Текст книги "Скрытая благодать. Как стать мудрее, пережив утрату"

4. Безмолвный крик боли

Человек узнает о боли других через ощущение своей собственной боли, или, как сказал бы мой отец, через обращение внутрь себя, через обращение к своей собственной душе. Он говорит, что каждому важно познать боль.

Чейм Поток

Люди, познавшие утраты, испытывают сильную боль. Временами она кажется почти невыносимой.

Я часто говорил себе (но не всегда убедительно), что боль – это дар, верный признак того, что мы еще живы. Только мертвые не ощущают боли. Некоторые люди, хотя и живы, полностью отвергли любовь, доброту и печаль, и в результате они вообще потеряли способность что-либо чувствовать.

Боль – это дар, потому что она показывает, что у нас есть способность чувствовать ее, появляется ли она в теле или в душе. Физическая боль демонстрирует способность наших органов реагировать. Нервы посылают нам сигналы, информируя об опасностях или неблагоприятных условиях окружающего мира. Боль является зеркальным отражения удовольствия. Те же нервы, которые сигнализируют нам об удовольствие, посылают сигнал и о боли. Глаза, слепнущие от яркого света, также любуются горными пиками и лугами, заросшими цветами. Нос, сигнализирующий о присутствии мертвого животного в подвале дома, также привлекает наше внимание к кухне, где выпекается хлеб. Рот, который выплевывает несвежую пищу, также наслаждается вкусом нашего любимого сорта мороженного. Уши, которые страдают от вопля шакалов, также с наслаждением слушают Бетховенскую симфонию.

Пальцы – это чудо, образованное хорошо настроенными нервами, это инструмент необычайной точности. Пальцы виртуоза-скрипача могут, например, воспроизвести разнообразные звуки на скрипке. Они могут дать нам бесконечный диапазон ощущений от мягкости замши до колючести кактуса. Они могут передать чувство любви, когда поглаживают волосы любимого или похлопывают по спине друга.

Но пальцы могут также кричать нам. Их способность вызывать удовольствие равноценна способности причинять боль. Те же самые нервы сообщают диаметрально противоположные ощущения. Заноза в ноге может болеть, но с ней не может сравниться заноза в пальце. Ожог болит в любом месте тела, но только в нескольких местах так сильно, как на пальцах. Эта боль заставляет нас что-либо предпринять, чтобы смягчить или остановить боль.

Лепра является смертельно опасным заболеванием, поскольку оно не позволяет нервам информировать человека о боли. Таким образом, заноза под ногтем больного лепрой человека не заставит нервы закричать об опасности. Человек, следовательно, не знает, что ему следует вытащить занозу и позаботиться о пальце, чтобы он выздоровел. Поэтому небольшие ранки могут стать источником больших проблем впоследствии. Ранка инфицируются, инфекция распространяется, и вскоре палец потерян – все это потому, что нервы не смогли передать боль.

То же происходит и в душе. Боль от утраты ужасна, поскольку удовольствие от жизни велико; она демонстрирует огромную ценность утраченного. Боль, испытываемая мною от утраты моей матери, жены и дочери, свидетельствует об удовольствии, которое я испытал в общении с ними. Не может быть одно без другого, поскольку и то, и другое показывает, что душа способна испытывать противоположные чувства иногда одновременно.

В моем случае первоначальная боль от утраты была периодичной, и у меня хватало силы воли бороться с ней. Я боролся с болью, например, тем, что отрицал ее. Некоторое время все казалось похожим на сон, не имеющий ничего общего с действительностью, чем-то, о чем я прочел в одной грустной истории и должен немедленно забыть. Я старался содержать наш дом таким же образом, как это было раньше, как будто ничего не случилось. В связи с сильной занятостью у меня не было времени, чтобы впустить в свою жизнь боль. Я уклонялся от боли, как от короткой интерлюдии в мою нормальную в целом, здоровую и счастливую жизнь.

Друзья, познавшие трагедии в своей жизни, рассказывали подобные истории. Супружеская пара, первый ребенок которых родился инвалидом, верили в течение нескольких месяцев, что неожиданное «чудо» разрешит проблему со здоровьем их дочери. Я знал одну женщину, которая игнорировала утрату своего супруга, все время улыбалась и старалась убедить себя, что это на самом деле не так уж плохо. Когда бы ее друзья ни спрашивали о том, как она живет без мужа, она отвечала: «Просто замечательно. Не может быть лучше». Если они спрашивали, не могут ли ей чем-то помочь, она отвечала: «Нет, нет. У меня все в порядке». Недавний развод моего друга привел к тому, что у него появились новые заботы, хотя он должен был отдавать все свое время и силы работе. Он также вначале отказывался признать свою утрату.

Отрицание мешает признать то, что очевидно. Люди отказываются видеть свои утраты в их реальном значении, иногда страшные и необратимые. Они избегают боли, вместо того чтобы встретить ее лицом к лицу. Но их нежелание принять боль имеет свою цену. В конечном счете, это уменьшает способность их душ к возрастанию. Они делают ту же ошибку что и пациенты, которые после операции отказываются встать с постели и заставить работать ослабленные мышцы. Они претворяются, что все хорошо, и говорят каждому, что они чувствуют себя замечательно. Но если не восстанавливать мускулы, то они атрофируются, и в результате человек вообще не сможет выбраться из постели. В конечном счете, отказ приведет к еще большим утратам.

В возрасте четырех лет моя мама потеряла свою мать, у которой отказали почки во время эпидемии гриппа 1919–1920 гг. В те времена существовали другие обычаи, и моя мать должна была претворяться, что утрата на самом деле не столь уж велика. Такая форма отрицания все еще существует сегодня. Фотографии умерших не вешаются на стенах, их имена никогда не упоминаются, печаль по поводу их ухода никогда не выражается, слезы об усопших никогда не проливаются, истории о них никогда не рассказываются. Боль есть, но ее отказываются признавать.

Я пытался боролся с болью разными способами. Думал о новых взаимоотношениях, которые могли бы помочь мне осуществить быстрый и удобный переход в новую жизнь, но потом испытал разочарование, когда две попытки закончились неудачей в течение первого года так же быстро, как и начались. Я думал о новой работе, будто это могло помочь мне избежать той адской жизни, которой я был вынужден жить после аварии. Я даже мечтал получить право прожить тот трагический день еще раз, изменив последовательность событий, которые привели к катастрофе. «Если бы только…, – думал я про себя, – мы подольше задержались в резервации, или остановились бы по дороге, чтобы поменяться местами, или подождали бы дольше на две секунды у знака „стоп“».

Кроме того, я старался утопить боль, потворствуя своим желаниям. В первый месяц после аварии я много время проводил, сидя в одиночестве. Тишина и одиночество успокаивали меня. Но был также один период, продлившийся около двух месяцев, когда я нарушил эту привычку и стал смотреть телевизор почти каждый вечер с 22 часов до 2 часов ночи. Я просто не мог больше переносить свое одиночество. Я не хотел ложиться в свою пустую кровать и думать о том, отчего она пустая. У меня было искушение потворствовать и другим желаниям, но близкие друзья и семья не дали бы мне этого сделать. Они заботились обо мне и не переставали поддерживать меня, чтобы я оставался честным по отношению к моим принципам.

Многие люди после утрат становятся как наркоманы. Утраты разрушают привычный им порядок вещей. Они чувствуют такое отчаяние и смятение перед фактом разрушения их мира, что неистово начинают искать для себя утешения. Они ищут сиюминутного удовлетворения, потому что не в состоянии думать об утрате и ее последствиях. Поэтому они все свободное время проводят у телевизора, работают шестьдесят часов в неделю, употребляют слишком много алкоголя, развлекаются сексом, постоянно едят или бездумно тратят деньги. Делая так, они стремятся удержать страдание на расстоянии от себя.

Я сопротивлялся боли через проявление гнева. Думал, что гнев поможет мне каким-то образом смягчить мои страдания. Очень хотел, чтобы кто-то заплатил цену за мою утрату. Я желал, чтобы водитель другого автомобили был заключен в тюрьму на всю оставшуюся жизнь или жестоко казнен, будто его боль могла уменьшить нашу боль. Я помню беседу с моими детьми, в которой они выразили схожий гнев в отношении «убийцы» их матери, сестры и бабушки. «Я надеюсь, что он будет мучиться в аду», – сказал один из них. – Надеюсь, что кто-нибудь причинит ему такую же боль, как он нам, что Бог накажет его». Иногда я даже желал, чтобы весь мир страдал с нами. Я совсем не чувствовал сострадания, когда читал или слышал истории о страдании других людей. «Мы страдаем, – бормотал я цинично, – отчего бы и им не пострадать?»

Я был также зол и на Бога. Временами, я насмехался над молитвами Богу или, наоборот, над проклятиями Богу, будто то или другое имеет какой-то смысл. В другое время я с рыданиями открывал Богу свою совершенно измученную душу: «Как Ты мог сделать это с невинными людьми? С моими детьми? Со мной?» Иногда я направлял свой гнев против детей, упрекая их в непослушании. Или я оборачивал гнев против самого себя, чувствуя вину за то, что остался живым, в то время как другие, кого я считал более достойными жизни, погибли.

Несколько друзей предупредили меня о недопустимости подобного гнева, но я считал, что Бог достаточно милосерден, чтобы с пониманием отнестись к моему гневу и понять меня. Я думал, что раз Бог был терпелив с Иовом, Он будет терпелив и со мной тоже. Помимо всего прочего, мой гнев был проблемой сам по себе. Я осознавал, что гнев может легко трансформироваться в постоянную горечь. Хотя и не верил, что Бог является настолько немилосердным и не способным войти в мое положение, чтобы обернуть мой гнев против меня. Я обнаружил утешение во многих псалмах, в которых выражаются муки и гнев перед Богом. Я вижу теперь, что эта уверенность в милосердии Божьем стала мне скорее союзником, чем врагом, потому что я мог выражать свой гнев свободно, даже в отношении Бога, без ожидания возмездия.

Гнев также, как и другие виды реакции на утрату, – это просто путь приспособления к боли, чтобы удерживать ее на расстоянии, борьбы с ней. Мы не позволяем боли войти в нашу жизнь и испытывать ее. Но боль утраты неумолима. Она не оставляет нас в покое и настойчиво преследует, пока не схватит за горло. Она упорна, как ветер в прериях, постоянна, как холод в Антарктике, разрушительна, как весеннее паводки. Ее нельзя отрицать, и от нее невозможно избавиться. Отрицание, компромиссы или удовлетворение сиюминутных потребностей являются просто попытками избежать того, что в конце концов все равно завоюет нас. Боль победит, потому что утрата – это страшная реальность, которую нельзя отрицать.

Эти первоначальные реакции на утрату естественны, сильны и даже оправданы. Они посылают сигнал о том, что не все правильно в нашей жизни. Они как горячка, которая указывает на серьезную проблему со здоровьем. Такие реакции заставляют нас взглянуть на первопричину и понять, что делает нашу жизнь такой ужасной. Но они также могут удерживать нас от признания этой проблемы. Поэтому подобные реакции, хотя и естественные, обманывают нас, как будто бы предоставляя нам возможность избежать проблем, вместо того чтобы решать их. Мы должны обращать на них внимание, но не обманываться мыслями, что эти реакции – необходимые стадии на нашем пути выхода из затруднительного положения.

По собственному опыту я не считаю эти реакции на утрату полезными «стадиями», через которые нужно пройти на пути к «выздоровлению». С одной стороны, я все еще не оставил позади эти стадии и не уверен, что когда-либо смогу. Я все еще чувствую гнев, все еще хочу поторговаться с Богом, все еще сталкиваюсь с искушением потакать своим инстинктивным потребностям и все еще хочу отрицать, что трагедия случилась на самом деле. Однако при этом я чувствую, что моя жизнеспособность выросла. У меня стало больше перспектив; появилась уверенность в своей способности выжить.

Проблема с восприятием подобных стадий как необходимых на пути к выздоровлению в том, что в этом случае появляется ложная надежда пройти через каждую стадию только один раз. Со мной это было совсем не так. Я возвращался к этим стадиям опять и опять. В результате я не сумел пройти все стадии до конца, а вернулся к их началу. И я понял, что они являются по существу отчаянными попытками избежать встречи с реальной проблемой лицом к лицу. В конце концов, меня сильно утомили попытки убежать от реальной проблемы, и я просто сдался. Наконец я был вынужден обратиться к проблеме смерти – моей смерти, – что вызвало у меня на некоторое время глубокую депрессию.

Я помню период времени, когда я понял, что прекращаю бороться. Это началось в первую годовщину аварии. Я почувствовал сильное нервное волнение, беспокойство. Почувствовал, что со мной что-то не так, как если бы я положил не на то место что-то очень важное и забыл, не только где это место, но даже что именно я положил туда. На протяжении следующего месяца я был очень беспокойным. В конце концов я начал ощущать внутри себя дрожь, не только в теле, но и в глубине души. Я почувствовал, что близок к своему концу.

Позднее я понял, что был в глубокой депрессии. Даже нашел слова, точно описывающие мое состояние. Эти слова были найдены в книге Уильяма Стайрона «Видимая тьма», где он рассказывает историю о своем погружении в депрессивное состояние[5]5
  William Styron, Darkness Visible: A Memoir of Madness (New York: Random, 1990).


[Закрыть]. Если физическая боль указывает на конкретные проблемы тела, как, например, на сломанную ногу, то боль депрессии отражает те душевные проблемы, которые не могут с легкостью идентифицироваться и быть объяснены. Депрессия возникает как фантомная боль, и человек может решить проигнорировать ее или преодолеть. Но положить конец депрессии так же трудно, как лечить разбитое сердце. Одной человеческой силы для этого недостаточно.

Депрессия полностью истощила меня, как и Стайрона. От меня требовались невероятные усилия, чтобы встать утром с постели. Я чувствовал себя измученным в течение всего дня, так как ночи проводил без сна: лежал в кровати, ощущая муку тьмы, которую никто, кроме меня, не видел. У меня были проблемы с концентрацией мысли. Я был безразличен ко всему. Не мог наслаждаться пищей, любоваться красотой или касаться чего-либо с удовольствием. Я усугубил проблему тем, что никому не рассказывал о своих страданиях. Друзья и коллеги восхищались тем, как хорошо я справляюсь со своими проблемами. Но внутренне я был ходящим трупом. В результате я впал в такое отчаяние, что решил обратиться к психиатру и в течение двух месяцев принимал антидепрессанты, чтобы нормально функционировать без проблем с памятью.

В клинической психологии, безусловно, есть терминология, чтобы описать депрессию, методики и лекарства, предназначенные для ее купирования. Все же я нахожу духовные понятия более полезными. Испанский мистик, Иоанн, написал о том, что он назвал «темная ночь души». Он определил это как депрессивное духовное состояние, в которое человек погружается, и, обращаясь к традиционным средствам: духовной дисциплине, логическому анализу ситуации, поклонению, церковным службам, – не находит в них абсолютно никакой помощи и утешения. Все опоры разрушены. Человек остается совершенно беспомощным и одиноким. Это образ тьмы, которую описал Стайрон. Человек погружается в полную пустоту, ошибочно рассчитывая на то, что в пустоте есть забвение. А она наполняет его ужасом и отчаянием.

Мой друг Стив – типичный пример того, что случается достаточно часто. Он стал инвалидом при трагическом случае на ферме. Ему было в то время двадцать лет, он стремился попасть в высшую лигу по баскетболу и недавно обвенчался. После инцидента он провел девять месяцев в госпитале. В течение всего этого времени он отказывался верить, что его инвалидность навсегда. Он был уверен в своем выздоровлении, по крайней мере, через какое-то время. Он даже шутил с хирургом, говоря ему: «Вы вкатили меня в эту комнату, но я собираюсь сам выйти из нее».

Но Стив никогда так и не смог больше выйти из какой-либо комнаты сам. Постепенно он начал понимать, что останется парализованным на всю оставшуюся жизнь. Понимание этого приходило к нему мучительными путями. Он чувствовал зуд в пальцах ног и не мог почесать их. Он хотел сам поесть, но не мог поднять ложку. Он старался перевернуться на бок, когда чувствовал, что тело затекает, но был не способен двинуть ни одним мускулом своего тела.

Только после своего возвращения домой из госпиталя он окончательно принял и прочувствовал перманентность своего паралича. Возвращение домой переполнило его чувствами. Интерьер его прежней жизни напомнил ему о том, что он навсегда утратил. Он увидел свое старое баскетбольное кольцо, в которое никогда больше не забросит мяч, свои старые и теперь бесполезные баскетбольные перчатки, свой автомобиль и мотоцикл, которые ему никогда не суждено водить. В этот момент он провалился в депрессию, отметившую начало его темной ночи.

Такое состояние редко наступает незамедлительно после утраты. Оно встречается в конце борьбы, после упорного отрицания реальности, после того, как компромиссы оказываются бесполезными, а удовлетворение сиюминутных желаний ведет в «никуда». И вот уже нет воли или желания сопротивляться неизбежному и очевидному. Человек остается с глубоким чувством горечи и в глубокой депрессии. Развод – это финал и ничего нельзя сделать, чтобы вернуть своего партнера. Изнасилование реально случилось, и человек сохранит об этом горькую память на всю жизнь. Рак летален, и медицина не может победить его. Паралич перманентен, и любое лечение не в состоянии это изменить. Работа утрачена, и к ней никогда уже не вернуться.

И еще есть пугающая правда о нашей смертности. Мы существа, сотворенные из праха. Жизнь на земле может быть и часто бывает прекрасной, но, в конце концов, мы все умрем. В течение последних нескольких месяцев жизнь Линды достигла нового уровня удовлетворенности и благодарности, которые она не знала ранее. Она хорошо управляла домом, заботилась о четырех наших детях и занималась домашним обучением двоих старших. Эти дела отнимали у нее много времени, но они также приносили ей огромную радость. Она училась справляться с разочарованиями и огорчениями жены и матери, имеющей высокие ожидания и идеалы. Она так радовалась быть матерью, что даже предложила мне взять на воспитание еще одного ребенка с какими-нибудь отклонениями от нормы. Кстати, агентство поставило нас в известность о такой возможности за день до аварии. Она также находила огромное удовлетворение в работе в качестве регента профессионального детского хора и была принята как солистка хора в нашу церковь всего за несколько недель до своей гибели.

В ночь перед аварией Линда возвратилась с репетиции хора в 22 часа. Мы выпили горячего шоколада и легли в постель, где разговаривали и смеялись до половины первого ночи. В конце нашей беседы она сказала мне: «Джерри, я не могу представить, что жизнь может быть лучше, чем у нас сейчас. Она так замечательна! Я переполнена милостью Божьей». Менее чем через сутки она была мертва.

Авария вызвала крик боли в моей душе. Этот крик был такой громкий, что я почти не слышал другие звуки и не мог представить, что буду слышать какие-либо звуки, кроме этого крика боли, в течение всей оставшейся жизни.

5. Плавание по морю небытия

Возможно, наиболее таинственное предназначение ума состоит в том, чтобы определить, что абсолютно бессмысленно разделять прошлое, настоящее и будущее, а также чтобы позволить нам на некотором уровне нашего существования переместиться в ту самую вечность, где существует Сам Бог.

Фредерик Бюхнер

Помню, как мне приснился однажды великий океан. Я был на судне с тремя детьми, и мы выплывали из безопасной гавани в открытый океан. Я обернулся, чтобы бросить взгляд на оживленную бухту с сочной зеленью на берегу. Там все было мне знакомо, и я отчаянно захотел вернуться туда, но по каким-то причинам не мог, будто корабль имел собственную волю и не позволял мне это сделать. Потом я перешел со своим детьми на нос корабля и смотрел в открытый океан, где от горизонта до горизонта не было признаков земли или кораблей. Мы не могли понять, куда плыть или с кем плыть. В этот момент я ощутил в душе полное одиночество.

Утрата создает вокруг человека пустое пространство, словно бы человек плывет по бескрайнему морю, где ничего не видно вокруг. Люди, испытавшие утраты, подвешены между прошлым, о котором они тоскуют, и будущим, на которое они надеются. Они хотят вернуться в тихую гавань их знакомого и родного прошлого и возродить то, что было утрачено, – хорошее здоровье, счастливые взаимоотношения, надежную работу. Или они хотят продолжить плавание и найти новый путь к жизни – удачную операцию, повторный брак, лучшую работу. Но чаще они обнаруживают, что их жизнь лишена смысла. Память о прошлом только воскрешает то, что они утратили; надежда на будущее только дразнит их. Будущее неизвестно и очень далеко от них.

Память о прошлом на самом деле приносит радость, но должно пройти много времени, чтобы память начала утешать, а не мучить. Один мой друг, у которого умерла жена от рака, сказал, что вначале он мог вспомнить после ее смерти лишь больное существо, которое усыхало на его глазах. Но в конце концов он начал вспоминать долгие и счастливые годы их брака. Но даже тогда память напоминала ему о глубине его утраты. Он хотел, чтобы жена и их совместная жизнь вернулись назад. Он глубоко горевал всякий раз, когда вспоминал утраченное. Он одновременно и желал забыть прошлое, и не желал этого.

Я испытал подобную двойственность желаний. В начале я не мог вычеркнуть картину аварии из моей памяти. Месяцами я глядел на жизнь через расколотые очки и видел израненные тела моих близких, будто авария была вуалью, через которую я наблюдал жизнь. В конце концов, память далекого прошлого вернулась, и я начал вспоминать то, чем была моя жизнь до той страшной аварии.

Линда и я стали встречаться, когда еще учились в колледже. Я был сорванцом в те годы, а она уже известным христианским студенческим лидером. Хотя я и стал христианином, перед тем как перейти на старший курс, люди удивлялись, что мы стали друзьями и позже влюбились друг в друга.

Мы были женаты двенадцать лет, перед тем как родилась Кэтрин. Тот бездетный период брака дал нам возможность и время построить глубокие взаимоотношения и насладиться совместной жизнью. Дважды мы работали в одних и тех же организациях – в церкви, расположенной рядом с Лос-Анджелесом, пока Линда получала магистерскую степень по музыке, и в библиотеке колледжа искусств в штате Айова. Мы посещали концерты и отдыхали вместе. Мы вместе занимались бегом и садоводством.

Мы также путешествовали каждый год с рюкзаком. В одном таком путешествии я заболел лихорадкой, которая чуть не убила меня. В другом путешествии нас несколько часов преследовал разгневанный бык, которого вывел из себя наш пес. Мы продолжали сохранять сложившуюся духовную близость и после рождения детей. Летом в год, когда погибла Линда, мы неделю жили в кемпинге в национальном парке Бэнф. Днем бродили по парку, а вечера просиживали около костра, пели и обнимались.

Линда всех покоряла своим характером и широтой интересов. Я отчетливо помню, как она выражала свое возмущение: «Прекрати, ради всех святых». Я по-прежнему вижу, как она усердно работает по дому: выравнивает лужайку, занимается шитьем, что-то красит или клеит обои. Я все еще слышу, как она поет, смеется и подшучивает. У нее было своеобразная манера стоять, держа руки на пояснице так, будто руки удерживали ее от падения назад. Она была и идеалисткой и властной особой, которая порой сводила меня с ума. Она имела редкую чистоту благодаря своей вере и искренне заботилась о людях. Свидетельством тому являются сотни людей, приславших после ее гибели открытки и письма, чтобы отдать ей дань уважения.

Конечно, у меня были даже более длительные отношения с моей матерью Грэйс, чье влияние на мою жизнь было огромным и позитивным, насколько я себя помню. Когда она погибла, я ощутил, что утратил очень ценную для меня связь с прошлым, будто несколько глав истории моей жизни были неожиданно вырваны и уничтожены.

Моя мать была тихой женщиной. Она была внимательной матерью, которая всегда убеждала меня и мою сестру достигать поставленной цели, воспитывала нас справедливо, и гостеприимно встречала наших друзей, когда они заходили к нам. В последние два года моей учебы в школе она приглашала десяток моих друзей к нам домой на обед каждый день. Мы съедали наши школьные завтраки, а потом купались в бассейне или играли в баскетбол. Она была очень приветливой с моими друзьями, но при этом не вмешивалась в наши дела. Мои друзья наслаждались общением с ней и даже приходили на обед, когда меня не было дома.

Мама развелась с отцом после того, как мы с сестрой покинули дом. Она решила вернуться в свой родной город Линден, штат Вашингтон, где она стала работать директором реабилитационного центра. Она была твердой, но отзывчивой и быстро завоевала уважение и сотрудников штата, и соседей. После выхода на пенсию она занималась волонтерской работой: посещала тюрьмы, готовила суп и пекла печенья для друзей и родственников. Посещая нас, она всегда приносила с собой что-то, что она законсервировала, сшила или купила на распродаже. Хотя у нее была астма, она оставалась настолько активной, что Кэтрин и Дейвид обычно называли ее «торопящейся бабушкой». До своей смерти она старалась каждый день гулять и заниматься плаванием со своими друзьями-пенсионерами.

Она также помогала моей сестре, которая была очень занята, воспитывая пятерых детей. Мама, казалось, обладала умением лучше всего общаться с внуками в самый тяжелый период роста, хотя была предана всем. Она любила гулять с ними, шить им пижамы и беседовать. Любила давать советы, которые сообщала в нескольких содержательных фразах по телефону или в письмах. В похоронном бюллетене были процитированы некоторые ее советы из писем, которые она посылала внукам и детям. «Делай как можно больше хорошего, и как можно меньше дурного». «Решимость продолжать придет, когда она тебе будет нужна». «Это добрый Бог дает нам минуту за минутой, час за часом, день за днем; иначе мы были бы переполнены». Она завершала каждое письмо одной и той же фразой: «Будь добрым, приятным и внимательным».

Я знал свою дочь Диану Джейн только четыре года. Так что у меня нет такой долгой истории отношений с ней, как с Линдой и моей матерью. Но она была моей дочерью, которую я качал, чтобы она уснула, читал по утрам и играл после обеда. Как и любая дочь, она покорила сердце своего отца. У нее был очень яркий характер, и она смогла завоевать всеобщую любовь. Она была единственной в нашей семье, кто должен был носить очки, которые она навсегда нацепила на свой нос.

Диана Джейн привыкла забираться ко мне на колени ранним утром. Через несколько минут, которые требовались ей, чтобы окончательно проснуться, она нежно, но настойчиво говорила: «Папуля! Сказку!» Она любила менять одежду и делала это множество раз за день, не кладя снятую одежду назад в шкаф, чем очень огорчала Линду. Она часто смеялась, громко и горько плакала и бродила по всему дому на цыпочках. Ее хитрые глазки выдавали смышленый ум. Независимая и упрямая, она могла всего добиться от близких, которым было трудно ей сопротивляться, и слишком симпатичной, чтобы ее наказывать.

Эта память была, и до сих пор остается, драгоценной для меня. Я ухватился за свою память о близких, как человек хватается за спасительную доску посреди моря. Но память эта – лишь осколок прошлого, и не больше. Она воскрешает на время людей, которых я уже никогда не увижу. Я не могу жить с воспоминаниями, и я не могу жить без них.

Надежда на будущее очень двусмысленна. Невозможно не представлять будущее и равным образом невозможно представлять будущее без использования настоящего как материала для представления. После занятий плотницкой работой в качестве хобби вы можете представить себе карьеру плотника. После просмотра слайдов о Новой Зеландии вы можете вообразить себе ваше путешествие в эту страну. После победы в ваших первых дебатах в колледже вы можете помечтать о том, как станете известным оратором. Проблема тех, кто переживает утраты, в том, что они лишены настоящего, чтобы предвидеть будущее.

Многое из того, что я представлял о нашем будущем, стало невозможным после аварии. Линда и я планировали взять на воспитание ребенка, мы также хотели поехать в Африку на год для работы в одной из миссионерских организаций, такой, как Уиклиф. Линда хотела продолжить обучать детей дома, потому что ей нравилась идея оставить детей дома еще на два-три года перед тем, как они отправятся в школу. Она недавно начала работать как оплачиваемый солист в нашей церкви и репетировала произведение Генделя «Мессия». Моя мать должна была помочь Линде купить новое платье, подходящее для ее сольного исполнения. Я только что начал тренировать футболистов. Мы с женой активно работали в организации «Жилище человека», которая занималась обеспечением бедняков простыми и дешевыми домами.

Потом неожиданно не стало ни Линды, ни Дианы, ни Грейс. Как мог я представлять будущее без них? Эта мысль была для меня невыносима. Когда бы я ни думал о будущем, я всегда находил их в нем. Но они никак не могут попасть в мое будущее, и это напоминает мне о тяжести утраты. Таким образом, моей памяти и моим представлениям о будущем свойственна некоторая двойственность. Я вспоминал прошлое, включавшее людей, которых я не хотел забывать, и я представлял будущее, исключавшее людей, которых я отчаянно хотел удержать. На время я был лишен того утешения, которое приносит хорошая память и надежды на то, что мечты когда-либо найдут свое воплощение.

Поэтому настоящее так уныло для меня и так безнадежно для многих, кто столкнулся с трагическими утратами в своей жизни. Эта пустота может быть невыносимой. «Будет ли одиночество длиться вечно?» «Буду ли я и далее так же воспринимать жизнь?» «Предназначено ли мне судьбой плыть по пустому морю одному?» Эти вопросы указывают на бездну горя, в которую часто спускаются люди переживающие утраты.

Если настоящее угрожает сделать пустоту жизни постоянной, тогда печаль может легко обернуться отчаянием. Такое отчаяние в частности угрожало моим друзьям Энди и Мэри после рождения их дочери Сары. Беременность Мэри протекала нормально. Она соблюдала диету, проходила положенные четыре мили в день и посещала занятия класса для беременных. Она была подготовлена к рождению ребенка, как только может быть подготовлена женщина.