Текст книги "Пропавшие девушки"

Глава 2

Меня будит звук ключа, поворачивающегося в замке входной двери.

– Марти?

Голос Андреа. Не вставая с дивана, поднимаю руку. Секунду спустя на меня сверху вниз смотрят две пары глаз. Большие темные глаза Андреа, глядящие из-под собранных в пучок кудрявых волос, и круглые, светло-карие глазки Олив на пухлом детском личике. Поднимаю обе руки, выполняя пальцами преувеличенные хватательные движения, и получаю награду: Андреа вытаскивает Олив из нагрудной сумки и вручает ее мне.

– Ну и где она? – спрашивает Андреа.

– В сумке.

Ненадолго приподнимаю Олив и смотрю, как она улыбается мне, но потом у нее на нижней губе выступает капелька слюны, и я сажаю ее себе на живот, прежде чем эта капелька упадет мне на лицо. Олив хихикает и ерзает, пока я рукавом вытираю ей подбородок. От нее пахнет персиками и тальком.

– Можно? – спрашивает Андреа, указывая на мои ноги. Я приподнимаю их с сумки, чтобы она могла стащить ее с дивана и расстегнуть молнию. Порывшись в ворохе одежды, Андреа извлекает награду во всем ее стеклянном великолепии. – Поверить не могу, что все пропустила. Триш убить мало за то, что мне пришлось работать.

Сдвинув кипу рекламных рассылок на край кофейного столика, она присаживается. На ней комбинезон, и так носить комбинезон умеет только Андреа. На ней зеленая водолазка с короткими рукавами, а штаны подвернуты над рабочими сапогами из коричневой кожи. Как будто она пришла с фотосъемки для журнала о материнстве, целью которого является продажа джинсов. Или заставить женщин завести ребенка в двадцать с хвостиком.

– Ну, как все прошло? – спрашивает она.

– Чинно, – отвечаю я, преувеличенно хмурясь в сторону Олив, которая широко мне улыбается.

– В каком смысле? – Краешком пледа на диване она стирает с награды случайный отпечаток пальца.

– Ни с кем потрахаться не хотелось, – отвечаю я, потому что знаю, какую это вызовет реакцию.

– Прошу, не произноси слово «трахаться» при ребенке! – Сама она произносит это слово шепотом.

– Приношу глубочайшие извинения, – на полном серьезе обращаюсь я к Олив. – Ни с кем не хотелось… поиграть.

– Так, может, это прогресс, – говорит Андреа. – Помнится, еще недавно не было никого, с кем бы тебе не хотелось… поиграть.

– Ой-ой, – отвечаю я.

Но она права. Как показывают исследования, лучший способ разрушить прекрасный брак – трахать всех, кого ни попадя. А с тех пор, как мы запустили «Неизвестную», я провела собственные исследования на эту тему.

– Ты что-нибудь ела? – спрашивает она.

– За всю жизнь? – отвечаю я, хотя на самом деле очень люблю, когда Андреа разыгрывает из себя наседку.

– Господи, у меня как будто двое детей, – закатив глаза, бормочет она, затем встает, с трепетом ставит награду на кофейный столик и идет на мою крошечную кухню.

Слышу, как она копошится в холодильнике, и мысленно прикидываю, что она там найдет. Бутылку сухого вермута, полупустую банку дижонской горчицы, увядший пучок зеленого лука и штук пятнадцать старых контейнеров навынос. Из этого не приготовишь роскошное блюдо.

– Да ну, на хер! – восклицает она, захлопывая дверцу холодильника. – Одевайся, пойдем во «Вкусняшку».

– Андреа, – в притворном ужасе восклицаю я, хватаясь за воображаемые жемчужные бусы у себя на шее. – Не произноси слово «хер» при ребенке.

– Проблема в том, – говорит Андреа, как только официант приносит мне соевые крылышки, а ей омлет, – что Лэйн нет дела ни до чего, кроме как удержаться на этом уровне. Ты же знаешь.

Олив, которую мы усадили на высокий детский стульчик, щелкает языком, соглашаясь с матерью. Под слоем эпоксидной смолы наш столик покрыт вырезанными изображениями персонажей «Звездных войн». Над гулом голосов вокруг нас плывет музыка группы Pixies.

– С чего хотя бы начать? – спрашиваю я, насаживая на вилку кусок тофу и окуная его в соус. Удивительно, но я вдруг понимаю, что прямо умираю с голоду. – У меня телефон не замолкает. Кто-то все время предлагает какие-нибудь зацепки по делу Мэгги.

– У меня тоже, – отвечает Андреа. – Но с нераскрытым преступлением двадцатилетней давности далеко не уедешь. Из стекла бриллиант не сделаешь, равно как не запишешь целый новый сезон на основании этих крох.

– Так что, – спрашиваю я, – думаешь, стоит выбрать совершенно новое дело?

– Возможно, – говорит Андреа. – Это Чикаго. Здесь часто пропадают женщины. Многим не уделяют должного внимания. А у многих людей нет таких ресурсов, какими располагала твоя семья.

– Знаю…

Понимаю, слишком эгоистично просить Андреа сосредоточить передачу исключительно на деле Мэгги. И все же я не могу не думать о прошлом годе, о молитве, которую я повторяла про себя, передавая образец ДНК детективу Олсену. Дайте мне еще один шанс. Еще один шанс найти ее.

Андреа складывает руки на столе перед собой. Заметив серьезность ее позы, даже Олив обращает на нее внимание.

– Я имею в виду, что, возможно, пришло время тебе сосредоточиться на чем-то, что не будет так сильно задевать тебя.

– Со мной все в порядке, – с некоторой хрипотцой в голосе отвечаю я. – Разве по мне не видно?

Этот вопрос я адресую Олив, и малышка улыбается и хлопает пухлыми ладошками в знак согласия. Но так думает только она. Почти уверена, что по мне вовсе не скажешь ничего такого, ведь я толком так и не пришла в себя после обильной выпивки и не стерла вчерашние тени с глаз. И соевые крылышки заглатываю, будто только что проснувшийся оголодавший лунатик.

– Я просто хочу сказать, – продолжаю я, – что «Неизвестная» сама на нас свалилась. Мы ведь даже не искали Мэгги. Подумай, что мы можем обнаружить, если начнем серьезные поиски.

– Ладно, – соглашается Андреа, хотя ясно, что она просто до поры до времени предпочитает идти у меня на поводу. Знаю, мы еще вернемся к теме перехода на другое дело. Но пока меня устраивает даже самая незначительная победа. – Тогда нужно найти зацепку. Самую правдоподобную. И начать с нее. Покопаться в этом деле и преподнести его Лэйн.

– Хорошо. Слушай, я разве не говорила, что ночью почти не спала? – спрашиваю я. Голова у меня все еще немного гудит, хотя после еды стало значительно легче.

Андреа пропускает мои жалобы мимо ушей.

– Если займемся всеми сразу, будет похоже, как будто мы позволяем толпе управлять ходом передачи. Надо подумать, в каком направлении двигаться дальше, а не то у нас упадет рейтинг.

– На самом деле я вообще не спала. Всю ночь глаз не сомкнула.

Андреа откладывает вилку и нож, вытирает рот салфеткой и наклоняется так близко ко мне, что ее комбинезон вот-вот коснется омлета.

– Марти, – тихо говорит она, будто имитируя Элизабет Холмс[3]3
  Элизабет Холмс – основательница компании, занимавшейся разработкой инновационного оборудования для анализа крови, в 2015 году уличена в мошенничестве.


[Закрыть]. – У меня восьмимесячный младенец, который не спит по ночам и полностью зависит от питания из моих сисек. Мне нельзя кофе. Мне нельзя алкоголь. Так что смирись уже со своим похмельем и одной бессонной ночью, хорошо?

– Да, конечно. – Вяло поднимаю большие пальцы. – Так какую версию будем рассматривать? Дама из мафии?

Игриво улыбаюсь Андреа, проверяя ее настроение. Лично я обожаю версию о мафии. Ее выдвинула звонившая четыре раза женщина, которая якобы когда-то была женой члена мафиозного клана Карлотти. Утверждает, что Мэгги – точная копия девушки, которая в девяносто восьмом встречалась с младшим сыном Вито Карлотти – тем самым il capo di tutti capi[4]4
  Босс боссов (итал.) – в сицилийской и американской мафии глава самой влиятельной семьи.


[Закрыть]. Если закрыть глаза на то, что до своего исчезновения Мэгги никогда не ездила из Чикаго в Нью-Йорк, мне нравится размах этой версии.

– Я серьезно, – без намека на улыбку отвечает Андреа.

– Ну да, серьезную версию предложил мужик, который считает, что моя сестра снималась в украинском порно, на площадке которого он работал в две тысячи пятом, – говорю я.

Именно этот кошмарный сценарий преждевременно свел моего отца в могилу. Мэгги садится в машину, ее везут на заправку на трассе I-94, запихивают в багажник или в кузов грузовика. Затем в грузовой контейнер. Она вливается в поток таких же девушек, возникший благодаря расцвету Интернета, и становится рабыней, которую дают в аренду жестоким, ненасытным мужчинам.

С тех пор как подкаст набрал популярность, тема торговли женщинами всплывает все чаще. Если девушка ее возраста бесследно исчезает при подобных обстоятельствах, то, скорее всего, причиной тому именно торговля. Из-за этой версии я с бокала вина за ужином перешла на водку в любое время суток. Лишь бы отключить мозг. Лишь бы не представлять себе все это.

– И позволь заметить, – прибавляю я, – нет ничего удивительного в том, что после того, как я четыре дня подряд копалась в этих помоях, мы с Эриком перестали заниматься сексом.

– Да ладно, вы задолго до этого перестали заниматься сексом, – отвечает Андреа. – Но я понимаю, о чем ты.

На детском стульчике Олив начинает хныкать.

– Есть хочет? – спрашиваю я.

Андреа качает головой.

– Просто капризничает.

– Давай ее сюда, – говорю я.

Приподняв маленькую ворчунью, Андреа передает ее мне. Сажаю ее себе на колени и целую пушок у нее макушке. Глубоко дышу, позволяя ее присутствию изгнать из меня тьму.

– Хорошо. Нужно что-то посерьезнее версии дамы из мафии, – говорит Андреа, пока я качаю Олив на коленях. – Но, наверное, стоит избегать зацепок, которые превратят наше расследование в поиск иголки в… ну ты поняла.

– В глубокой сети, – подхватываю я.

– Именно, – отвечает она.

В ее голосе слышится облегчение. Уж я-то знаю: хуже того, чтобы представлять, как Мэгги заталкивают в грузовой контейнер, может быть только одно: быть матерью девочки и растить ее, зная, что когда-нибудь она вырвется из твоей хватки и ее проглотит окружающий мир. И останется лишь надеяться, что она не исчезнет навсегда.

– Как насчет версии побега из дома? – спрашивает Андреа.

Олив хватает шнурок моей толстовки и начинает сосать узел на кончике.

Помимо торговли женщинами, это самая популярная версия: Мэгги бежала из угнетавшего ее заточения в состоятельном доме и растворилась в мире, который с большей готовностью принял ее такой, какая она есть. Веса этой версии придали показания одноклассницы по имени Лорен Прайс, утверждавшей, что они с Мэгги многократно занимались сексом в подвале дома Лорен. По ее словам, они даже обсуждали возможный побег вместе, хотя ни то ни другое заявление не было подкреплено доказательствами. Впрочем, девочка сообщила, что за год до исчезновения Мэгги они разошлись и перестали общаться, поэтому никакой дополнительной полезной информации о возможном местонахождении Мэгги она предоставить не смогла.

Однако версия бегства из дома весьма привлекательна, особенно учитывая другие ужасающие варианты. Еще более привлекательной ее делает то, что за несколько недель до исчезновения Мэгги снимала крупные суммы денег со счета, который для нее открыли родители. В целом – более шестисот долларов. Никто не знает, что она сделала с этими деньгами, но среди вещей в ее комнате у нас в доме их не нашли.

– Тогда кем был мужчина в машине? – спрашиваю я.

Потому что версия побега держится на том, что я сама ошиблась. Что за рулем той машины не было никакого мужчины. Что Мэгги ничего не боялась. Что она не велела мне бежать. Но, к сожалению, я не ошиблась.

– Хорошо, а что, если она забеременела?

Вариант версии бегства из дома. Из названия все уже понятно. Смысл версии в том, что, хотя Мэгги на момент исчезновения состояла в невинных отношениях с мальчиком из школы по имени Спенсер Тальбот, она забеременела от мужчины постарше. От мужчины в машине.

Впрочем, на этом все и заканчивается. Несмотря на то что в девяностые, когда половое воспитание преподавали черт-те как, девочка-подросток вполне могла забеременеть, все равно непонятно, почему после этого она исчезла без следа. А значит, версия беременности становится версией убийства, и Мэгги мертва, как и в большинстве прочих версий.

– Проще говоря, это означает, что мужчина в машине убил ее, – отвечаю я. – Не могла же она настолько бояться огорчить родителей, что сбежала из дома, родила ребенка и до сих пор продолжает скрываться. Да, мама у меня, конечно, суровая, но не настолько же.

На ум приходит последний разговор с матерью, когда мы обе кричали друг на друга по телефону. Насчет моего развода. Насчет того, что я выставляю напоказ семейные тайны. Я годами терпела шквал гнева и горя матери. И если я – случайный ребенок, родившийся, когда родители уже были в возрасте, – выстояла, то уж Мэгги, любимица мамы, которой она посвятила всю жизнь, тоже смогла бы.

– Все сводится к мужчине в машине, – говорит Андреа, проводя кончиками пальцев по волосами до пучка на макушке. Зайдя в тупик, Андреа всегда теребит волосы.

Проблема на самом деле, в общем-то, во мне. Во мне и в том, что я никак не могу вспомнить ничего конкретного о мужчине или его машине. Кроме того, что никогда раньше их не видела.

– Значит, будем рассматривать те звонки и письма, в которых упоминаются предположения, кем мог быть тот мужчина? – спрашивает Андреа.

– Наверное, неплохое начало.

Олив, вне всякого сомнения, поняв, что шнурок моей толстовки ее не накормит, начинает всхлипывать у меня на коленях. Через секунду она уже громко воет.

– О господи! – Я поднимаю малышку и передаю ее Андреа. – Полная боеготовность.

– Ага, она миленькая и хорошенькая, пока не начнет орать тебе в лицо, – говорит Андреа, закатив глаза. Не могу понять, к кому она обращается – к Олив или ко мне.

Глава 3

Остаток дня я намерена отсыпаться, хотя обещала Андреа просмотреть «крохи» – так мы называем звонки и письма от слушателей подкаста – перед собранием на следующей неделе. Однако мне сегодня на работу, а я никак не смогу выстоять за барной стойкой, проспав всего несколько часов в самолете. «Крохам» придется подождать.

Вот только меня снова одолевают сны.

Она стоит передо мной и выглядит так же, как в шестнадцать лет. У моих ног лежит что-то тяжелое или острое. В темноте за нами – мужчина. Мужчина, которого я не узнаю, и чем больше я пытаюсь разглядеть его лицо, тем сильнее оно меняется. Он молчит. Ему не нужно ничего говорить: я знаю, что должна сделать.

Подбираю с пола какой-то предмет. Осколок стекла. Нож. Обломок металлической трубы. Пускаю его в дело. Перерезаю ей горло. Тяжелым кирпичом разбиваю мягкий, будто глина, череп. Говорю ей, что должна это сделать. Что у меня нет выбора. Я должна спасти себя.

От этих снов я никогда не просыпаюсь резко. Сон так плотно окутывает меня, что на то, чтобы вынырнуть из него, у меня уходит немало времени. Волосы мокрые, кровать тоже. Тело сходит с ума, реагируя на сон так, словно это зараза. Пытается выжечь ее.

Чувствую себя вялой и сбитой с толку, как будто я не на своем месте, хотя на самом деле нахожусь у себя дома. Порой мне кажется, что я всегда смотрю не в ту сторону, как будто жизнь, которую я должна вести, идет в другом направлении по сравнению с той жизнью, которую я веду сейчас. Сильнее всего ощущение становится, когда я просыпаюсь в этой квартирке. В полубессознательном состоянии мой разум ожидает увидеть квартиру, где я жила с Эриком, или – хуже того – дом, где я выросла. Словно мой разум застрял в юности и не в состоянии понять путь, по которому пошла моя жизнь.

Не могу больше спать. Только не после одного из таких снов. Натягиваю старую, изношенную футболку и шорты, забираю с лестничной площадки велосипед и тащу его вниз по лестнице. Еду на юг в сторону Бродвея. Транспорта в субботу вечером мало, в воздухе чувствуется прохлада, небо подернуто оранжевой дымкой заката. Объезжаю притормозившие машины, ожидающие посетителей баров или отправившийся пораньше поужинать народ. Надеюсь, что с озера подует ветерок, который сможет согнать пот у меня с кожи, пока еду, но вокруг лишь неподвижный соленый воздух. В этом особенность Чикаго: воздух здесь похож на глоток холодного неба, а зимой в определенных частях Чикаго-Луп[5]5
  Чикаго-Луп – исторический деловой центр Чикаго.


[Закрыть] разносится запах шоколада от расположенной неподалеку кондитерской фабрики. Но летом весь город воняет выхлопными газами, асфальтом и испарениями из канализации. Этого почти достаточно, чтобы начать мечтать о похолодании.

В спортзале по вечерам всегда кто-то занимается, даже в выходные. Обычно это те, кто работает посменно. Как и я, они выпускают пар, прежде чем выйти на работу. Или расслабляются после субботней смены, во время которой приходилось наблюдать за тем, как развлекаются другие. Это зал для бокса, очень старомодный, тут в основном мужчины, а я к такому не привыкла. И все же это лучше, чем ничего. Пристегиваю велосипед у входа и ныряю в зал. Здесь влажно от пота, а грохот хип-хопа придает ритм каждому движению. Взмахом руки приветствую Рэнди за стойкой регистрации и иду к матам, чтобы размяться. Всего несколько прыжков с разведением рук и ног, несколько отжиманий – в основном упражнения для верхней части туловища, поскольку по пути сюда я крутила педали. Затем оборачиваю руки тканью и занимаю место у подвесной груши.

Когда кулаки врезаются в туго натянутую ткань, по пальцам проходит болезненное покалывание. Постепенно, не без протеста, руки просыпаются, и я вхожу в ритм. Скорость. Мне нужна скорость, потому что мне никогда не хватит силы.

Если ты женщина, то этот урок усваиваешь быстро. Поэтому я боксирую только для того, чтобы поддерживать себя в форме и не потерять преимущества над противником. В целом бокс для меня бесполезен – в основном потому, что этот вид спорта придуман для мужчин. Его правила создают равные условия, но дают преимущество тем, у кого больше вес и сильнее торс. Стоя в двух футах от противника и обмениваясь ударами, побеждают те, кто может дальше дотянуться, те, кто мощнее. Я стала приходить сюда только потому, что этот зал недалеко от моей квартиры в Аптауне, и потому, что больше не могу позволить себе посещать свой старый спортзал.

Живя с Эриком, я ходила в школу джиу-джитсу в Бактауне. Это были серьезные тренировки. Я училась болевым приемам и захватам, борьбе на ковре, тому, до чего судья никогда не позволит дойти боксерскому поединку. На ринге у меня нет ни единого шанса против парней, тренирующихся бок о бок со мной. Поэтому в спорте и есть весовые категории – поставь кого-то вроде меня против тяжеловеса, и схватка закончится очень быстро.

Но если убрать правила, перенести поединок на ковер и дать мне возможность использовать скорость, силу и технику, я могла бы вырубить противника, полагаясь на скорость. Если достаточно тренироваться. В реальности мне бесполезно бить человека вдвое тяжелее меня. Там нет арбитра, который определил бы, честная схватка или нет. Что бы ни показывали в кино, в реальности у меня мало шансов нанести серьезный ущерб мужчине, который весит намного больше меня. Но могу ли я застать его врасплох, выиграть для себя несколько секунд, чтобы бежать? Это я умею. И все же, пока я бью по груше, я думаю, что иногда хорошо просто что-нибудь на хрен побить.

Побоксировав с одним из парней более легкой весовой категории, я, как всегда, устаю оттого, что не могу подобраться к нему ближе и сбить его с ног. Сейчас я не чувствую никакого триумфа. Не радует даже сам удар. Я хочу сделать противника беспомощным, а не наставить ему легких синяков. Хочу представить, что могла бы убежать от него, если бы возникла такая необходимость. Если бы до этого дошло.

Почувствовав себя достаточно выжатой, я поворачиваюсь и замечаю у стены наблюдающего за мной знакомого. Коулман. Я догадывалась, что рано или поздно столкнусь с кем-нибудь из прошлой жизни, но то, что я вижу его здесь, в непривычной обстановке, немного сбивает меня с толку. В последний раз я видела Коулмана на вечеринке, когда занималась сексом с официантом в ванной комнате на втором этаже его таунхауса. Очень надеюсь, что он об этом не знает.

Встретившись со мной взглядом, он приподнимает воображаемую шляпу и идет мне навстречу. Я как раз выхожу с ринга.

– Не сразу тебя узнал, – говорит он, указывая на мою стрижку. – Минутка понадобилась.

– Ага, – отвечаю я.

Сам-то он ни капельки не изменился. Невысокий и крепкий, как и большинство здешних парней. Коулман питает одинаковую страсть к смешанным боевым искусствам и своей работе в сфере финансов, потому что он из тех, кому всегда нужно быть на тропе войны, даже если на нем деловой костюм. Интересно, как много Эрик рассказал Коулману о нашем разрыве. Никогда не считала их близкими друзьями. Так, приятели по работе. Но, может, Эрик все же что-нибудь говорил ему. Знать бы, что Коулман теперь обо мне думает.

– Как работа? – спрашиваю я.

– Хорошо. В этом квартале мы просто в ударе, – говорит он, будто передает важную информацию. – А Синди беременна. В октябре должна родить.

– Поздравляю, – отвечаю я. – Ты, наверное, счастлив…

– Конечно! – Он кивает. – Я попросил Эрика стать крестным отцом. Знаешь, подумал, ему это пойдет на пользу.

– Очень мило с твоей стороны, – отвечаю я.

Видимо, Эрик и Коулман все-таки ближе, чем я думала.

А может, Коулман слышал, как на одной из прошлогодних вечеринок мы с Эриком чуть не поругались из-за заказанного мною в баре джина с тоником. Эрик, настоящее воплощение ответственности, счел нужным тихо напомнить мне статистику относительно фертильности и потребления алкоголя. На любом другом этапе нашего с ним брака я бы закатила глаза, но смирилась, лишь бы не затевать ссору в присутствии коллег Эрика. Или посмотрела бы ему прямо в глаза, при этом продолжая потягивать джин, и пусть бы попробовал на меня рассердиться.

Но это был не любой другой этап нашего брака. Это произошло через две недели после появления в морге Неизвестной. После того, как я передала полиции образец ДНК, поздно ночью вышла на пробежку и переспала с нашим любимым барменом в подсобке нашего любимого бара. После того, как на протяжении многих дней я засыпала с мыслями о детективе Олсене, к которому меня влекло с тех пор, как мы встретились в полицейском участке. Работа этого человека – беспокоиться о том, что случилось с моей сестрой. Его работа – найти ее.

С тех пор как Олсен позвонил и сообщил мне, что моя ДНК не совпадает с ДНК Неизвестной, я начала понимать: что бы я ни делала, я никогда не смогу стать прежней, такой, какой была раньше. В ночь вечеринки у Коулмана все, что я удерживала в себе, чтобы казаться нормальной – исполнять роль хорошей жены, терпеливой дочери, преданной, несгибаемой сестры, – просачивалось сквозь некогда крепкие, но теперь разошедшиеся швы. А Эрик пока этого не заметил. Он не понимал, что последние две недели я обезумела от горя, при этом чувствуя себя неуязвимой. Мне как будто снова было восемь лет, но я уже не имела права вопить во всю глотку, топать ногами, валиться на пол. Если бы он знал, то никогда не стал бы настаивать на посещении той вечеринки. Если бы я рассказала ему, в чем дело, он непременно проявил бы ко мне больше сочувствия и внимания.

Но я ни о чем ему не сказала. А он не заметил. Так что я просто вручила ему свой джин с тоником и вышла на задний двор, чтобы стрельнуть сигаретку у компании официантов, вышедших на перекур.

Помню, как, присоединившись к ним, расслабила плечи, сбрасывая налет зрелости и респектабельности, который наложило на меня дорогое платье с цветочным рисунком и необходимость пойти на коктейльную вечеринку с мужем. Я пыталась дать им понять, что на самом деле я одна из них. В конце концов, я три года работала в баре, пока училась в колледже, чтобы оплатить занятия джиу-джитсу, потому что матери и в голову не пришло бы дать денег на что-то столь непристойное, как тренировки по боевым искусствам.

Двое официантов явно не купились на это. Они смотрели на меня, как будто я коп из сериала «Джамп-стрит, 21»[6]6
  Американский сериал 1980-х гг., в котором отряд молодых полицейских под прикрытием расследует преступления среди подростков.


[Закрыть], который подкатывает к группе детишек, надеясь взять их с поличным. Но третий лишь улыбнулся, вытащил из заднего кармана брюк пачку сигарет и достал одну сигарету.

– Конечно, мэм, – с притворным почтением произнес он, протянув ее мне на раскрытой ладони, будто тарелку с закусками.

– А зажигалка? – спросила я, напуская на себя надменный вид супруги финансиста.

Ночь выдалась ветреная, и нам обоим пришлось загородить сигарету руками, чтобы она зажглась. Мы склонились друг к другу, будто обмениваясь секретами.

– Как вас зовут? – спросил он, когда мы наконец отстранились.

– Мэгги, – ответила я. Это имя вылетело у меня изо рта идеальным белым облачком.

Это воспоминание обжигает меня. Коулман скрещивает мощные, безволосые руки. Должно быть, он и во время деловых совещаний закатывает рукава, рассчитывая, что благодаря сетке сухожилий под кожей будет выглядеть более внушительно.

– Ну, год у него выдался трудный, – говорит Коулман. Обычно он само дружелюбие, но сейчас холодеет прямо у меня на глазах.

«Он знает, – думаю я. – По крайней мере, знает достаточно, чтобы ненавидеть меня».

– Я все говорю ему, что в конечном счете ему повезло, – продолжает Коулман. – Теперь он может начать встречаться с кем-то, кто оценит его по достоинству. Ну, знаешь, за все то, что он может предложить женщине.

– Уверена, так и есть. – Я расстегиваю застежки боксерских перчаток. – Ему повезло.

– Я ему говорю, что надо быть гребаной дурой, чтобы не разглядеть, какой он потрясающий парень. Так плохо с ним могла обойтись только по-настоящему, непоправимо ненормальная баба.

– Ему повезло, что у него есть такой хороший друг, – отвечаю я и не могу удержаться, чтобы не стукнуть Коулмана костяшками пальцев по плечу. Немного сильнее, чем если бы это был просто игривый жест. – Рада была встретиться, Коулман. Удачи с ребенком.

– Иди на хер, – бормочет он через плечо, когда я, протиснувшись мимо него, направляюсь к двери.

Еду на велосипеде домой, по дороге немного успокаиваюсь, однако не полностью. Пристегнув велосипед к задним воротам, на мгновение замираю. Голос Коулмана давит на меня, вызывая головную боль. Открываю приложение «Поиск друзей» в телефоне. Через мгновение на экране возникает синяя точка. Эрик сейчас дома. В нашей старой квартире, которую он все предлагает продать, но я настаиваю, чтобы он оставил ее себе. Не хочу, чтобы там, где когда-то был мой дом, поселились чужие люди.

Поскольку я уже опаздываю, быстро принимаю душ и разогреваю обнаруженную в кухонном шкафчике упаковку макарон с сыром быстрого приготовления. Ем на диване и одновременно накладываю макияж перед работой. В крошечном телевизоре вещает Джон Оливер[7]7
  Джон Оливер – англо-американский комик и телеведущий.


[Закрыть]. Что-то про Рассела Кроу, хотя я не особенно прислушиваюсь. У меня есть два разных набора косметики. Один полностью состоит из сияющих коралловых оттенков и нежных тональных кремов, которые я собрала во время замужества. Я до сих пор пользуюсь ими, когда хожу на рабочие совещания или не хочу, чтобы по лицу было видно, в каком я похмелье. Все остальное – винного цвета помада, светлая пудра и черные накладные ресницы – это то, чем я пользуюсь, когда иду в клуб. Я будто надеваю маску, словно сейчас Хеллоуин и я одета как Мортиша Адамс, разве что парик, который я надеваю поверх короткой стрижки, представляет собой темное каре с челкой. А еще одежда. Если открыть мой шкаф, там обнаружится отделение, содержимое которого больше подходит доминатрикс, чем ведущей подкаста. Кожаные юбки и черные кружевные кофточки, чокеры с тяжелыми пряжками. Сегодня выбираю легкое кружевное платье, ботинки с высокими берцами, колготки в сеточку и кожаную куртку. Мортиша Адамс и Джоан Джетт[8]8
  Джоан Джетт – американская рок-певица, солистка групп The Runaways и The Blackhearts.


[Закрыть] в одном флаконе.

В таком наряде, парике и с таким макияжем чувствую себя весьма комфортно. Поэтому я и устроилась на работу в готик-клуб, хотя могла бы выбрать бар поближе к дому или роскошное заведение в районе Фултон-маркет, где в каждом коктейле по восемь ингредиентов и дают гигантские чаевые. Но вместо этого я решила пять ночей в неделю работать здесь. Надевать доспехи. Именно это чувство возникало у меня с другими мужчинами, вроде бармена в кладовой или официанта в ванной у Коулмана. Волнение оттого, что будто бы надеваешь чужую кожу. Представляешься чужим именем. Становишься другим человеком.

Представляться незнакомцам именем Мэгги не зря вошло у меня в привычку. Даже в те годы, когда я думала, что избавилась от сестры, не было ничего, на что бы не повлияла Мэгги. Вещи, которые мне нравились, мужчина, за которого я вышла замуж, одежда, которую я носила, – на всем остался ее отпечаток. Эрик поддразнивал меня, говоря, что в своих музыкальных предпочтениях я застряла в девяностых, но это потому, что все мои любимые песни сначала были любимыми песнями Мэгги. Я никогда не выбирала украшение, или блузку, или обувь, которые не могла бы представить на Мэгги. Психоаналитик однажды предположил, что в отсутствие сестры, человека, которому я всю жизнь подражала, все, что мне оставалось, это пытаться создать для себя какую-нибудь личность. Перестать зависеть от мифа, который я сотворила вокруг нее. И хотя в целом я не поклонница психоаналитиков, вынуждена все же признать, что именно этот был в чем-то прав.

На автобусе мне никак не успеть на работу вовремя, поэтому беру такси. В клуб захожу с бокового хода, через железную дверь, выходящую в вонючий, душный переулок, весь заставленный по обеим сторонам мусорными баками. Сразу чувствую в груди пульсирующий ритм музыки, хотя еще даже не вышла в зал. Клуб забит под завязку – обычное дело для субботней ночи, – а Марко, один из двух других работающих барменов, угрюмо косится на меня, когда я устраиваюсь за стойкой. На нем сетчатая рубашка и тонна подводки. Он вполне пришелся бы ко двору в клубе «Хайдрейт»[9]9
  «Хайдрейт» – знаменитый гей-клуб в Чикаго.


[Закрыть] на улице Холстед.

– И что, ты теперь такая крутая, что не можешь вовремя на работу прийти, да? – говорит он, когда я прохожу у него за спиной.

– Интересный способ поздороваться с человеком, – замечаю я, принимая заказ у девчонки с таким количеством железа в носу, что от него может завизжать металлодетектор. Марко выгибает аккуратно выщипанную бровь.

Марко – поэт, судя по всему, хороший. Он получил степень магистра изящных искусств в одном из невероятно престижных университетов свободных искусств на востоке. Никто толком не понимает, почему он здесь работает, особенно учитывая слух, что он на самом деле гений, официально принятый в «Менсу»[10]10
  «Менса» – крупнейшая и самая известная в мире организация для людей с высоким коэффициентом интеллекта.


[Закрыть]. Один из охранников утверждает, что, по слухам, Марко знает по меньшей мере шесть языков. И хотя Марко постоянно жалуется, что в наше время поэзией на хлеб не заработаешь, я подозреваю, что он работает здесь просто потому, что ему это нравится. Потому что не может представить себя на заседаниях научных комитетов или в должности штатного преподавателя, где надо носить галстук, работать по часам и выпускать журнал альтернативной литературы. Поэтому он кажется мне родственной душой, кем-то, кто очутился здесь, потому что вести нормальную, образцовую жизнь – это не для него.

– Ты изменилась, дорогуша, – говорит он, поджав губы, словно разочарованный школьный учитель. – Теперь, когда люди с деньгами воспринимают тебя серьезно, ты ведешь себя как дива.