал. Зачем?

Я вклиниваюсь, приглаживая волосы.

– Не волнуйся, Кэл. Мы просто договаривались.

– О чем?

Он вне себя от ярости. На его загорелой коже блестит пот, под всклокоченными волосами гневно полыхают глаза.

– Хотим сходить в кино, – невинно отвечает Данте. – А может, сразу поедем домой…

– Охренел?

О боже.

Мои глаза лезут на лоб. Я судорожно приглаживаю волосы. Мне вдруг чудится, что они обернулись тяжелым покрывалом, которое вот-вот меня задушит.

Кэл бросает на меня взгляд – становиться невидимой я так и не научилась. Улыбнувшись самой натянутой улыбкой в жизни, я поворачиваюсь к компьютеру, удаляю череду «Люси», пока Кэл их не заметил.

– Завтра вечером она нужна мне здесь. Придется задержаться на работе. – Кэл подходит ближе и останавливается в полуметре от нас.

Данте подмигивает мне и идет на попятную.

– Не вопрос. Тогда на следующей неделе.

– На следующей неделе она тоже занята. – Кэл смотрит на него, не мигая. – Иди работай.

Данте посмеивается, ничуть не оробев, и шутливо толкает Кэла кулаком в плечо. Потом кивает мне в знак прощания.

– Как скажешь, босс. – Он натягивает на голову вязаную шапочку и возвращается в гараж.

– Распечатай инвентарный отчет. – Кэл встает за стойку рядом со мной, так близко, что задевает меня бедром. Он не отстраняется.

Я сглатываю. Закручиваю волосы в жгут и перекидываю через плечо.

– Без проблем, но… Что это было?

– Ты о чем?

– Кэл. – Я знаю, что он не идиот.

Он наклоняется, опираясь на руки. Костяшки его пальцев белеют от напряжения. Потом он сжимает кулаки и поворачивает голову налево, смотрит мне в глаза.

– Потому что ты слишком милая. А от него хорошего не жди.

Что-то трепещет у меня в животе. Я стараюсь не думать о том, что он назвал меня милой, и вместо этого говорю:

– Я думала, вы друзья.

– Да. Но хорошего от него не жди.

Я прикусываю губу.

– Думаешь, он мне не по зубам?

– Распечатай отчет, Люси, мне надо работать.

Отодвинувшись в сторону, я ищу нужную кнопку в программе. Я не знаю, что и думать. Едва ли Кэл в самом деле заинтересован во мне подобным образом. Но, с другой стороны, он попался на крючок Данте и категорически пресек любые поползновения с его стороны.

Вывод может быть лишь один: сестра.

Из-за нашей детской дружбы с Эммой он считает меня сестрой.

Это единственное разумное объяснение. Если бы Кэл в самом деле испытывал ко мне романтический интерес, он бы не излучал столь явное недовольство.

– Держи, – говорю я, доставая распечатку.

Он выхватывает страницы у меня из рук, бурчит под нос что-то невнятное (то ли «благодарю», то ли «башку оторву») и поворачивается было к гаражу, но потом передумывает и идет к кабинету – очевидно, чтобы положить распечатку на стол.