Текст книги "Досужие размышления досужего человека"

– Тогда я ушила в поясе и выпустила по шву, и теперь оно отлично сидит, – говорит одно создание.

– А я, – отвечает другое, – пойду к Джонсам в темно-фиолетовом платье с желтым корсажем; а еще я видела прелестные перчатки и всего за один шиллинг одиннадцать пенсов.

Однажды я отправился в поездку по Дербиширу в обществе двух дам. Пейзаж был великолепен, и дамы отлично провели время. Они все время обсуждали проблемы пошива дамских платьев.

– Взгляните, какой восхитительный вид! – говорил я, помахивая зонтиком. – Вон там вдали голубеют холмы, а крохотное белое пятнышко в лесу – это Чатсуорт, а вон там…

– О да, действительно прекрасный вид, – отзывалась одна из дам. – А почему бы не купить отрез шелковой тафты?

– Тафты? И оставить юбку как есть?

– Разумеется. А что за деревню мы проезжаем?

Тогда я привлекал их внимание ко вновь открывающимся красотам, а они, бросив беглый взгляд, отвечали «очаровательно», «какая прелесть» и тут же переходили к взволнованному обсуждению носовых платков или скорбели по упадку батистовых оборок.

Я убежден, что если две женщины окажутся вместе на необитаемом острове, то каждый день будут спорить о преимуществах ракушек и птичьих яиц в качестве украшений, а каждый месяц у них будет новая мода на фиговые листочки.

Совсем юные молодые люди тоже уделяют много внимания одежде, но никогда не обсуждают эту тему друг с другом: подобные разговоры не одобряются. Франт не находит понимания у своих собратьев. Напротив, он получает от них гораздо больше презрения, чем того заслуживает, ведь его недостаток безобиден и скоро проходит сам по себе. Кроме того, тот, кто в двадцать не был франтом, к сорока превращается в неопрятного типа с грязным воротничком и нечищеным сюртуком. Некоторая франтоватость идет на пользу юноше, такова уж человеческая природа. Мне нравится смотреть, как молодой петушок расправляет перышки, вытягивает шею и кукарекает так, словно ему принадлежит весь мир. Мне не по нраву застенчивые скромники. Скромников вообще никто не любит на самом деле, какие бы глупости они ни болтали про ценность скромности и прочие вещи, о которых понятия не имеют.

Кроткий нрав – серьезная ошибка в нашем мире. Отец Урии Гипа плохо знал человеческую натуру, иначе не сказал бы сыну, что людям нравится покорность. На самом деле ничто так не раздражает, как покорность. Ссоры – источник половины удовольствия от жизни, а как можно поссориться с кротким и покорным человеком? Он отвернется от нашего гнева, и именно это нам не по душе, ибо мы хотим выплеснуть гнев наружу. Мы довели себя до белого каления и уже предвкушаем удовольствие от энергичной перепалки, а несносная кротость расстраивает все наши планы.

Жизнь Ксантиппы, связанной с вызывающим тихое раздражение Сократом, наверняка была пыткой. Подумать только, замужняя женщина обречена день за днем обходиться без единой ссоры с мужем! В таких вещах мужу следует потакать жене.

Бедные женщины, в их жизни так мало интересных событий, им недоступны наши наслаждения. Женщины не ходят на политические собрания и не принадлежат к местному самодеятельному парламенту; им нет входа в вагоны для курящих, они никогда не читают комиксов в газете – а если и читают, то не знают, что это комикс, ведь никто им об этом не сказал.

Подобное существование наверняка кажется им ужасно пресным, и время от времени мы могли бы обеспечить им небольшую ссору для развлечения, даже если нам самим не очень-то этого хочется. Истинно благоразумный муж так и поступает, за что его и любят. Женщина очень ценит такие маленькие знаки внимания, ведь они служат доказательством бескорыстной любви, и непременно расскажет подругам, какой у нее был замечательный муж – после его смерти.

Да, бедной Ксантиппе пришлось несладко. Эпизод с ведром особенно ее опечалил. Бедняжка думала, что сможет раззадорить мужа таким способом. Она не поленилась наполнить ведро – может быть, специально искала воду погрязнее. А потом поджидала мужа. А в конце концов получила совсем не то, чего ожидала! Скорее всего она хорошенько поплакала. Должно быть, жизнь показалась ей совсем безнадежной: насколько нам известно, у Ксантиппы не было даже матери, к которой она могла бы пойти и пожаловаться на мужа.

Что ей за дело, что ее муж был великим философом? Великая философия в семейной жизни без надобности.

Жил-был однажды один славный мальчик, который мечтал стать моряком. Капитан спросил его, что он умеет делать. Мальчик ответил, что знает таблицу умножения задом наперед и может наклеить водоросль в альбом; знает, сколько раз встречается слово «родил» в Ветхом Завете, и знает стихотворения наизусть.

– Славно, очень славно, – сказал ему морской волк. – А носить уголь ты можешь?

Когда вы хотите жениться, все получается точно так же. Великие способности не так востребованы, как маленькие полезные навыки. В семейной жизни мозги идут со скидкой – в них нет надобности, их даже не ценят. Наши жены подходят к нам со своей собственной меркой, в которой блестящий интеллект не получает ни единого балла. Мой дорогой читатель, ваш ум и таланты не производят ни малейшего впечатления на вашу даму сердца и хозяйку дома. Она предпочтет мужчину, который может аккуратно выполнить поручение, не пытаясь сделать что-то по-своему или натворить других глупостей в том же роде; мужчину, который способен подержать младенца на руках, не переворачивая его вверх ногами, и который не станет возмущаться, получая на ужин едва теплую баранью отбивную. Вот таких мужей любят здравомыслящие женщины, а не научных или литературных зануд, способных вывести из себя весь дом и вечно пытающихся вразумить всех окружающих.

© Перевод О. Василенко

О памяти

 
Жил на свете человек,
Скрюченные ножки,
И гулял он целый век
По скрюченной дорожке[11]11
  Пер. К. Чуковского


[Закрыть].
 

Дальше не помню. Это начало первого стихотворения, которое я выучил наизусть, поскольку «Играет кот на скрипке, / На блюде пляшут рыбки[12]12
  Пер. С. Маршака.


[Закрыть]…» не считается: уж слишком оно легкомысленное и не обладает достоинствами истинной поэзии. За декламацию «Жил на свете человек, / Скрюченные ножки» я получил четыре пенса. Я точно знаю, что получил именно четыре пенса, потому что мне сказали, что если я сберегу их, пока не получу еще два пенса, то у меня будет шесть пенсов. Впрочем, этот довод, при всей его бесспорности, на меня никакого воздействия не возымел, и деньги были потрачены, насколько я помню, на следующий же день, хотя на что именно, я давно позабыл.

С памятью всегда так: во всем, что она нам приносит, чего-то не хватает. Память – своенравное дитя, все ее игрушки разломаны на кусочки. Я помню, что, едва научившись ходить, я упал в огромную пыльную яму, но совершенно не помню, как мне удалось оттуда выбраться. Если бы мы доверялись только своим воспоминаниям, то я был бы уверен, что до сих пор сижу в этой яме.

В другой раз – на несколько лет позже – я принимал участие в любовной сцене, которая становилась все увлекательнее, однако единственное, что я отчетливо помню, – в самый критический момент дверь вдруг распахнулась, и кто-то сказал: «Эмили, тебя ищут», причем таким замогильным голосом, как будто ее объявила в розыск полиция. А все нежные слова, которые она мне сказала, и все очаровательные слова, которые я ей говорил, совершенно стерлись из памяти.

В общем, бросая взгляд на прожитую жизнь, мы видим осыпающиеся руины: потрескавшаяся колонна вместо некогда огромного портала; разбитое окно на месте беседки; заплесневелая груда почерневших камней там, где когда-то пылало пламя; и все это покрыто мхом и заросло плющом.

Сквозь мягкую дымку времени все предстает в розовом свете. Даже печаль, оставленная в прошлом, кажется сладкой. Дни нашей юности теперь видятся нам веселыми: сплошные игры, развлечения и пряники. Позабыты нагоняи, зубная боль и латинские глаголы – особенно латинские глаголы. И нам мнится, что во времена нескладного отрочества мы были счастливы и любимы; и мы хотели бы вновь любить. Мы не вспоминаем про разбитое сердце, бессонные ночи или внезапно отсохший язык, когда она сказала, что навсегда останется нам лишь сестрой – как будто кому-то сестер не хватает!

Да, оглядываясь назад, мы видим только яркие моменты, а не мрачные. В прошлом солнце не отбрасывает тени. Дорога, по которой мы прошли, кажется нам ровной и гладкой. Мы не замечаем острых камней. Мы задерживаем взгляд на розах на обочине, а уколовшие нас шипы издалека видятся нежными ростками, колышущимися под ветром. И слава Богу, что это так – слава Богу, что все удлиняющаяся цепь памяти состоит только из приятных звеньев, что горечь и страдания дня сегодняшнего завтра вызовут улыбку.

Похоже, что солнечная сторона событий всегда оказывается выше и лучше, ведь по мере того как наши маленькие жизни тонут за нашей спиной в темной пучине забывчивости, все самое светлое и приятное погружается последним, долго оставаясь на виду, а злые мысли и острая боль уходят глубоко под воду и больше не тревожат нас.

Я думаю, именно эти чары прошлого заставляют стариков рассказывать всякую чушь про дни своей молодости. В те времена мир был гораздо лучше и порядка было больше. Мальчики вели себя так, как и положено мальчикам, а девочки были совсем другими. Кроме того, зимой была настоящая зима, а летом – лето; не то что нынешнее безобразие, с которым мы вынуждены мириться. А что до удивительных подвигов и необычайных событий тех времен, так они просто невероятны.

Мне нравится слушать, как старичок рассказывает о своей юности молодым людям, зная, что те не могут ему перечить. Через некоторое время он уже вовсю клянется, что тогда и луна каждую ночь сияла, и любимым развлечением после уроков была ловля бешеных быков за рога.

Всегда так было и всегда так будет. Когда наши дедушки были молоды, их дедушки пели ту же самую песню, а молодежь наших дней будет твердить то же самое, раздражая новое поколение. «О, вернуться бы в золотое время, лет на пятьдесят назад!» – этот возглас слышен со времен пятьдесят первого дня рождения Адама. Почитайте литературу пятидесятилетней давности, и вы увидите, что поэты и прозаики безутешно вздыхали о том же самом, чего желали задолго до них миннезингеры, а до того – сочинители древнескандинавских саг, а также первые пророки и философы Древней Греции. Все утверждают, что мир меняется к худшему с тех пор, как его создали. Лично я могу лишь заметить, что, судя по всему, этот мир был невообразимо очарователен, когда в нем появились первые посетители, ведь даже сейчас он вполне пригоден для обитания, если только вы как можно больше времени проводите на солнышке и не расстраиваетесь, когда все же идет дождь.

Впрочем, невозможно отрицать, что росистым утром на заре мира все в нем выглядело несколько лучше, чем после того, как миллионы ног вытоптали траву, а шум бесчисленных городов навсегда заглушил тишину. Жизнь, должно быть, казалась благородным и серьезным делом прародителям человеческой расы в свободных одеяниях и с босыми ногами, бродивших под руку с Богом под куполом неба. Они жили в залитых солнцем шатрах среди мычащих стад. Их простые потребности удовлетворяла любящая рука Природы. Они усердно трудились, разговаривали и размышляли, а огромная земля катилась по предначертанному пути в тишине, еще не зная груза забот и невзгод.

Те дни давно в прошлом. Тихое детство человечества, проведенное на отдаленных лесных опушках у журчащих рек, ушло навсегда. Теперь человеческая жизнь достигает зрелости – посреди суеты, сомнений и надежды. Тишину и спокойствие уже не вернуть. У нас есть работа, которую нужно завершить, и мы торопимся. В чем именно состоит эта работа – в чем наша роль в общем великом замысле, – нам неведомо, хотя наши руки, помимо нашей воли, помогают завершить его. Подобно крошечному кораллу в темной глубине вод, мы стремимся достичь своих собственных мелких целей и представить себе не можем обширное полотно, которое создаем для Господа.

Давайте не будем понапрасну сожалеть о днях, что никогда не вернутся. Наша цель лежит перед нами, а не позади нас. «Вперед!» – вот наш девиз. Давайте не будем сидеть сложа руки, разглядывая прошлое, словно построенное здание, ведь это всего лишь фундамент. Давайте не будем тратить время и силы, думая о том, что могло бы быть, и забывая о том, что ждет нас впереди. Пока мы сидим, оплакивая потерянные возможности, удача пролетает мимо нас; мы не замечаем приходящего к нам счастья, потому что заняты счастьем ушедшим.

Много лет назад, когда вечерами я частенько уходил от горящего камина в страну сказок, мне повстречался настоящий бесстрашный рыцарь. Он преодолел множество опасностей, побывал во многих странах, и все знали, какой он храбрый и опытный рыцарь, не знающий страха – ну разве что в таких ситуациях, когда даже храбрецу не стыдно испугаться. И вот однажды этот рыцарь устало пробирался по трудной дороге, и тяготы пути утомили его сердце, и оно дрогнуло. Огромные камни нависали во тьме высоко над головой, и казалось – они вот-вот рухнут, погребая рыцаря под собой. С обеих сторон были глубокие пропасти и мрачные пещеры, где жили свирепые грабители и жуткие драконы-людоеды. А дорогу покрывал ночной мрак. И тогда славный рыцарь решил свернуть с пути и поискать другую дорогу, полегче, где его верному скакуну будет не так трудно идти. Но когда он торопливо обернулся и поглядел назад – вот чудеса-то! – не видно ни зги и уже пройденный путь исчез из виду, а под копытами коня разверзлась бездонная пропасть. Увидев, что обратной дороги нет, сэр Гелент помолился святому Катберту и храбро вонзил шпоры в бока коня. Он поехал вперед, и ни один волос не упал с его головы.

На дороге жизни обратного пути нет. Хрупкий мостик времени, по которому мы идем, с каждым нашим шагом погружается в бездну вечности. Прошлое уходит навсегда. Оно собирается и складывается в закрома – нам оно больше не принадлежит. Ни одно вылетевшее слово нельзя поймать, ни один шаг нельзя вернуть. А потому нам, как настоящим рыцарям, следует храбро идти вперед, а не рыдать понапрасну над тем, что нельзя изменить.

Новая жизнь начинается каждую секунду. Давайте же пойдем ей навстречу с радостью. Мы должны идти вперед, хотим мы того или нет, а идти удобнее, глядя перед собой, а не оглядываясь назад.

На днях ко мне зашел один приятель и самым красноречивым образом настоятельно убеждал меня изучить замечательную систему, которая позволяет ничего не забывать. Уж не знаю, почему мой приятель так этим загорелся, разве что потому, что иногда я беру у него взаймы зонтик или посреди игры в вист вдруг хлопаю себя по лбу со словами: «Господи! А я-то все это время думал, что козыри – трефы!» Я вежливо отклонил его предложение, несмотря на красочно расписанные им преимущества такой системы. Нет у меня никакого желания помнить абсолютно все. В жизни большинства людей хватает вещей, о которых лучше забыть. Было время, много-много лет назад, когда мы вели себя не столь благородно и порядочно, как следовало бы, – к несчастью, нам случалось уклониться от пути безукоризненной честности, и еще большим невезением было то, что нас в этом уличили, – наше глупое, низкое, постыдное деяние стало известно другим. Ну что ж, мы понесли наказание, отмучились напрасным раскаянием, претерпели жаркую агонию стыда и, возможно, презрения со стороны близких. Позвольте же нам об этом забыть. Ах, отец Хронос, пусть твои добрые руки снимут с наших измученных сердец тяжесть горьких воспоминаний, ведь с каждым часом на нас обрушиваются все новые беды, а наших сил хватает лишь на бремя одного дня.

Я не призываю похоронить прошлое. Музыка жизни замолкнет, если струны памяти оборвутся. Не цветы, но ядовитые сорняки следует вырвать с корнем из сада Мнемозины. Помните, у Диккенса в «Одержимом, или Сделке с призраком», как он молил о забывчивости, а потом, получив то, что хотел, снова молил вернуть ему память? Мы вовсе не хотим избавиться от всех привидений. Мы убегаем только от необузданных призраков с жестоким взглядом, а смирные пусть себе преследуют нас, мы их не боимся.

Чем старше мы становимся, тем больше привидений вокруг нас. Нам не нужно искать их на забытых погостах или спать в старинных замках, чтобы увидеть их призрачные лица и услышать шелест их одежд в ночной тишине. У каждого дома, каждой комнаты, каждого стула есть свой собственный призрак. Они обитают в пустых комнатах нашей жизни, кружатся вокруг нас, как опавшие листья под порывами осеннего ветра, – одни из них мертвы, другие еще живы. Нам это неведомо. Когда-то мы держали их за руки, любили их, ссорились с ними, смеялись вместе с ними, рассказывали им о своих надеждах, мыслях и желаниях, а они нам – о своих, пока не начинало казаться, что наши сердца соединяет такая прочная нить, которую не разорвать жалким потугам Смерти. А теперь все они ушли и навеки потеряны для нас. Нам больше не заглянуть в их глаза, не услышать их голос. Только их тени приходят к нам и разговаривают с нами. Мы видим их смутные силуэты сквозь слезы на глазах. Мы протягиваем к ним руки, но наши руки встречают пустоту.

Призраки! Они с нами днем и ночью. Они следуют за нами по шумной улице при свете солнца. Они сидят рядом с нами в полумраке дома. Мы видим их лица, выглядывающие из окон старой школы. Мы встречаем их в лесу и в переулках, где когда-то в детстве играли. Прислушайтесь! Слышите, как они тихонько смеются за кустами ежевики, как их веселые вопли доносятся с дальней лужайки? А здесь, через тихие поля и вдоль леса, где вечерами мелькают тени, тянется тропинка, по которой мы когда-то ходили, чтобы застать свою любимую девушку во время прогулки на закате. Посмотрите, она и теперь здесь – в хорошо нам знакомом белом платьице, с капором в руке, каштановые волосы в беспорядке разметались по плечам. Теперь она в пяти тысячах миль – все равно что на том свете! Но что ж с того? В эту секунду она рядом с нами, и мы можем заглянуть в ее смеющиеся глаза, услышать ее голос. Она исчезнет за поворотом у опушки, и мы останемся одни; тени наползут на поля, и ночной ветер со стоном прошелестит мимо. Призраки! Они всегда с нами и навсегда останутся с нами, пока печальный старый мир отвечает эхом на плач давних расставаний, пока жестокие корабли уплывают за великий океан, пока тяжесть холодной земли давит на сердца наших любимых.

Впрочем, без привидений мир был бы гораздо печальнее. Приходите к нам, призраки прошлой любви! Призраки товарищей по детским играм, возлюбленных и старых друзей – все вы, смеющиеся мальчики и девочки, приходите к нам, побудьте с нами, ибо в мире так одиноко, а новые друзья и приятели не похожи на старых, мы не можем их любить, – и даже смеяться с ними не можем – так, как когда-то любили вас и смеялись с вами. Когда мы гуляли с вами, дорогие призраки нашей юности, мир был весел и полон ярких красок, а теперь он постарел, и мы устали, и лишь вы возвращаете нам яркость и свежесть.

Память обладает удивительным даром воскрешать призраки. Подобно замку с привидениями, в ее стенах вечно отдаются эхом шаги невидимых ног. Сквозь разбитые оконные переплеты мы видим мимолетные тени мертвых, и самые печальные из них – наши собственные.

Ах, эти юные свежие лица, на которых отражаются честь, истина, чистые благородные мысли и мечтания, с каким укором они смотрят на нас ясными глазами!

Бедняги, боюсь, у них есть серьезные причины для печали. Со дней безусой юности в наши сердца проникли ложь, лукавство и неверие – а мы-то мечтали стать великими и безупречными.

Хорошо, что нам не дано заглянуть в будущее. Мало кто из тех, кому сегодня четырнадцать, не будет стыдиться себя, когда им исполнится сорок.

Я люблю иногда поговорить с тем странным мальчиком, которым я был много лет назад. Я думаю, ему это тоже нравится, потому что он частенько заглядывает ко мне вечерами, когда я сижу наедине со своей трубкой, прислушиваясь к шепоту огня в камине. Я вижу его серьезное личико сквозь поднимающиеся вверх клубы табачного дыма и улыбаюсь ему, а он улыбается в ответ, серьезной и старомодной улыбкой. Мы болтаем о прошлом, и время от времени он берет меня за руку, и мы проскальзываем сквозь почерневшие прутья каминной решетки в дымные раскаленные пещеры той страны, что лежит за огнем камина. Там мы находим былые дни и вместе бродим по ним, а по дороге он рассказывает мне о том, что думает и чувствует. Иногда я посмеиваюсь над ним, а потом жалею об этом: он так серьезен, что мне стыдно вести себя легкомысленно. Кроме того, следует выказывать должное уважение к тому, кто старше тебя, а ведь он был мной задолго до того, как я стал самим собой.

Поначалу мы не столько разговариваем, сколько разглядываем друг друга. Я поглядываю сверху вниз на его кудрявые волосы и синий бантик, а он смотрит на меня искоса, поспешая рядом. И почему-то мне кажется, что застенчивые глазенки не совсем одобряют то, что видят, и он слегка вздыхает, как будто разочарован. Однако чуть позже его застенчивость исчезает, и он принимается болтать без умолку. Он рассказывает мне свои любимые сказки, и что у него есть морская свинка, и что папа говорит, будто в сказках все придумано – представляете, какая жалость? Ведь он так хотел стать рыцарем, и биться с драконом, и жениться на прекрасной принцессе. К семи годам он смотрит на жизнь более практично и мечтает стать лодочником и заработать много денег. Может быть, это следствие любви, которую он теперь испытывает к юной леди из молочной лавки. (Благослови Господь ее маленькие ножки, какого бы размера они ни были сейчас!) Похоже, он очень привязан к ней, ведь он подарил ей свое главное сокровище, а именно огромный карманный ножик с четырьмя ржавыми лезвиями и штопором, который каким-то невероятным образом все время выворачивается наружу и норовит воткнуться в ногу своему обладателю. Юная леди, обладая нежной натурой, обнимает его за шею и целует, не сходя с места, прямо у лавки. Однако глупый мир (в лице мальчишки из соседней табачной лавки) насмехается над такими проявлениями любви. И тогда мой юный друг, как и положено, собирается дать в глаз мальчишке из табачной лавки, но терпит неудачу и сам получает в глаз от мальчишки из табачной лавки.

А потом наступают школьные годы с их горькими огорчениями и восторженными воплями, с их веселыми проказами и горючими слезами, орошающими противные учебники латыни и дурацкие старые тетради. Я твердо уверен, что именно в школе мой юный друг наносит своему здоровью непоправимый вред, пытаясь овладеть немецким произношением, и именно в школе он узнает, насколько важны для французов перья, чернила и бумага, ведь первый вопрос, с которым французы обращаются друг к другу при встрече, – «У вас есть перья, чернила и бумага?». Как правило, ни того, ни другого, ни третьего не оказывается, и второй француз отвечает, что все это есть у дяди его брата. Однако первого нисколько не интересует дядя брата, и он хочет знать, есть ли требуемое у соседа матери второго? «У соседа моей матери нет ни перьев, ни чернил, ни бумаги», – отвечает второй, слегка раздражаясь. «А у ребенка твоей садовницы есть перья, чернила и бумага?» – этим вопросом первый ставит второго в тупик. Когда все устанут искать перья, чернила и бумагу, выясняется, что у ребенка садовницы их тоже нет. Подобное открытие заставило бы замолчать любого, но только не составителя упражнений по французскому языку – это бесстыдное создание такими мелочами не проймешь. Ему и в голову не приходит принести извинения, зато он сообщает, что у его тети есть горчица.

Так и проходит юность, за приобретением более или менее бесполезных познаний, которые вскоре с облегчением забыты. Школьное здание из красного кирпича постепенно исчезает из виду, и мы выходим на главную улицу мира. Мой маленький друг уже не маленький. Короткая курточка превратилась во фрак; помятая кепка, весьма полезная в качестве носового платка, чашки и орудия нападения, стала высоким блестящим цилиндром; вместо карандаша во рту сигарета, дым от которой ему мешает, попадая в нос. Чуть позже, чтобы выглядеть более стильно, он пытается курить сигару – большую черную гаванскую сигару. Попытка не идет ему на пользу, потому что впоследствии я обнаруживаю своего юного друга склонившимся над ведром на кухне и торжественно обещающим себе никогда в жизни не курить.

А теперь его усики становятся почти заметны невооруженным глазом, поэтому он немедленно принимается заказывать бренди с содовой и воображает себя мужчиной. Он говорит о «двух к одному против фаворита», называет актрис «малышка Эмми», «Кейт» и «крошка», бормочет о «проигрыше в карты вчера вечером» таким тоном, будто спустил тысячи фунтов, хотя на самом деле речь скорее всего идет о сумме в шиллинг и два пенса. А также, если мне не изменяет зрение – в стране воспоминаний всегда царит полумрак, – он надевает монокль и в результате спотыкается на каждом шагу.

Его родственницы женского пола, весьма обеспокоенные подобным поведением, молятся за него (благослови Господь их добрые сердца!) и предвидят судебные заседания и казнь через повешение в качестве единственно возможного результата столь безрассудного и разгульного образа жизни; предсказание первого учителя о том, что этот мальчик плохо кончит, достигает размеров священного пророчества.

В этом возрасте мой юный друг смотрит на представительниц противоположного пола с высокомерным презрением, полон уверенности в себе и снисходителен ко всем пожилым друзьям семьи. Надо признаться, что в целом он доставляет окружающим немало хлопот.

Впрочем, так продолжается недолго. Вскоре влюбленность лишает его самоуверенности. Я вижу, что теперь он носит слишком тесные ботинки и тщательно укладывает прическу. Он гораздо чаще читает стихи и держит словарь рифм в изголовье кровати. Каждое утро служанка находит на полу клочки бумаги, на которых написано «любовью он жестоко уязвлен», «твой кроткий взгляд – любовный яд» и прочие давным-давно спетые песни, которые юноши так любят петь, а девушки – слушать, изящно потряхивая головкой и притворяясь, что ничего не слышали.

С любовью, похоже, все не так гладко, поскольку мой бедный юный друг начинает больше гулять пешком и меньше спать, что не идет ему на пользу, а на его лице читается что угодно, кроме свадебного пира и счастья на всю оставшуюся жизнь.

И на этом он исчезает: тот маленький мальчик, который вырос, пока мы гуляли вместе, ушел.

Я остался один, и дорога покрыта мраком. Спотыкаясь на каждом шагу, я кое-как иду вперед – не все ли равно, как идти и куда, если путь никуда не ведет и в темноте не разглядеть дороги?..

Впрочем, наконец наступает утро, и я обнаруживаю, что вырос в самого себя.

© Перевод О. Василенко