Текст книги "Дом Судьбы"

– Мы начнем жить вместе в твоей комнате?

Вальтер, нахмурившись, продолжает промокать пятно.

– Пока нельзя. Ты ведь знаешь, правда?

Тея думает о своей семье. Как же им рассказать, что она нашла себе мужа без их помощи?

– Конечно. Просто думаю о будущем. Или, может, найдем другую комнату? Новую, для нас обоих?

Вальтер, наклонившись, нежно целует ее в губы.

– Мы можем сделать все, что ты захочешь.

Тея садится, натягивая сорочку.

– Фабрициус будет гадать, почему платье мокрое.

– О Фабрициусе не беспокойся. Оставлю высохнуть у огня, и он ни о чем не догадается.

– Пара обманщиков, – хихикает Тея.

Она старается не думать о том, как тщательно Корнелия утюжила платье для Ребекки.

– Безобидная ложь, – отмахивается Вальтер. – Никому не причинит вреда.

– Хочу тебе кое-что показать.

Поднявшись, Тея запускает руку в карман юбки. И протягивает куклу своего возлюбленного, ожидая, что тот заговорщицки улыбнется. Воскликнет: «Ты ее нашла! Все поняла и пришла».

Но Вальтер не улыбается. Он смотрит на миниатюру, и в глазах его – ужас.

– Это что? Это что, я?

– Ты, конечно. Хватит меня дразнить, Вальтер. Ты ее для меня сделал.

Но он пятится, и Тее становится не по себе.

– Так ведь?

– Где ты это взяла?

– Нашла на пороге дома утром. В свертке, с моим именем в углу.

– Ты действительно думаешь, что я бы сделал с себя куклу и оставил у тебя на пороге?

Тея запинается.

– Я… я не знаю. Я думала, что это подарок от тебя. Весточка, что ты хочешь увидеться.

– Подарок?

Вид собственной куклы будто завораживает Вальтера. Он осторожно подходит, внимательно рассматривает ее. Поднимает ручку с пустой палитрой.

– Я бы ни за что не послал такую вещь. И у меня определенно никогда не бывает пустой палитры. Моя всегда полна.

Тея пытается утянуть его обратно к нежности, к близости.

– Конечно. Но кукла очень красивая, пусть ее и создал не ты.

Вальтер снова смотрит на миниатюру.

– Мне это не нравится. – Он мельком бросает взгляд на дверь. – За нами кто‐то следит? Кто ее сделал?

Он швыряет миниатюру на простыню, вскакивает на ноги, натягивает сапоги и халат. Взволнованный, он кажется младше своих двадцати пяти.

– Ты кому‐нибудь о нас рассказывала?

– Нет, конечно.

– Не обмолвилась на балу у Саррагон? Пила вино, хвастаясь любовником из театра?

– Вальтер, нет! И даже если бы я о тебе заговорила, что плохого? Мы теперь помолвлены. Собираемся пожениться.

Он не отвечает. Видя, насколько он взвинчен, Тея решает солгать:

– Это я ее сделала.

Вальтер впивается в Тею взглядом.

– Что?

– Признаюсь: это я. – Без верхней одежды Тея остро чувствует себя голой. Жаль, никак не проскользнуть за декорации, не надеть платье, в котором она пришла. – Просто неудачная шутка. Ничего особенного.

– Ты ее сделала? Это правда?

– Думала, тебе понравится.

Из-за двери доносятся звуки шагов и шарканье, затем они смолкают.

– Что ж, нет, – тихо произносит Вальтер.

– Прости.

Тея озадачена его взвинченностью, потрясена его отвращением. Ей холодно.

– Ничего. Я тебе верю. Но сейчас мне нужно продолжить работу над пляжем.

Они смотрят друг другу глаза в глаза, супруги без бумаг о браке и колец, в мастерской, полной фантазий. Но когда они целуются и крепко обнимают друг друга, Тее становится чуточку лучше. «У влюбленных такое не редкость, – думает Тея. – Недоразумения всего лишь делают примирение приятней».

– Я рада, что мы сделали то, что сделали, – шепчет она.

– Я тоже. – Вальтер целует ее в лоб. – И мы скоро увидимся. Приятного тебе ужина в среду. Думай обо мне.

– Я всегда о тебе думаю.

Вальтер указывает на миниатюру, одиноко лежащую на простыне:

– В таком случае он может составить тебе компанию.

* * *

Тея покидает театр, чувствуя, что владеет могущественной тайной. Что‐то в ее жизни изменилось, и хочется растянуть этот миг. Тея рада, что не увиделась с Ребеккой Босман, – а вдруг пришлось бы объяснять, почему по золотому платью расползся влажный кружок. Она идет домой длинным путем, желая побыть наедине с мыслями, и чтобы никто в семье не заподозрил, что она сотворила.

Город уже давным-давно проснулся: витрины лавок открыты, торговцы Амстердама вовсю выкладывают товар. Город гордится чистотой, метла и тряпицы служат свидетельством безупречной морали – или, по крайней мере, усилий, чтобы оной добиться.

Тея бредет мимо идеальных веранд, сверкающих окон, дорожек без следа грязи. «Здесь нет греха!» – заявляют дома и улицы. Она задерживается у галантерейного магазина, разглядывает шелка и хлопок, мареновые [11]11
  Ярко-красный.


[Закрыть], шафрановые и черные ткани, разложенные на белых досках, чтобы подчеркнуть глубину цвета. Торговец сыром медленно выкатывает на витрину тяжелые головки выдержанной гауды, похожие на огромные солнца, переставляет их с легкой улыбкой, словно приглашая прохожих сыграть в игру, правила которой известны ему одному.

Неужели никто, совсем никто не понимает, что сделала Тея? Неужели они не видят, как светятся ее глаза? Торговец сыром поднимает краснощекое лицо и заметно вздрагивает при виде Теи. Сквозь стекло трудно понять, подпрыгнул он так лишь потому, что просто увлекся и Тея возникла перед ним будто из ниоткуда, или же дело в том, что он никогда не видел ей подобных? Что так откровенно выдает его шок – добродушное любопытство, подозрительность, страх?

«Да не собираюсь я красть твой сыр», – думает Тея и быстро отворачивается, не желая, чтобы ее разглядывали, не желая, чтобы новые мысли о мастерской театра омрачились старой тревогой.

Мимо снуют служанки, безразличные, закутанные в шарфы, с пустыми корзинками в руках, они направляются на рынки, чтобы купить самую лоснящуюся камбалу и свежего мерланга, только что выловленных из ледяного моря, или наисочнейшую свеклу, чтобы праздные хозяева жевали ее и все равно жаловались. Тея продолжает бродить по улицам, погруженная в свои мысли.

Она верила, что после такой близости, такого проявления доверия будет чувствовать легкость и счастье. Она занималась любовью с Вальтером, она больше не девственна. Кто‐то назовет подобное безобразием, но для нее это истинная помолвка. Но прекрасное утро, где были одновременно воссоединение и новое начало, приняло странный оборот, и виной всему – кукла. Канал, ведущий к Херенграхт, такой знакомый, вдруг изменился. Вода подо льдом кажется глубже, фасады – менее приветливыми, а их окна – огромными и пустыми. Тея нащупывает миниатюрного Вальтера в кармане и сворачивает к дому, но не может удержаться и оглядывается через плечо, выискивая в лицах амстердамцев намек на неестественное, неприязненное внимание.

Просто быть того не может, чтобы кто‐то прознал о ней и Вальтере – чтобы кто‐то за ними следил. Тея не понимает, что происходит и на мгновение задумывается, не швырнуть ли миниатюру на лед. Кукла ранила и оскорбила ее любимого, и Тея понятия не имеет, зачем она вдруг появилась на пороге дома. Должно быть, Вальтер и правда ее не делал. Как он сам говорит, он художник многих цветов. А не единственной кисточки, обмакнутой в красный.

Они говорили о совместном жилье, они видели друг друга обнаженными. Но теперь Вальтер вернулся к работе и пишет свои декорации, будто ничего не произошло. У Теи болит низ живота, и сердце словно застывает в груди. Она любит Вальтера, тут никаких сомнений. В том, что он любит ее, – тоже. Он желает на ней жениться – чудесная истина! – и по крайней мере в одном тетя Нелла права, в Амстердаме брак – это все. Их помолвка – знак не только влечения Вальтера, но и его веры в Тею, готовности сорвать с их будущего покров тайны. Однако Тее хочется остановить время ненадолго, забиться в провал, как кролик ныряет в нору, и подумать обо всем, что произошло утром.

Она касается своего миниатюрного возлюбленного, ощущает в крохотной фигурке силу. Но как знать, может, это лишь потому, что она так крепко любит его настоящего и выплескивает чувства на его образ? В конце концов, это всего лишь кукла. И все же Тея чувствует, что ее нельзя выбросить – пока нельзя, откуда бы она ни появилась. Тея уберет Вальтера под замок в маленькую шкатулку, которую хранит под кроватью, а ключ от нее всегда носит на шее. Тея защитит его от тети, отца и Корнелии, пока не наступит подходящий момент.

Добравшись до входной двери, Тея глубоко вздыхает, чтобы спрятать этот неповторимый день поглубже, стереть с лица секрет, который хранит ее тело. Но когда она входит в холл, одна мысль не дает ей покоя. Если миниатюру создала не она и не Вальтер, тогда чьи же руки вылепили ее в этом городе тайн?

IX

Ужин они начнут с яичных фриттеров с фенхелем из теплицы и укропом с рынка. Затем – курица, завернутая в копченый бекон, с мускатным орехом, шафраном и соусом из белого вина. Следом будет подана оленина, которую дополнит холодный каплун в лимонном соке. На этот пир горой уйдет немало гульденов, семья не в состоянии себе этого позволить, но Якоб ван Лоос должен понять, что Брандты умеют принимать гостей, и ключ к этому – стряпня Корнелии.

– И я подумала, – говорит служанка, собираясь на овощной рынок за день до визита Якоба, одновременно смущенная (расходы!) и в то же время вправе (такой повод!), – что приготовлю савойской капусты на испанский манер.

– А к ней подают маринованные четки? – интересуется Нелла.

Корнелия остается невозмутимой: когда она задумывает какое‐то блюдо, насмешки летят мимо ее ушей. Стол украсит знаменитое печенье с корицей от Ханны и Арнаута Мааквреде (безвозмездно, но Арнауту – ни слова). Отто сходил к виноторговцу, которого знал по работе клерком в ОИК, и выторговал три каменных кувшина бордо, которое переправляли в Швецию. Дом перерыли в поисках лучших резных стульев и кушетки. На стены гостиной повесили уцелевшие картины, расстелили на полу самый дорогой ковер. Отто приволок дров. Нелла взбила подушки. С утра и до самого ужина Корнелия занята на кухне и сражается с каплунами.

Что касается Теи, то единственная ее задача – это упражняться в игре на лютне. И еще – надеть лучшее платье из рубинового дамаста [12]12
  Арабская шелковая ткань с атласным рисунком на матовом фоне.


[Закрыть], сшитое, когда ей было пятнадцать, и нынче, как она считает, короткое в рукавах. И все же она юна и красива. Когда Корнелия поднимается наверх, чтобы заплести кудри Теи в две толстые косы и подвязать черными лентами, спустя от силы десять минут девушка уже готова, и теперь, в полуосвещенном холле, в ожидании Якоба, который вот-вот появится, она стоит вполоборота к тете. Видение в красном, жемчужные серьги поблескивают среди теней. И правда, запястья излишне обнажены, но Тея держится уверенно, как венецианская куртизанка, позирующая для портрета. Неллу охватывает смесь восхищения и раздражения, а под ними бушует страх. Девчонка ускользает из рук.

– Ты помнишь какие‐нибудь произведения для лютни? – спрашивает Нелла.

– Произведения для лютни?

Нелла подавляет вздох. После бала у Саррагон всякий раз, как она спрашивает племянницу, о чем та думает и что за музыка звучит в ее голове вместо нот на странице у нее перед глазами, Тея отвечает, что ни о чем. Очевидная ложь. Нелла часто замечает, как Тея смотрит вдаль с мечтательной улыбкой, которую тут же стирает с лица, едва понимает, что за ней наблюдают. Она больше не упоминает о засаде, которую ей устроила Клара Саррагон, и это удивляет Неллу, ведь она ожидала гнева после событий того вечера. Однако ответы Теи на всякий вопрос расплывчаты. Истории, что таятся в ее глазах и танцуют на губах, теперь недосягаемы, у Неллы нет ни малейших догадок.

А в остальное время Тея непочтительна, самоуверенна, ее дерзость бьет через край. Не знаешь, где полыхнет. Все попытки Неллы завести разговор обречены на провал. Она забыла, как беседовать с этой загадочной молодой женщиной – или, скорее, еще не научилась говорить с ней по-новому. Не осталось и следа от ребенка, которому Нелла когда‐то читала вслух и которого учила читать. Держала малышку за пухленькую ручку на весенних и зимних престольных праздниках, та наблюдала за цветочницами и людьми на коньках, а тетя кормила ее с ладони горячими орехами в карамели.

– Тея, – стараясь быть мягкой, произносит Нелла. – Этот ужин очень важен.

– Важен для кого? Почему ты так цепляешься за этого мужчину, ведь меня у вас отнимут?

Нелла запинается:

– Это всего лишь ужин. Для знакомства.

– Но ты сказала, что он важен.

– Да, потому что…

– Может, он чудовище. Станет меня избивать, морить голодом.

– Он не такой, – возражает Нелла, слегка повышая голос. Несмотря на все усилия.

– Откуда ты знаешь?

– Он усадил меня на стул, – отвечает Нелла, чувствуя себя нелепо. – Чем не свидетельство его добродушия?

Тея бросает на нее недоверчивый взгляд.

– Отдашь меня замуж за первого встречного, который тебя на стул усадил?

Нелла глубоко вздыхает:

– Если так случится, что ты выйдешь замуж за человека, который, не приведи Господи, когда‐нибудь причинит тебе вред, Тея, тогда ты вернешься к нам домой, сядешь у сальной свечи, съешь хиленькую селедку и примешься оплакивать судьбу. Ты имеешь полное право развестись, но я советую сперва попробовать вступить в брак. У нашей семьи заканчиваются деньги, а ты можешь спастись.

– Как ты сурова. – На глаза Теи наворачиваются слезы.

Нелла обуздывает гнев.

– Если и сурова, то лишь потому, что ты упряма. Ты жаждешь свободы, я знаю. Я была такой же…

– Ты никогда не была такой, как я.

– Поверь, брак мог бы стать для тебя дорогой к свободе.

– Но ты так и не вышла замуж снова.

«Нет. Из-за тебя», – хочет сказать Нелла, но прикусывает язык.

Тея вздергивает подбородок. Вот она, ее надменная сторона.

– Насколько я могу судить, ты знаешь о мужчинах очень немногое.

Они обе понимают, что Тея переступила границу, но Якоб уже наверняка вот-вот покажется на пороге, и Нелла не позволит себя сломить.

– Я наслаждаюсь свободой иного рода, – сдержанно отвечает она. – Кроме того, я еще не встречала того, кто стал бы мне близок.

– Если ты не встречала того, кто стал бы тебе близок, почему же ты так стремишься спихнуть меня первому встречному?

– Выйти замуж – твой единственный выход! – рявкает Нелла, и в глазах Теи вспыхивает триумф, она привела тетушку в ярость. – Или пойдешь попросишься к Ханне Мааквреде подмастерьем в пекарню? Мы растили тебя не для того, чтоб ты вырезала фигурки из теста.

– Этот мужчина, который сюда придет, не проложит мне дорогу к свободе. Мне не нужны ни брак с ним, ни его деньги.

– Я бы сказала, что нужны. У тебя впереди, даст Бог, долгая жизнь, и если Якоб ван Лоос готов поделиться своим состоянием…

– Ты имеешь в виду, готов ли он закрыть глаза на мой цвет лица.

– Я этого не говорила.

Тея смеется:

– То ли еще будет.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, – отвечает Тея, и лицо ее вновь становится непроницаемым.

* * *

Якоб прибывает на красивой барже, длинной и приземистой, выкрашенной в черный цвет с яркими фрагментами желтого – они поблескивают в льющемся из холла свете. Нелла и Отто встречают его, Тея стоит рядом. Сердце Неллы часто колотится. Она переминается с ноги на ногу, но Отто и Тея неподвижны, словно статуи, и сложно понять, о чем они думают. Гость входит в дом и, не глядя на Корнелию, протягивает ей шляпу.

– Сеньор Брандт. – Якоб низко кланяется. – Мадам Брандт. Тея.

– Сеньор ван Лоос, – отвечает Нелла. – Добро пожаловать.

Реверансы, поклоны, мгновения нервозной неловкости.

Корнелия, слегка сминая поля шляпы, закрывает дверь, и вечерний холод остается за порогом. Коридор наполняется золотистым светом. Горят все свечи из пчелиного воска, какие только семья смогла найти.

Нелла видит, что дом произвел на гостя впечатление. Да, плоть его усохла, но кости еще крепки. Якоб запрокидывает голову, чтобы полюбоваться тромплеем на потолке. Изучает гризайль на стене с таким же вниманием, с каким смотрел на Тею в прихожей Клары Саррагон. Затем достает из кармана плаща глиняную трубку с длинным чубуком.

– Не возражаете?

– Нет, конечно, – отвечает Нелла. – Перед ужином как раз есть время выкурить трубку.

– Благодарю. – Якоб снова запускает руку в карман. – Чуть не забыл: я принес вам подарок, госпожа Тея.

Он извлекает на свет тонкий томик в плотной бумаге. Тея подходит, забирает сверток из протянутой руки. Опускает на него взгляд, неподвижная. Корнелия наблюдает за воспитанницей из тени. «Лучше бы занялась чем‐нибудь другим», – думает Нелла.

– Не посмотришь? – подсказывает она Тее.

Девушка, мельком переглянувшись с отцом, разворачивает бумагу и снова замирает, читая название. Почти незаметно стискивает зубы, и у Неллы перехватывает дыхание. «Посмотри на гостя, – безмолвно взывает она к племяннице. – Поблагодари его. Ну же, говори!»

– «Критические рассуждения о театральных постановках», – зачитывает Тея, не повышая голоса и не поднимая глаз от книги. – Воеций [13]13
  Гисберт Воеций (1589–1676) – голландский религиозный деятель, кальвинистский богослов, педагог, профессор и ректор Утрехтского университета.


[Закрыть].

Нелла уверена, что слышит доносящееся из тени цоканье языком, но Якоб, похоже, ничего не заметил.

– Сам не читал, – говорит он. – У меня не так много времени на чтение. Но подумал, что вас это может заинтересовать.

Гость снимает плащ, и Корнелия, забрав его, скрывается в темноте, чтобы повесить вместе со шляпой. На Якобе дорогой колет, черные штаны и необычайнейшие туфли. Такие мягкие на вид, совершенно неподходящие для амстердамских мостовых.

Тея сначала смотрит на туфли, затем скользит взглядом вверх и мимолетно задерживается на лице Якоба.

– Благодарю, сеньор, – мягко произносит она. – Уверена, я многое почерпну из этих страниц.

– Не сомневаюсь.

– Пройдемте, – приглашает Нелла. – Посидим в гостиной.

* * *

В гостиной ярко горит камин, и хотя в тенях не стоят лакеи и вдоль стен не снуют служанки, Нелла знает, что дом выглядит прекрасно. Она не слишком обеспокоена нехваткой прислуги, поскольку даже в богатых купеческих семьях такое не редкость. Марин всегда твердила, что глупо наполнять дом чужаками: разумно и благочестиво содержать малое хозяйство. Всякий раз, как Нелла об этом упоминает, Корнелия, вскинув брови, молча поднимает покрытые трещинами руки.

«Но ведь у нас не маленькое хозяйство, верно? – думает Нелла, с улыбкой закрывая дверь гостиной. – У нас огромный склеп, над которым витают имена покойных».

– Я заявляю: ваш дом – один из самых замечательных в городе, – произносит Якоб. – Скрытая жемчужина.

Нелла мягко подталкивает Тею локтем.

– Спасибо, сеньор, – бормочет девушка.

Для той, кто вечно так стремится высказать свое мнение, она вдруг стала слишком уж скромной и молчаливой.

– Другие дома все в золоте, бархате, мраморе, слоновой кости, куда ни глянь. Живут будто в шкатулке с драгоценностями. Не продохнуть нигде, – говорит Якоб.

– Вам не нравятся украшения? – спрашивает Нелла, присаживаясь и жестом приглашая гостя последовать примеру.

– Правильное украшение в правильном месте ни с чем не сравнимо, – отвечает Якоб, занимая место у камина так, словно делает это каждый день. Достает из кармана колета маленькую коробочку из слоновой кости и набивает трубку темными сушеными листочками – табаком, предполагает Нелла. – Когда слишком много украшений, моя манжета обязательно зацепит одно, и оно разобьется об пол. А здесь я вижу благочестивое соблюдение красоты самого необходимого. Часто принимаете гостей?

– Не так уж часто, сеньор, – отвечает Нелла.

Отто за спиной Якоба бросает на нее взгляд.

– Мы прожили в этом доме много счастливых лет, – продолжает она с деланой улыбкой.

Здесь, внизу, в гостиной, холле и столовой, они едва поддерживают притворство, ловко скрывая истинную пустоту дома, ощущение заброшенности от комнаты к комнате… но что, если Якоб поймет, насколько их положение отчаянно?

– Сеньор Брандт, – поворачивается он к Отто. – Не видел вас на балу у Саррагон.

– Я присутствовал, – отвечает Отто. – Но недолго.

– Не ваш излюбленный вид развлечений?

Отто натянуто улыбается:

– Предпочитаю более спокойные встречи с настоящими друзьями. Слышал, вы юрист?

– Верно. Блюду интересы семьи в городе. Новые контракты, торговые возможности и тому подобное.

– Семья все это вам доверяет? Вы еще юны.

– Отец десять лет назад скончался. На этом юность закончилась. Мать вернулась в Лейден и поручила мне вести дела в Амстердаме.

– Послушный сын, – говорит Отто.

– Вам лучше спросить об этом матушку, – усмехается Якоб.

Он сует щепку с каминной полки в огонь, чтобы раскурить трубку. Все наблюдают, как он втягивает дым. Тот вырывается из ноздрей, и гостиную наполняет удушливый древесный аромат с лимонным послевкусием.

– Экспериментирую с цитрусом и фенхелем, – поясняет Якоб, усаживаясь обратно. – Приобретаю табак у торговца из Вирджинии.

– Вы бывали в Вирджинии? – спрашивает Отто.

Якоб качает головой:

– Никогда не покидал Европу.

– Ясно.

– А вы, сеньор Брандт? Вы отошли от дел или трудитесь?

Отто ловит взгляд Неллы, а потом всматривается в огонь. Он готов солгать.

– Контролирую поток поступлений на склады ОИК. Отвечаю за распределение.

Якоб кивает, снова затягиваясь трубкой. Он не замечает мелькнувшую на лице Отто тревогу.

– С нашим оборотом работа, должно быть, тяжелая.

Отто наливает гостю бокал бордо и садится.

– Верно.

– Тея, – зовет Нелла. – Быть может, перед трапезой мы услышим павану [14]14
  Торжественный медленный танец, распространенный в Европе XVI века, и музыка к этому танцу.


[Закрыть]?

Прежде чем девушка успевает ответить, раздается громкий стук во входную дверь. Все оборачиваются, и Тея тут же делает шаг прочь из гостиной, явно желая поскорее сбежать.

Нелла ее останавливает.

– Корнелия справится, – произносит она, вперив в Тею пристальный взгляд. – Останься. Сыграй нам что‐нибудь.

Тея хмурится и подходит к футляру с лютней. Нелла с трудом сдерживается, чтобы не вскочить, не ответить на стук самой. Других гостей они сегодня не ждут, и пока холодный воздух просачивается в щель между дверью гостиной и полом, а Тея равнодушно перебирает струны, Нелла жаждет услышать в холле приглушенный разговор. Она наполовину надеется, наполовину молится, что это миниатюристка. После возвращения миниатюры младенца с чердака, после странного присутствия на балу сейчас самое время. Несомненно, как и много лет назад, миниатюристка оставит что‐нибудь на пороге.

Дверь гостиной открывается. Отто встает со своего места. Сердце Неллы бьется чаще.

– Каспар Витсен! – восклицает Отто, само радушие. – Входите, входите!

Нелла, охваченная изумлением, видит ботаника Клары Саррагон. На пороге гостиной – Каспар Витсен, с взъерошенными волосами, с обвисшим шерстяным шарфом, с потрепанной сумкой через плечо. В руках он бережно сжимает – подумать только! – ананас. Тея, отняв руку от струн, смотрит на новоприбывшего с едва скрываемым изумлением.

– Входите как следует, мистер Витсен, – отчитывает его Корнелия. – Вы холод впускаете.

Каспар Витсен встает в центре ковра. Корнелия, бросив на Неллу полный отчаяния взгляд, исчезает за дверью и возвращается в безопасность кухни. Новоприбывший оглядывает гостиную, и выражение восторга на его лице сменяется неуверенностью. Огонь продолжает потрескивать, Нелла на мгновение теряет дар речи. И вновь гадает, что здесь делает этот человек с его длинными, тонкими, грязными пальцами, напряженным взглядом и колючим фруктом в ладонях, похожим на странное существо, которое он спас от холода.

Нелла мельком смотрит на Якоба, который с отстраненным интересом попыхивает трубкой. «Должно быть, считает, что у нас тут по вечерам таверна, – думает Нелла. – Распахнутая дверь, заходи всякий желающий».

Отто избегает ее взгляда, и замешательство Неллы перерастает в гнев. Отто знал, насколько этот вечер важен. Насколько ценным для них может оказаться присутствие такого гостя, как Якоб. И все же здесь этот человек с ананасами, который не видел расчески с самого Михайлова дня, и Отто встречает его с распростертыми объятиями.

– Так любезно, что вы пригласили меня отужинать, – произносит Каспар.

У Неллы горят щеки. Пригласили отужинать?! В то время как они с Корнелией тщательно планировали угощения, столько часов потратили, чтобы дом засиял, чтобы платья и прически смотрелись идеально, единственное, что сделал Отто, – это поболтал с виноторговцем! Да и Тея бездельничала у себя в комнате! Еды хватит, потому что Корнелия всегда готовит с излишком, но дело не в этом. Дело в том, что Отто намеренно испортил вечер. Нелла собирает в кулак остатки спокойствия. Нельзя, чтобы Якоб увидел ее выбитой из колеи.

– Мадам, – поворачивается к Нелле Каспар и протягивает ей ананас, – примите в знак благодарности.

– Благодарю вас, мистер Витсен.

Она с непроницаемым лицом берет тяжелый фрукт.

– Вы когда‐нибудь держали его в руках?

– Признаюсь, нет. Он увесистей, чем я ожидала. – Нелла поднимает взгляд на Каспара. – Немного шершавый на ощупь.

Каспар улыбается. Нелла вновь смотрит на подарок, испытывая искушение бросить его в огонь и поглядеть, что выйдет. Она с усилием напускает на себя невозмутимый вид, ту же снисходительность к чудаковатому садовнику, что проявляла Клара Саррагон. Если Клара Саррагон может себе позволить ананасника на балу, то и Нелла Брандт тоже. Она подходит к огню и аккуратно ставит фрукт на каминную полку, а остальные встают с мест, чтобы его рассмотреть.

– Какая любопытная форма, – замечает Якоб.

– Прекрасная форма, – говорит Каспар.

– Отчасти похоже на то, что можно увидеть в джунглях, – продолжает Якоб. – И отчасти на то, что мальчишки пинают по траве.

– Мы познакомились с мистером Витсеном на балу у Клары, – поясняет Нелла.

– Похоже, тот вечер был сущим кладезем джентльменов, – отвечает Якоб.

Совершенно позабывшая про лютню, Тея, кажется, давится, прикрывшись рукой. Отто делает очередной глоток вина, и Нелла еще сильнее падает духом. «Всего один вечер, – думает она. – Я хотела устроить всего один нормальный ужин».

Порывшись в сумке, Каспар извлекает оттуда склянку.

– Джем, который вы пробовали. Но, может, вы не захотите?

– Конечно захотим. – Отто забирает склянку из пальцев Каспара. – Я им искренне насладился.

Он ставит склянку рядом с ананасом.

– Теперь все в сборе. – Отто, повернувшись, улыбается Нелле. – Думаю, пора за стол.

* * *

Стол – море белого дамаста с остатками сверкающего хрусталя Йохана. Нелла уходит в себя, пока мужчины обсуждают торговлю, ананасы, англичан и французов. Отто сидит во главе стола, Тея – по левую руку от него, Якоб – по правую. Нелла и Каспар занимают места дальше. Она смотрит на картину за спиной Якоба, последнее из любимых полотен Марин, «Кораблекрушение» кисти Бакхейзена. Нелла как наяву слышит скрип мачт, завывание тропического ветра, крики тонущих моряков – среди густых брызг видны только их руки. «Лишь Марин могла купить картину, где изображено кораблекрушение, – думает Нелла. – Еще и повесить у нас над головой в столовой. Напоминание об опасности выхода за границы – в комнате удовольствий».

Вскоре с фриттерами, курицей и олениной покончено. С каплунами тоже, остатки размазаны по тарелкам, крошечные брызги бордо на дамасте напоминают кровь. Сидя рядом с тетей, Тея изображает покорность, но Нелла видит, что внутри у нее пылает огонь. Тея смотрит в бокал, будто последний глоток вина в нем – бездонный океан.

«Я не была такой в ее возрасте, – думает Нелла. – Я делала что велено. Неужели она действительно верит, что я устроила все это лишь для собственного развлечения? Неужели не понимает, что я предпочла бы сидеть внизу с Корнелией и Лукасом, греться у огня? Тея ведет себя так, будто делает нам одолжение. Ее не интересует никто, кроме себя, и она даже не представляет, как годы возьмут свое, подкрадутся, словно хитрая кошка, из-за угла».

Нелла сжимает кулаки, уговаривая себя быть спокойной, великодушной. «Помни, в какой семье родилась девочка. Она вовсе не плохое дитя, просто скучает и понятия не имеет о том, как устроен мир».

– Оранжерея для идеальных ананасов – вот моя мечта, – говорит Каспар, и глаза Отто блестят, следуя за маневрами ботаника с солонкой и кувшином воды, на примере которых тот что‐то показывает. – В частных владениях уже есть неплохие. У Клары Саррагон и ее мужа. И те, что в Леувенхорсте и Соргвлите. И, конечно, в Клингендале и Вийверхофе.

Отто улыбается:

– Петронелла всегда твердит мне, что за городом делать нечего. Быть может, она ошибается.

«Это не я. Это была Марин», – хочет сказать Нелла. Но последнее, что сейчас нужно, – упоминать мать Теи.

Каспар удивлен. Он смотрит на Неллу через стол.

– Вы знакомы с сельской местностью, мадам?

– Была, да.

Отто и Тея тоже поворачиваются к ней, словно ожидая, что Нелла бросится защищать тяготы взросления за городом.

– Я в свое время в Ассенделфте собирала яблоки, – продолжает она. – Мы ничего не знали об этих вещах. Они были не для нас.

Якоб выпячивает нижнюю губу.

– Но мир не стоит на месте.

Тело в корсете немеет, мысли движутся механически. В столовой тепло и светло, но она кажется тюрьмой. Нелла слишком туго стянула волосы под чепцом, ей хочется его сорвать. После всех своих планов, трудов ей так хочется сдернуть со стола скатерть. Увидеть, как последние хрустальные бокалы Йохана, его изящные делфтские чаши, серебряные приборы разлетятся или разобьются о чистые половицы. Побежать наверх, выцарапать из волос шпильки. Задуть свечу и забраться под одеяло. А мужчины все беседуют.

– Думаю, вы правы, ван Лоос, – произносит Каспар. – Мир не стоит на месте, и еще многое предстоит сделать. Что действительно нужно, так это оранжерея на двести растений. Где тепло зимой, денно и нощно. Можно будет выращивать не только ананасы. Гуаву, манго. Страстоцвет, бананы.

– Джемы. Цукаты. Пикантный ром. Можно сколотить целое состояние, – говорит Якоб.

– Но что для всего этого нужно, – Каспар поднимает солонку, – помимо земли, разумеется, так это связи с ОИК и ВИК [15]15
  Вест-Индская компания.


[Закрыть].

– Почему? – спрашивает Тея.

– Потому что у обеих компаний есть огромное преимущество перед аристократами-любителями в загородных поместьях. – Каспар говорит с Теей спокойно, как говорил бы с мужчиной. – Большинство семян и цветов попадают в Амстердам их торговыми путями. Компании сохраняют монополию на все, что поступает и вывозится. Лишь от тех, кто остается здесь, зависит – будут они процветать или погибнут. Однако это дорого. Отсюда и аристократы. – Он вздыхает. – Отсюда и Клара Саррагон.

– И насколько дорого, приблизительно? – спрашивает Отто.

– О, тысячи гульденов, – отвечает Каспар. – И нам нужно усовершенствовать те виды оранжерей и систем нагрева, что у нас уже есть. Нужно поддерживать температуру почвы и воздуха такой же высокой, как в Индиях. Нужно выяснить, не лучше ли использовать пар. Не будет ли дубильное корье дольше держать жар и способствовать росту плодов.

Нелла понятия не имеет об этих богатых поместьях, садах, местах для выращивания незнакомых фруктов. Об этом честолюбии. В ее словарном запасе нет слов «дубильное корье».

«Почему ты здесь?!» – ей хочется кричать на Каспара. Ананасы и манго затмили каплунов Корнелии. Отто нравится сумятица, которую этот фанатик вносит в ужин с претендентом на руку его дочери, но Нелла не желает сдаваться. А Якоб, несмотря на беседу, что вертится вокруг выращивания растений и переопыления континентов, кажется, вполне наслаждается вечером. Он снова достает коробочку из слоновой кости и аккуратно засыпает в чашу трубки щепотку табака. «Мы едим, а он будет окутывать нас клубами дыма, – думает Нелла. – И мы ему это позволим».