Текст книги "Печальная история братьев Гроссбарт"

VII
Предостерегающая история, рассказанная для отцов, равно как и для дочерей

Тень старухи показалась Николетте раздутой и ужасной, но справедливости ради нужно сказать, что и сама карга была не лишена этих качеств. «Как брюква», – подумала девушка, глядя на шишковатые пальцы рук, сложенных на коленях старухи. Но огонь пылал жарко, а Николетта замерзла, поэтому она подвинулась ближе к очагу и его хозяйке. Ветер свободно врывался внутрь через не прикрытое даже марлей окошко лачуги. Николетта дрожала, но старуха откинулась на спинку кресла, наслаждаясь прохладным дуновением.

Хижина была совсем маленькая, но дверь запиралась на щеколду, а единственное окошко располагалось под самым потолком, поэтому Николетта почувствовала себя в куда большей безопасности, чем несколько минут назад. Мало кому понравится заблудиться в лесу ночью, а от тех, кому такое нравится, лучше держаться подальше. Как только девушка очутилась в доме, а не в темном лесу, ее сердце забилось спокойнее, хотя хозяйка и казалась страшноватой.

Кто захочет проводить дни и ночи так мучительно далеко от других людей? Об этом девушка едва задумалась – так обрадовалась, когда приметила за деревьями тусклый свет. На миг она даже позволила себе поверить, что это ее дом, хотя деревья вокруг стояли более старые и крупные, да и в остальном ночной пейзаж выглядел иначе.

Солнце стояло точно над хибаркой ее отца, когда их единственная свинья рванулась вперед, так что поводок вырвался у нее из рук, и умчалась в лес. Первый час Николетта ругала себя за то, что не следила внимательнее за свиньей, второй – за то, что не следила внимательнее за дорогой, пытаясь найти знакомые ориентиры. Растущая тревога ненадолго отступила, когда девушка увидела беглую свинью на другой стороне промерзшей болотистой прогалины, но когда упрямая тварь снова скрылась в кустарнике, Николетта окончательно потеряла присутствие духа. Страх пересилил стыд, и она стала кричать, звать на помощь, а сквозь ветви уже просачивались сумерки.

Когда солнце окончательно скрылось и лес ожил ночными звуками, она мужественно сдерживала слезы. Отец как-то сказал ей, что, если она такая большая, можно замуж выдавать, и значит, уже слишком большая, чтобы плакать. Хотя до сих пор ни один поклонник не прошел по глинистой тропке к их хибаре, чтобы просить руки Николетты, она считала, что заботиться о муже ничуть не труднее или желаннее, чем ухаживать за свиньей или отцом. Тем не менее девушка хлюпала носом, на ощупь пробираясь среди холодных древесных стволов, которые нависали над ней.

А потом вдалеке мелькнул свет, и Николетта побежала так быстро, как только позволяли вездесущие корни и поваленные стволы, которые то и дело выныривали из темноты прямо ей под натруженные ноги. Приблизившись к покосившейся хижине, она замедлила шаг, и облегчение смешалось в ее сердце с прежним страхом темного леса. Отец предупреждал ее об углежогах – их нечистоплотной жизни, коварстве, бесчестности и неутолимом голоде до симпатичных молодых девушек. У двери Николетта остановилась, неуверенность сковала ее руки и ноги. В этот миг она внезапно и сильно ощутила на себе чей-то взгляд. Девушка медленно повернулась, но не увидела ничего – только ночь в незнакомой части огромного леса.

Где-то в черноте хрустнул сучок, Николетта зарыдала и принялась барабанить кулачками в дверь. Старуха впустила ее, опустила щеколду на место и привела девушку к скромному очагу. Несколько минут спустя та успокоилась, избавилась от холодного оцепенения в ногах и руках, присмотрелась к убранству хижины и своей спасительнице.

Николетта думала, что нужно объяснить, в какую беду она попала, но хозяйка дома не проявила к этой теме интереса. Оглядев тесную комнатку, девушка увидела маленький столик и несколько полок, заваленных сушеными растениями и глиняными горшками. В одном углу высилась большая поленница, в другом – зловонная груда тряпья. Кроме этого, убранство хижины ограничивалось циновкой из хвои да креслом. Обхватив руками колени, Николетта вздохнула, пытаясь отвлечь внимание старухи от пылающих поленьев.

В ответ карга принялась тихонько напевать, потирая подбородок своими брюквообразными пальцами. Николетта воззрилась на нее, прикусив губу. Учитывая тени от огня в очаге, старость хижины и ее обитательницы, а теперь еще незнакомые шипящие слова и странную мелодию, эта женщина больше всего походила на ведьму.

Что-то приземлилось на крышу, так что на них посыпалась пыль. Николетта взвизгнула, глядя на потолочные балки, которые зловеще прогнулись над дверью, а потом выпрямились, когда просели другие – ближе к маленькому отверстию, выполнявшему роль дымохода. Дерево скрипело, и кто-то невидимый передвигался у них над головами. Николетта едва дышала от ужаса, но не могла пошевелиться, только зачарованно смотрела на прогнувшийся потолок. Девушка так дрожала, что даже зрение у нее помутилось, но взгляд снова прояснился, когда старуха прыгнула к ней. С неожиданной ловкостью карга ухватила локон волос Николетты и вырвала полдюжины темно-русых прядей.

Глядя на вздрогнувшую от боли девушку, старуха ухмыльнулась, показав немногие оставшиеся у нее черные зубы. Она поднялась и, шаркая, направилась к окну, держа перед собой, точно оберег, волосы Николетты. Подняв руку к отверстию, старуха протянула кому-то волосы. И медленно, точно рассвет после зимней ночи, из ночного сумрака появилось нечто среднее между рукой и лапой, осторожно приняло длинные пасмы, а затем вновь скрылось за окном.

Песня стихла, а старуха с трудом вернулась к огню. Усевшись, она впервые посмотрела прямо на Николетту. Девушка будто помолодела на несколько лет, ее лицо приобрело желтовато-молочный оттенок свежих сливок. Вокруг нее собралась небольшая лужа, которая уже начала просачиваться между плоскими камнями очага. Николетта трижды открыла и закрыла рот, пока ее слезы капали в другую жидкость на полу, а затем плотно зажмурилась и пискнула:

– Что это?

Если бы Николетта открыла глаза, она бы все равно не обратила внимания на сердитое выражение на сморщенном лице старой карги.

– Чем он стал, знают лишь волки да ночные птицы, – прохрипела старуха, подтягивая свое кресло ближе к парализованной страхом девушке, – но прежде он был мне мужем.

Николетта кивнула так, будто из вежливости принимала кусочек засохшего сыра, которого на самом деле не хотела, а потом ее стошнило. Когда девушка немного пришла в себя, она обнаружила, что старуха ее успокаивает и гладит короткими опухшими пальцами по щеке и волосам. А потом заметила, что раздета догола, и отшатнулась. Старуха поднялась и взяла со столика миску и нож, подняла с пола рядом с креслом испачканное шерстяное платье Николетты и принялась его кромсать с пугающей страстью. Девушка отползла в угол, но ее остановил скрип потолочных балок.

– Ну-ну, – проворковала старуха, наклоняясь над ней с мокрым обрывком платья в руках.

Николетта широко распахнутыми глазами смотрела на потолок, пока карга чистила и вытирала ее, и, хотя сердце девушки колотилось так сильно, что это было почти больно, она успокоилась настолько, что заметила, как старуха задержалась в интимных местах. Дряхлая на вид женщина облизнула губы, вновь обмакнула тряпку в миску и сдавила округлившуюся грудь Николетты, вытирая с нее кусочки гриба, который девушка нашла в лесу.

Николетте хотелось сплюнуть, но она не смела пошевелиться и только пассивно дрожала под руками старухи. Очистив верхнюю часть девушки, тряпка опустилась ниже пупка, а в старых глазах вспыхнул отблеск огня. Ночь уже и так стала такой жуткой и дикой, что дальше некуда. Этого Николетта снести не могла: она скрестила ноги и поползла назад.

Желтоватые глаза старухи блеснули, и с той же ошеломительной быстротой карга выплеснула содержимое миски на бедра девушки. Вода зашипела на камнях, а две женщины уставились друг на друга: старшая – задумчиво, младшая – решительно. Полная несуразность прошедшего дня и ночи на время лишили Николетту обычного упрямства и силы, но слабость миновала. Потом старуха вновь наклонилась к ней и запела все ту же чужеземную песню, а сверху послышался тихий царапающий звук. Девушка сжалась в комок, подтянула колени к груди, а старуха вновь ухватила волосы Николетты и ножом отрезала небольшой локон.

И вновь она подошла к окну и подняла свое подношение. И вновь Николетта зачарованно смотрела, как за ним потянулась звериная лапа, и снова почувствовала, как ей сводит живот, а из глаз катятся слезы. И снова карга уселась в кресло и прекратила петь, а тварь завозилась на крыше.

Старуха ухмыльнулась Николетте и жестом подозвала ее ближе. Девушка подвинулась, но больше чтобы оказаться рядом с огнем, а не со старухой. Она ненавидела эту старую каргу; ненавидела эту жалкую холодную хижину; ненавидела безлунный лес снаружи; ненавидела свою наготу и страх, а особенно ненавидела кошмарную тварь на крыше. Она ненавидела свой ум, который не позволял ей убедить себя в том, что все это ужасный сон, от которого она скоро очнется, и прекратится боль в животе и в груди. И как же она ненавидела проклятую свинью…

– Он ест детей, – прошипела карга, чем сразу вновь привлекла внимание Николетты. – До последнего кусочка съедает. Ногти и зубы, кости и жир, губы и задницы. Все заглатывает. Медленно, так что они кричат, пока он ест и, может, что другое с ними делает. Иногда по ночам слышны их вопли, там, в темноте.

Насладившись выпученными глазами и частым дыханием девушки, старуха заговорила заботливо и по-матерински:

– Но ты не бойся, деточка, я-то хорошо знаю его изуверские привычки. Волосы он больше всего любит, их съедает напоследок, часто только прическу и оставляет себе на следующую ночь на завтрак. Он их прячет на деревьях, но я вижу, как они развеваются и покачиваются. И, когда луна ярко светит, я смотрю в окошко, да, смотрю, и вижу, как он жует и посасывает их, будто они медом вымазаны.

И, хотя старуха заговорила мягче, желудок Николетты тут же сжался от рвотных позывов, поскольку девушка поверила в то, что описывала карга.

– Однако, – торопливо продолжила шепотом старуха, – можно заставить его оставаться снаружи, а не внутри до самого утра. Он всегда убегает до первых петухов и забивается в свое логово. Если мы отвлечем его до рассвета, ты успеешь сбежать домой до следующего заката.

Николетта забыла о стыде и бросилась к отекшим ногам старухи, сотрясаясь от сухих, беззвучных рыданий. Карга улыбнулась, вновь затянула свою песню и осторожно отрезала тоненькую прядь волос. Эту сказку знает каждый ребенок: старуха медленно отрезает девочке волосы и отдает зверю на съедение до самого рассвета. А потом девочка находит в лесу дорогу домой – лысая, как младенец, но целая и невредимая. Обрадованный отец греет ей воду для мытья и больше не заставляет так много трудиться, а еще она, кажется, находит по дороге сбежавшего поросенка. На следующий вечер приходит красивый молодой охотник, и, прежде чем волосы у нее отрастают до плеч, она становится счастливой женой и будущей матерью.

Но даже среди детей только самый глупый оптимист поверит, что так заканчивается эта история. То, что на самом деле произошло той ночью в лесу, так мучительно далеко от дома, следует заново прояснить. Чтобы Николетта целой и невредимой вернулась домой, старуха должна сдержать слово, и даже самый глупый ребенок мог бы задуматься, с чего добросердечной женщине жить в черной утробе населенного чудовищами леса, а по ночам слушать, как детей убивают и едят. И, хотя самые недалекие из юных слушателей могли бы удовлетвориться ответом, что эта женщина стала слишком старой, чтобы осилить путь обратно в населенные людьми края, внимательные и сообразительные заметили бы, что старуха двигалась с противоестественной ловкостью и проворством. Так что истина, которая должна была с самого начала показаться мучительно очевидной, заключается в том, что эта старуха – ужасная ведьма, которая любит детское мясо и ест его при любой возможности.

Сообразительные дети скажут, что тогда, наверное, зверь на самом деле добрый и милый, а на крыше остается, так как боится ведьмы. Он влюбился в Николетту и медленно, самозабвенно обнюхивает ее волосы, собирается с духом, чтобы ворваться в хижину, победить каргу и спасти девушку. А когда он одолеет ведьму, Николетта полюбит его, несмотря на звериную внешность. Тогда он снова примет человеческий облик, и можно честным пирком да за свадебку.

Эта нелепая чушь показывает, что хуже слишком глупого ребенка может быть только слишком умный. Сообразительный ребенок может навыдумывать всякой чепухи, обдумывая побуждения смертельно опасных врагов, а дурачок просто увидит зверя с клыкастой пастью и признает его, как есть, за очевидную угрозу. Чудище на крыше даже ведьму превосходит по жадности до человеческого мяса, это недалекие детишки поняли бы с самого начала.

Вместе они сожрали множество детей, но чаще питались охотниками, углежогами да прочими несчастными путниками, которых судьба заводила в эту часть леса. Оба любили свежее мясо, но жена предпочитала приготовленную еду, а муж – сырую и с кровью. Николетта, похоже, попала в куда бо́льшую беду, чем могла себе представить в самом страшном сне. Хуже того, она всего не знала.

Отчаяние часто побеждает разум, поэтому Николетта поверила ведьме. Время от времени старуха начинала петь, передавая наверх новые пряди волос девушки, пока в миске не осталась лишь маленькая кучка сбритых ведьмой волос. Лысая Николетта дрожала еще сильнее от того, что за ушами бежали тонкие струйки крови из порезов, которые оставило лезвие ножа. В отличие от сказки, до рассвета оставалось несколько часов, потому что старуха передавала зверю волосы слишком быстро.

– А теперь, – проговорила ведьма, – займемся остальным.

Девушка покорно позволила карге сбрить немногочисленные волосы, что росли у нее на руках и под мышками, а затем покраснела, когда острое лезвие начало подниматься вверх по ногам. Кровь из порезов текла на камни, а Николетта тихо плакала, пока не осталась лишь маленькая полоска у нее между бедер. И вновь зазвучала песня, и подношение исчезло в окне.

Николетта видела, как косматая когтистая лапа приняла миску, а затем вернула ее ведьме. Тревога девушки за прошедшие часы превратилась в подозрение, основанное на том, как быстро – вопреки обещанию старухи – исчезали наверху ее волосы. Сама карга становилась все веселее, чем меньше у Николетты оставалось волос, – это был недобрый знак. Отец частенько корил Николетту за то, что она слишком умна, и, хотя он был прав, именно это позволило девушке опознать грозящую ей опасность. Более того, она заметила, что всякий раз, когда ведьма пела, зверь подбирался к окну, и, хотя слова для нее ничего не значили, девушка снова повторяла их про себя, пока не выучила наизусть.

Закончив петь, старуха вернулась и присела перед задумавшейся девушкой.

– Ну-ка, разведи свои красивые ножки, – зловеще ухмыляясь, проговорила она, – и давай закончим с этой малостью.

Николетта понимала, что, когда волосы закончатся, ей нечем будет отваживать мужа карги, поэтому задрожала и указала на очаг.

– Я так замерзла, – сказала она, стуча зубами. – Можно я сперва подброшу дров в огонь?

– Ладно, давай, – ответила ведьма и провела бледным языком по сухим губам.

Пока она брила девушку, у нее проснулся аппетит, как у жирного крестьянина, который ощипывает курочку. Выбрав полено, Николетта заметила прислоненный к поленнице старый топор. Когда дерево полетело в огонь, девушка увидела такое, что ее сердце ушло в пятки. Сперва она не поверила, поэтому схватила второе полено и пошевелила угли в очаге, прежде чем оно выскользнуло у нее из пальцев.

Николетта никогда прежде не видела человеческого черепа, но сразу его опознала, хоть он и почернел, треснул и покрылся пеплом. Она сразу приметила, какой он маленький, и поняла, что старуха ее обманула – ведьма еще и кровожадная людоедка. Николетта взвизгнула, когда толстый палец ткнул ее в бок, и попыталась скрыть возродившийся ужас.

– Ну, давай, – проворковала ведьма, – этой малости ему должно хватить до рассвета.

– Но мой отец говорил, – начала Николетта, поскольку страх сделал ее разум таким же острым, как капканы, которые мастерил отец, чтобы ловить кроликов, – что никто не должен меня там касаться, кроме меня самой и моего мужа, когда он у меня появится.

Ведьма снова захихикала и уже приготовилась прыгнуть на свою жертву, когда Николетта быстро добавила:

– Я и сама могу это сделать, если вы передадите мне миску и нож.

Старуха с подозрением уставилась на девочку, но в ее глазах плясали отблески пламени, поэтому ведьма не могла прочесть их взгляд. Муж больше всего любил именно эти волосы, да и девочка наверняка просто дурочка, не хитрит. Николетта заставила себя улыбнуться, ее щеки пылали от стыда, когда она развела ноги и потянулась за ножом.

Взяв его дрожащими руками, девушка уставилась на лезвие.

– Что это? – срывающимся голосом спросила она и указала на кончик клинка.

Но, когда старуха наклонилась, чтобы посмотреть, Николетта прижала нож ей к горлу и зашипела:

– Не шевелись. Не говори, не пой, иначе я тебя зарежу.

Ведьма пронзила ее яростным взглядом, но не шевельнулась, не заговорила, не запела.

– Ты мне скажешь, что делать, – прошептала Николетта, сжимая обеими руками рукоять. – Скажешь, как спастись, или я убью тебя.

Ведьма ухмыльнулась, но промолчала. Потолочные балки опять скрипнули, и Николетта вздрогнула, так что отточенное лезвие оцарапало цыплячью шею карги. На коже выступило немного крови, и ведьма встревоженно поглядела на девушку. Николетта заметила ее страх и торжествующе улыбнулась.

– Если я и умру, то только после того, как выпущу из тебя всю кровь, как из петуха. – Она плюнула в ведьму. – А теперь говори быстро, прежде чем я от тебя избавлюсь и сама разберусь.

– Он теряет терпение, – огрызнулась ведьма, повышая голос. – Съел уже все твои волосы, так что учует тебя за милю. Он по деревьям бегает быстрее, чем олень по земле, а прежде чем солнце снова встанет, сожрет тебя живьем. Одна у тебя надежда, отдай мне нож, чтоб я тебя защитила!

– Я тебе не верю, – прошептала девушка, и на глаза ей снова навернулись слезы.

– Так я тебя быстро прикончу, – в лицо Николетте ударил запах скисшего молока, – все лучше, чем то, что он с тобой сделает.

Девушка окаменела, тяжело дышала и никак не могла совладать с дрожью.

– Но зачем? – прохрипела она с горящими щеками. – Зачем вы это делаете?

– Для удовольствия, – отрезала ведьма. – Ну, и ради вкуса, конечно. Ему тоже для удовольствия, но и для удобства. Чудные эти волосы у него свернутся в желудке, а потом прорастут наружу, так что шкура будет густая и теплая. А раз тебя можно наконец очистить да поделить, он вломится в дверь и так с тобой обойдется, как ему захочется.

Николетта дрожала лишь миг, прежде чем вогнать лезвие в глотку старухе. Рука ведьмы ударила ее по голове, но девушка прыгнула вперед, повалив каргу на землю. Кровь брызнула Николетте в лицо и ослепила ее, обожгла глаза и нос, потекла в рот и глотку. Она захрипела, но нажала сильнее, и ведьма задергалась, царапая пальцами пол, пока из сморщенных губ не вырвался омерзительный булькающий звук.

Крепко зажмурившись, Николетта всем весом давила на рукоять, пока острие не вышло с другой стороны. Конвульсии сменились дрожью, так что ноги карги застучали по полу. Девушка еще некоторое время продолжала сидеть, сгорбившись над ведьмой; горячая жидкость согревала ее лицо и руки лучше, чем смог бы любой огонь. Балки скрипнули, и Николетта вскочила, пытаясь вытереть кровь с лица.

Крыша вновь застонала, и девушка принялась в отчаянии метаться по хижине, пока не нашла маленькое ведерко. Окунув лицо в ледяную воду, она ахнула и впервые вздохнула после того, как убила ведьму. Девушка смогла заставить себя взглянуть на мертвую каргу, лишь вообразив, что та снова поднимается на ноги у нее за спиной. Повернувшись к очагу, она посмотрела на то, что сотворила.

Кровь старухи покрывала пол от одной стены до другой, а ее голова была почти отрезана от тела. Николетту била такая крупная дрожь, что нож выскользнул из пальцев, а потом полено выстрелило в огне, от чего сердце пропустило удар, ноги подкосились, а глаза метнулись к потолку. Ее окутало безмолвие ночи, она впервые заметила, что ни птицы, ни насекомые не нарушают тишину в этой части леса. Девушка сглотнула, почувствовала во рту горьковатый вкус крови старой ведьмы и сплюнула на труп.

Ее сердце колотилось так быстро, что обогнать его могли только мысли. Преступление, которое не было преступлением, привело разум в действие, и Николетта бросилась исполнять план. Она задержала дыхание, схватила ведьму за уши, уперлась ногой в окровавленное плечо и потянула. Голова не подалась, но одно ухо оторвалось. Девушка взвизгнула, выронила его и прикрыла рукой рот, пытаясь заставить себя замолчать.

Крыша зловеще прогнулась, и Николетта перепрыгнула через широкую черную лужу, поблескивавшую в отсветах огня. Схватив ржавый топор, она вернулась к ведьме и, представив себе, что туша у ее ног – просто очень упрямое полено, занесла его над головой, точно опытный лесоруб. Ее ноги окатило брызгами, но это беспокоило девушку куда меньше, чем скрипящая крыша. Она схватила голову и бросила в огонь, где та яростно зашипела, а пламя ослабло.

В полумраке Николетта отложила топор, снова взялась за нож, опустилась на колени и принялась в безумной спешке срезать с тела ведьмы окровавленную одежду. От ведьмы несло ужасной вонью, на коже тут и там проступали пятна плесени, а кое-где из маслянистых складок проглядывали лишние соски. Девушку сотрясали рвотные позывы, но она не сдавалась, сваливая лохмотья у шипящего очага.

Муж ведьмы, судя по всему, расхаживал по крыше туда-сюда, с потолка обильно сыпалась пыль, когда Николетта вновь поставила кресло у огня так, что обезглавленный труп оказался между ней и очагом. Тут ее осенила новая мысль, и девушка принялась размазывать остывающую кровь по рукам, ногам и лицу, но не смогла заставить себя нанести ее на живот или грудь. Натянув грязную, зловонную одежду, она с трудом подошла к двери, до скрипа сжала зубы и откинула щеколду, так что створка отворилась внутрь.

У порога взвилась листва, а на крыше и в лесу воцарилась полная тишина. Николетта отступила на шаг и, одолев внезапный приступ головокружения, воткнула нож в тело старухи, а сама уселась в ее кресло, сжимая липкими пальцами рукоять топора. Глубоко вдохнув холодный воздух, который катился из двери в спину, она закричала, но резко смолкла, как только голос набрал полную силу. Прикусив губу, Николетта выждала одну, две, три секунды, прежде чем попыталась хрипло повторить песню карги. Девушку терзали сомнения, но она понимала, что колебания ее выдадут, так что продолжала петь, а чужеземные слоги застревали у нее в глотке.

Затем она услышала перестук звериных когтей по каменному полу у себя за спиной. Вместо того чтобы промчаться мимо и наброситься на труп, как надеялась девушка, невидимое создание медленно двинулось к очагу. Николетта запела громче, страстно желая вместо этого помолиться Пресвятой Деве. Зверь принюхался, так что его зловонное дыхание шевельнуло лохмотья у нее на плечах, а затем испустил гортанное рычание. На счастье, жидкости в ее мочевом пузыре не осталось, хотя тело судорожно сжалось на кресле, и песня прервалась, когда она задохнулась от ужаса.

Тварь потерлась о нее сбоку, и Николетта поняла, что зверь не рычит, а мурлыкает, как котята, которых отец никогда не разрешал ей оставить, а топил в пруду назло Нечистому. Она беззвучно молилась, чтобы не сводить глаз с огня в очаге, но непослушный взгляд все же метнулся к чудовищу, когда то двинулось к трупу. Оно напоминало крупную кошку, крупнее голодных псов, выпускаемых на улицу в деревне с наступлением ночи. Пестрый мех с рыжими, черными, светлыми и бурыми пятнами местами прореживали полоски розовой бородавчатой кожи. Тонкий хвост лениво рассекал воздух, а сама тварь, от распухших лап до приподнятого зада, казалась щуплой и больной. Николетте удалось не посмотреть на голову, иначе она закричала бы.

Прямо над трупом чудовище вновь принюхалось, и все его тело содрогнулось от слабых судорог. Николетта поднялась с топором в руках, и кресло громко скрипнуло. Тварь резко развернулась, но в тот же миг девушка нанесла удар, и лезвие топора пришлось зверю точно между лопаток. Его когти вспороли ей бедро с такой силой, что Николетта растянулась на полу.

Она сильно зажмурилась, вознесла молитву Богоматери и своему отцу, а тварь испустила пронзительный визг, который оглушил девушку. Ногу терзала жуткая боль, но Николетта подумала, что когти ее напрочь оторвали, и прикрыла уши руками, чтобы не слышать ужасного воя. Но тот внезапно прекратился. Николетта долго не шевелилась, затем открыла один глаз. Темная стена перед ней ничем не указывала на состояние зверя. Мучительно медленно девушка повернула голову, из-за этого усилия от раненой ноги по всему телу раскатилась волна боли.

Опухшими, покрасневшими глазами она взглянула на раскинувшееся поверх трупа ведьмы чудовище, из спины которого торчал топор. Оно приподняло плечи, но задние ноги не слушались, а из-под хвоста текла струйка зловонного кала. Николетта кое-как встала и тут же упала, когда нога подогнулась. Тварь повторила попытку, на этот раз задние ноги дернулись. Николетта оторвала вонючую ткань, которая прилипла к ее окровавленной коже, и вновь поднялась, уже осторожнее, пытаясь не смотреть на проклятого демона.

Не в силах даже вздохнуть, она перебралась за спину чудовища, чтобы его глаза не могли с ненавистью смотреть на нее. Потом девушка нашла самое большое полено в поленнице и, подкравшись, метнула его в голову жуткого создания. Удар заставил тварь упасть, но даже в полубредовом состоянии Николетта заметила, что свежая рана на голове чудовища закрылась так же быстро, как и открылась, а кровь, запятнавшая шкуру, течет обратно к лезвию топора. Рукоять шаталась от того, что плоть срасталась вокруг нее, а тварь вновь шевельнулась.

Колени подгибались, в висках стучало, Николетта прислонилась к стене, чтобы не упасть. Ей показалось ужасно несправедливым, что несмотря на все ее хитрости зверь остался жив да еще начал исцеляться с такой противоестественной быстротой, что скоро совсем оправится. Внезапно ею овладела ярость. Девушка высвободила топор и снова ударила им – туда, где мех уступал место розовой коже за ушами. Тело лишь миг билось в конвульсиях, и она с радостью заметила, что новая рана срастается куда медленнее, чем прежняя, которая совсем закрылась на спине, оставив лишь выпуклый шрам.

Она ударила снова и снова, покуда жилы, связывавшие голову с шеей, не излились потоком алой, черной и желтой жидкости, а из бесформенной массы плоти не показались кости. Голова откатилась в угол и остановилась лицом к ней – изо рта, ушей и носа сочилась кровь, но тварь все равно моргнула бледными глазами. Николетта принялась кричать и кричала, пока не потеряла сознание.

Она очнулась внезапно, когда огонь уже потух в очаге, а в комнату пробралась рассветная мгла. Два чудовища лежали, точно груда валежника. К вящей радости Николетты изуродованные тела не шевелились. Она по-прежнему прижимала к груди топор, холодное и мокрое навершие которого прилипло к щеке. Девушка отбросила его в сторону и поднялась на ноги. Всхлипывая, она дохромала до двери и вышла в лес. Она шла медленно, берегла окровавленную ногу, и в конце концов нашла ручей.

Несмотря на утренний холод, Николетта собрала волю в кулак и прыгнула с поросшего мхом камня в мелкую заводь. Хватая ртом воздух и дрожа, она встала на дне и принялась смывать засохшую кровь, не обращая внимания на то, как жестоко вода обжигала раны и кожу. Затем она стала кататься в палой листве у берега ручья, от ее тела поднимался пар, а сама девушка расхохоталась; потом заплакала и снова расхохоталась. Наконец она успокоилась настолько, что заметила, какой омертвевшей и жесткой стала ее кожа, и осмотрела ногу.

Когда она легонько надавила на опухшую розовую плоть вокруг четырех рваных ран, позади нее хрустнула ветка. Не оборачиваясь, Николетта поняла, что вернулся зверь, которого она приняла за мертвого; зверь с лицом старика. Когда она увидела его шишковатую, но вполне человеческую голову, смотревшую на нее из угла комнаты, лишь обморок спас ее от сумасшествия. Николетта знала наверняка, что если еще хоть раз увидит эту голову, сразу умрет от страха, а теперь она поняла, что убить эту тварь невозможно.

Она попыталась помолиться, но с ее губ сорвался лишь тихий стон. Тогда она закричала – без слов, обращаясь к отцу, Пресвятой Деве, ведьме, деревьям и ручью. Она была слишком слаба, чтобы бежать или просто пошевелиться, все ее силы иссякли. Девушка выла до тех пор, пока снова не лишилась чувств, когда сознание не справилось с таким напряжением.

Перекатившись во сне поближе к огню, Николетта крепче закуталась в одеяло. Сознание медленно возвращалось к ней, вопреки героическим усилиям не просыпаться. Треск дров в огне вызвал на лице девушки улыбку. Не открывая глаз, она решила наконец встать и рассказать отцу об ужасах, которые ей приснились. Наверняка через неделю-две они отправятся в город, чтобы она смогла помолиться в церкви.

Но даже прежде, чем наступило окончательное пробуждение, боль в ноге сообщила Николетте, что это был не сон. Когда она открыла глаза и увидела высокие деревья на границе света костра, по ее щекам покатились слезы. Углежог, который случайно нашел ее у ручья, сидел напротив, и его любопытство росло. Он, разумеется, слыхал рассказы о диких людях в лесу, таких, что бегают на четырех ногах и ведут себя как звери, но всякий живущий в лесу человек слышит сотни таких историй, которые, хвала Господу, никогда не получают подтверждений.

Бесспорно, самое странное в ней – полное отсутствие волос, если не считать маленького кустика между ног, взглянув на который, он покраснел. Уже не девочка, еще не совсем женщина, но все равно красивая, хоть и лысая, но вдруг – одержимая или, хуже того, ведьма или злой дух? Он следил за тем, как она спит со смесью восхищения и страха, гадая, не стоило ли оставить ее там, где он ее нашел.

Магнус (именно так звали этого углежога) редко встречал других людей в лесу, а женщин – вообще никогда. Женщин он видел, только когда приносил уголь в город раз в несколько недель, и никогда не встречал девицы, которая удостоила бы углежога хотя бы добрым словом. Хоть он унаследовал ремесло от отца в возрасте двадцати лет, ноздри и пальцы у него уже почернели, как у тех, кто занимался этим делом всю жизнь.