Текст книги "Где-то во Франции"

– 14 –

Лондон

Февраль 1917

Найти в конце дня номер «Таймс» среди оставленных в автобусе газет не составляло труда. Строго говоря, она не имела права оставлять себе что-либо из найденного, но она не могла себе позволить тратить каждый день двухпенсовик на газету, ведь она была так экономна в том, что касалось денег. А газета так или иначе окажется в мусорном ведре.

Ее смена закончилась, и по завершении десяти долгих часов работы она теперь могла сесть, дать отдохнуть стонущим ногам, унять пульсацию в голове. Она добиралась до дома с несколькими пересадками по петляющему маршруту на восток из Уилсдена до Кадмен-тауна. Она открыла помятую «Таймс» и сразу же обратилась к списку потерь на пятой странице. Сила привычки вынудила ее читать строку за строкой. Она облегченно вздохнула, когда не нашла ни одной знакомой фамилии, вернулась к первой странице и принялась внимательно читать статьи.

И вдруг на девятой странице она нашла то, что искала, – сообщение, которого ждала с самого Рождества. Как и говорил Эдвард, правительство учредило женский корпус. Заголовок гласил: РАБОТА ДЛЯ ЖЕНЩИН ВО ФРАНЦИИ. Места в ближайшем тылу, подлежащие заполнению женским контингентом.

Ее воодушевили слова о том, что армии требуются женщины, обладающие разными навыками, и один из этих навыков – знакомство с транспортным обслуживанием. Заинтересованные лица должны получить учрежденные бланки у миссис Теннант, директора женского отделения Министерства воинской повинности.

Как только автобус остановился в Кадмен-тауне, она выскочила на улицу и побежала домой – ей не терпелось скорее поделиться этой новостью с Шарлоттой. Войдя в дом, она поприветствовала миссис Коллинз и побежала вверх по лестнице, постучала в дверь в комнату подруги, так и не сняв пальто.

– Это ты, Лилли? Входи.

– Они всё объявили, как и говорил Эдвард!

– Что объявили?

– Учреждение женского корпуса. Напечатано в «Таймс».

Она протянула газету подруге, сидевшей на стуле у огня. Шарлотта положила себе на колени вещь, которую штопала.

– Значит, учредили. Замечательно!

– Я должна немедленно подать заявление. Нельзя терять ни минуты.

– Конечно, немедленно. Но сначала сними пальто и шляпку и переоденься. Я приготовлю тебе сардинки на тост и чашечку чая, а тогда уже можешь начинать.

– Ты права, права. Я мигом. У тебя есть марки? У меня, кажется, кончились.

– У меня куча марок, – заверила ее Шарлотта. – А теперь перестань вышагивать по моей комнате в грязных ботинках, а то миссис Коллинз нам обеим отрубит головы!

Неделю спустя Лилли пришла домой с работы и обнаружила ожидавший ее пакет с бумагами. Стоя в холле в промокших пальто и шляпке, с которых на пол капала вода, она вскрыла конверт и обнаружила в нем бланк заявки и адресованное ей письмо.

Девоншир-хаус

Пикадилли

Лондон З1

Понедельник, 5 марта

Уважаемая мисс Эшфорд,

благодарим за Ваше письмо от 28 февраля. Просим Вас явиться на собеседование к доктору Чалмерс-Уотсон, нашему ведущему инспектору, в понедельник 26 марта в десять часов утра. Собеседование состоится в штабе Женского вспомогательного корпуса армии Его Величества в Девоншир-хаусе, Пикадилли.

Пожалуйста, заполните вложенные бланки и верните их мне как можно скорее. Кроме того, имейте в виду, что, если Вы успешно пройдете собеседование, Вы должны будете также пройти медицинский осмотр.

Искренне Ваша

Мисс Аннабель Гопкинс,

помощник администратора

Женский вспомогательный корпус армии

Бланк заявления, как ей показалось, не вызывал особой тревоги, хотя она и должна была назвать род занятий отца – как ей на это ответить? член палаты лордов? – а также описание полученного образования, каким бы скудным оно ни было. Ее просили указать, какого рода работу она хотела бы получить, а также назвать имена и адреса людей, которые могли бы стать поручителями.

Одно рекомендательное письмо могла, конечно, написать Шарлотта, а вот со вторым возникали затруднения. Проблема состояла в том, что она вела такой закрытый образ жизни. Работала она только в ОЛАКе, никогда не училась в обычной школе, никогда не выходила за пределы круга знакомых и друзей ее семьи. Она прочла бланк еще раз: одно письмо требовалось от «любой женщины», а второе должно было исходить от «мэра, члена магистрата, священника, адвоката, врача или нотариуса». У нее не было личного врача, она не установила никаких отношений с викарием церкви Святого Михаила, куда они с Шарлоттой ходили на воскресные службы, и она никогда не консультировалась с юристами, отвечавшими требованиям.

Но одного врача она все же знала.

Он не понимал, как случилось, что он провел большую часть ночи, читая медицинские карты своих пациентов, заполняя бланки, готовя письма соболезнования и опять заполняя бланки. Робби скосил глаза на часы на дальней стене: почти четыре ночи. Он решил признать свое поражение и отложить на потом остаток бумаг, требовавших его внимания.

Пока он работал, принесли новую стопку писем из дома. Он подошел к ряду ящиков для почты у стола старшей медсестры, вытащил письма из своего отсека и быстро просмотрел их. Идиотские указания и требования от начальства сразу отправились в корзину для мусора. Еще пришло извещение из банка, возможно, подтверждение того, что они увеличили сумму, ежемесячно отправляемую его матери. Последним оказался тоненький конвертик с адресом, написанным таким знакомым почерком, что ему даже не нужно было переворачивать конверт и смотреть фамилию отправителя.

Он поспешил в свою палатку, надеясь без всяких на то оснований, что там будет пусто, и ему повезло – палатка в самом деле оказалась пустой. Том, вероятно, все еще работал со сложным переломом давно прибывшего пациента. Только теперь Робби вскрыл конверт.

21 Георгиана-стрит

Лондон С-З1

Понедельник, 5 марта

Дорогой Робби, надеюсь, это письмо застанет Вас в добром здравии. У меня потрясающая новость: сегодня утром я получила бланк заявления из новообразованного женского корпуса. Они просят меня прийти на собеседование 26 марта. Единственная трудность состоит в том, что мне нужны два рекомендательных письма. Одно от женщины (я попрошу Шарлотту), а другое от какого-нибудь официального лица. Я заранее извиняюсь за навязчивость, но не могла бы я рассчитывать на Вас как на второго рекомендателя? На этом закончу, потому что хочу, чтобы письмо ушло к Вам с вечерней почтой.

Лилли

P.S. Письмо нужно отправить доктору Чалмерс-Уотсон, Женский вспомогательный корпус, Девоншир-хаус, Пикадилли, Лондон З1.

P.P.S. Спасибо!

Значит, женский корпус, о котором Эдвард сообщил ей на Рождество, все же не был пустым разговором. Он сказал себе, что рад за Лилли, рад, что ее желание сбывается. Что касается того, как он относился к этому, разобраться в своих чувствах было в тысячу раз сложнее.

Он, конечно, радовался за нее. Именно такую работу она искала уже не первый год. И он сомневался, что Военное министерство решится сознательно подвергать женщин опасностям войны, а потому ему не следовало беспокоиться за ее жизнь.

Он не мог не признаться себе, что нервничает в связи с ее возможным поступлением в моторизованный корпус, потому что работа водителя – грязная, утомительная и опасная. Те его немногие друзья, у которых имелся автомобиль, половину своего времени тратили на возню с мотором, постоянно выходившим из строя, или на ремонт проколотых покрышек на обочине. Что касается несчастных случаев, то ему еще в Лондоне нередко приходилось лечить жертв дорожных происшествий, и это была ужасная работа.

Могут ли ее отправить во Францию? Одной только этой вероятности было достаточно, чтобы преодолеть его неодобрительное отношение к выбранной ею профессии. Она вряд ли окажется где-то рядом с ним, но он может отважиться и посетить ее во время его следующего отпуска хотя бы ради того, чтобы убедиться, что она жива, здорова и не слишком тоскует по дому.

В общем и целом это была лучшая из новостей, какие приходили к нему в последние годы.

Он поднялся со стула, нашел карандаш и конверты, сел за единственный столик в палатке – рахитичный предмет мебели, одна ножка которого была явно короче других. У него ушло несколько минут на написание рекомендательного письма и ответа Лилли, еще минуты две на то, чтобы оставить конверты на столе старшей медсестры, которая должна была отправить их с утренней почтой. После чего он лег спать.

16 марта

51-й ПЛ

Франция

Дорогая Лилли,

Ваше письмо от пятого числа прибыло с сегодняшней почтой, и я сейчас сяду за рекомендательное письмо доктору Чалмерс-Уотсон, как Вы просите. Я очень надеюсь, что оно прибудет в Лондон до Вашего собеседования. Пройдет совсем немного времени, и Вы будете писать мне из Булони или Кале – я в этом уверен. А теперь извините – я проработал без отдыха много часов и мне нужно немного поспать. Обещаю вскоре написать снова.

Робби

Меньше чем через неделю после получения ответа от Робби Лилли сидела на жестком стуле в мрачном коридоре, среди десятка молодых женщин, пришедших на собеседование к доктору Чалмерс-Уотсон.

Каждые приблизительно десять минут помощница исключительно впечатляющей наружности открывала одну створку двойных дверей и называла фамилию, а потом закрывала дверь за вошедшей внутрь кандидаткой. Ни одна из вызванных женщин до сих пор так и не вышла назад в коридор. Лилли это показалось тревожным признаком главным образом потому, что у сидевших в ожидании женщин не было возможности вынести суждение о характере собеседования по поведению вышедшей из кабинета претендентки.

– Мисс Эшфорд? Мисс Лилли Эшфорд?

Лилли поспешно встала, разгладила пальто, юбку и пошла к двери. Помощница, которая вблизи показалась ей настроенной абсолютно дружески, указала на стул перед длиннющим дубовым столом. По другую сторону стола сидели три женщины, та, что посередине, и была доктором Чалмер-Уотсон – ее Лилли узнала по фотографии в газете.

– Мисс Эшфорд, верно?

У доктора был приятный голос с небольшим шотландским акцентом.

Лилли обнаружила, что ей нужно откашляться, прежде чем ответить.

– Да, мадам.

– Я вижу, вы хотите поступить в нашу моторизованную службу. Это верно?

– Да, мадам.

– Но еще из вашего заявления я вижу, что вы последний год проработали кондукторшей в ОЛАКе. А чем вы занимались до этого?

– Работала маляром в том же ОЛАКе. А до этого жила с родителями, мадам.

– Прекрасно. Теперь ваши рекомендации. Мисс Браун, как я поняла, была вашей гувернанткой?

– Да, мадам. Она почти пять лет обучала меня. К сожалению, формального образования как такового я не получила.

– У довольно большого числа претенденток, обращающихся к нам, тоже нет формального образования, мисс Эшфорд. Это не является чем-то приоритетным, на мой взгляд. Что касается другого рекомендательного письма… Откуда вы знаете капитана Фрейзера?

– Он близкий друг моего старшего брата. Я знакома с ним десять лет.

– Он очень убедительно пишет о ваших способностях и вашем искреннем желании помочь фронту.

– Да, мадам.

– Авторы обоих рекомендательных писем весьма похвально отзываются о вас, мисс Эшфорд. Или вас называть более подобающим для вас образом – леди Элизабет?

Лилли поежилась на своем стуле, чувствуя себя как бабочка на булавке ботаника. Наконец она снова обрела голос.

– Я не ищу и не ожидаю какого-то предпочтительного к себе отношения, доктор Чалмерс-Уотсон. Я хочу только одного – работать и делать то, что в моих силах для помощи фронту. Обещаю, что ни для кого не буду обузой. Я хороший водитель и не боюсь тяжелой работы.

– Но эта работа будет тяжелее всего, что вы можете себе представить, мисс Эшфорд. Даже тяжелее вашей работы кондуктором. Вас ждут долгие часы без отдыха, тяжелые условия, простая еда и еще более простые жилищные условия. Вы будете работать с женщинами исключительно скромного происхождения. С женщинами, которые, откровенно говоря, будут грубы в своих манерах и словах. Вы готовы ко всему этому?

– Готова, – не отступала Лилли. – Я готова. И все это не имеет для меня значения. Понимаете, мой брат сражается на передовой чуть ли не с самого начала войны. Я знаю, как ему достается. И я знаю, что моя работа поможет ему, а потому мои жертвы будут того стоить. Я вас прошу, позвольте мне помочь фронту.

В комнате воцарилась тишина, Лилли откинулась на спинку стула – собственная дерзость немало напугала ее. Официальные лица за столом некоторое время перешептывались о чем-то, потом доктор Чалмерс-Уотсон обратилась к Лилли:

– Огромное спасибо, мисс Эшфорд, за ваше время. Мы свяжемся с вами надлежащим образом и известим о нашем решении. Мисс Гопкинсон проводит вас.

– Спасибо. – Лилли хотела было добавить еще несколько слов, но доктор уже смотрела на следующую заявительницу, входившую в комнату. И потому Лилли смиренно последовала за мисс Хопкинсон к двери в дальнем конце комнаты.

– Когда выйдете, поверните направо и спускайтесь по лестнице на первый этаж. Большое спасибо за ваше время, мисс Эшфорд.

– 15 –

Девоншир-хаус

Пикадилли

Лондон З1

Понедельник, 26 марта

Уважаемая мисс Эшфорд!

По результатам Вашего собеседования с доктором Чалмерс-Уотсон я рада предложить Вам место в Женском вспомогательном корпусе. Вам присвоено звание «рабочий», и Вы будете прикреплены к механизированному дивизиону во Франции по завершении Вами курса подготовки на нашей учебной базе в Шорнклиффе, графство Кент. Вам будет предоставлено жилье, а Ваше жалованье составит 35 шиллингов в неделю за вычетом 12 шиллингов и 6 пенсов за питание.

Прежде чем начать службу в Женском вспомогательном корпусе, Вы должны будете пройти медицинский осмотр. Я назначила его на 2:00 дня четверга 29 марта. Осмотр будет проходить в нашем офисе в Девоншир‐хаусе. Пожалуйста, спросите у клерка при входе, как нас найти.

Вы должны будете явиться на службу в понедельник, 2 апреля, в штаб-квартиру ЖВК в Коннот-клубе близ Марбл-Арч. Оттуда Вы будете переправлены в Кент.

К этому письму прилагается список одежды, которую Вы должны иметь с собой, а также описание формы, которая будет Вам выдана корпусом.

Прошу Вас сообщить мне, принимаете ли Вы предлагаемые Вам условия и место в ЖВК.

Искренне Ваша

Мисс Аннабель Гопкинсон

Помощник Администратора

Женский вспомогательный корпус

За парадными дверями входа в Коннот-клуб, на время лишенных своего пышного убранства, наблюдалось столпотворение – молодые женщины, одни в форме, другие в гражданской одежде, заполнили фойе. Лилли вошла и теперь разглядывала собравшихся – искала, у кого бы спросить совета, что делать дальше. В этот момент она почувствовала резкий удар по плечу, повернулась и ощутила приступ тревоги, увидев строгую форму и сложную прическу стоявшей перед ней женщины.

– Вы, видать, новенькая. Чем вам помочь? – Голос женщины звучал дружески, а на ее лице появилась ободряющая улыбка.

– Да, пожалуйста. Я хотела сказать, да, мадам. Мне было сказано явиться сюда сегодня для начала службы, но, боюсь, я не понимаю, что мне делать дальше.

– Все очень просто, дорогая. Видите очередь справа? Вам туда.

Лилли поблагодарила женщину, про себя помолилась о том, чтобы все, с кем она столкнется сегодня, были такими же дружелюбными. Другие женщины весело переговаривались друг с другом, знакомились, называли себя, места, откуда они прибыли, и минуту или две спустя одна из них улыбнулась и протянула Лилли руку.

– Привет. Меня зовут Констанс Эванс.

– Ой, привет. Меня зовут Лилли. Вообще-то меня зовут Элизабет, но все называют меня Лилли. Лилли Эшфорд.

Констанс, казалось, не обратила внимания на то, что Лилли нервничает.

– Ты откуда?

– Из Камбрии, близ Пенрита.

– А говоришь ты не как северянка, – заметила Констанс.

– Наверно, так оно и есть, да? Я уже некоторое время живу в Лондоне, работаю в ОЛАКе. – Она решила, что лучше припрятать правду о своем происхождении, по крайней мере, на какое-то время. – А откуда ты?

– Петерборо. Мой отец работает в главном офисе фирмы «Лондонский кирпич». Я там тоже работала, когда окончила школу. Машинисткой. Но у меня это плохо получалось, и потому я попросила их позволить мне поступить в моторизованный корпус.

– И я тоже к нему приписана. А ты когда научилась водить?

– Сто лет назад. Меня отец научил. Мы выезжали за город, менялись местами, и обратно уже я вела машину сама. Поначалу я все время съезжала на обочину, но потом научилась.

Когда очередь дошла до кабинета, Лилли успела многое узнать о Констанс. Ей исполнился двадцать один год, она была единственным ребенком в семье, принадлежала к методистской церкви и выступала за полный отказ от алкоголя, любила гулять, обожала кошек и была страстной поклонницей Гилберта и Салливана[11]11
  Популярные театральные деятели Викторианской эпохи: либреттист Уильям Гилберт (1836–1911) и композитор Артур Салливан (1842–1900).


[Закрыть]. Невозможно было не испытывать симпатии к Констанс, с ее круглым веснушчатым лицом, яркими рыжими волосами и дружескими, но прямыми манерами.

О себе Лилли рассказывала очень скупо, в основном о том, как она уживалась со своими подругами-билетчицами в Лондоне. Она когда-нибудь собиралась рассказать своим новым друзьям правду, но это могло подождать. А пока она просто хотела вписаться, делиться таким же, как у других, опытом, рассказывать такие же истории. А делать это она могла, только оставаясь просто Лилли Эшфорд.

Лилли познакомилась и с некоторыми другими женщинами в очереди. Большинство из них направлялись в продовольственную или канцелярскую службу. Они приехали со всех концов Британии в поисках работы и приключений. Они рассказывали о своих домах, о своих семьях. О работе, которой занимались по окончании школы: о долгих днях на кондитерских фабриках, в ткацких цехах, конторах, гончарных, а еще в покоях и кухнях богатых домов. И самое трогательное – они называли имена своих парней и мужей, которых не видели уже много месяцев, а некоторых уже не увидят никогда.

Наконец подошла очередь Лилли. Клерк ЖВК записала ее имя, исчезла на некоторое время за задней дверью кабинета, потом появилась с толстой папкой. Она дала Лилли пачку квитанций и расписание, в котором указывалось, где и когда она должна быть в оставшиеся дни недели.

Следующая остановка была в кабинете каптенармуса. Некоторые женщины громко сетовали, получив свою форму, но Лилли ее форма понравилась. У шерстяного кителя цвета хаки были огромные карманы и от него исходил крепкий запах мокрой овцы, но сидел китель на Лилли очень неплохо, как и прилагавшаяся к нему юбка. Она получила также габардиновую блузку, галстук в цвет блузке и небольшую облегающую шапочку – все это было стандартной формой для водителей. Дежурный клерк дала ей еще одну квитанцию, по которой Лилли, когда их переправят во Францию, должна была получить водительские защитные очки и теплую куртку овечьей шерсти.

После обеда за общим столом Лилли и другие рекруты, общим числом около шестидесяти, сели в автобусы, которые повезли их на вокзал Чаринг-Кросс, где они сели на поезд в Кент. Хотя дни они должны были проводить в учебном центре в Шорнклифф-Кэмпе, их разместили в номерах нескольких гостиниц в Фолкстоне.

Номер в отеле «Бурлингтон» поразил Лилли, хотя она приложила немало усилий, чтобы скрыть удивление. Но ее соседки были вполне довольны, их, казалось, совсем не волновало, что в номере, кроме металлических кроватей со свернутыми на них матрасами и одинокой электрической лампочки на стене у двери, ничего нет. Когда она развернула свой матрас, оказалось, что всю его площадь занимают комки. Но по крайней мере он оказался чистым. К разочарованию Лилли, Констанс оказалась в другом номере, хотя и на том же этаже.

Следующее утро началось с переклички в Шорнклифф-Кэмпе, потом женщин разделили по их профессиям для учебы. Лилли и ее сотоварищей по транспортному дивизиону вывезли в большое открытое поле, на котором виднелось что-то вроде дорог, в некоторых местах присыпанных щебнем, в других – покрытых асфальтом, расположены они были без всякой системы по периметру. Все женщины по очереди должны были сесть за руль автомобиля для учебной езды. Вести старый «Даймлер» оказалось на удивление легко.

Остальная часть дня ушла на муштру, которую Лилли быстро возненавидела, лекции, обед, снова езду, снова муштру и ранний ужин в лагере. Затем они вернулись в отель, и по завершении переклички женщинам предоставили два часа на личные нужды, после которых свет выключался.

Ни один следующий день ничем не отличался от предыдущего. Единственное отступление от рутины наступило в воскресенье, в их выходной день, когда рекрутов ЖВК утром проводили в церковь, после чего они были предоставлены самим себе.

Как-то поздно вечером, через две недели после их прибытия в Фолкстон, соседки Лилли по комнате шепотом начали разговор о парнях. Первой допросу, который вели Анни и Бриджет (грубые, как гвозди, лесопильщицы из Бирмингема), подвергли Аду. Она с удовольствием ответила на ряд вопросов, которые быстро перешли от повседневных к интимным: «Как его зовут? Где ты с ним познакомилась? Он тебя целовал? Ты позволила ему какие-нибудь вольности?»

Ада призналась, что любит парня по имени Уильям, что они встречаются уже два года, включая и тот год, который он провел во Франции, и да, они целовались много раз, а один раз она позволила ему забраться рукой к ней под юбку и трогать ее ногу выше колена, но не больше.

Потом наступил черед Лилли.

– Эй, ты, – зашипела на нее Анни. – Мы знаем, ты не спишь, так что притворяться бессмысленно. Давай, выкладывай все.

– Боюсь, мне и рассказывать особо нечего.

– Послушаешь тебя, так ты прямо сплошная строгость и правильность. Будто у тебя никогда своего парня не было. А ты ведь хорошенькая.

– Я… я, пожалуй, не буду ничего говорить.

В душном воздухе номера послышались уничижительные смешки.

– Ну, как знаешь. Мы пытались типа по-дружески.

– Извините, – прошептала Лилли, но они уже перешли к допросу Минни, которая, казалось, ничуть не возражает и готова поделиться с новыми подругами историями своих амурных приключений.

На следующий вечер, как только погасили свет, все началось сначала. Лилли демонстративно исключили из разговора, который теперь шел об Анни и Бриджет и об их парнях. В чрезмерных и – для ушей Лилли – невообразимо сальных подробностях они описывали свои приключения с Джимом и Гордоном. Хотя прошло уже почти два года после их отправки во Францию, воспоминания Анни и Бриджет свидетельствовали, что время не погасило огня их общей страсти.

К тому времени, когда разговор иссяк – а это случилось уже за полночь, – Лилли получила исчерпывающие, во всех подробностях знания по искусству любви, потому что Анни и Бриджет были абсолютно откровенны, описывая всё – без малейших исключений – соседкам по комнате. Она узнала о множестве позиций, в которых мужчина и женщина могут заниматься любовью, о том, что мужчинам очень нравится, когда женщина «подмахивает», о драме, которая случилась с Анни, когда она один раз «опоздала».

Мать Лилли определенно никогда бы не стала просвещать ее или ее сестер на такой вот манер. Да на любой манер вообще. Возвращаясь своими воспоминаниями в прошлое, Лилли пыталась вспомнить, как она когда-то представляла себе, чем семейные пары – или, если уж на то пошло, то и скандально несемейные пары – занимаются в тишине своих спален. Она нередко слышала разговоры своих сестер о чем-то чрезвычайно отвратительном и недостойном, о чем-то, чему они, став женами, будут вынуждены подчиняться, но ни разу не отважилась попросить их дать более полное объяснение.

Теперь она знала и, вероятно, имела большее представление о том, что представляют собой занятия любовью, чем любая из ее сестер в первую брачную ночь. Больше всего удивило ее утверждение Анни, противоречащее всему, что она слышала от сестер, что занятие любовью вещь приятная и, вероятно, страстно желаемая женщинами.

Мысли Лилли сами по себе воспарили к тем драгоценным мгновениям с Робби на вокзале Виктория. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, его ладони так нежно обхватили ее лицо. Она прижалась к нему, поднялась на цыпочки, ее дрожащие руки схватились за лацканы его шинели. Они стояли, так тесно прижавшись друг к другу, что она чувствовала его тепло, задержавшийся на его теле запах утреннего мыла, даже его дыхание на своем лице.

От одного воспоминания об этом поцелуе Лилли почувствовала жар, а еще холодок, пробравший ее до мозга костей. Слава богу, она была скрыта от любопытных глаз, завернута в одеяло в благодатном коконе ночи. Неужели это и есть желание, это неземное чувство томления, жажды прикосновения к другому человеку?

И возможно ли, чтобы и Робби чувствовал это, лежа в одиночестве на своей кушетке и снедаемый тем таинственным голодом, который не дает ему уснуть? Это казалось ей маловероятным. Начать с того, что он не собирался целовать ее по-настоящему. Это она случайно повернула голову и прикоснулась губами к его губам. Но он не прервал тут же поцелуя, что должен был непременно сделать. Напротив, он усилил его, прижал ее к себе, а когда закончил поцелуй, то очень неохотно.

Она бы почти все отдала за то, чтобы узнать, что он думал в тот момент об их поцелуе, о ней. Но он не выдал своих чувств в тех письмах, что она получала от него потом, рассказывал только о своих долгих днях в операционной палатке, о том, как он гордится своими достижениями и о том, что надеется вскоре встретиться с ней.

Он тосковал по ней; он, конечно, ни словом об этом не обмолвился, но она не сомневалась. И этим она жила до их следующей встречи.