Текст книги "Миниатюрист"

– Мать купила мне духи. Аромат лилий. Этот запах?

Марин кивает.

– Точно. Лилии. – Она прокашливается. – Знаешь, что говорят про лилии?

– Не знаю.

– Быстро распускаются, быстро вянут.

С этими словами Марин закрывает за собой дверь.

На пороге

В три часа пополуночи лай собак возвещает о приезде ее супруга.

Йохан Брандт. Она мысленно репетирует: «Добрый день. Йохан и Петронелла Брандт рады вас видеть, мы…»

Ее мысли обрывает взрыв лая.

Нелла Элизабет, смелее. Она не решается сойти вниз, но и уснуть уже не может. Лежит, полная нехороших предчувствий, не зная, что делать. В конце концов она встает, сует ноги в паттены и крадучись идет по коридору. Марин ее опередила. Из-за балюстрады Нелла слышит голоса Йохана и его сестры. Собаки с запахами моря в шерсти поскребывают когтями мраморную плитку и упругими хвостами охаживают мебель. Вытягивая шею над погруженной во мрак балюстрадой, она всматривается в супруга – незнакомое дорожное платье, толстые пальцы, больше присталые мяснику. Голос звучный, суховатый.

– Здравствуй, Марин.

– Брат. Рада тебя видеть. Я молилась о твоем благополучном возвращении.

Он молчит. Выйдя из темноты, они оглядывают друг друга.

– У тебя усталый вид, – говорит она. – Дела в Лондоне задержали?

– Ну да. Осень у них…

– …отвратительная. Позволь.

Она снимает с него верхнюю одежду.

– Йохан, ты исхудал. Вот что значит надолго отлучаться из дома.

Он направляется в кабинет, пропустив ее слова мимо ушей.

– Резеки, Дхана, – зовет он собак, и те, как старые друзья, трусят за ним. Нелла переваривает странные клички. Резеки. Дхана. У нее дома собак называют Хантерами и Снежками – клички простенькие, зато в точку, полное соответствие содержания и внешнего вида.

– Брат, – произносит Марин ему вслед. – Она здесь.

Он останавливается и стоит так, не оборачиваясь. Нелла замечает, как оседают его плечи и никнет голова.

– Вот как.

– Было бы лучше, если б ты был здесь, когда она приехала.

– Не сомневаюсь, что ты справилась.

Между бледным лицом Марин и широкой спиной ее брата повисает пауза.

– Не забудь, – говорит она.

Во время очередной паузы он лохматит шевелюру.

– Да уж не забуду.

Кажется, Марин собирается еще что-то сказать, но вместо этого обнимает себя за плечи и потирает руки.

– Как же холодно, брат.

– Так ложись в постель.

Дверь в кабинет затворяется, а Марин все стоит с плащом в руках. Затем она накидывает его себе на плечи, делает несколько шагов и останавливается, чтобы зарыться лицом в складки грубой ткани. Нелла переступает с ноги на ногу, пол под ней скрипит. Перебросив плащ через руку, Марин вглядывается в темноту. Нелла задерживает дыхание, молясь о том, чтобы лестница снова не заскрипела. Слава богу, Марин направляется к платяному шкафу, и Нелла тихо ретируется в спальню… ждать.

Несколько минут спустя, после того как закрылась дверь в спальню Марин, Нелла бочком, по стеночке, выходит на лестницу. В прихожей она останавливается перед платяным шкафом, ожидая увидеть плащ там. Но нет, он, скомканный, валяется на полу. Нелла присаживается и подбирает его. От плаща пахнет сыростью, усталостью и оставшимися позади городами. Она вешает его на крючок и деликатно стучит в дверь, за которой исчез ее супруг.

– Побойся бога, – доносится голос. – Утром поговорим.

– Это я.

– Кто «я»?

– Я. Петронелла. Нелла.

Через минуту дверь открывается. Лицо Йохана в темноте неразличимо. В Ассенделфте, на свадьбе, он не казался ей таким огромным.

– Esposa mía[3]3
  Моя супруга (исп.).


[Закрыть], – его первые слова.

Она не поняла, и ей не перевели. Он отходит к свету, и открывается его лицо, загорелое, обветренное. При свечах радужка, серая, как у сестры, почти прозрачна. Он кажется смущенным. Запах мускуса, резкий, обескураживающий. Его слипшиеся жирные волосы не мешало бы вымыть.

– Я приехала.

– Да. Почему ты не спишь?

– Я пришла поздороваться.

Он целует ей руку. Его губы мягче, чем она ожидала, но сам поцелуй больше похож на клевок.

– Поговорим утром, Петронелла. Я рад, что ты добралась благополучно. Очень рад.

Звучит не слишком убедительно, но она относит это на счет усталости с дороги. До сих пор они виделись всего два раза, и это было живое общение, так что все впереди. Он отступает в полосу желтоватого света и закрывает дверь. Только сейчас Нелла осознает, как заледенели ее босые ступни. Она возвращается в свою комнату, бывшую комнату Марин, садится у окна и смотрит, как над каналом вдоль Херенграахт поднимается туман. Луна похожа на стершуюся монету.

Тихо выдохнув, она перемещается в уголок спальни. Уже не первый час она ведет борьбу за сохранение достоинства, это было последнее слово, которое прокричала вослед отплывающей барже ее мать. Пока не очень-то получается. «Опасайся девиц, – говорила ей мать, – особенно городских. От них одна грязь, и не только с улицы». Если Корнелия выдерет из хвоста Пибо хоть одно перышко, думает Нелла, она за это заплатит. Сама мысль вызывает у нее легкую тошноту.

Ее супруг – один из богатейших людей в Амстердаме, влиятельный человек, повелитель морей и морских богатств. «Такой хорошенькой грех пропадать ни за грош, – сказала мать, сообщив о том, что Брандты предлагают взять ее под свое покровительство. – Жизнь незамужней женщины слишком тяжела». – «Чем же это? – удивилась дочь. – По-моему, тяжелее живется замужним». Мать поглядела на нее как на сумасшедшую. Нелла, свидетельница того, как материнская обходительность сменилась паникой от известия о посмертных долгах супруга, не могла взять в толк, отчего мамаша так жаждет подобных кандалов для нее. Может, разница в том, что Брандт – богатый пастух, а Оортман был овцой.

Нелла обводит взглядом серебряный кувшин, полированную мебель красного дерева, турецкий ковер, роскошные картины, от которых кружится голова. Великолепные часы с маятником тихо отсчитывают секунды. Циферблат украшен солнцами и лунами, а стрелки филигранью. Ничего подобного ей видеть не приходилось. Она подбирает разбросанные по полу вышитые думочки и складывает их на шелковое пурпурное покрывало.

Мысленно возвращается в родной Ассенделфт с брошеной лютней, давно растаявшими снеговиками, с материнскими сливовыми пирогами, которых ей уже никогда не отведать. Правильно сделала, что уехала, одному Господу Богу известна ее тайна: она мечтала уехать. Но от этого разочарование, которое ее сейчас накрыло, меньше не становится. На смену завышенным ожиданиям пришло ощущение униженности. Зачем она здесь, если ее супруг не пожелал встретить ее подобающим образом? Она вспоминает лицо Отто и паттены в протянутой руке, его розоватую ладонь по контрасту с коричневым телом, его грудной голос. Вспоминает почти неприкрытое презрение в глазах Корнелии. Она забирается в кровать и зарывается в подушки. «Достоинство, Петронелла Элизабет, – говорит она вслух. – Ты теперь замужняя женщина и должна сохранять достоинство».

Дом, несмотря на ранний час, уже бодрствует. Она слышит, как открывается и закрывается входная дверь, а чуть позже, этажом выше, скрип другой двери. Перешептываются два голоса, шаги в коридоре, и снова дом погружается в напряженную тишину. Она вслушивается – тишина обманчива. Что-то там происходит, но она боится выйти из комнаты в свою первую ночь. Вдруг под кроватью притаились волки и они вопьются зубами в лодыжки? Доносятся выкрики торговки рыбой. «Идиот! Идиот!» – проносится у нее в голове.

Резкость этих выкриков и несчастный мальчишка, шарящий в грязном подоле. Нелла жаждет более понятных признаков окружающей жизни. Радующей глаз баржи на канале, беспричинного мужского смеха, яркого солнца. Все это послужило бы доказательством того, что она не забыта, что у нее есть свое место в этом мире под названием Золотая Подкова.

Новый алфавит

Утро в разгаре, когда Корнелия приходит в спальню, чтобы одеть Неллу.

– Ночью господин вернулся из Лондона, – обращается она к сладкой ножке, торчащей из простыней. – Вы будете вместе завтракать.

Голова Петронеллы высовывается из-под одеяла – лицо пухленькое, как у херувима.

– Я долго спала? – спрашивает она.

– Да уж, – отвечает служанка.

Две молодые женщины разглядывают друг друга: одна – невинная, немного раскрасневшаяся после хлопот на кухне, и другая – плохо соображающая со сна, чем-то похожая на младенца.

– Кажется, я проспала целую вечность, словно околдованная, – говорит Нелла. Служанка молчит. – Мой муж так неожиданно вернулся из Лондона… это не сон?

Корнелия смеется.

– Тот еще сон.

– Что вы этим хотите сказать?

– Ничего. Вставайте, я должна вас одеть.

Слышно, как соседские девки высыпали разом на солнышко и, позвякивая ведрами с водой, отдраивают мокрыми швабрами крылечки.

– Вы, наверно, рады, что он уже дома, – говорит Нелла. Корнелия отвечает усмешкой. – Вчера вы допоздна не ложились.

– С чего это вы взяли?

– Я слышала, как ночью хлопала входная дверь.

– Это невозможно, – говорит служанка. – Отто запер ее, перед тем как вы легли.

Она надевает хозяйке через голову нижнюю юбку и накрепко завязывает ленточки. Йохан купил молодой жене новые платья, и сейчас Корнелия облачает ее в голубое с серебристыми блестками. Радость Неллы быстро улетучивается – рукава ей длинны, узкая грудная клетка утопает в корсете.

– Марин послала им ваши размеры, – Корнелия все туже и туже затягивает корсет, то удивляясь, то ужасаясь немереной длине лент. – А она их взяла у вашей матери. Ну и куда я дену лишний материал?

– Белошвейка, видать, что-то перепутала, – говорит Нелла.

Служанка, знай, пыхтит. Дескать, других дел у меня нет.

* * *

Нелла направляется в столовую. Она вся переливается в лучах солнца, и Йохан не без удивления отвешивает ей поклон. Опередившая ее Марин потягивает лимонную воду, стоя лицом к огромной географической карте на стене позади брата. Она пристально разглядывает перешейки и острова в бескрайнем океане. Интересно, думает Нелла, в какой момент в процессе переписки между Ассенделфтом и Амстердамом параметры ее тела были переданы либо приняты настолько превратно, что невеста превратилась в пародию на себя. Она тоже поворачивается к карте, стараясь не думать про нелепо болтающиеся рукава. Вот Новая Голландия, вот пальмы, расставленные по нижнему краю карты, а вокруг бирюзовая гладь и туземцы цвета эбонитового дерева, завлекающие смотрящего.

Сегодня Йохан кажется более спокойным, здоровая пятерня обхватила маленькую по сравнению с ней кружку пива. Если вчера в его взгляде было что-то рыбье, то сейчас это кремень.

– Спасибо за новые платья, – только и отваживается сказать Нелла.

– Видимо, это одно из них, – говорит он. – Мне это немного иначе представлялось. Оно тебе великовато, нет? Марин, что скажешь?

– Боюсь, что так, господин, – отвечает Нелла, глядя на Марин. Та, ни слова не говоря, садится за стол и аккуратным квадратом расправляет на коленях белую салфетку, которая смотрится этакой кафельной плиткой на ее безукоризненной черной юбке.

Уголки губ у Йохана ползут вверх.

– Не страшно, – говорит он. – Корнелия ушьет.

Какое-то время они сидят молча.

– Поешь, – обращается Йохан к жене. – А ты бы, Марин, выпила эля.

Та отвечает, что ей от него плохо.

– Ты просто не доверяешь себе, – говорит он. – Заранее боишься того, что может случиться.

– Мне нездоровится, – следует признание.

Он встречает его смехом, на который она реагирует кислой гримасой.

– Папист, – огрызается она.

За завтраком он не извиняется за то, что накануне не встретил молодую жену. Разговаривает с сестрой, пока Нелла засучивает рукава, чтобы не испачкать их в еде. Цены на шерсть, неутешительный улов сельди, беспечность миланских портовых грузчиков, поставка грузов в Венецию и Батавию. Марин жадно глотает эти лакомые куски, позабыв о своем недомогании. Чтобы загладить инцидент с элем, Йохан вкратце сообщает сестре, как продаются табак и кофе, шелк и серебро, корица и соль. Она требует точных цифр, но он не знает на память.

Он говорит о том, что сёгунат ввел новые ограничения на транспортировку золота и серебра с острова Десима и какими потерями это может обернуться в будущем. Нелла быстро пьянеет от потока информации, а вот у Марин с головой все в порядке. Она жаждет подробностей. Что нового слышно о соглашении с султаном Бантама по поводу перца? Чем это может грозить ОИК? Он хочет подразнить сестру и сообщает ей о якобы уплывшем из его рук контракте на шерсть с торговцем мужским платьем из Ломбардии – теперь выручка перекочует в чужой кошелек.

– И кто же этот счастливчик? – живо интересуется Марин.

– Уже не помню.

– Кто? Кто? – не отстает она.

– Английский купец из Ост-Индской компании.

– Опять Генри Такер?

– Нет. Томас Филд.

Марин бьет кулаком по столу.

– Филд. Англичанин, – возмущается она. Разрумянившийся Йохан молчит. – Брат, чем ты думаешь? А? За последние два года мы ни разу…

– Марин, англичане покупают наше харлемское полотно.

– Они такие скупые!

– Да уж. – Похоже, он испытывает удовольствие при мысли об этих лондонских разбойниках с якобы математическим складом ума. Он даже не пытается заставить сестру замолчать, и Нелла недоумевает, почему ему так нравится над ней подтрунивать.

– Ну все, довольно, – говорит он наконец с блеском в глазах. И в задумчивости наполняет графин элем. – Я собираюсь переговорить с Гансом Меермансом о сахаре. – Взгляд его устремлен на янтарную поверхность, поднимающуюся на глазах.

Марин кривится.

– Нет. Нам это не надо.

– Я больше не могу игнорировать его предложение, Марин.

– Милый, он такой хлыщ и к тому же сумасшедший… побережем наши души. Мы, добропорядочные амстердамцы, должны…

– Избавь меня от своего благочестия. Оно меня и так уже далеко завело. Тебя тоже. – Следует пауза, такая вязкая, что Нелла ощущает ее на вкус. – Сахар полезен для кошелька, сестра, – говорит он, – а проблемы кошелька известны тебе лучше, чем кому бы то ни было.

Марин косится на Неллу.

– Разве у нас плохо обстоят дела, брат? – говорит она. Йохан хмыкает. – Нам не нужен Ганс Меерманс с его суринамским импортом. Мало нам мороки с азиатским товаром, чтобы лезть еще и на Карибы?

Йохан вздыхает. Похоже, эти аргументы он слышит не впервой и ему надоело толочь воду в ступе. Однако Нелле непонятна его снисходительность к сестре, высказывающей столь радикальные взгляды. Почему она против сахара? И зачем вообще лезет не в свое дело? Это его бизнес, а теперь, когда Нелла стала его женой, их общий.

– Марин. Дела в ОИК обстоят, мягко говоря, неважно. Коррупция ван Рийбека в Гёде Хупе, все эти гнусные маленькие императоры на наших дальних аванпостах, взятки, черные рынки… пришло время посмотреть на запад, а это сахар. Если не проявим благоразумие…

– Что скажет Отто, если ты начнешь закупать сахар? – перебивает его Марин.

– Что скажет Лийк, если я этого не сделаю? – возражает он. Марин фыркает. – Суринам для него не более чем географическое название, – он явно желает увести разговор от Лийк.

Марин недовольно хмыкает.

– Это только тебе так кажется.

Йохан глядит на нее с раздражением.

– Бизнес Ганса Меерманса может обеспечить наше будущее, – говорит он. – И только из-за того, что ты… – не договорив, Йохан берет себя в руки. – Я за неделю добьюсь большего, чем Ганс за десять лет, – тихо говорит он. – Это мой шанс, Марин. Ты должна дать мне этот шанс.

Она задумчиво смотрит на него.

– И чем же тебе придется пожертвовать, брат, ради этой сделки? – Голос ее уже спокоен.

– Чужие жертвы тебя не интересуют, Марин. А с меня хватит жертв.

Она лишь фыркает в ответ, но он пригвождает ее взглядом к стулу, и она, поджав губы и вперив горящий взор в географическую карту на стене, не издает больше ни звука.

Сёгуны, серебро, сахар, султаны. То, что Йохан посвящает сестру в свои торговые дела, кажется Нелле каким-то озорством, даже беспечностью. Порой он идет на уступки, но при этом всегда напоминает, что она может лишиться подарков. В любом случае он переступает опасную черту. Какой другой женщине известна рабочая кухня Ост-Индской компании? Если Нелла понимает все правильно, цена секретов – тысячи гульденов. Для Йохана это забава. Для Марин все серьезно: ей оказывается честь, пускай эпизодически, и в любой момент ее могут этого лишить.

Торговые дебаты дают Нелле возможность поизучать супруга сквозь полуприкрытые веки. Рядом с этим загорелым мужчиной они с Марин просто светятся. Нелла представляет, как он стоит в пиратской шляпе на палубе шхуны, рассекающей исчерна-синие волны в дальних морях.

Она пытается вообразить, какой он без одежды, как выглядит штуковина у него в штанах, которую он для нее готовит. Мать предупреждала ее, чего следует ждать молодой жене – пронзительной боли, остается только лелеять надежду, что боль продлится не слишком долго. В Ассенделфте хватало баранов и овец, чтобы иметь об этом элементарное представление, но она желает любить мужа без смущения, без мрачных предчувствий. Испугавшись, что по ее лицу они прочтут ее тайные мысли, Нелла опускает глаза в тарелку. Ночью, когда он к ней придет, у нее будет время попереживать.

Завтрак подошел к концу, Корнелия убирает крошки белого хлеба и остатки гауды, Йохан встает. Три женщины смотрят на него вопросительно, а он выходит из комнаты, лишь махнув рукой. Марин и Корнелия, кажется, понимают смысл этого жеста. Марин со вздохом берет принесенную ранее книгу. Это «Дурак дураком», пьеса Хуфта.

– Как часто Йохан уезжает? – спрашивает Нелла, но Марин не отрывается от чтения. Нелла повторяет вопрос. Марин откладывает книгу и тут же недовольно восклицает, видя, что загнулась страница.

– Мой брат уезжает. Возвращается. Снова уезжает, – говорит она. – Сама увидишь.

Какое-то время Нелла молча наблюдает за тем, как служанка убирает со стола.

– Корнелия, как там Пибо? – спрашивает она.

– Хорошо, мадам. Все хорошо. – Служанка избегает встречаться с ней взглядом. Сегодня она не в таком веселом расположении духа, ни смешков, ни подтруниваний. Она кажется усталой и чем-то озабоченной.

– Но ему нужен свежий воздух, а в кухне испарения. Пусть полетает в моей комнате.

– Он может схватить что-то ценное, – говорит Марин.

– He схватит.

– Или вылетит в окно.

– Окно я закрою, – обещает Нелла.

Сметая крошки в грязную тарелку, Корнелия бросает лукавый взор на молодую хозяйку, Марин же захлопывает книгу и выходит вон. Служанка, проводив ее взглядом, устремляется за ней, но в дверях, словно вспомнив о чем-то, оборачивается. Одной рукой она показывает на Неллино платье, а пальцами другой изображает работу ножниц. Нелле остается только гадать, означает ли это подтверждение или угрозу. Пока она раздумывает, Корнелия уходит следом за госпожой. Нелла, откинувшись на спинку стула, смотрит невидящими глазами на географическую карту на стене. Через приоткрытую дверь доносится разговор брата и сестры перед его кабинетом.

– Я хочу поговорить с тобой о попугае.

– А что такого? – спрашивает Йохан.

– Я его на дух не переношу.

– Не говори глупости. Это всего лишь птица. Ее птица.

Слышно, как открывается входная дверь.

– Ты куда? – женский голос.

– О господи, Марин, у тебя что, своих дел нет?

Нелла слышит цоканье деревянных паттенов по мраморному полу.

– У тебя теперь есть жена, Йохан.

– А еще у меня есть дело. И не одно.

– В воскресенье? Какие могут быть дела в воскресенье?

– По-твоему, благополучие этого дома обеспечивается по мановению волшебной палочки?

Молчание.

– Ты не пойдешь, – говорит она. – Я не позволю.

– Ты не позволишь? Уж не потому ли, что я тебе ничего не привез? Только платья для жены, в которых она по твоей милости выглядит дурой. – Его голос звучит тихо, зато каждое слово как короткий удар.

Мужские шаги затихают на пороге, хлопает входная дверь, поднимая в доме воздушную волну. Хотя Нелла сквозняка не почувствовала, все свечи в столовой разом гаснут, и она остается в полутьме. А вот и Пибо позвал ее из кухни, она поднимается и осторожно нащупывает дорогу.

Нелла сошла вниз и остановилась на пороге кухни.

За боковым столиком Отто неспешно протирает к обеду серебряные приборы. Она застыла – как бы не показать свое восхищение этими ловкими, проворными пальцами. Хоть он и невысокого роста, плечи у него широкие, и стул кажется маловатым для него. Пока он протирает нож, она стоит как дурочка, не произнося ни слова.

Отто показывает на крюк, на котором Корнелия повесила клетку с попугаем.

– Шумный он у вас, – говорит Отто.

– Простите. Я бы забрала его к себе, но…

– Ничего, мне нравится.

– Правда? Это хорошо.

– Откуда он у вас?

– Дядя принес. Не знаю откуда.

– Значит, не в Ассенделфте вылупился?

Она качает головой. Он что – шутит? Разве такое зеленое пернатое чудо могло родиться в Ассенделфте? Она растеряна. Ему известно название ее городка.

– Вы что, собираетесь весь день простоять на пороге?

Нелла, покраснев, подходит к клетке и сквозь прутья поглаживает попугая. Пибо, ответив на это тихим ик-ик, начинает перебирать перышки, словно что-то ищет. Отто берет вилку и мягкой тряпицей проходится по каждому зубцу. Нелла зажмурилась и вцепилась в железные прутья так, что побелели пальцы. Сияют квадратные кафельные плитки, доходящие до потолка с рисунком, создающим оптическую иллюзию. Такое ощущение, будто стеклянный купол пытается унестись в небесную высь, прорвав оштукатуренную поверхность.

– Это господин Брандт распорядился, – объясняет Отто, перехватив ее взгляд.

– Здорово придумано.

Отто смеется, а у нее внутренности тают и переворачиваются. Таких голосовых модуляций, нежных и одновременно возбуждающих, ей слышать еще не приходилось.

– Мне не нравится, – говорит он.

– Что?

Он тычет прибором вверх.

– Почему? – Она сопровождает глазами движение вилки, так как не решается смотреть ему в лицо.

– Это трюкачество от влажности когда-нибудь отвалится вместе со штукатуркой.

– А Марин говорит, что в доме сухо. И еще что родословная не стоит ломаного гроша.

Он улыбается. Зубы у него белые, как кафель.

– Тут я с ней, пожалуй, соглашусь, – говорит он.

– Насчет родословной?

– Ну, – следует пауза. – Скорее я о сухости.

Перед Неллой огромный трехстворчатый буфет, за стеклом тарелочки и прочая посуда из фарфора. Она впервые видит такую коллекцию. Дома они обходились делфтским фарфором по минимуму.

– В этих тарелках отражен мир хозяина, – говорит Отто. Она пытается понять, чего в его голосе больше, гордости или зависти, но ей это не удается. – Делфт, Дэдзима, Китай. Посуда со всех концов света.

Она встречается с его улыбкой и опускает глаза в пол.

– А Йохан… мой муж… часто путешествует? – спрашивает она.

Отто хмурится, глядя на лезвие ножа, которое ему предстоит отполировать.

– Приходится.

– Но зачем? Разве он недостаточно богат, чтобы послать вместо себя кого-то другого?

Отто пожимает плечами.

– Богатство надо поддерживать, иначе все утечет сквозь пальцы. – Почистив ложку, он складывает тряпицу аккуратным квадратиком. – Пока наши акции идут вверх. – Его палец делает спиральное движение к подобию стеклянного купола у них над головами, и Нелла еще раз поднимает глаза к обманчивой бездне.

– А что произойдет, когда они достигнут самого верха?

– Известно что, мадам. Все покатится вниз.

Мадам. В его устах звучит красиво. Безукоризненно одетый слуга в ее доме называет ее «мадам» – она на седьмом небе, сердце переполняет благодарность, а он, похоже, ничего не замечает.

– Вы путешествуете вместе с ним? – спрашивает она.

Он кладет нож.

– Нет.

– Отчего же?

Отто поднимает столовую ложку, молча разглядывает в ее серебряной выпуклости свои искаженные черты, затем переводит взгляд на Неллу.

– Я не плаваю, – последнее слово он произносит с ноткой презрения, как будто оно включает в себя не только водное пространство и надувшиеся паруса, но и кое-что другое. А еще тут слышится намек, что это не единственное, чем стоит заниматься. – А господин любит море, – добавляет он.

– Я бы тоже полюбила. – Нелла представляет, как они с Карелом дрейфуют в корыте среди камышей, а стоящая на берегу Арабелла умоляет взять на борт и ее тоже. Вечно она путается под ногами, поэтому они частенько не брали ее в свою компанию.

Отто смеется. Придирчиво изучает рукоятку ложки, не грязная ли. Настоящий педант. А она более пристально разглядывает его одежду. Все такое добротное, швы ровненькие, аккуратненько проглаженные, ни торчащей ниточки, ни пятнышка. Под ситцевой рубашкой руки двигаются с естественной грацией. Сколько ему лет? Года двадцать три. Ботинки сияют, словно генеральские. Вот бы оказаться в брачной постели с ним вместо Йохана! Эту мысль, тайно прокравшуюся в голову, она не успела остановить. Она вцепилась в прутья клетки. Интересно, а под одеждой он такой же? Наверняка другой. Собственно, во всем, что открыто ее взору, он не такой, как Йохан… молодость, цвет кожи… и есть в нем еще какое-то отличие, которое она пока не может сформулировать.

– Нет ничего более несхожего, чем суша и море, – говорит Отто. И, поглядев на нее, вздыхает.

Нелла вытаскивает пальцы из клетки и усаживается возле очага.

– Откуда вы все это знаете? – спрашивает она.

Он отворачивается, она ждет.

– А на что мне глаза и уши?

Она вздрагивает. Не такого ответа она ожидала.

– Да, конечно, я…

– Простите, я не хотел…

– Отто! – На пороге стоит Марин. Отто вскакивает и рефлекторно проводит пальцами по сияющим столовым приборам. Они разложены на столе, как хорошо надраенное оружие.

– Он работает, – обращается она к Нелле. – У него много дел.

Отто не пытается ей перечить, но взгляд, которым он ее окоротил, не прошел для Неллы незамеченным.

– Оставь приборы, Отто, – продолжает Марин. – Наверху надо кое-что переставить. – Она разговаривает с ним, как с двенадцатилетним подростком. С этими словами она разворачивается и уходит, а они прислушиваются к удаляющимся шагам.

– Петронелла, вы бы стали ворошить ногой улей? – спрашивает он вполголоса, глядя на нее своими большими карими глазами. – Вас бы покусали пчелы.

– Я не…

– Держите клетку запертой, – добавляет он с улыбкой. Это не приказ, а совет, решает про себя Нелла. Кажется, у нее здесь появился союзник. Он готов поделиться с ней оружием. Отто выходит следом за хозяйкой, и к ее удаляющимся шагам добавляются мужские.