Текст книги "Легион Фалькенберга"

Снаружи прозвучала труба. Последний караул. Сегодня мы слышим этот сигнал вторично. В первый раз – когда хоронили своих погибших.

– Пора делать обход, – сказал Либерман. – Разрешите идти, сэр?

– Действуйте, центурион. – Несколько минут спустя пришел Хартц, чтобы помочь мне снять сапоги. Он и слышать не хотел о том, чтобы я лег обутый.

– Мы задержим их настолько, чтобы вы успели обуться, зэр. Никто не захватит офицера морской пехоты в спальном мешке.

Чтобы я имел возможность снять сапоги, он лег не разуваясь. Особого смысла это не имело, но я не собирался с ним спорить. Забрался в мешок и посмотрел на потолок. Мой первый день командования. Я все еще думал об этом, засыпая.

На следующий день начались нападения. Вначале лишь небольшие группы пытались прорваться через блокпост, и всегда безуспешно. Мы могли вести из крепости слишком сильный огонь.

Потом попытались напасть на саму крепость. У нападающих было с десяток мортир, но стреляли они неточно, а наша радарная система сработала отлично. Они успевали сделать несколько выстрелов, но затем мы засекали место, откуда велась стрельба, и сосредоточивали на нем огонь всей батареи. Полностью подавить обстрел не удавалось, но на какое-то время расчетам становилось слишком опасно подходить к орудиям, и стрельба замолкала. Всю ночь стреляли и из ружей, но ничего не добились.

– Это лишь проба, – сказал Фалькенберг, когда я утром докладывал ему. – Мы сильно жмем на них с этой стороны. Вскоре они предпримут более серьезную попытку.

– Да, сэр. А как дела на вашем фланге?

– Продвигаемся помаленьку, – сказал Фалькенберг. – Разумеется, сопротивление более сильное, чем ожидал полковник. Вы заткнули бутылке горлышко, и им некуда отступать. Сражаться или сдаваться – мы оставили им только две возможности. В течение ближайших нескольких дней можно ждать серьезной попытки прорваться. Но тогда мы уже будем достаточно близко, чтобы серьезно потеснить их.

Странная ситуация. Никто серьезно не тревожился. Мы сдерживали нападения. Боеприпасы подходили к концу, но ответом Либермана на это стал приказ новобранцам прекратить пользоваться оружием. Они теперь обслуживали мортиры и безоткатные орудия под командованием опытных унтер-офицеров, которые сперва убеждались, что у каждого выстрела есть серьезная цель. А опытные стрелки выжидали и стреляли прицельно, так что каждый выстрел шел в зачет.

Пока есть боеприпасы, никакой серьезной опасности мы не подвергаемся. Из крепости открывается хороший обзор во все стороны, и нам не противостоит тяжелая артиллерия. В лучшем случае у противника мортиры, и наши противоартиллерийский радар и компьютерная система вполне с ними справляются.

– Нет дисциплины, – говорил Либерман. – У них нет дисциплины. Наступают волнами, отступают волнами, но никогда не держатся достаточно долго. Я очень рад, что среди них нет дезертиров из морских пехотинцев. При хорошем руководстве они могли бы прорваться.

– Меня тревожат боеприпасы, – сказал я.

– Дьявольщина, лейтенант, к нам идет капитан Фалькенберг. Он нас не оставит.

– Вы с ним служили раньше?

– Да, сэр, в деле на Доминго. Мы называли его Кристиан Джонни. Он будет здесь.

Все вели себя так. И это делало ситуацию нереальной. Мы находились под огнем. Невозможно было поднять голову над стеной или высунуть за ворота. Через неравные интервалы разрывались снаряды из мортир, иногда застигая солдат на открытом месте. Несмотря на броню, у нас появились раненые. Четверо погибли и еще девять лежали в госпитальном бункере. У нас кончались боеприпасы, противник в десять с лишним раз превосходил нас по численности – но никто не тревожился.

«Ваша работа – выглядеть уверенным», – внушал мне Фалькенберг. Конечно.

На четвертый день положение сержанта Ардвайна и его людей на дорожном блокпосту стало серьезным. У них заканчивались боеприпасы и запас воды.

– Уходите, Ардвайн, – приказал я. – Ведите своих людей сюда. Мы можем перекрыть дорогу огнем из крепости.

– Сэр. У меня шестеро раненых, которые не могут идти, сэр.

– А сколько всего пострадавших?

– Девять, сэр, – двое ходячих и один мертвый.

Девять из двенадцати.

– Держитесь, сержант. Мы придем к вам на выручку.

– Есть, сэр.

Я задумался: «Кого бы туда отрядить?»

Сомнений в том, кто наименее полезный человек в крепости, у меня не было. Я послал за Либерманом.

– Центурион, я с двенадцатью добровольцами направляюсь на выручку группы Ардвайна. Мы возьмем с собой полные ранцы и дополнительные боеприпасы и продовольствие.

– Лейтенант…

– Черт побери, не учите меня, что делать. Вы достаточно подготовлены. Вы сами сказали, что офицеры вам нужны, чтобы говорить, что делать, а не как делать. Отлично. Приказываю вам удерживать крепость до прихода Фалькенберга. И последнее – вы не станете посылать подкрепления вниз по холму. Я не хочу дальнейшего ослабления гарнизона крепости. Понятно?

– Сэр.

– Отлично. А теперь отберите для меня дюжину добровольцев.

Я решил спуститься с холма сразу после захода солнца. Мы загрузили ранцы и ждали у ворот. Среди добровольцев оказался капрал Брейди. Он стоял и ворот и болтал с часовым.

– Тихо сегодня, – говорил Брейди.

– Но они все еще там, – ответил часовой. – Скоро сам увидишь. Ставлю завтрашний винный рацион, что вам с холма не спуститься.

– Договорились. Помни, ты сказал – с холма. Надеюсь, ты сохранишь для меня вино.

– Конечно. Эй, это очень странная планетка, Брейди.

– А в чем дело?

– Полно святош и ни одного капеллана морской пехоты.

– Тебе нужен капеллан?

Часовой пожал плечами. У него была длинная черная борода, и он все время перебирал ее, словно искал вшей.

– А неплохая мысль, верно?

– Конечно, но нам капеллан не нужен. А нужен нам хороший сатанист. Но в нашем батальоне сатанистов нет.

– А зачем они тебе?

Брейди рассмеялся:

– Причины есть. Бог милостив, верно? Он хорошо обращается с тобой. Нужно опасаться другого парня. – Он снова рассмеялся. – Однажды я за такие слова получил три дня без хлеба и вина. Ляпнул это капеллану, майору Маккроки, в штабе сектора. Он не оценил.

– Пора идти, – сказал я. И надел на плечи тяжелый ранец.

– Мы пойдем или побежим, зэр? – спросил Хартц.

– Будем идти, пока нас не заметят. И помалкивай.

– Зэр.

– Начинаем, Брейди. Потише.

– Сэр.

Часовой чуть-чуть приоткрыл ворота. В образовавшуюся щель протиснулся Брейди, потом еще один солдат и еще. Ничего не произошло, и вот – моя очередь. Хартц замыкал цепочку.

Тропа примерно в два метра шириной круто спускалась по склону холма – просто-напросто наклонный карниз. Мы были на полпути вниз, когда начался пулеметный огонь. Один из солдат упал.

– Бегом марш! – крикнул я.

Двое солдат подхватили упавшего и потащили с собой. Мы бежали вниз по тропе, подпрыгивая на поворотах. Кто стреляет, мы не видели, но о гранитный утес, откалывая от него кусочки камня, стучали пули.

Стена над нами озарилась огнем. Казалось, там, прикрывая нас, собралась вся рота. Я надеялся, что это не так. Одно из безоткатных орудий нашло цель, и на несколько мгновений обстрел прекратился. Но тотчас возобновился. Что-то пролетело мимо моего уха. Потом я ощутил сильный удар в живот и упал.

И лежал, с трудом хватая ртом воздух. Хартц схватил меня за руку и крикнул другому солдату:

– Джерси! Лейтенант ранен. Помоги мне.

– Я в порядке, – сказал я. Пощупал живот. Крови нет. – Броня остановила пулю. У меня просто перехватило дыхание. – Я по-прежнему дышал с трудом.

Они притащили меня в командный пункт Ардвайна.

– Как мы объяснялись бы с центурионом, если бы вернулись без вас? – спросил Хартц.

КП представлял собой траншею, прикрытую сверху стволами железного дерева. В одном конце лежало трое раненых. Брейди отвел туда и нашего пострадавшего. Тот был ранен в обе ноги. Брейди наложил ему турникеты.

У Хартца было свое представление о первой помощи. Он прихватил фляжку с бренди. Предполагалось, что это лекарство от всех болезней. Заставив меня дважды отпить, он отправился на дальний конец траншеи и пустил бутылку по кругу среди раненых.

– Их всего трое, Ардвайн? – спросил я. Я все еще хватал воздух. – Мне казалось, вы сказали шесть.

– Шесть неходячих, сэр. Но трое из них могут сражаться.

XI

– Нам не подняться на утес. С ранеными, – сказал я.

– Конечно, сэр. – Ардвайн распределял боеприпасы среди своих солдат. – Но мы хорошо закрепились здесь. Продержимся, пока не подойдет подкрепление.

– Придется продержаться.

– Не так уж плохо, сэр. Большинство ранено осколками снарядов. Но больше из мортир в нас не стреляют. Вероятно, берегут снаряды.

– Будем надеяться, что так будет и дальше. – Передо мной стояла другая проблема. Главной защитой дорожного блокпоста служил орудийный огонь из крепости. Но там, наверху, тоже заканчивались снаряды. Еще день, и их совсем не останется. «Но тревожиться раньше времени нет смысла, – решил я. – Придется делать, что сможем».

Следующий день был шестым с захвата крепости. Продовольствие таяло. У нас на блоке его вообще не было, кроме сушеного мяса, которое солдаты называют «обезьяньим». Вкус у него неплохой, но это мясо обладает своеобразным свойством: когда его жуешь, оно разбухает, и вскоре у тебя рот забит словно резиновыми полосками. Говорят, линейные морские пехотинцы способны пройти пешком тысячу километров, если у них есть кофе, вино и обезьянье мясо.

В полдень мы связались по радио с Фалькенбергом. Он все еще был в сорока километрах от нас и преодолевал особенно ожесточенное сопротивление. В деревнях приходилось буквально брать дом за домом.

– Можете еще продержаться? – спросил он.

– Остаток этого дня и ночь – легко. Завтра к полудню кончатся снаряды для мортир. Может, даже раньше. Когда это произойдет, наш аванпост на дорожном блоке останется без поддержки. – Я не сказал ему, где нахожусь.

– Сможете продержаться до 13-и часов завтра?

– Крепость продержится. Насчет блокпоста не знаю.

– Сделаем, что сможем, – сказал Фалькенберг. – Удачи.

– Кристиан Джонни вытащит нас отсюда, – сказал Брейди.

– Вы его знаете?

– Да, сэр. Он нас вытащит.

Завидная уверенность.

Этой ночью бандиты попытались прорваться. Не знаю, сколько их проползло по берегу, но очень много. Некоторые просочились мимо нас. Остальные пошли прямо на наш бункер. Завязалась рукопашная, в ход пошли ножи, штыки и гранаты, но мы очистили наши укрепления, и я приказал людям залечь в них. А затем велел Либерману десять минут вести огонь из мортир прямо по нашим позициям. Когда огонь прекратился, мы выползли, чтобы очистить местность.

Утром у нас насчитывалось трое мертвых и никого, кто не был бы ранен. Мне в предплечье, сразу за тем местом, где кончается броня, попал осколок. Больно, но не слишком страшно.

Мы насчитали двадцать трупов перед укреплениями, а множество кровавых следов говорило о том, что многие раненые уползли.

Через час после рассвета снова началась атака. В крепости осталось всего несколько мортирных зарядов. Мы старательно нацеливали каждый выстрел сверху. Однако там не могли уделять нам слишком много внимания – начался общий штурм крепости. Когда на мгновение стрельба вокруг Вирсавии стихала, с востока доносились звуки дальних разрывов. Колонна Фалькенберга пробивалась через очередную деревню.

В полдень пулей в шею был ранен Ардвайн. Рана выглядела тяжелой. Брейди затащил его в главный бункер и приложил тампон. Ардвайн дышал неровно, изо рта текла кровь. Оставались два унтер-офицера: Брейди и Рофф, причем Рофф не мог передвигаться. Осколком ему перебило ногу.

В 12:30 у нас в строю оставалось четыре человека и никакой огневой поддержки из крепости. Со стороны реки доносились звуки передвижения.

– Они обходят нас, черт побери! – крикнул я. – Все впустую! Хартц, соедини меня с Либерманом.

– Зэр. – Хартц действовал одной рукой. Правая рука его была искромсана. Он настоял на том, чтобы остаться со мной, но я не мог считать его действующим бойцом.

– Сержант Росак, – пришел ответ по радио.

– Где Либерман?

– Погиб, сэр. Я здесь старший унтер-офицер.

– Сколько зарядов для мортир осталось?

– Четырнадцать, сэр.

– Три выстрела по речному берегу, сразу за нами, и готовьтесь стрелять еще.

– Есть, сэр. Минутку. – Наступило молчание. Потом он сказал: – Мы готовы.

– Как у вас дела?

– Отбиваемся на стенах, сэр. Северную часть потеряли, но бункеры покрывают весь район.

– Боже. Вам нужны мортиры, чтобы удержать крепость. Но от крепости не будет никакого прока, если падет дорожный блокпост. Готовьтесь использовать последние заряды по моему приказу.

– Есть, сэр. Мы продержимся.

– Конечно, продержитесь. Конечно.

Я посмотрел через бойницу бункера. По дороге шли люди. Десятки. У меня осталась одна обойма, и я попытался остановить их медленным огнем. Хартц стрелял левой рукой, тоже медленно и точно в цель. По выстрелу каждые две секунды.

Слева тоже слышались выстрелы. Там в бункере был капрал Брейди, но его рация не работала. Атакующие направлялись к нему. Больше никого из своего отряда я не слышал.

Неожиданно запела труба Брейди. Медные ноты перекрыли звуки боя. Он играл «К оружию!», потом перешел на марш линейных морских пехотинцев. «Наша кровь в грязи двадцати пяти планет…»

В бункере кто-то зашевелился. Это новобранец Дитц, дважды раненный в живот, прополз к Ардвайну и взял его пистолет. Подполз к бойнице и начал стрелять. При каждом выстреле он кашлял кровью. Из кустов выполз еще один солдат. Он поднялся и, шатаясь как пьяный, пошел к дороге. На шее у него висела связка гранат, и он механически швырял их, шатался и швырял. У него была только одна рука. В него попало не менее десяти пуль, и он упал, но его рука перед смертью потянулась к очередной гранате.

К бункеру Брейди шло все больше нападающих. Труба на мгновение смолкла, Брейди выстрелил, но потом снова послышались чистые, как всегда, ноты.

– Росак, – сказал я. – Приказываю открыть огонь.

– Сэр.

– Я опишу вам нашу ситуацию. – Я рассказал о положении своего командного пункта, бункера Брейди и еще одного, где, как мне казалось, могут быть наши. – Все остальное полно солдат противника, и они проходят мимо нас вдоль речного берега. Я хочу, чтобы вы сделали два выстрела по месту в сорока метрах прямо перед КП, чуть севернее дороги. Там капрал Брейди, и будет очень жаль, если его концерту помешают.

– Мы слышим его отсюда, сэр. Минутку. – Молчание. – Готово.

Секунду спустя послышались разрывы. Брейди продолжал играть. Теперь я вспомнил его имя. Это было на Земле десять лет назад. Он был знаменитым музыкантом, пока не исчез из виду. Росак не выключил свой микрофон, и я слышал, как одобрительно кричат солдаты в крепости.

Снова послышался голос Росака:

– Приказ из штаба батальона, сэр. Вы должны оставаться в бункерах. Никто не должен выходить. Срочный приказ, сэр.

Я удивился: «Что задумал Фалькенберг?» – но по своей установке связи передал приказ всем остальным. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь меня услышал, хотя это было уже неважно. Никто и не собирался выходить.

Неожиданно дорога взорвалась. Насколько мне было видно, вся она исчезла во взрывах. Взрывы продолжались, затем в облаках пыли взлетел на воздух речной берег. Всю дорогу перед нами разорвало на куски; последовал второй залп, третий. Я лег на пол бункера и зажал уши, а вокруг продолжали рваться снаряды.

Наконец разрывы прекратились. Я слышал какой-то шум в наушниках, но в ушах звенело и я ничего не мог разобрать. Это не голос Росака. Но вот он стал яснее.

– Нужна еще огневая поддержка, мистер Слейтер?

– Нет. Боже, вот это огонь…

– Передам артиллеристам, – сказал Фалькенберг. – Держитесь, Хэл. Мы будем с вами через час. Но теперь можем поддерживать вас огнем.

Снаружи труба Брейди запела новый марш.

XII

Меня отправили в Гаррисон залечивать руку. На Арарате есть грибковая инфекция, которая даже легкие раны делает опасными. Неделю я провел в хирургии, поджидая, пока срастется рука, потом еще неделю продолжалась стимулированная регенерация. Мне хотелось вернуться в свою часть, но хирург не желал и слышать об этом. Ему нужно было постоянно проверять, как идет рост новых тканей.

В соседней палате лежал сержант Ардвайн. Ему потребуется гораздо больше времени, чтобы оклематься, но все будет в порядке. Теперь, когда Либерман погиб, Ардвайн может получить лычки центуриона.

Меня пребывание в Гаррисоне сводило с ума: ведь моя рота в крепости Вирсавия без своего единственного офицера и двух старших унтер-офицеров. В тот день, когда меня выпустили из госпиталя, я уже готов был взбунтоваться, но никакого транспорта все равно не было, и майор Лорка ясно дал понять, что я должен торчать в Гаррисоне, пока меня не отпустит хирург. В замешательстве я пошел к себе.

Все было прибрано. Меня с улыбкой встретил рядовой Хартц. Его правая рука, привязанная к груди милей марли, покоилась в толстом гипсе.

– Как тебе удалось выйти раньше меня? – спросил я.

– У меня не оказалось инфекции, зэр. Я поливал раны бренди. – Он поморщился. – Жалко было тратить, но для меня одного оставалось слишком много.

Меня ждал еще один сюрприз. Из моей спальни вышла Ирина Суэйл.

– Мисс Суэйл была так добра, что помогла мне в работе, зэр, – сказал Хартц. Он казался смущенным. – Она настояла, зэр. Разрешите принести одежду из прачечной?

Я улыбнулся, и он вышел. «Что теперь?» – подумал я.

– Спасибо.

– Это самое меньшее, что я могла сделать для величайшего героя Арарата, – ответила Ирина.

– Героя? Что за вздор…

– Вероятно, вздор и то, что мой отец награждает вас военной медалью, а полковник Харрингтон представил еще к чему-то… не могу вспомнить, к чему, но разрешение должно прийти из штаба сектора…

– Для меня это новость, – сказал я. – И все же я не думаю…

– Вам и не нужно. Не предложите мне сесть? Хотите чего-нибудь выпить? У нас здесь все есть. Рядовой Хартц действует чрезвычайно эффективно.

– Вы тоже. Неплохо у меня получается, а? Садитесь, пожалуйста. Я бы угостил вас выпивкой, но не знаю, где что.

– Все равно вам не одолеть бутылку. Сейчас. – Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с двумя стаканами. Бренди для меня и вино «Иерихон», которое ей нравится. «Работа Хартца, – подумал я. – Теперь мне предстоит весь остаток жизни пить этот проклятый бренди».

– Тяжело было? – спросила, усаживаясь на диванчик, который появился во время моего отсутствия.

– Тяжеловато. – Из моих девяноста солдат только двенадцать не были ранены. Двадцать восемь погибли, и еще дюжина не скоро вернется на службу. – Но мы продержались. – Я покачал головой. – Я не хвастаюсь, Ирина. Больше удивляюсь. Мы продержались.

– Я все время думаю вот о чем, – сказала она. – Спрашивала Луиса Боннимена, но он не ответил. Почему вам приказали удерживать крепость? Это было самое трудное во всей кампании. Почему этим не занимался сам капитан Фалькенберг?

– Вероятно, у него были другие дела. В госпитале меня держали под наркозом, и я мало что знаю. Что случилось с тех пор?

– Все прошло великолепно, – сказала она. – Милиция Гармонии контролирует всю реку. Снова пошли корабли, цена на зерно в городе упала…

– Вы не кажетесь довольной.

– Это так заметно? – Она немного посидела молча, словно пытаясь справиться с собой. Губы ее дрожали. – Отец говорит, что вы завершили свою миссию. Он не разрешает полковнику Харрингтону отправить вас на помощь фермерам. А ведь Речная Стая – совсем не худшее из бандитских правительств! Во многом они были лучшими… Я думала… Мне казалось, что вы отправитесь на юг, к фермерам, где положение действительно тяжелое, но Хьюго получил устойчивое поступление продовольствия и говорит, что все остальное не наше дело.

– Вам так хочется, чтобы нас убили?

Она сердито посмотрела на меня. Потом увидела, что я улыбаюсь.

– Кстати, сегодня вечером вас ждут во дворце на обед. С хирургом я уже договорилась. И на этот раз я надеюсь, что вы придете! Все эти планы большого приема оказались хитростью вашего капитана Фалькенберга! Вы ведь придете? Пожалуйста.

* * *

Мы обедали вдвоем. Губернатор Суэйл ездил по недавно отвоеванным территориям, пытаясь создать устойчивое правительство. Мать Ирины оставила его несколько лет назад, а ее единственный брат служил офицером где-то в секторе Плеяд.

После обеда я сделал то, чего она, вероятно, от меня ожидала. Поцеловал ее и прижал к себе, рассчитывая перейти к чему-то более интимному. Но она высвободилась.

– Не нужно, Хэл.

– Прости.

– Ты мне нравишься, Хэл. Просто…

– Дин Ноулз, – сказал я.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Нет, конечно, нет. Но… мне нравится твой друг Луис. Разве мы не можем быть просто друзьями, Хэл? Обязательно нужно…

– Конечно, мы можем быть друзьями.

В последующие три недели я часто с ней виделся. Друзья. Когда ее со мной не было, я о ней думал, и мне это не нравилось. «Все это глупо, – говорил я себе. – Младшие офицеры не должны увлекаться дочерями губернаторов. Из этого все равно ничего не получится, да тебе и не хочется, чтобы получилось. Твоя жизнь и без того достаточно сложна».

Я твердил себе это вплоть до того дня, когда хирург сказал, что я могу возвращаться в часть. Я был рад этому.

Это по-прежнему моя рота. Я не служил с ними, а в крепости пробыл всего несколько дней, но рота А – моя рота. Все ее солдаты так считают. Я размышлял: что такого я сделал? Мне казалось, что никаких верных решений – да и вообще никаких решений – я не принимал.

– Удача, – сказал мне Дин. – Они считают тебя удачливым.

Это объяснило мне многое. Морские пехотинцы, вероятно, самые суеверные солдаты в истории. И нам действительно очень повезло.

Следующие шесть недель я приводил отряд в форму. К этому времени с нашивками центуриона вернулся в строй Ардвайн. Ему разрешалась только легкая работа, но это не мешало ему доводить солдат до полного изнеможения. У нас появилось несколько новобранцев из числа недавно прибывших осужденных; вероятно, в свое время они входили в Речную Стаю. Но это не имело значения. Машина морской пехоты принимает всех, и, если не сломает вас, вы выйдете из нее морским пехотинцем.

Фалькенберг решал проблему дезертиров просто. Не задавая никаких вопросов, он предлагал награду тем, кто приведет дезертира, и еще более крупную награду тем, кто принесет голову дезертира. Идея не оригинальная, но эффективная.

Или должна была бы быть эффективной. Но проходили недели, солдатам нечем было заняться, кроме патрулирования реки, муштры и тренировок, вечерних поверок, парадных маршей и инспекций, и они начинали подумывать о дезертирстве.

И еще они сходили с ума. Напивались и стреляли в товарищей. Крали. Мы не могли муштровать их непрерывно, а когда предоставляли им свободное время, они заражались хандрой.

В тот день, когда 501-й батальон дошел до крепости Вирсавия, он был измотан в боях и четверть его состава числилась в списке потерь. Батальон был измучен, но боевой дух – высок. Теперь, всего несколько месяцев спустя, в этом сильном, обученном, хорошо организованном подразделении, где солдат хорошо кормили – они чувствовали себя несчастными.

Я увидел солдата, который писал на стене помещения для рядовых «НЭПР». Когда я вошел, он поставил ведерко с краской и вытянулся.

– И что это должно означать, Хора?

Он стоял прямо, как шомпол.

– Сэр, это значит: «Нашел этот подлинный рай».

– А что случится, если главный старшина найдет рядового Хору, раскрашивающего стену?

– Камера, лейтенант.

– Если повезет. Более вероятно, тебе придется выкопать яму и просидеть в ней неделю. Хора, я иду в клуб выпить. И когда вернусь, надеюсь, на стене не будет никакой краски.

Дин рассмеялся, когда я рассказал ему об этом.

– Значит, уже. «Ненавижу этот проклятый режим». Парень не шутит.

– Еще шесть недель, и я тоже начну раскрашивать стены, – сказал я. – Только я буду их красить во дворце губернатора.

– Тебе придется встать в очередь, – ответил Дин.

– Черт возьми, Дин, что нам делать? Унтер-офицеры так строги, что мне пришлось сделать замечание, однако если мы ослабим дисциплину, все на самом деле распадется.

– Да. Ты говорил об этом с Фалькенбергом?

– Конечно. Но что он может сделать? Нам нужна схватка, Дин. Никогда не думал, что могу так сказать. Считал вздором все, что нам говорили в Академии о le cafard и о том, что при этом теряется больше людей, чем в боях, но теперь я в это верю.

– Подбодрись, – сказал Дин. – Сегодня дежурный офицер Луис, и я только что узнал у него новость. Наша рутина прерывается. Завтра сам губернатор Хьюго Суэйл нанесет визит доблестному 501-му. Не сомневаюсь, он принесет твою медаль.

– Хорошо. Но я предпочел бы, чтобы он принес нам хорошую войну.

– Дай ему время, – ответил Дин. – Судя по тому, как эти проклятые торговцы из Гармонии выжимают сок из фермеров, те готовы восстать.

– То, что нам нужно. Кампания по усмирению фермеров, – сказал я. – Бедняги. Получают со всех сторон. Осужденные называют себя сборщиками налогов. А теперь ты говоришь, что купцы из Гармонии…

– Да, – подтвердил Дин. – Добро пожаловать на славную службу СоВладению.

Баритон главного старшины Огильви разносился по плацу крепости Вирсавия.

– Батальон, смирно! Знаменосцы – фронт и центр – марш!

Это сюрприз. Только что губернатор Суэйл вручил мне военную медаль. Это, конечно, не награда Земли, но я немного гордился ею. А теперь вдоль строя идут знаменосцы.

– Слушать приказ, – сказал Огильви. – За смелость перед лицом врага рота А 501-го временного батальона получает благодарность в приказе и почетные нашивки. По приказу адмирала Сергея Лермонтова, командующего флотом, сектор Круцис.

«Кусочки ткани и металла, но люди умирают за них, – подумал я. – Старая военная игра. Как это все глупо». Мы подняли головы, глядя на солдат, проходящих мимо трибуны торжественным строем.

Фалькенберг отыскал пять человек, которые умели играть на волынках – или утверждали, что умеют (как определить, верно ли они это делают?) – и те сами изготовили инструменты. Теперь они с громкими звуками обходили стол в офицерской столовой крепости Вирсавия. Официанты разносили виски и бренди.

Губернатор Хьюго Суэйл старался держаться вежливо и не проявлять отчаяния, когда волынщики проходили мимо него. Но вот они смолкли.

– Думаю, пора присоединиться к дамам, – сказал Суэйл. Он явно испытал облегчение, видя, что Фалькенберг встал.

Мы отправились в гостиную. Ирина привезла с собой еще одну девушку, гостью из района ферм. Я решил, что девушке лет девятнадцать. Каштаново-рыжие волосы и голубые глаза. Она была бы очень красива, если бы не загнанный вид. Ирина представила ее как Кэтрин Малколм.

Губернатору Суэйлу ее присутствие, очевидно, не нравилось. Он вообще был странным маленьким человеком. Никакого сходства с Ириной, ничего такого, что заставило бы предположить, что он ее отец. Низкорослый и полный, почти совершенно лысый, с морщинистым лбом. Говорил и жестикулировал нервно. И так явно не одобрял присутствие Кэтрин, что, как мне показалось, только угроза снова услышать волынки могла привести его в ее общество. Мне стало любопытно: почему? Не было никакой возможности поговорить с кем-нибудь из них за обедом.

Мы сидели у камина. Фалькенберг коротко кивнул, и все официанты вышли, за исключением монитора Лазара, денщика Фалькенберга. Лазар принес всем выпивку и ушел на кухню.

– Что ж. За роту А и ее командира, – сказал Фалькенберг. Я смущенно сидел, а все остальные встали и подняли стаканы.

– Действительно хорошая работа, – сказал Хьюго Суэйл. – Благодаря этому молодому человеку в долине Иордана воцарился мир. Пройдет немало времени, прежде чем здесь снова появятся вооруженные разбойники. Хочу поблагодарить вас, джентльмены, за тщательно проделанную работу.

Я слишком много выпил за обедом, да и после добавил, а тут еще волынщики со своими дикими боевыми звуками. В голове у меня гудело.

– Пожалуй, слишком тщательную, – произнес я, когда все садились. Честно, не могу сказать, хотел ли я, чтобы мои слова услышали. Дин и Луис пристально посмотрели на меня.

– Что вы хотите сказать, Хэл? – спросила Ирина.

– Ничего.

– Выкладывайте, – сказал Фалькенберг. Тон делал его слова приказом.

– У меня дюжина хороших солдат в заключении и трое подвергнуты еще худшему наказанию. Половина роты выполняет дополнительные задания, а другая медленно сходит с ума, – сказал я. – Если бы нужно было еще хоть немного повоевать, мы по крайней мере не остались бы без работы. – Я попытался произнести это шутливо.

Но губернатор Суэйл воспринял мои слова серьезно.

– Задача солдат – не только сражаться, но и предотвращать войны, – сказал он.

«Ты напыщенный осел, – подумал я. – Но, конечно, ты прав».

– Но дел еще очень много, – сказала Кэтрин Малколм. – Если ваши солдаты страдают из-за отсутствия действия, дайте их ненадолго нам. – Она совсем не шутила.

Губернатору Суэйлу это очень не понравилось.

– Хватит, Кэтрин. Вы знаете, что это невозможно.

– Почему? – требовательно спросила она. – Предполагается, что вы губернатор всей планеты, но единственные, о ком вы заботитесь, это купцы из Гармонии – эти лицемерные святоши! Вы знаете, что зерно, которое они покупают, краденое. Оно украдено у нас – гангстерами, которые называют себя нашим правительством, а если мы не даем им то, что они хотят, они все равно отнимают и убивают всех, кто пытается их остановить. А потом вы покупаете у них награбленное!

– Но я ничего не могу сделать, – возразил Суэйл. – У меня недостаточно войск, чтобы контролировать всю планету. Большой Сенат дал мне указание договариваться с местными правительствами…

– Так, как вы договорились с Речной Стаей, – сказала Кэтрин. В голосе ее слышалась горечь. – Они только пытались немного заработать, облагая налогами перевозку товаров по реке. Они не хотели договариваться с вашими проклятыми купцами, и вы послали морских пехотинцев. Сколько людей в долине Иордана благодарны вам за это, губернатор? Вы думаете, они считают вас освободителем?

– Кэтрин, это несправедливо, – возразила Ирина. – Многие рады освобождению от Речной Стаи. Вы не должны так говорить.

– Я хотела лишь сказать, что Речная Стая была не так уж плоха. Не сравнить с тем, с чем приходится мириться нам. Но его превосходительство о нас совсем не думает, потому что его купцы могут дешево покупать зерно. Ему все равно, что мы превращаемся в рабов.

Суэйл поджал губы, но ничего не сказал.

– Местные правительства, – продолжала Кэтрин. – Вы признали одну банду, губернатор. Но есть и другая, и обе собирают с нас налоги! Одна и так плоха, но она даже не может защитить нас от другой! Если вы не можете вернуть нам наши земли, то хотя бы уничтожьте соперников гангстеров, чтобы нас грабила только одна банда.

Суэйл тщательно контролировал свой голос. Предельно вежливо он ответил: