Текст книги "Миниатюрист"

Кабинет

На обратном пути Йохан лежит на затянутой шелком скамье, как тюлень на песке, он съел столько, что не в силах пошевелиться. После ухода Меерманса они пробыли в гильдии еще час, и все это время он места себе не находил. Взгляд рассеянный, весь в своих мыслях, а жены будто и нет. Сейчас он впал в забытье, а Нелле так хочется задать ему разные вопросы. Почему все беспрестанно улыбались, хотя производили впечатление довольно несчастных? В животе, под кружевной нижней юбкой, у нее урчит от голода. Следовало, конечно, поесть, но она почему-то была уверена, что стоит ей положить в рот хоть одну виноградинку, как все эти горы мяса и фруктов разом рухнут.

Из пищевода вдруг пополз вверх пузырек воздуха, но она успевает более или менее незаметно выпустить его через нос. Йохан, похоже, ничего не услышал. Он лежит на спине. Прикрытые веки и прижатый к груди подбородок выдают его возраст. Ему тридцать девять, но выдубленная солнцем кожа делает его старше. Она думает о его уходах в себя, о солнечных минутах, сменяющихся мрачной рассеянностью, о непринужденной болтливости, за которой следует понурость. Интересно, хочется ли ему выглядеть не таким старым? Рано или поздно он проснется, введет ее в дом… и тогда все случится? Она станет полноценной женой? О каком сюрпризе он толковал?

Она закрывает глаза и кладет руку на плоский живот. Все-таки интересно, седые волосы у него только на голове или по всему телу?

Она думает о Лийк ван Кампен, о ее беглом взгляде и подрагивающих пальчиках, о ее жемчужинах, посверкивающих в пламени свечей, о напомаженных волосах с цветочным запахом и бокале с вином в ее руках. Нет, она и ее муж не производили впечатление старых друзей Йохана. Это не дружба, а что-то другое. Лийк выставляла напоказ свой брак как воплощение семейного счастья. Это такая редкость, сказала она. Такая же, каким будет и ваш брак.

В сгущающихся сумерках ее ноготки похожи на бледно-розовые морские ракушки. Она думает о том, что в ее родном городке, где всего одна площадь, люди по крайней мере ее выслушивали, и она ощущала себя живым человеком. А здесь она марионетка, пустой сосуд, который кто-то заполняет своими речами. И замуж она вышла не просто за мужчину, а за его мир, куда входят серебряных дел мастера, ее золовка и большой дом, где она чувствует себя потерянной. Вроде бы здесь ей столько всего предлагают, а такое ощущение, будто у нее что-то отняли.

Переступив порог, она поворачивается к мужу и набирает в легкие воздуху, чтобы начать разговор, но Йохан уже общается с собакой. Их у него две, и эта серая сучка явно его любимица, гончая, вроде той, которую ее отец брал с собой на охоту. Кажется, это Резеки, а впрочем, она их не различает. Йохан проводит жесткой ладонью по голове, и сучка скалит зубы от удовольствия.

– Тебя покормили, золотце мое? – в его голосе слышатся нежность и любовь.

В ответ гончая колотит своим упругим хвостом по мраморным плиткам, и Йохан разражается довольным смехом.

– Я пойду спать, – говорит Нелла. Этот смех еще больше ее раздосадовал.

– Иди, иди. Ты наверняка устала.

– Нет, я не устала, Йохан.

Он разгибается, не отрывая глаз от своей любимицы.

– Мне надо записать свои разговоры с партнерами.

Он направляется в кабинет, и серая сучка следом.

– Она составит вам компанию? – спрашивает Нелла. А сама думает: три дня прошло, неужели и четвертый?

– Это моя помощница, – объясняет он. – Если я пытаюсь решить какую-то проблему напрямую, ничего не получается. Но стоит обратиться к ней, как ответ приходит сам собой.

– Полезная собака.

Йохан улыбается. Морщинистое лицо, как у персонажа из сказки.

– Точно.

А ведь он и правда старый. Ей не хочется его отпускать.

– Почему Отто живет с вами? – спрашивает она. Голос холодный, пронзительный. Простой вопрос прозвучал как вызов. Она чувствует, как кровь прилила к щекам.

– А что такое? Тебя это беспокоит?

– Да нет. Я… он мне нравится.

Йохан встречается с ней взглядом.

– Это первый слуга в моем доме, – поясняет он. – Первый и последний. – Он снова направляется в кабинет.

– Это Резеки или Дхана? – спрашивает Нелла. «Не уходи! – Ее охватывает паника. – Если ты сейчас уйдешь, я сделаюсь невидимкой, прямо здесь, в прихожей, и меня уже никто не отыщет». Она показывает на собаку, послушно усевшуюся рядом с хозяином. Йохан удивленно поднимает брови. Он ласково треплет животное по холке.

– Ты обратила на них внимание. Это Резеки. У Дханы на животе пятно.

– У них необычные имена.

– Только не для Суматры, где они родились.

Если Йохан старый, то она чувствует себя молодой и глупой.

– А что означает ее кличка? – вопрос посылается ему в затылок. Она делает за ним шаг, второй, третий. Почувствовав это, он останавливается, перед ней его широченная, разрастающаяся по мере ее приближения спина и опущенные плечи.

– Ее кличка означает «фортуна».

– Йохан.

Он медленно закрывает дверь у нее перед носом, и Нелла остается стоять в прихожей. Ни одна свеча не горит, и лунный свет не проникает в высокие окна, так что ее окружает почти кромешная тьма. Она вглядывается во мрак, ощущая лицом сквознячок, и по спине пробегают мурашки. Ей кажется, что где-то открылась другая дверь и там кто-то застыл в ожидании. Она стискивает пальцы… вот сейчас растает плоть, и обнажатся косточки, а потом они испарятся.

– Кто здесь? – спрашивает она.

Нет ответа.

Из глубины кухни вдруг долетают слабые звуки: бормоток, лязг кастрюли, скрип моющейся тарелки, звон шумовки. Страх чужого присутствия слегка отступает, далекие голоса действуют успокаивающе. Это, видимо, Корнелия и Марин. А где Отто? В этом доме она теряет ощущение пропорций и, словно желая придать себе уверенности, дотрагивается до деревянной двери кабинета. Что-то скользнуло по краю ее платья. От неожиданности она дважды ударяет кулачком в дверь.

– Впустите меня!

– Марин, уходи.

– Это Нелла. Пожалуйста.

Молчание. Его сдержанность ей непонятна. Разве она не молода, по библейским понятиям? Пока она ждет и молится, чтобы призрак к ней не приближался, на память приходят слова матери: «Есть женщины, Нелла, которых мужья не оставляют в покое. Рожают одного за другим, пока не превратятся в бесформенный мешок, о самой родилке и не говорю». Мать произносила эти слова, держась за корсет, словно успокаивая собственное тело, затянутое тесемками, спрятанное от посторонних глаз, наконец отдыхающее от трудов праведных.

– Йохан!

Сколько женщин умерли родами. Все Неллины тетки. В их церкви что ни день, то похороны, а гробики не больше футляра для скрипки. В Ассенделфте это обычное дело: сегодня ты девушка, завтра домохозяйка, а послезавтра покойница. Вот и ее мать похоронила двух детишек, а пока растила ее и Арабеллу с Карелом, трижды чуть не отдала богу душу.

– Я вас не боюсь, – говорит она громко, снова испытав приступ паники. – Не боюсь.

Дверь открывается. Он смотрит на нее, обдумывая решение.

– А чего меня бояться, – говорит он. Мягкий свет в кабинете словно манит войти. У Неллы на глаза наворачиваются слезы.

Она поражена тем, насколько эта комната уютнее всех остальных в доме. Здесь возникает ощущение твердой цели, пространство осознает собственную важность. Комната служит продолжением мыслей хозяина, и Нелле кажется, что за три дня она еще ни разу не была с Йоханом так близка.

Она переступает порог, отбрасывая все страхи. Подобное поведение ей не свойственно, отсюда и некоторое беспокойство. Она старается сосредоточиться на обстановке.

Остро пахнет бумагой. А вот и Резеки – задрала морду, уставилась своими черными глазищами. Комната небольшая. Крепящаяся к стене деревянная столешница завалена бумагами. При том количестве сделок, которые Йохан заключает, этот стол, вероятно, всегда имеет такой вид. Низкий потолок от свечной копоти весь в черных отметинах.

Полки вдоль двух стен заставлены коробками с отчетами. Две другие стены завешаны географическими картами – их здесь столько, что Марин могла бы позавидовать. Нелла разглядывает очертания Виргинии и обеих Америк, Тихий океан, Молуккские острова и Японию. Каждая карта испещрена тонкими линиями, которые расходятся во всех направлениях, пересекаются, покрывают ромбиками страны и моря. Это карты продуманных действий, а не причудливых фантазий.

Щеки у Йохана в красных пятнах. Нелла опускает взгляд. Пол заставлен коробками, завален бумажными листками с текстами на латыни, итальянском, голландском и французском, так что виньетки на турецком ковре почти неразличимы. Среди ворсинок всюду видны красные крошки от восковых печатей. Единственной уступкой естественному освещению является высокое окно, однако ночь не способна высветить золотую чернильницу и увеличительные стекла для чтения географических карт. Они лишь угадываются в отблесках свечи. Под окном – огромный сундук темного дерева с висячим замком.

Пошел дождь. Они оба слышат этот знакомый, тихий и ритмичный, перебор по стеклу.

Подняв глаза, она убеждается, что он держит себя в руках и холодно ее разглядывает – верх разумности и самоограничения. Казалось бы, в его облике должно быть что-то волчье – мощные лапищи, не говоря уже об осознании собственной значимости в этом огромном доме. Но ничего подобного. Скорее он похож сейчас на зоркого сыча. Ей даже приятно, что он на нее так смотрит, не то что въедливый взор Марин, от которого ее бросает в жар и охватывает чесотка.

– Я в вашем распоряжении. – Пальцами без колец она ласково проводит по его руке, ощутимой сквозь ткань рубашки, в подражание грациозным движениям Лийк ван Кампен. Он не реагирует, а она не спешит убрать руку. Это выглядит так, будто ребенок тянет взрослого за рукав. Он застыл, может, ничего и не заметил.

– Да? – Он отворачивается к столешнице.

Ее рука – рука женщины, рука жены – скользит вниз к его бедру. Так она еще никогда не трогала мужчину. Сквозь толстую шерстяную ткань брючины ощущается мускулистая твердость и удаленность этого бедра.

– В вас есть что-то загадочное.

Ей не следовало этого говорить. Он встает с табурета, и ее рука безвольно падает вниз. Рядом с этой громадиной чувство обездоленности передается от кончиков отвергнутых пальцев всему телу.

– Что? – насторожился он. – Что тебе про меня рассказали?

Смысл вопроса ей непонятен. На его лице написан испуг, а ей остается только поднести пальцы ко рту, словно она хочет стереть с губ последние слова вместе с памятью о прикосновении.

– Ничего, – говорит она. – Я… я просто хотела…

– Иди ко мне. – К удивлению Неллы, его ладони грубовато, навязчиво и неумело начинают гладить ее по волосам, притом что в его серых влажных глазах ей чудится бешенство.

– Я прошу прощения, – говорит она, хотя и не понимает, за что ей следует извиняться.

Нагнувшись и заграбастав ее узкие руки пятернями мясника, он целует ее в губы. Сам порыв и пугающий запах вина и крабов заставили бы ее отшатнуться, но, сделав над собой усилие, она выдерживает это бесстрастное объятье. Она даже размыкает губы, но лишь для того, чтобы ослабить давление на них. Он цепко держит ее, и тут она решается, пока еще остался порох в пороховнице, взять его правой рукой за передок. Интересно, что ее там ждет? Если это и есть то самое, что приходится делать каждой женщине, то частая практика только поспособствует удовольствию.

А вот и оно… загадочная выпуклость… что-то вроде овоща, то ли свеклы, то ли маленькой морковки. Мать ей обещала толстый сук, а тут скорее свернувшийся червяк…

Под ее пальцами словно разжалась скрытая пружина, и в тот же миг Йохан разжимает объятья, отпускает ее, а сам отшатывается к краю столешницы.

– Нелла! Боже милостивый.

– Мой госпо…

– Уходи, – приказывает он. – Прочь.

На ватных ногах под короткое предостерегающее рявканье Резеки она идет к выходу, и Йохан запирает за ней дверь на ключ. Несмотря на толстую дубовую дверь и вернувшийся страх от пребывания в темной прихожей, она уверена: то, что она сейчас слышит, – это мужской плач.

Она прокрадывается в свою комнату наверху и разворачивает эти ужасные картины лицом к стене. Все до единой.

Сюрприз

Поздним утром на следующий день в дверной проем просунулась голова Корнелии.

– Хорошо бы вам спуститься вниз, – говорит она.

Служанка то ли возбуждена, то ли взволнована – полусонная Нелла пока не в силах разобраться. Корнелия таращится на изнанку холстов.

– А почему они перевернуты?

– Это не я.

Корнелия ждет продолжения.

– Это не я, – повторяет Нелла.

– А кто же?

– Я их не выбирала, Корнелия. И не просила их тут развешивать.

После секундного колебания Корнелия подходит к ближайшей картине и возвращает ее в нормальное положение. Гниющий гранат, покрытый гусеницами. Корнелию передергивает.

– К этой жизни можно привыкнуть, Нелла. Надо только захотеть.

– Ненавижу эти картины. Почему я должна на них смотреть?

Корнелия разглядывает сюжеты: ваза с прорастающими цветами, распластавшаяся устрица на темно-синем фоне. Нелла за ней наблюдает, пытаясь угадать, нет ли здесь ее союзников. Откинувшись на изголовье, она тупо смотрит на деревянную изнанку картин, повернутых к стене.

– Я думаю, это Марин вам их подкинула, – говорит Корнелия с улыбкой.

Полунамек, интимная улыбочка – крошки с барского стола. К удивлению Неллы, Корнелия подходит и садится рядом на постели. Она с гримасой скидывает паттены и вытягивает свои маленькие задубевшие подошвы.

– Можете не верить, но чертовски устают ноги. Как у покойницы.

Она начинает их растирать. Нелла глядит на ее заштопанные, свалявшиеся хлопковые чулки с аккуратными стежками крест-накрест. Корнелия разболталась и, забыв о своем статусе, явно не собирается вставать с кровати – слишком уж велико удовольствие от растирания ног. Раскованность, с какой служанка этим занимается у нее перед носом, заставляет ее вспомнить о ночном унижении. Вчера все словно сговорились сделать из нее отверженную – серебряных дел мастера, участники застолья, Лийк и Ганс Меермансы, ее супруг, его гончая, кажется, сами эти стены. Вспомнив приглушенные всхлипы Йохана за дверью и «морковку» в штанах, она зажимает рот ладонью… морковка, тихо сидящая в земле и не желающая, чтобы ее выдернули из уютного гнездышка. Она запрокидывает голову, а по телу пробегают мурашки. Открыв глаза, она встречается с подозрительным взглядом. Корнелия надевает паттены и идет к дверям.

– Пять посыльных доставили подарок для вас, – говорит служанка. – Он стоит в прихожей. В жизни не видела ничего подобного.

Снизу долетает мальчишеский смех Йохана, и Нелла содрогается при мысли, что рано или поздно встречи с ним не избежать, но Корнелия заразила ее своим настроением, и природное любопытство в конце концов берет верх. Она накидывает домашний халат, в ужасе разглядывая картину, на которой изображены охотничьи трофеи – птицы с окровавленными перьями и свисающими клювами, похожими на ящериц. «Сегодня, – думает она, – я перенесу клетку с Пибо в свою спальню». Она вспоминает пугающий мрак перед кабинетом и холодный сквознячок, пробежавший по подолу платья. Нет, движение ног тут ни при чем. Уж свои-то ноги она знает, и они куда изящнее, чем у Корнелии.

Замолчи, Нелла Элизабет, приказывает она себе. Замолчи.

Она вышла из комнаты, как раз когда Марин обнаружила сюрприз для новобрачной.

– Йохан, – доносится до Неллы ее голос. – Это что еще за вздор?

Нелла тихо подходит к перилам. То, что она видит посреди прихожей, заставляет ее прикрыть рот, чтобы не вскрикнуть. Огромный открытый шкап стоит явно не на своем месте в отличие от стульев, аккуратно расставленных вдоль стен. Йохан стоит сбоку, положив руку на деревянную панель. Кажется, он в хорошем настроении, улыбка до ушей. Выглядит он посвежевшим и даже красивым, каким она его никогда не видела. Ему приходится запрокинуть голову, чтобы окинуть взором этого мощного фигуристого колосса под два с половиной метра.

Марин боязливо приближается, словно опасаясь, что шкап может на нее упасть или вдруг двинется ей навстречу. Резеки попятилась от загадочного существа, издавая утробное рычание.

– Это шутка? – спрашивает Марин. – Во сколько она тебе обошлась?

– Хоть раз в жизни, сестра, давай не будем о деньгах, – говорит Йохан. – Ты сама попросила меня подыскать…

– Я сказала «что-нибудь забавное», а не…

Он поднимает руку, и Марин замолкает. Она смотрит, как Нелла спускается по лестнице.

– Это тебе, – говорит Йохан. – Подарок.

Не в силах встретиться глазами с мужем, Нелла смотрит на Марин, безупречную в своем длинном черном платье. Она успевает подумать, что под этим платьем у нее меха, но Йохан, погладив боковину шкапа, возвращает ее к реальности:

– Свадебный подарок. Из дуба и вяза, а фанера с инкрустациями из черепахового панциря и оловянного сплава.

Нелла все-таки переводит на него взгляд и в ответ получает сдержанную улыбку.

– Вяз – штука прочная, – поясняет он и, посмотрев на сестру, добавляет: – Не зря его используют для гробов.

А вот у Марин губы плотно поджаты.

– Теперь ты у нас столяр? – спрашивает она риторически.

– Что скажешь, Нелла?

– Зачем, Йохан? – спрашивает Марин. – На что ей этот монстр?

– Для образования, – следует ответ. Он протягивает руку к собаке, но та отпрядывает от хозяина. – Что с ней? – недоумевает он. – Тихо, девочка. Успокойся.

– Ей не нравится эта штуковина, – поясняет Корнелия, спустившаяся вслед за Неллой. В руках у нее швабра.

Марин поднимает глаза на брата.

– А что она будет делать с этим образованием?

– Оно очень ей пригодится.

– Что это? – спрашивает Нелла. – Я не понимаю.

Все с удивлением к ней оборачиваются.

– Не понимаете? – Корнелия подходит ближе. Резеки все еще рычит, делая круги вокруг шкапа. – Это же модель нашего дома в миниатюре. Здесь будет попроще прибраться. – Она встает на цыпочки и заглядывает внутрь.

– Во сколько он тебе обошелся? – спрашивает Марин.

– Сама конструкция – две тысячи.

Марин резко разворачивается.

– Две тысячи гульденов? Две тысячи? На эти деньги, если ими правильно распорядиться, можно спокойно прожить несколько лет.

– Марин, ты в один год проживаешь больше двух тысяч, так что не смеши меня.

– После твоих слов о выручке, перекочевавшей в чужой кошелек…

– Есть сделка с Меермансом, что еще нужно? Так что угомонись. Раз в жизни – угомонись.

Марин с неудовольствием отходит, как и Корнелия. Из кухни появляется Отто и, подойдя к новинке, с любопытством ее разглядывает. Собака не перестает рычать.

– Ну что такое, моя девочка? – Йохан склоняется над гончей. – Чем ты недовольна? Ты час назад поела.

Резеки жалобно тявкает, отползая на брюхе от деревянной громадины. Нелла же, напротив, подходит ближе. Перед ней пустой дом из девяти комнат – такой высокий, что ее макушка достает только до среднего этажа. Странное зрелище: как будто разрезали человека и выставили напоказ внутренние органы. Стены обшиты тисненной золотом кожей или деревянными панелями, как и в настоящем доме. Потолки покрашены так, что это создает иллюзию глубины, такой обман зрения. Разглядывая их, она вспоминает разговор с Отто на кухне. Как он сказал, показывая вверх на фантастический купол: «Это трюкачество от влажности когда-нибудь обвалится вместе со штукатуркой».

Она трогает каркас – обшивка из панциря черепахи вызывает в памяти осень в Ассенделфте: застывшие на лету оранжево-коричневые краски, брат Карел, крутящий ее вокруг себя в саду под деревьями. Какая искусная работа! Прожилки из оловянного сплава опутывают внешние стенки и даже ножки шкапа. От дерева и черепахового панциря веет необычной силой… а может, она заключена в пустых комнатах, застывших в ожидании. В обнадеживающем прикосновении природных материалов ощущается магия талисмана.

Она ловит на себе взгляд супруга, и тут ей в голову закрадывается удручающая мыслишка, и сердце сразу падает. Какой мужчина станет дарить жене дом с пустыми комнатами – при всем великолепии отделки? Да, конечно, дерево и металл особенные, сами по себе они хороши, но она вспоминает Лийк, ее кольца и жемчужные сережки и задается вопросом, действительно ли этот кукольный дом – а как его еще назвать? – подходящий подарок для молодой женщины? Ей ведь уже не двенадцать лет, чтобы развлекаться такими игрушками. В Ассенделфте богатым девочкам дарили кукольные домики. Если бы ее отец не пропил все деньги, возможно, она тоже получила бы такой практичный подарок, помогающий научиться обращению с кладовкой и постельным бельем, с домашней утварью и слугами. Но ведь теперь у нее, восемнадцатилетней, есть собственный дом, настоящий, не так ли? И у нее нет нужды в макете, пусть даже инкрустированном черепаховым панцирем.

Она улыбается.

– Надо же, пол точно как в прихожей, – говорит она с легким равнодушием, показывая на большие квадраты у себя под ногами, а затем тыча пальчиком в миниатюрные квадратики.

– Итальянский мрамор, – подтверждает Йохан. – Черный и белый.

– Мне не нравится, – ворчит Марин. – И Резеки тоже.

– У сучки плохой вкус, – огрызается Йохан.

Покраснев как рак, Марин убегает наверх. Слуги провожают ее взглядами, лица их ничего не выражают, но мимо внимания Неллы не прошли их округлившиеся глаза, и закушенная нижняя губа Корнелии, и сжатая в кулак левая рука Отто. Она гордится своей наблюдательностью, хотя пока не способна правильно истолковать эти знаки. Хамский выпад Йохана повис в воздухе, и Нелла опускает глаза в пол. Ее супруг взъерошивает шевелюру и вздыхает.

– Мода такая, – говорит он. – Такая мода. Я об этом узнал в гильдии плотников. В городе все заказывают такие домики. Я и подумал: «Хороший сюрприз».

– Муж мой… Йохан… и что мне с ним теперь делать?

Он смотрит на нее пустым взглядом.

– Не знаю. Наверняка что-нибудь придумаешь.

Наверху хлопнула дверь. Йохан вздыхает. Он открывает входную дверь, и слабые дневные лучи высвечивают мраморную плитку, а через мгновение дверь за ним закрывается. Нелла, развернувшись, видит устремленные на нее взгляды. Отто и Корнелия спускаются по лестнице и уходят в кухню, в эту святая святых, где вместо слов нож режет овощи, тряпка полирует предметы, а швабра драит пол. Оставшись одна, она снова поворачивается к странному сооружению. «Не прошло и четырех дней, как он уже переселил меня в кукольный домик», – мрачно подытоживает она. В дальнем углу поскуливает Резеки, неуверенно поглядывая на эту громадину. Дерево, черепаховый панцирь да оловянный сплав – было бы из-за чего переживать!

– Не бойся, – говорит она гончей. – Это всего лишь игрушка. – Еще раз окинув взглядом все девять голых комнат, она проводит трепетной рукой по гладкой поверхности, холодной, как полированный камень. Почувствовав озноб, она спешит уйти. Снизу, из кухни, долетают голоса. Интересно, о чем они там толкуют? Говорит в основном Корнелия, резко и настойчиво, а Отто лишь вставляет тихие возражения. Но все это непринужденно, в привычном ключе, и Нелле остается только гадать, как давно они знают друг друга. Ей хочется подойти поближе и послушать, но поведение собаки так действует ей на нервы, что вместо этого она прокрадывается наверх, отчаянно надеясь хоть чем-то себя занять.

* * *

Марин в салоне читает книжку с таким лицом, словно чего-то ждет. При виде Неллы она прикрывает глаза.

– Мы можем разжечь камин? – спрашивает вошедшая. Есть в Марин что-то такое, что постоянно толкает к ней Неллу, несмотря на то что это рискованно.

Марин открывает глаза и устремляет взгляд в окно.

– Нет. – Потом со вздохом соглашается: – Хорошо.

– Как насчет триктрака? – спрашивает Нелла.

Предложение сыграть в старинную игру, где тактика и стратегия вступают в борьбу со случайностью, заставляет Марин отвернуться от окна.

– У тебя есть доска?

– Я привезла из дома. В сундуке.

Марин поднимает обе руки, как бы сдаваясь, и следующие два часа они стучат по дереву костяшками из слоновой кости возле уютного камелька, разожженного молчаливым Отто.

– А чем именно занимается Йохан во время своих путешествий? – спрашивает Нелла.

Марин взвешивает на ладони костяшку, изучая позицию на доске.

– Покупает. Продает. И снова покупает.

– Это, наверно, сложно.

– Вовсе нет. Находишь рынок, устанавливаешь цены и шаг за шагом строишь бизнес.

– Марин?

Та поднимает глаза. Нелла впервые назвала ее по имени. До сих пор она его избегала, так же как Марин избегала называть ее Неллой. Не такие между ними короткие отношения. Обеим становится не по себе, но на этот раз деваться некуда, слишком уж важен вопрос, который она собирается задать.

– Да? – Марин вскидывает руку, готовая обороняться, и, не найдя способа защиты, с досадой опускает. – Ты задаешь слишком много вопросов, Петронелла.

– Просто…

Марин встает.

– Закончим игру. У меня глаза устали.

– Что, всегда так и будет? – По голосу Неллы можно понять, как она несчастна.

Вопрос повис в воздухе, словно гнилой фрукт, к которому страшно притронуться, и Марин, готовая покраснеть, застывает с озабоченным видом. Кажется, что физическая боль распространилась в атмосфере.

– Ты о чем?

Нелла подыскивает слова, но ничего не получается.

– Где Йохан работает? – задает она совсем другой вопрос и видит, как у Марин, продолжающей глядеть в окно, напряглась спина.

– На Старой Хоогстраат, – в конце концов выдавливает та.

– И чем он там занимается, Марин?

Вздох.

– Почем я знаю, Петронелла.

– Конечно, знаете. Нисколько не сомневаюсь.

– Превращает грязь в золото, а воду в гульдены. Какого ответа ты от меня ждешь? Набирает команду и отправляет торговое судно в плавание. Вот все, что я знаю. Передай-ка жаровню, а то у меня ступни как ледышки.

Нелла пододвигает к ней одну из жаровен, на которую Марин водружает одну ногу. Она берет со стола гроссбух и погружается в свои записи. Нелла наблюдает за ней. Вот кто скрупулезно ведет счета, для нее цифры подобны музыкальным нотам, а из столбцов, отражающих расходы на хозяйство, кажется, льется неслышная музыка.

Нелла недоумевает, почему Марин настойчиво твердит, что ничего не знает, когда речь заходит о деятельности Йохана в Ост-Индской компании. Она вспоминает свой первый завтрак в этом доме, когда Марин демонстрировала осведомленность в отношении грузов и набора матросов.

– Я хочу посмотреть, где он работает, – говорит Нелла. – Загляну к нему в гости.

Не отрываясь от цифр, Марин вставляет перо в книжный переплет.

– Не стоит, – произносит она после паузы.

– Почему?

Марин свободной рукой разглаживает складки на юбке.

– Он очень занят.

Нелла заглядывает в гроссбух через плечо сидящей. Жирная клякса упала на тетрадь, и уже не прочесть, во что ей обошлись за месяц лучшие марципаны.

– У него сколько разных дел, сама подумай, – продолжает Марин. – Мать наверняка предупреждала, что тебя ждет. Ты вышла замуж не за местного нотариуса.

Нелла на секунду задумывается. Мать не рисовала никаких таких картин.

– Но ведь Йохан…

– Петронелла, – резко обрывают ее. – Он занятой человек. Тебе надо было выйти замуж – теперь терпи.

– А вам почему не надо? Вы ж не замужем.

Марин играет желваками, а Нелла тихо ликует.

– У меня и так есть все, чего можно себе пожелать.

Нелла подходит к огню, сгоревшие полешки, не выдержав жара, с шипеньем разваливаются. Марин закрывает гроссбух и, подойдя к окну, кладет руку на стекло.

– Скорее всего, его там нет.

– Кого? – спрашивает Нелла.

Марин качает головой.

– Йохана. Он где-нибудь в другом месте. И вообще, жены не должны беспокоить своих мужей.

Она подносит руку к лицу, прежде чем выйти из комнаты. Нелла с досады пинает ножку стула. Ее так и подмывает перевернуть доску с черными и белыми костяшками, чтобы они попадали к ее ногам, как деньги неведомой страны.