Текст книги "Пропавшие девушки"

Глава 6

Я уже больше года не была в полицейском участке Двадцать четвертого округа – с того самого утра, как сдала образец ДНК, который помог установить, что Неизвестная – не моя сестра. Здесь ничего не изменилось. Все выглядит так же, как в первый раз, когда я пришла сюда в ночь исчезновения Мэгги. После того как поступило сообщение о том, что девушку-подростка со светлыми волосами видели около станции «Роджерс-парк» Красной линии. Она выходила из серебристого седана. Именно из-за этой наводки ее делом занималась полиция как Сатклифф-Хайтс, так и Роджерс-парка, а я той ночью просидела в этом участке четыре часа, просматривая толстые, замыленные папки с фотопортретами, пытаясь отыскать человека из машины. Но сегодня все иначе. Я пришла сюда не из-за Мэгги. После вчерашнего ужина у Авы и Теда я решила, что стоит собрать информацию из третьих рук. И вот, как и советовала Ава, я пришла искать дело Сары Кетчум.

Кроме того, я не возвращалась в этот – или любой другой – полицейский участок с тех пор, как подкаст вызвал небольшую сенсацию как в Чикаго, так и по всей стране. Не уверена, что его содержание приведет в восторг местных блюстителей порядка. Отчасти потому, что они не особенно любят, когда граждане сами пытаются расследовать преступления, вторгаясь на их территорию, но еще и потому, что я мало хорошего говорила про то, как они подошли к делу Мэгги. Вряд ли с момента выхода подкаста у меня в полиции Чикаго появились новые друзья, но надеюсь, что хотя бы не потеряла старых.

За стойкой регистрации сейчас сидит Сильвия – сегодня суббота, а она работает по выходным, когда дочь остается у ее бывшего мужа. При виде меня она вся сияет, хотя я-то знаю, что причиной тому – фраппучино с карамелью, который я принесла. Себе я тоже такой купила. Очередной трюк. Чтобы это выглядело не как взятка, а как предлог совершить дурной проступок за компанию с кем-то. Совместное пагубное пристрастие.

– Как Майя? – спрашиваю я, вместо приветствия вручая ей напиток.

– Уже выше меня ростом, проказница, – отвечает Сильвия, сжав трубочку пальцами, увенчанными розовыми акриловыми ногтями, и потягивая через нее кофе.

– В каком она классе, в восьмом?

– В девятом, – говорит она таким тоном, будто необходимо запретить детям расти дальше начальной школы.

– Господи! – Я еще помню, как играла с Майей на покрытом линолеумом полу полицейского участка, когда мне было восемнадцать, а ей всего три.

– Итак, чем могу помочь, дорогая? – спрашивает Сильвия.

Широко улыбаюсь, прекрасно понимая, что я для нее открытая книга. А Сильвия не терпит глупостей; она знает, что нас свела вместе необходимость.

– Я изучаю дело, которое может быть связано с Мэгги, – отвечаю я. – Сара Кетчум. У меня есть номер дела.

Сильвия откидывается на спинку стула.

– Это для подкаста?

Быстро решаю, что враньем делу не поможешь. Скорее всего, если информация, которую даст мне Сильвия, попадет во второй сезон, она об этом услышит. А я не хочу сжигать этот мост.

– Потенциально, – отвечаю я.

Бровь Сильвии дергается. Люди в ее положении добиваются успеха только тогда, когда хорошо умеют скрывать информацию от тех, кто может попытаться слить ее.

– Знаешь, подобные данные можно добыть и через официальные каналы.

– Поверь, я пытаюсь, – говорю я. – Но главный офис тормозит с моим запросом согласно Закону о свободе информации. Говорит, на то, чтобы получить копию ее дела, может уйти от четырех до шести недель.

Это не совсем правда, однако так написано на сайте полиции Чикаго. Если совсем честно, стоит признать, что я пока не подавала запроса. Не очень хочется уведомлять полицейское начальство о том, что в скором времени это дело может быть предано огласке. Сейчас мое имя непременно привлечет ненужное внимание в главном офисе.

– И ты надеешься, что я смогу это ускорить?

– Я надеюсь, что у тебя есть доступ к ксероксу, – отвечаю я. – Ты могла бы… сделать дополнительную копию отредактированного досье и выкинуть ее. Ты не отвечаешь за то, что люди могут стащить из твоего мусора.

Подобное мы проворачивали с ней и раньше. Но тогда я была сестрой пропавшей девушки-подростка, чье нераскрытое дело превратилось в висяк. Дикой, отчаявшейся девчонкой. Тогда Сильвия была готова выйти за рамки дозволенного ради меня. Наверное, понимала, насколько ужасно расти так, как я, находясь в бесконечном поиске. В то время ничто не могло меня удовлетворить. Однако сейчас она более осторожна.

– Прости, дорогая, – говорит Сильвия. – Теперь отдавать тебе досье – это все равно что сливать информацию журналистам.

– Ты права. – Я знаю, что прошу слишком многого. Если надеюсь когда-нибудь еще получить от Сильвии помощь, сейчас нужно сделать шаг назад. – Тогда, может, просто подскажешь, к кому обратиться? Не знаешь, с кем я могла бы обсудить это дело?

– Сегодня здесь только детектив Олсен.

– Конечно, – бормочу я. Помню, как смотрел на меня детектив Олсен, когда брал у меня анализ ДНК. Как будто видел всех разъяренных девушек внутри меня. Одинокого, мучимого чувством вины ребенка. Озлобленного подростка, каждое движение и поза которого выражали ненависть. Женщину, которая уже утратила надежду. – Он сейчас здесь? – осторожно спрашиваю я.

Сильвия указывает себе за спину.

– В офисе, – отвечает она, и на лице у нее проскальзывает намек на озорство. Как будто она собирается приготовить попкорн и посмотреть, как все пройдет. – По коридору в конец и направо.

На мгновение замолкаю.

– Какой он вообще? – после паузы спрашиваю я. – Бойскаут, крутой парень или что?

Даже несмотря на то, что наша встреча год назад была очень короткой, я сразу поняла, что он отличается от детектива Ричардса, который звонил мне в день рождения Мэгги и всегда присылал моим родителям подписанные от руки открытки на Рождество. И все же в Олсене под маской профессионализма скрывалось что-то благородное. Не просто жалость.

– Морпех, – отвечает она. – И то и другое.

– Замечательно.

Обхожу ее стол и направляюсь в большой рабочий офис. По комнате в шахматном порядке расставлены рабочие столы, а по краям – двери в кабинеты. Я знаю, что в конце узкого коридора на южной стороне здания расположены комнаты для допросов. В первой из них я сидела в ночь, когда пропала Мэгги, и просматривала фотопортреты местных преступников. Сотни фотопортретов.

Бекки, женщина, которая тогда сидела за стойкой регистратуры, сделала мне кучу чашек растворимого какао, пока я пыталась вспомнить, как выглядел человек в машине. Его лицо сливалось со всеми каменными, пустыми лицами мужчин на фотопортретах. За четыре часа я так и не нашла его, и, когда папа отвез меня домой, меня стошнило всем этим какао в ванной на втором этаже, а родители тем временем кричали друг на друга в кухне. Родители всегда злились, когда не могли контролировать ситуацию. А после этого они уже ничего не могли контролировать.

Замечаю Олсена за столом в дальнем конце комнаты. За много лет я привыкла иметь дело со старой гвардией чикагской полиции, когда речь идет о моей сестре. Потрепанные усатые мужчины, обычно вдвое старше меня, или знающие, сострадательные женщины, всегда проявлявшие немного женской солидарности. Поэтому детектив Олсен – светловолосый, с ястребиным взглядом, красивее, чем должен быть, – в прошлом году застал меня врасплох. Если честно, он до сих пор застает меня врасплох.

– Детектив Олсен? – подойдя, спрашиваю я.

– Да?

Он поднимает голову, но, судя по всему, не узнает меня. В конце концов, у меня теперь другая прическа. Да и общались мы недолго. Он просто собрал клетки с внутренней стороны моей щеки. В тот день меня переполняло напряженное ожидание, уже с примесью отчаяния. Это я все запомнила, чувствуя себя так, словно с меня содрали кожу. Я еще долго вспоминала его расстегнутый воротник.

Что ж, может, и хорошо, что он меня не помнит. Надо этим воспользоваться.

– Я бы хотела узнать, не можете ли вы помочь мне найти кое-какую информацию, – говорю я.

Мой голос звучит на октаву выше, и я прибегаю к старой испытанной стратегии. Молодая девушка, которую надо спасти. Раз мужчины настаивают на том, чтобы и в двадцать первом веке продвигать культ мачо, я вполне могу использовать это против них.

Он закрывает лежащую перед ним папку. В уголке рта у него торчит зубочистка. Может, недавно бросил курить?

– Чем могу помочь? – Его голос мягче, чем я думала, а небольшая хрипотца содержит еще одну подсказку.

– Я надеялась получить кое-какую информацию по этому делу. – Протягиваю ему листок бумаги с номером досье Сары Кетчум. – Я изучаю социологию насильственной преступности против женщин в Нортсайде.

Он разглядывает номер.

Я уже давно поняла, что не стоит врать копам. Так что вместо того, чтобы обманывать, я научилась говорить обтекаемо, позволяя им самим делать выводы. Ты не говоришь, что ты студентка, но вроде как даешь понять, используя слово «изучаю». Строго говоря, я изучаю два насильственных преступления против женщин в Нортсайде. К тому же во время учебы на факультете социологии в Северо-западном университете я действительно написала курсовую на эту тему. Если он начнет задавать вопросы, я хотя бы смогу дать более или менее компетентные ответы.

– Этим делом сейчас занимаются? – спрашивает он.

– Нет, его закрыли лет семь назад.

– Тогда вам нужно подать запрос в главный офис полицейского управления Чикаго согласно Закону о свободе информации.

– Женщина за стойкой регистрации сказала, что я могла бы обсудить это с детективом. В менее формальной обстановке.

– Это Сильвия вас сюда пустила? – спрашивает он, бросив взгляд в сторону входа в участок. – Как вам удалось это провернуть?

– Что вы имеете в виду?

– Она у нас одна из лучших вышибал города.

– Я сказала ей, что мне нужна помощь, – отвечаю я, стараясь выглядеть невинной. Растерянной. Девушкой, которую можно пожалеть.

– Хотел бы я помочь, – говорит он, возвращая мне листок, – но вам придется действовать через официальные каналы.

– Ладно, – отвечаю я и беру бумагу.

Он поворачивается к экрану компьютера, а я какое-то время топчусь на месте, надеясь, что возможность помочь кому-то, кто в этом нуждается, возьмет верх над свойственной морпехам страстью к протоколу. Вспоминаю, каким ровным голосом год назад он объяснял процедуру взятия образца ДНК, пока я грызла то немногое, что осталось от моих ногтей. Он из тех, кто знает, как разговаривать с человеком, переживающим худший день своей жизни. Я жду до тех пор, пока его пальцы не замирают и он опять не поднимает взгляд на меня.

– Что-то еще? – спрашивает он.

– Извините, – говорю я, и слезы туманят мне глаза. В отличие от мамы я умею плакать по команде. – Просто я не уверена, что могу ждать, пока мне выдадут документы по запросу. Я и так опаздываю со сроками… Я очень надеялась, что вы дадите мне шанс…

Он пристально разглядывает меня, откинувшись на спинку стула. «Вот оно», – думаю я. Тот самый взгляд, которым он смотрел на меня при первой встрече, присев рядом с моим стулом. Неожиданное проявление доброты человеком, которому не обязательно было это делать.

– Как вас зовут? – спрашивает он.

– Марта, – отвечаю я.

Мне приходится приложить усилие, чтобы не сказать: «Мэгги». У меня давно вошло в привычку так отвечать, когда мужчины спрашивают мое имя.

– Марта, – повторяет он и снова протягивает руку за листком бумаги. Я отдаю его ему и жду, скрестив руки на груди, а он ищет материалы на компьютере. – Убийство Кетчум, – произносит он, вынув изо рта зубочистку и бросив ее в урну под столом. Дело явно серьезное.

– Оно вам знакомо? – спрашиваю я.

– Достаточно хорошо, – отвечает он. – Я знаком с человеком, который его расследовал. Теперь он на пенсии.

– С детективом Ричардсом? – спрашиваю я, потому что Ричардс – единственный детектив в этом участке, который ушел на пенсию за последние пять лет.

– Откуда вы знаете?

– Из газет, – отвечаю я. – Он делал заявление, я нашла его в ходе исследования.

То, что один и тот же детектив расследовал дело Сары и дело Мэгги, – не совсем совпадение. В конце концов, детектив Ричардс перешел из отдела розыска пропавших в отдел убийств через несколько лет после исчезновения Мэгги, и он умел управляться с делами, оказывающимися в центре внимания, что явно ценили его начальники. Ничего удивительного в том, что ему передали убийство молодой девушки. Но в некотором роде это все же совпадение, отчего у меня начинает бурлить кровь. Однако я вижу, что теряю Олсена, поэтому переключаю скорость.

– Я пойму, если вы не сможете помочь мне. Но не могли бы вы что-нибудь рассказать мне об этом деле? Просто для контекста… – Вынимаю из кармана записную книжечку в молескиновой обложке и готовлюсь записывать.

– Если вы хотите получить официальные комментарии по этому делу, вам нужно обратиться в нашу пресс-службу, – с долей сожаления говорит он. Вроде бы.

– Я не журналистка… – Стоит мне произнести эти слова, как я начинаю понимать, что это не совсем правда. – Просто… хочу понять это дело, заполнить пустоты, пока не получу материалы. Подойдет все, что вы помните со слов детектива Ричардса.

Он вздыхает и, поджав губы, задумчиво рассматривает меня.

– Ее убил бойфренд, – наконец сообщает он. – Задушил ее в собственной квартире, а потом наполовину закопал труп в ЛаБаг-Вудс. На теле и в квартире обнаружили его ДНК. И у него не было алиби на время убийства.

Он замолкает, наблюдая за тем, как я пишу заметки в блокноте. Я понимаю, что он делает: сообщает мне сведения, которые можно найти в Интернете. Те, о которых сообщали репортеры в ходе расследования и судебного процесса.

– А бойфренд был единственным подозреваемым?

– Он был главным подозреваемым, – отвечает он, внимательно глядя на меня, отчего я начинаю слегка нервничать. Как будто это он задает мне вопросы, пытаясь меня разгадать.

– Машину, на которой он отвез тело в лес, нашли? – рискую спросить я.

И тут же понимаю, что, прибегнув к тактике, использованной в суде адвокатом Колина, зашла слишком далеко. Вопрос о машине, о том, как он мог перевезти тело на такое расстояние без нее. Олсен тут же замыкается.

– Для вынесения приговора машина была не нужна, – отвечает он, скрестив руки на груди. – Из какого, говорите, вы университета?

– Из Северо-западного, – отвечаю я, захлопнув книжку. Замечательно, теперь я действительно вру офицеру полиции.

– С какого факультета?

– Социологии.

– И вы сосредоточились на насилии против женщин в Нортсайде? – спрашивает он. – На мой взгляд, на севере и на западе Чикаго тоже совершается немало насилия, которое неплохо бы изучить. Особенно студентке из Северо-западного университета.

Этот аргумент мне знаком. Хороший аргумент; я сталкивалась с ним в первом сезоне подкаста. И я знаю, что на Андреа это тоже до сих пор давит. Пресса обратила внимание на дело Мэгги, потому что она была молодой, белой и из богатого района. Училась в хорошей школе. Ее родители имели возможность обеспечить долгие, тщательные поиски. Следующим летом в Вудлоне пропала семнадцатилетняя чернокожая девушка, и ей пресса уделила всего день или два, тогда как о Мэгги неделями писали все местные газеты и говорили по телевизору. Меня захлестывает чувство вины, потому что я так многого не смогла сделать из-за узости мышления, сосредоточившись лишь на сестре. Я еще столько должна сделать. Их общий вес мог бы пустить ко дну корабли целого флота. Слышу эхо собственного голоса, льющегося из динамиков на церемонии награждения. Я признаю, что подвожу множество женщин, занимаясь поисками только сестры. Но, конечно, злость наступает на пятки отчаянию.

– Как было бы хорошо, если бы ваши коллеги разделяли ваше мнение, – отвечаю я.

Ведь даже в деле Мэгги полицейские Чикаго проявляли здоровую дозу институционального шовинизма. Например, спрашивали, вела ли Мэгги половую жизнь. Было ли у нее несколько парней. Пила ли она, принимала ли наркотики. Не могла ли она быть беременна. Бунтовала ли она, совершала ли рискованные поступки. Знала ли она, что нельзя подвергать себя опасности, как выразился один коп. Как будто это она несла ответственность за предотвращение собственного похищения. Могу лишь представить, что полиция Чикаго думает о девушках из Саут– и Вестсайда. Но я вижу, что детективу Олсену не понравилось мое замечание, поэтому решаю, что сейчас лучше убраться восвояси.

– Что ж, спасибо, что уделили мне время, детектив Олсен, – говорю я. – Думаю, я получила все, что хотела.

– Материалы по делу вам больше не нужны? – останавливает он меня, когда я отворачиваюсь, чтобы уйти.

– Разве мне не нужно для этого действовать через официальные каналы?

– Ну, я мог бы слегка нарушить правила, – говорит он, и его дружелюбие столь же выразительно, как бумаги на столе. – Если расскажете мне, для чего вам это на самом деле нужно.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что если вы сейчас не достанете из сумочки студенческий билет Северо-западного университета, я продолжу думать, что вы там не учитесь.

Сглатываю, пытаясь держать себя в руках. Я плохо переношу невыгодное положение, необходимость раскрывать карты перед незнакомцем.

– Я пытаюсь понять, связано ли дело Сары Кетчум каким-то образом с другим преступлением, совершенным в том же районе.

– Каким именно? – спрашивает он. Судя по тону, он теряет терпение.

– С делом Мэгги Риз, – отвечаю я.

– Черт возьми! – Теперь, когда он все понял, его поза уже не такая напряженная. – Вы ее сестра.

– Я все думала, узнаете ли вы меня…

Пытаюсь вспомнить детали нашей с ним предыдущей встречи. Тогда у меня были длинные волосы, и я тряслась, пораженная горем, словно болезнью. На левой руке у меня было кольцо с бриллиантом, а с мужем еще не было никаких конфликтов. Ничего удивительного, что Олсен меня не узнал. Иногда я сама себя не узнаю.

– И вы ведете радиопередачу?

– Подкаст, – отвечаю я.

– Вы, кажется, сказали, что вы не журналистка, – говорит он, скривившись. Зубы вдруг кажутся острыми.

– Так и есть, – отвечаю я. – Я представитель жертв. Просто… вношу в подкаст свой вклад.

– И с чего вы взяли, что между этими делами есть что-то общее?

– Общее? Не знаю, есть или нет, – торопливо говорю я. – Но девушки были почти одного возраста. Похожи внешне. Отец Сары жил недалеко от дома, где мы с Мэгги выросли…

– Сару убили более чем через десять лет, – перебивает Олсен. – Вы знаете, сколько человек пропали или были убиты в Чикаго в промежутке между двумя этими случаями?

– Они были похожи внешне. Обе пропали в одно и то же время суток. – Загибаю пальцы, перечисляя факты. – Обеих увезли на машине. У Колина не было машины. Не было доступа к машине. Так кто перевез Сару из Роджерс-парка в ЛаБаг-Вудс?

– У Колина не было машины, – повторяет он. – Вы что, на «ты» с Колином Маккарти?

– Я знакома с его сестрой, – отвечаю я.

Он выдыхает и складывает ладони как для молитвы, на секунду прижимая кончики пальцев ко рту.

– Послушайте, я даже представить не могу, как тяжело для вас вот так потерять сестру, – начинает он, и ярость разгорается во мне с новой силой.

Злость на каждого копа, который высказывал моей семье свое мнение по поводу ситуации. Версия добровольного побега. Версия о беременности. Мысль о том, что Мэгги исчезла по собственному желанию или потому, что посмела заниматься сексом, посмела ездить в город без родителей. Как будто все полицейское управление Чикаго могло бы собрать вещи и отправиться домой, если бы молодые девушки просто научились хорошо себя вести и придерживаться правил.

Что ж, у меня для них есть новости. Я нарушила все возможные правила, но почему-то я еще здесь.

– Мне не нужна снисходительность, – огрызаюсь я. – Кто-нибудь хотя бы рассматривал какого-нибудь другого подозреваемого в деле об убийстве Сары? Вам хоть пришло в голову, что это мог совершить кто-то другой?

– Нет, – говорит он, встретившись со мной взглядом. Никакого притворства. Его прямота нервирует меня. – Послушайте меня, хорошо? – Его голос настолько тверд, что трудно противостоять его убежденности. – Это сделал он. Ту девушку убил Колин Маккарти. Нам даже не пришлось искать кого-то другого. Потому что иногда в подобных делах ты совершенно во всем уверен.

– Ну а я не так уверена, – возражаю я.

Он качает головой и, написав что-то на листке бумаги, протягивает его мне. Имя и номер телефона с чикагским кодом.

– Что это? – спрашиваю я.

– Имя парня, который работает в «Сан-Таймс», – отвечает Олсен. – Он освещал дело Кетчум. До смерти всем тогда надоел в управлении, но у него должна быть копия материалов по делу.

– Почему вы мне помогаете?

Удивительно, насколько просто все разрешилось. Я действительно получила то, за чем пришла.

– Думаю, вам нужно увидеть, что там, – отвечает он. – Зрелище неприглядное.

Олсен оказался прав. Репортер из «Сан-Таймс» с радостью согласился прислать мне электронную копию материалов по делу Сары Кетчум, когда я позвонила ему и рассказала о подкасте.

– Пацана просто прижали к стенке. – По телефону его голос гудит от возмущения. – По-моему, они тогда даже не пытались рассматривать других подозреваемых. То, что сейчас кто-то другой решил покопаться в этом деле – наверное, лучше и быть не может.

Распечатываю файл в офисе «ФедЭкс» на Кларк-стрит, нависая над выплевывающим страницы принтером, опасаясь, что кто-нибудь по ошибке заберет распечатку и увидит жуткие словесные описания тела Сары. Ничего не могу с собой поделать: мне хочется защитить ее, эту девушку, так похожую на Мэгги, прожившую всего на пару лет дольше, чем Мэгги. Не хочу, чтобы незнакомые люди видели список ее одежды, описание травм, улики, собранные с тела. Распечатав файл полностью, засовываю его в рюкзак и еду на велосипеде домой. Когда я представляю себе, что увижу на этих страницах, заранее прихожу в ужас.

Открыв дверь в квартиру, задеваю подсунутый под нее плотный конверт. При виде аккуратного почерка Эрика на записке внутри в горле встает ком кислоты.

«Марти!

Мой адвокат прислал эти бумаги. Это просто черновик. Пускай твой посмотрит. Я надеялся вручить их тебе лично, но получилось только так.

Непременно позвони, если возникнут вопросы. Береги себя.

Эрик».

На листе перед его подписью виднеется небольшая помарка, как будто он начал писать «С любовью», но передумал. В конверте наши бумаги о разводе. Не слишком подходящее время для проявления любви.

Было бы легко обидеться на формальный слог его записки, похожей на вежливое сообщение, адресованное коллеге. Но я достаточно хорошо знаю Эрика, чтобы понимать, что он, должно быть, мучился, придумывая эту записку, писал ее в коридоре за дверью моей квартиры среди выжженной арматуры и разлагающегося ковра. В этом проблема столь дружелюбного развода. От вежливости боль становится лишь сильнее.

Достаю телефон и отслеживаю его, наблюдаю за тем, как синяя точка, представляющая его мобильник, движется на юг по Милуоки-авеню. Интересно, чем он занят. Пытаюсь представить себе его лицо, его черты. Может быть, ему так же одиноко, как мне. Все жду, когда он вспомнит, что мы все еще можем отслеживать местоположение друг друга. Каждый раз, открыв приложение, готовлюсь к тому, что в этот раз мой доступ к его телефону будет заблокирован. Но каждый раз эта синяя точка по-прежнему на месте. И я не могу не гадать, забыл ли он или же он делает то же, что и я. Следит за мной. Гадает, о чем я думаю.

По-своему было бы намного проще, если бы Эрик на меня злился. Вот еще одно проблемное последствие тяжелого детства. Те, кто тебя любит, всегда прощают тебе дурное поведение. Если в морге объявится тело, которое, возможно, принадлежит твоей сестре, а ты весь следующий год будешь разваливаться на части так, что в конце концов обрушится вся твоя жизнь, те, кто любит тебя, будут продолжать любить тебя, даже когда от твоей жизни останутся одни руины. Даже если брак уже не спасти. Даже если обрушение твоих оград ранило их, возможно, непоправимо. А от их прощения чувствуешь себя только хуже.

Иногда я задумываюсь о том, можно ли было спасти наш брак, если бы Неизвестную не доставили в морг. Если бы я послушалась совета Эрика и поступила в магистратуру по криминологии, или стала бы волонтером в приюте для женщин, или снова обратилась бы к психоаналитику. Даже оглядываясь назад, понимаю, что это невозможно. Потому что без Мэгги моя жизнь подобна чашке со сколом – имитации совершенства, которым она могла бы быть, с острым краем, представляющим опасность, которой раньше не было. Бесполезной, но так переполненной воспоминаниями, что от нее не избавишься.

За те несколько часов, которые остались до выхода на работу, изучаю дело Сары Кетчум, ем замороженную пиццу и пью водку с оливковым соком, поскольку с прошлой недели не закупила вермут. В материалах содержится отчет об обнаружении тела Сары и отчет коронера, а также список улик, собранных в лесу, где нашли Сару, и у нее в квартире. На фотографиях с места преступления ее квартира выглядит одновременно голой и загроможденной. Вся мебель – подержанная, из ДСП: футон, кресло-папасан, кофейный столик из «ИКЕА». Стены увешаны постерами музыкальных групп. Florence + the Machine. The Lumineers. Arcade Fire. The Black Keys. А еще постер шести обнаженных спин, нарисованных в стиле обложек альбомов Pink Floyd; когда-то он встречался повсюду. На металлической стойке у стены в гостиной – стопка DVD-дисков, возле кровати – кипа модных журналов. Над столом фотография улыбающейся Одри Хэпберн в брильянтовом колье. В руке, обтянутой черной перчаткой, актриса держит сигарету в длинном мундштуке.

– Ты должна решить, – однажды наставляла меня Мэгги, сидя на полу у себя в комнате и набрасывая мой портрет, – кто ты: Одри или Мэрилин.

В семь лет я понятия не имела, о ком она говорит. Но, как всегда, была готова учиться у нее и не хотела демонстрировать свое невежество, опасаясь лишиться ее внимания.

– А ты кто из них? – спросила я, решив, что буду той, кого выберет она.

Мэгги хитро и озорно улыбнулась.

– Я – Эдди Седжвик[16]16
  Эдди Седжвик (1943–1971) – американская актриса и светская львица, муза Энди Уорхола в 60-е гг.


[Закрыть], – сказала она, и я кивнула. Как будто – да, так и есть.

Листая отчет, провожу рукой по остриженным светлым волосам. В записях приводятся ссылки на фотографии, которых тут, к счастью, нет. Множество личных данных также удалены – вычищены для публичного потребления.

Но здесь по-прежнему много ужасов. Сару нашли лежащей лицом вниз и частично зарытой под кустами в ЛаБаг-Вудс через тридцать шесть часов после того, как ее сосед по квартире заявил о пропаже. В отчете указано, что прошлой ночью лил дождь, и единственные обнаруженные возле трупа следы принадлежали человеку, который ее нашел. На ней были футболка, джинсы и босоножки. В качестве причины смерти указано удушье. Подъязычная кость сломана, в глазах обнаружены точечные кровоизлияния. Все это соответствует вердикту. Под ногтем безымянного пальца правой руки нашли частички кожи, а внутри – сперму.

От прочтения материалов у меня болит все тело, от основания черепа до самого таза. Закрываю папку и кидаю ее в ворох бумаг на кофейном столике. Внезапно чувствую себя изможденной и чересчур пьяной.

Наполняю ванну в ободранной, тесной ванной комнате. Пускаю настолько горячую воду, что окошко над ванной тут же запотевает. Смотрю в глаза своему отражению в зеркале аптечного шкафчика. Я выгляжу старше двадцати девяти, у меня вялые светлые волосы, круги под глазами. Окунаясь в наполняющуюся ванну, чувствую себя лет на сто. Стискиваю зубы, дожидаясь, пока тело не привыкнет к ненормально горячей воде, скрывшаяся под водой кожа становится ярко-красной.

Вода постепенно поднимается до талии, до груди, до плеч, до горла, а я не могу не думать о Мэгги. Как же мне повезло, что я никогда не видела подобного отчета о сестре, перечня травм на ее теле, описания того, как она умерла. Подобные вещи нельзя узнать, не ощутив всего их ужаса, а это, возможно, все-таки слишком высокая цена за подобные знания. Я сжимаю эту мысль, словно жемчужину между зубами, и погружаюсь в воду с головой. Пусть жар выжжет все остальные мысли. Вокруг меня, словно ореол из золотистых, мертвых листьев, поднимаются мои волосы.