Текст книги "Хороши в постели"

– Не знаю… Не думаю, что… – я запнулась.

– Кэнни, – сказал он. – Я твой отец. А Кристина никогда не видела Принстон!

– Так скажи Кристине, что пришлешь ей открытку, – кисло заметила мама.

Я боялась сообщить матери, что отец тоже приедет, но не могла придумать, как ему отказать. Он произнес волшебные слова, выдал крысе гранулу корма: я твой отец. После всего – его отчуждения, его ухода от нас, его новой жены и новых детей – я, похоже, все равно жаждала его любви.

Отец с новой женой и детьми на буксире прибыл во время приема на кафедре английского языка. Я получила небольшую награду за писательское мастерство, но они явились уже после того, как меня вызывали на сцену. Кристина оказалась миниатюрной блондинкой с крепким телом и химической завивкой. Дети были очаровательны. Мое цветастое платье от Лауры Эшли прекрасно смотрелось на мне, когда я одевалась в общежитии. Теперь оно выглядело как чехол, мрачно подумала я. А я сама – как диван.

– Кэнни, – отец осмотрел меня с ног до головы. – Вижу, принстонская еда тебе по душе.

Я крепко прижала к себе дурацкую награду.

– Премного тебе благодарна.

Отец закатил глаза и глянул на свою новую жену, как бы говоря: «Ну ты посмотри, какая обидчивая!»

– Я же просто поддразнил, – сказал он, когда его новые очаровательные дети уставились на меня, как на слона в зоопарке.

– Я, эм, достала вам билеты на церемонию.

Не стала упоминать, как мне пришлось побираться, занимать и, наконец, заплатить сто долларов, которые у меня были совсем не лишние. Каждому выпускнику бесплатно полагалось всего четыре билета. Администрация не принимала в расчет тех, у кого семьи распались и куда теперь входили мачехи, отчимы, сводные братья-сестры и так далее.

Отец покачал головой:

– Не надо было. Мы уезжаем утром.

– Уезжаете? – тупо переспросила я. – Но ты пропустишь выпускной!

– У нас билеты в парк «Улицы Сезам», – прощебетала его женушка.

– Улица Сезам! – повторила маленькая девочка для пущей убедительности.

– Так что Принстон нам был просто по пути.

– Это… эм-м… что ж. – Я часто заморгала, сдерживая внезапные слезы.

Пришлось изо всех сил прикусить губу. Заодно я так втиснула в себя награду, что потом еще полторы недели ходила с синяком на животе размером двадцать на тридцать.

– Спасибо, что заехал.

Отец кивнул и сделал движение, словно собирался меня обнять, но в итоге схватил за плечи и встряхнул так, как обычно тренеры взбадривают отстающих спортсменов, мол, «соберись, тряпка».

– Поздравляю, – сказал он. – Я очень тобой горжусь.

Но когда он меня поцеловал, его губы даже не коснулись моей щеки. И я знала, что он не сводил глаз с выхода.

Каким-то образом я пережила церемонию, сборы всех вещей за четыре года, долгую дорогу домой. Я повесила диплом на стену своей спальни и начала думать, что делать дальше. Об аспирантуре не могло быть и речи. Даже после всех моих трудов в столовой, всех этих мерзких кусочков бекона и свернувшихся омлетов, на мне висел долг в двадцать тысяч долларов. Куда уж опять брать новый кредит. Поэтому я принялась ходить по собеседованиям в мелкие газеты, которые были готовы рассмотреть выпускника колледжа без реального опыта работы, в разгар кризисной экономической ситуации, и все лето разъезжала туда-сюда по северо-востоку в дважды подержанном фургоне, который купила на то, что ухитрилась заработать в ОВоЩе. Усевшись за руль, чтобы ехать на эти самые собеседования, я дала себе слово – отныне я больше не буду отцовской крысой. Я покину клетку с рычажком и кормом. Он не принесет мне ничего, кроме несчастья, а этого добра мне и так хватало.

От брата я услышала, что отец переехал на Западное побережье, но расспрашивать о подробностях не стала, хотя их, собственно, никто и не предложил. После развода прошло десять лет, дети выросли, алименты кончились. Чеки перестали приходить. Как и поздравительные открытки или другой намек, что для отца мы вообще существовали. Выпускной Люси пришел и ушел, и когда Джош отправил отцу открытку с приглашением на свой, она вернулась обратно. Отец опять переехал, не сказав нам куда.

– Можем поискать его в Интернете, например, – предложила я.

Джош мрачно зыркнул:

– Зачем?

И я не смогла придумать ответ. Если найдем, он приедет? Или ему будет все равно? Наверное, да. И мы втроем договорились оставить все как есть. Хочет наш отец где-то пропадать – пусть.

И мы продолжили справляться с жизнью уже без него. Джош преодолел страх перед склонами и полтора года перебирался с одного горнолыжного курорта на другой, а Люси ненадолго сбежала в Аризону с парнем, который, как она утверждала, был бывшим профессиональным хоккеистом. В качестве доказательства она заставила его посреди ужина снять мост и показать, что у него нет зубов.

Вот так и шло.

Я знаю, что поведение отца – оскорбления, критика, то, как он заставил меня чувствовать себя ущербной и уродливой, – меня ранило. Я прочла достаточно статей о самопомощи в женских журналах и понимала, что через подобную жестокость нельзя пройти невредимой. С каждым мужчиной, которого я встречала, я держала ухо востро. Интересно, мне и правда понравился этот редактор или я просто ищу себе «папочку»? Люблю ли я этого парня, спрашивала я себя, или я просто думаю, что в отличие от отца он меня никогда не бросит?

И куда меня привела вся эта осторожность? Вот интересно. Я одинока. Человек, которому я нравилась настолько, что он хотел видеть меня членом своей семьи, мертв, а я даже не могла как следует выразить соболезнования. И теперь, когда Брюс наконец достиг той точки в жизни, когда мог меня понять, посочувствовать тому, через что я прошла, ведь сам пережил эту потерю, он даже не стал со мной разговаривать.

Как будто кто-то жестоко надо мной подшутил, выдернул из-под ног коврик, чтобы я рухнула, – другими словами, я опять чувствовала ровно то же самое, что и в ситуации с отцом.

7

Весы в Центре по проблемам веса и нарушения пищевого поведения Филадельфийского университета выглядели как тележки для мяса. Платформы были примерно в четыре раза больше обычных весов, с перилами по бокам. Взбираясь на такие, трудно не чувствовать себя домашним скотом, а с сентября мне приходилось это проделывать каждые две недели.

– Очень необычно, – заметил доктор Кей, глядя на красные цифры на дисплее. – Вы похудели на три с половиной килограмма.

– Не могу есть, – тупо сказала я.

– То есть вы едите меньше, – уточнил доктор.

– То есть каждый раз, когда я кладу что-то в рот, меня рвет.

Он пристально посмотрел на меня, затем снова на весы. Цифры не изменились.

– Пойдемте в мой кабинет.

На манеже все те же: я в кресле, он за столом, на столе моя медицинская карта, которая все прибавляла в толщине. Доктор еще больше загорел и даже, наверное, похудел, белый халат казался великоватым.

– Большинство пациентов набирают вес перед тем, как начинают принимать сибутрамин, – сказал он. – Напоследок отрываются. Так что, как уже сказал, ваш случай необычен.

– Кое-что произошло.

Опять пристальный взгляд.

– Очередная статья?

– Отец Брюса умер. Брюс, мой парень… бывший парень. Его отец умер в прошлом месяце.

Доктор Кей опустил взгляд на свои руки, перевел его на папку и, наконец, снова на меня.

– Соболезную.

– И он позвонил мне… и сказал… и попросил прийти на похороны… но он не позволил мне остаться. Не позволил остаться с ним. Он был в таком ужасном… и это было так грустно… И раввин говорил, как отец Брюса ходил в магазины игрушек, и я чувствую себя так паршиво…

Я заморгала, с трудом сдерживая слезы. Не говоря ни слова, доктор Кей протянул мне коробку салфеток. Он снял очки и прижал два пальца к переносице.

– Я плохой человек, – прорыдала я.

Доктор ответил мне ласковым взглядом.

– Почему? Потому что вы с ним порвали? Глупости. Откуда вы могли знать, что такое случится?

– Нет, – покачала я головой. – Я понимаю, что не могла знать. Но сейчас, это как… я хочу только его поддержать, быть рядом и любить его, а он мне не позволяет, и я чувствую себя такой… одинокой…

Доктор вздохнул:

– Тяжело, когда все заканчивается. Даже если никто не умирает, даже если вы расстаетесь максимально мирно и никто в этом не виноват. Даже если это вы принимаете это решение. Не бывает легко. Всегда больно.

– Мне просто кажется, что я страшно ошиблась. Не продумала все до конца. Считала, что знаю, каково мне будет в разлуке с ним. Но оказалось – нет. Я не могу. Я даже не представляла, как это на самом деле. И я только и делаю, что скучаю по нему…

Я тяжело сглотнула, подавившись очередным рыданием. Я не могла этого объяснить – что всю свою жизнь ждала парня, который меня поймет, который поймет мою боль. Думала, что знала, что такое боль, но теперь понимала: мне еще никогда не было так больно.

Я плакала, а доктор смотрел в стену над моей головой. Затем он открыл ящик стола, достал блокнот и начал писать.

– Я выбываю из программы?

– Нет, – ответил доктор. – И есть вам, конечно, придется. Но я думаю, что было бы неплохо кое с кем пообщаться.

– О нет! – воскликнула я. – Никаких психотерапевтов.

Он криво ухмыльнулся:

– Мне кажется или я слышу нотки антипатии?

– Я ничего не имею против терапии, просто знаю, что не поможет. Трезво смотрю на ситуацию. Я совершила огромную ошибку. Я не была уверена, что любила его достаточно сильно, а теперь я знаю, что люблю, а его отец умер, и Брюс меня больше не любит.

Я выпрямилась и вытерла лицо.

– Но я все еще хочу участвовать. Чтобы хоть что-то в жизни меня порадовало. Я хочу чувствовать, что я делаю что-то правильно.

Доктор снова усадил меня на стол для осмотра, его руки нежно касались моей спины и рук, пока он обвязывал кусок резиновой трубки вокруг моего бицепса и велел сжать кулак. Я отвернулась, когда он ввел иглу – так умело, что я едва почувствовала укол. Мы оба смотрели, как пробирка наполняется кровью. Мне стало интересно, о чем доктор думает.

– Почти готово, – тихо сказал он, прежде чем ловко вынуть иглу и прижать кусок ваты к ранке.

– А конфетку дадут? – пошутила я.

Доктор протянул мне пластырь и листок бумаги, на котором написал два имени и два номера телефона.

– Возьмите, – настоял доктор Кей. – И, Кэнни, вам нужно поесть. Если не сможете, обязательно позвоните нам. Я все-таки настоятельно прошу, свяжитесь с одним из этих специалистов.

– Вы и правда думаете, что с моими габаритами пара дней голодовки меня убьет?

– Это очень вредно, – серьезно сказал он. – И может оказать неблагоприятное влияние на метаболизм. Я предлагаю начать с чего-нибудь легкого… тосты, банан, напитки без газа.

Когда мы вышли в коридор, доктор протянул мне толстенную стопку бумаг.

– И продолжайте тренировки, – произнес он. – Они помогают почувствовать себя лучше.

– Говорите как моя мама, – фыркнула я, засовывая все в сумочку.

– И, Кэнни? – Доктор придержал меня за локоть. – Постарайтесь не принимать все так близко к сердцу.

– Я понимаю, – кивнула я. – Просто хочется, чтобы все было по-другому.

– Все будет хорошо, – твердо сказал он. – И…

Его голос затих, на лице появилось смущение.

– Вы помните, что назвали себя плохим человеком?

– Ой, – теперь смутилась я. – Простите. Я, бывает, перегибаю с мелодрамой…

– Нет, нет, все в порядке. Я просто имел в виду… хотел сказать вам…

Двери лифта открылись, люди в нем уставились на меня. Я посмотрела на доктора и отступила назад.

– Это не так, – сказал он. – Увидимся на занятиях.

Вернувшись домой, я первым делом бросилась к телефону. Автоответчик мигал, единственное сообщение… от Саманты.

– Привет, Кэнни, это Сэм… Нет, не Брюс, так что сотри это щенячье выражение с мордашки и позвони мне, если хочешь прогуляться. Я угощу тебя кофе со льдом. Вкуснейшим. Даже лучше, чем парень. Пока.

Я положила трубку и снова подняла ее, как только раздался звонок. Может быть, все-таки Брюс?

Вместо него это оказалась моя мама.

– Где ты была? – требовательно спросила она. – Я сто раз уже звонила.

– Могла бы оставить сообщение, – заметила я.

– Я знала, что в конце концов дозвонюсь. Как дела?

– О, знаешь… – я затихла.

С тех пор как умер отец Брюса, мама очень старалась меня поддержать. Она отправила открытку его семье и сделала пожертвование храму. Она звонила каждый вечер и настаивала, чтобы я пришла на серию плей-офф ее лиги по софтболу и посмотрела, как «Двустволки» сразятся с «Девяткой». Как раз то внимание, без которого я могла бы обойтись, но я понимала, что она хочет как лучше.

– Ты гуляешь? – спросила она. – Катаешься на велосипеде?

– Иногда. – Я вздохнула, вспомнив, как Брюс жаловался, что гостить у меня дома сродни триатлону, чем отдыху. Все потому что мама всегда пыталась организовать прогулку пешком или на велосипеде, игру в баскетбол два-на-два в Еврейском центре, где радостно гоняла брата под щитами, я потела на дорожке, а Брюс читал спортивную колонку в зале для пожилых.

– Я гуляю, – проговорила я. – Каждый день выхожу с Нифкином.

– Кэнни, этого недостаточно! Тебе надо сюда, домой. Ты же приедешь на День благодарения? В среду или днем раньше?

Тьфу. Благодарение. В прошлом году Таня пригласила еще одну пару, – разумеется, женщин. Одна не прикасалась к мясу и называла всех гетеросексуалов «овуляшками» и «осеменителями», а ее подруга – косая сажень в плечах, короткая стрижка, в общем, странная копия моего парня с выпускного – краснела рядом, а потом вдруг исчезла. Мы нашли ее много часов спустя в гостиной у телика, где она смотрела футбол. Таня, которую привычка курить «Мальборо» напрочь лишила вкусовых рецепторов, всю трапезу бегала от кухни к столу, принося переваренные, пережаренные, пересоленные гарниры один за другим и нечто под названием «Тофиндейка» для вегетарианки. Джош ушел рано, бормоча о выпускных экзаменах, а Люси все время трындела по телефону с таинственным бойфрендом, который, как мы позже узнали, женат и старше ее на двадцать лет.

«Больше никогда», – шептала я Брюсу той ночью, пытаясь улечься поудобнее на бугристом диване, в то время как Нифкин дрожал за стереодинамиком. Место, где раньше стояла моя кровать, теперь занимал ткацкий станок Тани, поэтому всякий раз, когда мы приезжали, ночевать приходилось в гостиной. А бедного Нифа по очереди преследовали Танины злобные кошки, Гертруда и Элис.

– Может, приедешь домой на выходные? – спросила мама.

– Я занята.

– Ты помешана, – поправила она. – Спорим, сидишь там, читаешь старые любовные послания от Брюса и ждешь не дождешься, когда я положу трубку, а то вдруг же он позвонит.

Черт. Как она это делает?

– Неправда, – ответила я. – У меня две линии.

– Пустая трата денег, – сказала мама. – Послушай, Кэнни. Он явно злится. И пока не собирается бежать обратно…

– Я в курсе, – холодно перебила я.

– Тогда в чем проблема?

– Я по нему скучаю.

– По чему? По чему там так сильно скучать?

Я помолчала с минуту.

– Позволь, я спрошу, – мягко начала мама. – Ты с ним общалась?

– Да. Мы общаемся.

По правде, я сломалась и позвонила ему дважды. Оба звонка длились менее пяти минут, оба закончились, когда он вежливо сказал, что ему пора.

Мама не унималась:

– Он тебе звонит?

– Не часто. Не то чтобы.

– И кто заканчивает звонки? Ты или он?

Запахло жареным.

– Смотрю, ты вернулась на арену раздачи гетеросексуальных советов.

– Мне можно, – весело откликнулась мама. – Так вот: кто первым вешает трубку?

– Когда как, – солгала я.

По правде говоря, это был Брюс. Всегда Брюс. Все было так, как сказала Сэм. Я вела себя как жалкий щенок. Я это знала и, что еще хуже, не могла остановиться.

– Кэнни, – проговорила мама, – дай ему передышку, а? И себе тоже. Приезжай домой.

– Я занята, – упрямо возразила я, чувствуя, как моя решимость потихоньку ослабевает.

– Испечем печенье, – продолжала уговаривать мать. – Погуляем. Покатаемся на велосипеде. Может, съездим на денек в Нью-Йорк…

– Разумеется, с Таней.

Мама вздохнула.

– Кэнни, – сказала она, – знаю, что Таня тебе не нравится, но она моя спутница… Ты не можешь хотя бы попытаться быть милой?

Я подумала:

– Нет. Прости.

– Мы можем провести время только вдвоем, если ты и правда так хочешь.

– Посмотрим, – уклонилась я от прямого ответа. – У меня куча дел. И надо съездить в Нью-Йорк в следующие выходные. Я тебе говорила? У меня интервью с Макси Райдер.

– Правда? О-о, как она шикарна в том шотландском фильме.

– Передам ей твои слова.

– И послушай, Кэнни. Не звони ему больше. Просто дай ему немного времени.

Разумеется, я знала, что мать права. Во-первых, я не идиотка, а во‐вторых, я слышала это от Саманты и от всех до единого друзей и приятелей, которые хотя бы мимолетно знакомы с ситуацией, и, вероятно, услышала бы и от Нифкина, если бы только он умел говорить.

Но почему-то не могла остановиться. Я превратилась в человека, которого в другой жизни сама бы пожалела – того, кто ищет знаки, закономерности, перебирает каждое слово в разговоре в поисках скрытых значений, тайных сигналов, подтекста, который бы говорил: «Да, я тебя люблю, ну конечно, я все еще тебя люблю».

– Я бы хотела тебя увидеть, – застенчиво сказала я ему во время нашего пятиминутного телефонного разговора номер два.

Брюс вздохнул.

– Думаю, с этим стоит подождать, – ответил он. – Я просто не хочу снова нырять в омут.

– Но мы же как-нибудь увидимся? – издала я тоненький писк, совершенно не похожий на мой обычный голос, и Брюс опять вздохнул.

– Я не знаю, Кэнни, – сказал он, – я просто не знаю.

Но «я не знаю» не равно «нет», рассуждала я, и как только у меня появится шанс быть с ним, сказать, как мне жаль, показать, как много я могла ему дать, как сильно я хотела к нему вернуться… Что ж, тогда-то он и примет меня обратно. Конечно, он так и сделает. Разве не он первым сказал «я тебя люблю» три года назад, когда мы обнимали друг друга в моей постели? И разве не он был тем, кто всегда говорил о браке, всегда останавливался на прогулках, чтобы полюбоваться детьми, всегда вел меня к витринам ювелирных магазинов, когда мы шли по Сансом-стрит, целовал мой безымянный палец и говорил, что мы всегда будем вместе?

Это неизбежно, пыталась я убедить себя. Просто вопрос времени.

– Хотела тебя кое о чем спросить, – начала я.

Энди, кулинарный критик, поправил очки на носу и пробормотал в рукав:

– Стены выкрашены в бледно-зеленый цвет, с позолотой на лепнине. Очень по-французски.

– Как будто ты внутри яйца Фаберже, – ввернула я, оглядываясь.

– Как будто ты внутри яйца Фаберже, – повторил Энди и с тихим щелчком выключил диктофон, который прятал в кармане.

– Объясни мужчин, – попросила я.

– Можно сначала ознакомиться с меню? – парировал Энди.

Это была наша стандартная схема: сначала еда, потом мои вопросы о мужчинах и семейной жизни. Сегодня для возможного обзора наш выбор пал на французскую блинную.

Энди вчитался в меню.

– Меня интересует паштет, эскарго, овощи с грушей и теплой горгонзолой, а для начала грибы в слоеном тесте, – проинструктировал он. – Можешь взять любой вид блинчиков на основное, только не простой сыр.

– Эллен? – догадалась я.

Энди кивнул. По величайшей иронии жизни, жена Энди, Эллен, совершенно не обладала тягой к каким бы то ни было вкусовым впечатлениям. Она избегала соусов, специй, большинства национальных кухонь и постоянно хмурилась над меню, отчаянно просматривая их в поисках чего-то попроще, вроде запеченной куриной грудки с картофельным пюре, не приправленным трюфелями, чесноком и вообще чем бы то ни было. Ее идеальный вечер, как она однажды сказала мне, состоял из взятых напрокат фильмов и покупных вафель «с сиропом, в котором нет абсолютно ничего кленового». Энди ее обожал… даже когда она портила ему дегустацию, заказывая очередной салат «Цезарь» или простой кусок рыбы.

Наш официант неторопливо подошел, чтобы наполнить стаканы водой.

– Есть вопросы? – протянул он.

Судя по небрежным манерам и синей краске под ногтями, он был официантом днем, художником ночью. Он казался чрезвычайно, в высшей степени, непоколебимо равнодушным. Обрати внимание, пыталась я внушить ему телепатически. Похоже, не сработало.

Я заказала эскарго и блинчик с креветками, помидорами и шпинатом в сливках. Энди взял паштет, салат и блинчик с лесными грибами, козьим сыром и поджаренным миндалем. И ко всему этому мы оба добавили по бокалу белого вина.

– Итак, – начал Энди, когда официант легким шагом вернулся на кухню. – Чем я могу быть полезен?

– Как они могут… – начала я.

Энди поднял руку:

– Мы говорим абстрактно или конкретно?

– Это Брюс, – призналась я.

Энди закатил глаза.

Он был совершенно не в восторге от Брюса… после первой и последней дегустации, на которую тот приходил. Брюс оказался даже хуже Эллен. «Привередливый вегетарианец, – написал мне Энди на следующий день. – Это же, по сути, худший кошмар ресторанного критика». Мало того что Брюс не смог выбрать ничего на свой вкус, он умудрился наклонить меню так близко к свече, что оно загорелось, отчего к столу тут же суматошно бросились сразу три официанта и один сомелье. А Энди, строго соблюдавшему инкогнито, пришлось прятаться в мужском туалете, чтобы его не раскрыли. «Трудно не выделяться из толпы, – осторожно заметил он потом, – когда тебя поливают из огнетушителя».

– Я просто хочу знать, – снова попыталась я. – В смысле, кое-что, чего я не понимаю…

– Выкладывай, Кэнни, – поторопил меня Энди.

Вернулся официант. Шлепнул мое эскарго перед Энди, а паштет Энди передо мной и торопливо удалился.

– Извините? – крикнула я ему в спину. – Можно мне еще немного воды? Если будет минутка? Пожалуйста?

Официант, казалось, вздохнул всем телом, но за кувшином таки потянулся. Как только наши бокалы были наполнены, мы с Энди поменялись тарелками, я подождала, пока он все опишет и попробует.

– Так вот, я понимаю, что это я хотела сделать перерыв, но теперь я по нему скучаю, и все это, эта боль…

– Острая колющая или скорее пульсирующая?

– Издеваешься?

Энди смотрел на меня, его глаза, карие, широко раскрытые, светились невинностью за очками в золотой оправе.

– Ну, если только самую малость.

– Он совсем меня забыл, – проворчала я, протыкая улитку. – Как будто я никогда ничего… Как будто я никогда ничего для него не значила.

– Я в замешательстве, – проговорил Энди. – Ты хочешь, чтобы он вернулся, или ты просто беспокоишься о своем наследии?

– И то и другое. Я просто хочу знать… – Я глотнула вина, чтобы отвлечься от слез. – Я просто хочу понять, значила ли я для него хоть что-то.

– Только то, что он ведет себя, словно ты ничего не значишь, не равно тому, что это на самом деле так, – пожал Энди плечами. – Скорее всего, он просто притворяется.

– Думаешь?

– Парень тебя обожал. И тут не притворялся ни капли.

– Но как он может даже не хотеть со мной говорить? Как это может быть настолько… – Я рубанула воздух, указывая на жестокий и абсолютный разрыв.

– Некоторые просто так устроены. – Энди вздохнул.

– А ты? – спросила я.

Энди помолчал, потом кивнул:

– Для меня что кончено, то кончено.

Поверх его плеча я увидела, что к нам приближается официант… наш официант, а за ним еще два и встревоженный темноволосый мужчина в фартуке, повязанном поверх костюма. Управляющий, наверное. А это могло означать только одно, худший страх Энди: кто-то догадался, кто он такой.

– Месье! – начал мужчина в костюме, когда один официант поставил закуски, другой налил свежей воды, а третий аккуратно смахнул несуществующие крошки со стола. – Вам все по вкусу?

– Все отлично, – вяло откликнулся Энди, пока первый официант раскладывал чистое столовое серебро рядом с тарелками, второй подвигал свежий хлеб и масло к центру стола, а третий спешил к нам с зажженной свечой.

– Пожалуйста, дайте нам знать, если мы можем что-то еще вам принести. Все что угодно! – горячо заверил управляющий.

– Непременно, – кисло кивнул Энди.

Трое официантов выстроились в ряд и уставились на нас встревоженно и слегка раздосадованно, а потом разошлись по углам ресторана, откуда принялись пристально наблюдать за каждым кусочком, который мы подносили ко рту.

Мне было почти все равно.

– Просто мне кажется, я совершила ошибку, – продолжила я. – У тебя когда-нибудь было, что ты расстался с человеком, а потом понял, что совершил ошибку?

Энди покачал головой и жестом предложил мне попробовать его блинчик.

– Что мне делать?

Он задумчиво пожевал.

– Вот не знаю, настоящие ли это дикие грибы. По-моему, у них какой-то тепличный привкус.

– Меняешь тему, – проворчала я. – Ты… о боже. Я зануда?

– Ни в коем случае, – преданно возразил Энди.

– Нет, я зануда. Превратилась в одну из тех ужасных женщин, которые постоянно говорят о своем бывшем так часто и так много, что никто из друзей не может рядом находиться… и в итоге у них не остается друзей…

– Кэнни.

– …они начинают пить в одиночестве, разговаривать с домашними животными, хотя я и так это делаю… Господи! – воскликнула я, притворяясь, что вот-вот рухну прямо в блюдо с хлебом. – Это катастрофа.

К нам поспешил управляющий.

– Мадам, с вами все в порядке? – встревоженно спросил он.

– Все просто отлично, – уверила я.

Управляющий так же поспешно ретировался, а я повернулась к Энди.

– Когда я успела стать «мадам»? – скорбно спросила я. – Клянусь, в последний раз, когда я была во французском ресторане, меня называли мадемуазель.

– Не унывай, – отмахнулся Энди, протягивая мне остатки паштета. – Ты найдешь кого-то намного лучше Брюса, и он не будет вегетарианцем, и ты будешь счастлива, и я буду счастлив, и все будет хорошо.