Текст книги "Соблазн"

– Эй, Стиви, полегче! – выкрикнула Джейн Петерс.

– Да уж, оставь бедную сучку в покое, – поддержала ее Фрэнси.

Стиви проигнорировала их.

– Я хочу услышать ответ, Энн, – настаивала она. – Зачем ты заставляешь себя делать вещи, которые тебе ненавистны?

Прошло секунд тридцать, прежде чем Энн подняла голову и встретилась с взглядом Стиви.

– Потому что это необходимо, – ответила она, и в ее голос возвращалась сила. – Это всего лишь часть работы… и я не хочу делать ничего другого.

Глаза Стиви впились в Энн по-прежнему неумолимо.

– Тогда почему же ты оказалась здесь?

Последовало долгое молчание, нарушавшееся только чьим-то шепотом или дыханием. Энн сидела очень тихо на своем стуле, испытывая непривычный покой, словно она наконец перестала участвовать в отчаянной гонке, у которой нет ни начала, ни конца. Однако прежде чем она смогла ответить, через открытое окно раздался ритмичный шум, сначала громкий, а затем ставший оглушительным.

Стиви первой узнала звук, который не был непривычным для ее слуха. Вертолет шел на посадку. Она догадывалась, кто это мог быть. Некоторые «путницы» прибывали сюда на вертолетах – часто на собственных, – однако сажали их на площадку, устроенную подальше от основных строений. А вот эта леди была не такая, как все остальные. Ливи, милая Ливи… она проделывала все, что ей хотелось, прилетала сюда так, словно это место принадлежало ей. Хотя, подумалось Стиви, отчасти Ливи имела на это право.

В обычной ситуации Стиви ни за что не позволила бы отвлекать себя во время таких групповых бесед, лишь в самом крайнем случае. Но сейчас как раз и настал такой момент крайней необходимости. Ливи Уолш вернулась в Оазис после пятнадцатилетнего отсутствия. Стиви знала, как много сейчас будет значить для нее, когда Стиви примет ее с распростертыми объятиями и пообещает лично помочь.

Окинув взглядом «Эльдорадо», Стиви убедилась, что ее отсутствие сейчас окажется не слишком заметным. Она уже чувствовала, что Энн встала на правильную колею. Предоставив остальным полировать острые углы, она знала, что понимание, сошедшее на Энн, поможет всем остальным не меньше, чем ей самой.

Стиви поднялась со стула.

– Ничего, если я оставлю вас на пару минут?.. Энн Гарретсон взглянула на нее, и на какую-то секунду в ее глазах сверкнула паника. Затем на губах появилась легкая улыбка.

– Мы справимся, – ответила она.

Остальные взглянули на Энн и тоже кивнули, никто и не подумал оскорбиться, что она заговорила от имени всех и автоматически взяла на себя роль их представительницы.

Пыль над землей клубилась, словно золотое облачко, когда вертолет медленно плыл вниз, совершая посадку. Дверца открылась, короткий трап опустился вниз, а затем появилась Ливи Уолш, ее царственная осанка приличествовала женщине, которую журнал «Форчун» однажды назвал одной из десяти наиболее влиятельных персон, формирующих общественное мнение во всем мире. В другое время главный администратор «Уолш коммьюникейшнз» выглядела по крайней мере лет на десять моложе своих пятидесяти восьми; ежедневные усилия по управлению миллиардной империей средств массовой информации – она издавала «Вашингтон кроникл», журнал новостей «Сейчас», владела второй по величине сетью независимых телевизионных станций Америки – ничто не лишало Ливи ее молодой энергии. Но сегодня ее лицо несло на себе отпечатки напряжения и отчаяния, которые и привели ее сюда.

Я что, сумасшедшая, раз улетаю сейчас из Вашингтона? – снова и снова спрашивала она себя, когда ее личный самолет летел над страной на запланированную встречу с вертолетом, который должен был доставить ее в Оазис. У Ливи Уолш была репутация бойца, однако сейчас она собиралась сражаться за свою жизнь – и она решила сбежать с делового фронта, чтобы вместо этого дать бой алкоголю, который много лет был ее постоянным компаньоном, так давно, что она уже и вспомнить не могла, когда все началось. Неужели лишь недавнее и очень серьезное предупреждение доктора Трамбалла привело ее снова в Оазис? Или ее поездка стала бегством от беспорядочной личной жизни, молчаливым согласием с тем, что она израсходовала свои духовные резервы и теперь шла вслепую на грани эмоционального банкротства?

Когда пыль улеглась, Ливи увидела, что Стиви направляется ей навстречу. Ее руки широко распахнуты и приглашают в свои объятья. Если бы только она могла иметь дочь, подумала Ливи и затем велела себе замолчать. Такие бесплодные желания когда-то забирали у нее силы, заставляли искать быстрых средств, чтобы забывать их безнадежность. Сдерживая свои эмоции, Ливи не позволила своим рукам обвиться вокруг Стиви, а просто похлопала ее по плечам.

– Спасибо тебе, – сказала она.

– За что? – весело отозвалась Стиви.

– Что пришла… Стиви слегка улыбнулась:

– Это я тебе благодарна за все…

В следующую секунду они с нежностью рассматривали друг друга.

А затем замкнутая Ливи попыталась выпрямиться и устоять под напором нахлынувших чувств.

– О, Господи, Стиви? – безнадежно вздохнула она. – Можно я проделаю все снова? Я-то думала, что уже справилась с этим… Я ведь оставалась на коне так долго… однако…

– Никаких «однако», – вмешалась Стиви. – Если тебе это нужно достаточно сильно, Ливи, у тебя это получится. И ты сделаешь это надолго.

Ливи испытующе поглядела в лицо Стиви наметанным глазом репортера – нет ли на нем признаков неискренности, неприятной правды, спрятанной за простодушными заверениями. Решимость, которую она увидела у Стиви, соответствовала ее собственной.

– Хорошо, – сказала она. – Потому что сейчас все зависит от этого. Еще больше, чем прежде. Они хотят отделаться от меня, Стиви. Он хочет отделаться от меня.

Какой-то момент Стиви взвешивала ее слова, вспоминая остальную часть истории, которую Ливи ей рассказала по телефону, когда звонила из Вашингтона. Потом она обняла свою старшую подругу и повела ее к ближайшей двери. Зная, какие битвы лежат впереди у Ливи Уолш – и те битвы, которые она вела до этого, – Стиви поняла, что выиграть будет не так-то легко. И начинать нужно было не сейчас, а уже давным-давно.

2

Ливи глядела на чемодан, который ей принесли в комнату, и спрашивала себя снова и снова, правильно ли она сделала, что приехала сюда. Простое, уютное занятие – доставать одежду из чемодана – было чем-то таким, что она не делала для себя уже много лет. Ее теперь постоянно окружали слуги, которые выполняли подобные мелочи, чтобы сама она была свободна от них и отдавала все свои силы и время управлению «Уолш коммьюникейшнз» – принимала решения, отдавала распоряжения, созванивалась с лидерами политики и бизнеса – проявляла свою власть.

Именно желание удержать эту власть и привело ее снова в Оазис. Но откуда возникло это желание? Ведь в жизни имелось множество других вещей, о которых она мечтала больше, так много симпатичных добродетелей, которые ее приучили уважать.

– Настоящая власть находится только в руках Всевышнего, – говаривал, бывало, давным-давно ее основательный отец-католик. – Всякий раз, когда люди пытаются использовать ее, они лишь привносят в мир беспорядок. – Разумеется, мысль о том, что женщины смогут делать такие же попытки, даже не казалась достойной комментариев. И она счастливо справлялась со своим мудреным хозяйством. Будучи четвертым ребенком в семье из восьми человек и к тому же девочкой, она мечтала лишь о том, что в сумме складывалось в простую фразу, которую можно было отыскать в ее дневнике:

«Мне хочется быть в таком же счастливом браке, как мама и папа, да еще большой дом, полный детей».

Ее отец был инспектором школ в Ривердейле, богатой части Бронкса. Его положение разрешало Каллаганам построить комфортабельный каменный особняк, глядящий на реку Гудзон, и заработало им уважение общины. Живя в безопасности и достатке, защищенная семьей и верой от трудностей и цинизма, Ливи росла со странно ограниченным кругозором и несокрушимой верой в Иисуса, как в своего личного защитника и покровителя. Она знала, что есть и «другие», менее удачливые, к кому она должна относиться с сочувствием, и все-таки Ливи в глубине души подозревала, что меньшая удачливость каким-то образом шла рука об руку с меньшей порядочностью либо добротой.

– Наша Оливия немного застенчива, – обычно объясняла мать незнакомым людям, хотя на самом деле Ливи считала себя «глубокой» и «скрытной» – избирательной в своем энтузиазме, и все-таки верной в нем, коли уж приняла решение. Когда одна из теток как-то раз поддразнила ее за то, что она такая спокойная по сравнению со своим общительным младшим братом Фрэнком, Ливи вытянулась на все свои полных три фунта и продекламировала важно: «Пустая бочка сильнее всех гремит».

В академии «Святой Розы», где конформизм оценивался более высоко, чем игра воображения, она была отличной студенткой. И именно там, на празднике Дня всех святых, во время танца Ливи обнаружила, что целоваться интересно и даже приятно. Первой ее мыслью было то, что искушения плоти могут быть весьма привлекательны и их труднее будет избежать, чем она до этого воображала себе.

Твердо веря в пользу образования, Джеймс Каллаган-старший также верил, что учительская стезя была самой подходящей карьерой для молодых женщин из хороших семей.

– Учительствовать очень почетно, – заявил он своей старшей дочери Ливи, когда ей исполнилось семнадцать лет. – Занятия вполне цивилизованные, заработки замечательные; это карьера, к которой ты сможешь прибегать при нужде. Мы с матерью не будем жить вечно, и будет таким утешением сознавать, что наши девочки неплохо устроены…

Хоть она и не имела ничего против профессии учителя, все же Ливи сдерживала боязнь, что Бог возьмет да и не пошлет ей мужа.

– Лучше я выйду замуж, па, – заявила она твердо, уверенная, что Божий промысел совпадал с ее собственными намерениями. – И у меня не будет никаких трудных времен, потому что муж станет обо мне заботиться.

Джеймса Каллагана поразила цепь рассуждений дочери.

– Что ж, надеюсь… Ливи, мы с матерью мечтаем, чтобы все наши девочки жили хорошо. Однако никто из нас не может знать Божьего промысла. Закончи обучение, получи специальность. Даже если тебе и не доведется учительствовать ни одного дня, все равно ты сможешь стать лучшей женой и матерью.

Последний довод показался Ливи убедительным, и в конце концов она согласилась взять себе профилирующей дисциплиной педагогику и экономику домашнего очага. Она воображала – как прелюдию радости от обучения собственных детей, – как будет направлять любопытные, юные ручонки, когда они будут делать стежки на своем первом фартуке или просеивать муку, чтобы слепить свой первый пирожок.

Она первый год училась в колледже «Меримаунт», когда ее брат, Джим-младший, привез к ним домой Кеннета Уолша на рождественские праздники. Учившийся в старшем классе колледжа «Нотр-Дам», Джим как-то написал семье про трагическую автомобильную аварию, вследствие которой его друг осиротел в возрасте восемнадцати лет.

«Кен великолепный парень, – писал он дальше, – однако у Уолшей нет близких родственников (не то что у нас, Каллаганов!), и я считаю, что просто стыдно, что он вынужден проводить каникулы среди людей, которых едва знает. Я подумал, что наша семья могла бы его принять на пару недель, и поэтому я рассчитываю на всех вас, чтобы вы с заботой отнеслись к Кену».

Когда оба молодых человека приехали, Каллаганы уже вовсю готовились к Рождеству. Дом украшался вечнозелеными венками и самодельными гирляндами, и на стенах сверкали сотни рождественских открыток, вокруг камина висел ассортимент ярких носков. Аромат праздничных пирогов и пудингов пропитал все двенадцать комнат, обещая роскошное пиршество. Десятифутовая шотландская сосна стояла пока еще не наряженная в гостиной в ожидании традиционного двадцать третьего декабря, когда вся семья соберется, чтобы ее украсить.

Когда Джим представил своего друга семейству, Ливи стала особенно внимательно рассматривать молодого человека, о котором так много слышала. Его родители, по словам брата, владели и управляли одной из самых крупных газет в Вашингтоне в округе Колумбия, а также несколькими радиостанциями на юге. Их автомобиль разбился на альпийской дороге, когда они отдыхали в Швейцарии. Сенаторы и конгрессмены, и даже сам президент присутствовали на похоронах. И все-таки Кен Уолш вовсе не задавался, а через несколько минут после своего приезда уже смеялся и шутил с родителями Ливи, словно знал их всю жизнь.

– Кен самый завидный жених, каких я только знаю, – со смехом объявил Джим в тот вечер за ужином, – вот я и решил показать ему наш выводок красавиц, пока его не заграбастает какая-нибудь другая отчаявшаяся ирландская семья.

Миссис Каллаган сверкнула глазами на своего старшего сына, осуждая его нескромный выпад. Однако, к удивлению семейства, Ливи вдруг заявила:

– А каковы будут ваши требования к жене, мистер Уолш?

– Я предпочел бы большие карие глаза, – ответил Кен, и его собственные темно-голубые глаза озорно сверкнули, – а также каштановые волосы с рыжеватым отливом здесь и вот здесь. Не возражал бы и прошв вздернутого носика…

Братья Каллаган захохотали и заулюлюкали, когда Кен продолжал описывать их сестру Ливи, а она просто улыбалась и глядела вниз на свою тарелку, не обращая внимания на это шумное поддразнивание. Слова Кена просто подкрепили мысль, которая промелькнула в ее голове в тот момент, когда Кен появился на пороге: что Бог наконец явил свою волю и обнаружил контуры судьбы, о которой она просила его.

В тот вечер, чуть позже, Ливи ушла в свою комнату – и появилась спустя полчаса с огромным гимнастическим носком, на котором красными нитками было торопливо вышито слово «Кен». Она торжественно повесила его над камином рядом со своим носком, а затем повернулась к Кену.

– Мы не хотим, чтобы Санта-Клаус позабыл про нашего гостя в канун Рождества.

– Санта уже позаботился обо мне, – ответил он, глядя в глаза Ливи так красноречиво, что не возникло никаких сомнений относительно того, что он имел в виду.

Так начался их роман. Опровергнув раз и навсегда бытовавшее в их семье представление о том, что она робкая, Ливи стала вести себя так, словно Кен был ее собственностью. Она обязательно садилась рядом с ним за столом, следила за тем, чтобы самые лучшие куски курицы или ростбифа оказывалась на его тарелке. Не обращая внимания на подмигивания братьев, она предлагала прогулки вдоль Гудзона, по заснеженным береговым утесам. Оказавшись подальше от своего любящего, но надоедливого семейства, Ливи расспрашивала Кена насчет его планов на будущее.

– Я счастливей, чем многие, – сказал он. – Большинство парней моего возраста пока еще не знают, чем хотели бы заниматься, когда станут взрослыми. Я же работал в «Кроникл» каждое лето с самого раннего возраста. Я всегда знал, что когда-нибудь стану издателем. Только я не ожидал, что все… так внезапно на меня свалится. – Его голос дрогнул и пресекся. Ливи взяла его руку и крепко сжала. Кен был хорошим и порядочным. Она просто не могла понять, почему Бог забрал к себе его родителей, и от этого непонимания ей было не по себе.

Он пожал ей руку в ответ, и некоторое время они шли молча. Когда они повернули к дому, Кен остановился, взял обеими руками Ливи и нежно поцеловал ее в губы.

– Я счастлив, – сказал он, – теперь, когда нашел тебя. До этого я чувствовал себя таким одиноким, Лив… Вероятно, ты не знаешь, что это такое, но это самое противное чувство на свете… хуже, чем болезнь, и, может, хуже, чем смерть…

Ливи поцеловала его в ответ, долгим и страстным поцелуем. Его руки притянули ее к себе, и через тяжелые зимние пальто их тела прижались друг к другу. Ливи ощутила сначала трепет, а затем слабость и коленях, его тепло было таким возбуждающим, что она задрожала. Кен, казалось, понял, что она чувствует, и отстранился, тихо смеясь, не над ней, а над секретом, который она ему выдала.

– Сладкая Ливи, – нежно сказал он. – Я так рад, что ты ждала меня…

Она заплакала, чувствуя себя самой низкой грешницей, потому что так бесстыдно прижималась к нему, гак жадно ловила его прикосновения.

– Все хорошо, Ливи-лув, – прошептал он, – все хорошо. И нет ничего плохого в том, что мы хотим друг друга. Я никогда не стану ничего делать, что могло бы обидеть тебя, ни за что в жизни.

В эту ночь Ливи увидела кошмарный сон. Она брела по улицам Ривердейла, беременная и одинокая. Бестелесные голоса шептали ей стыдные слова, чьи-то пальцы показывали на ее огромный живот. Она проснулась, чувствуя, как угроза наказания нависла над ней подобно черной туче, и едва смогла дождаться полудня и получить отпущение грехов.

Она тихо говорила в исповедальне, неуклюже стараясь объяснить, что испытывала, когда Кен держал ее близко, как невыносимо хотелось ей большего, как Кен первым проявил благоразумие. В наказание ей было велено произнести десять раз молитву Деве Марии и десять раз «Отче наш».

– Избегай греха, дитя мое, – предостерег ее священник. – Если ты любишь этого человека, вам нужно признаться в этом друг другу и освятить вашу любовь как можно скорее.

Ливи поняла, что сон был для нее предостережением: понести ребенка было наказанием для согрешившей девушки, а вот в рамках святых уз матримонии дети были высочайшей привилегией и благословением для женщины.

Неделю спустя Кен сидел в передней гостиной вместе со старшими Каллаганами. Они задали всего два вопроса:

– Ты регулярно ходишь на исповедь?

– Да, – ответил Кен, выглядевший таким сильным и красивым, что сердце Ливи просто лопалось от любви и гордости.

– Сколько детей ты планируешь иметь?

– По крайней мере восемь, если на то будет Божья воля. – В его улыбке промелькнула озорная искорка, однако Ливи знала, что он отвечал за каждое свое слово.

Помолвка состоялась в день Святого Валентина. Как только Кен закончил «Нотр-Дам», он поступил в магистратуру Колумбийского университета, на журналистику, и снял маленькую квартиру на Риверсайд-драйв. А Ливи внесла сюда домашний уют, наполнив ее растениями, картинами и теплом своего присутствия.

Потом она часто думала, что, может, она уже тогда начала относиться к Кену по-матерински. Хотя когда он держал ее в своих объятиях и целовал так, что перехватывало дух, чувства у Ливи были какими угодно, только не материнскими. Несмотря на свою решимость дождаться, пока их любовь не получит благословения церкви, ей приходилось напрягать всю свою силу воли, чтобы обуздывать желания своего молодого, здорового тела.

После того как они получили дипломы, Ливи начала работать в школьной системе Ривердейла, а Кен вернулся в Вашингтон, чтобы пройти практику в газете, которой теперь управляли попечители отцовского состояния. Он должен был проработать три месяца в каждом отделе «Кроникл» – и лишь после этого занять кресло издателя, которое прежде занимал его отец.

Для Ливи разлука между их свиданиями по выходным казалась горько-сладкой. У нее была теперь работа, была семья, но, что более важно, восхитительные мириады планов, касавшихся их приближавшейся свадьбы. Она рассылала приглашения, выбирала подвенечное платье, экипировала своих подружек, готовила приданое.

Кен, кажется, больше страдал от одиночества, и хотя его рабочие дни были до отказа заполнены работой, он звонил Ливи почти каждый вечер, словно звук ее голоса придавал ему сил и поддерживал. Часто она испытывала вину за свои собственные приятные хлопоты, когда слышала в его голосе одиночество и неуверенность. Тогда ей приходилось отрываться от счастливых мыслей и слушать вместо этого про всякие детали работы Кена – заверяя его, что, когда будет время, он будет способен занять ожидавшую его должность.

– Я не знаю, Лив, – сказал он как-то. – Тут есть парни, которые знают в сто раз больше, чем я, про то, как нужно делать газету.

– А ты можешь научиться всему, что знают они, – заверила она его. – Не бойся спрашивать, Кен… Мой отец всегда говорит, что только законченный невежда не любит задавать вопросы.

– Твой отец прав, – рассмеялся он, – но скоро наступит время – очень скоро, – когда я уже не смогу делать это, когда мне придется самому принимать решения, причем важные, Лив. И тогда уж никто не сможет мне помочь.

– Нет, ты не останешься в одиночестве, – мягко сказала она. – Когда придет это время, я уже буду рядом с тобой.

Наконец приблизился день свадьбы, и Ливи была уверена, что все самое тяжелое уже позади. Теперь они будут партнерами во всем, что бы ни предлагала им жизнь, соединенные навсегда в священном таинстве брака.

Свадьба Оливии Каллаган и Кеннета Уолша состоялась в июне, их брачный союз благословил на праздничной мессе в храме Св. Алоизия отец Патрик Мак-Брайд, у которого Ливи совершала свое первое причастие и конфирмацию. На праздничном приеме в загородном клубе Ривердейла присутствовало более трехсот гостей. Среди друзей родителей жениха, которые приехали поздравить новобрачных, были Аверелл Гарриман и Боб Хоуп, а также бывший секретарь штата. Когда Ливи и Кен танцевали под звуки «Девушки, на которой я женюсь», Ливи старалась навсегда запечатлеть в памяти этот самый замечательный день в ее жизни: красоту ее шелкового платья, отделанного старинными брюссельскими кружевами, аромат ее букетика невесты, свою невероятную сосредоточенность на лице ее красавца мужа, когда он повторил свою подвенечную клятву.

И все же, как ни радостен был этот момент, она чувствовала, что он будет превзойден тем, что им еще предстояло. Наконец-то они смогут обладать телами и душами друг друга… без греха.

Свадебный номер из нескольких комнат в отеле «Плаза» был полон цветов – оранжевых роз на длинных стеблях, бело-розовых лилий, экзотических райских птиц и деликатных камелий. Огромная корзина с фруктами ожидала новобрачных вместе с бутылкой шампанского, которое охлаждалось в серебряном ведерке.

– Ты похожа на ангела, – произнес Кен, когда его жена появилась в белой ночной рубашке из крепдешина, отделанной крошечными шелковыми розочками. – Ну, а теперь закрой глаза, Ливи-лув. – Вокруг ее стройной шеи он застегнул свой свадебный подарок – великолепный бриллиант в два карата на платиновой цепочке. – Это всего лишь первый, – нежно сказал он. – Я буду дарить тебе подарки каждую годовщину… и, – добавил он со смехом, – может быть, по подарку за каждого ребенка, если это не сделает меня банкротом.

Когда все ритуалы были выполнены, наступило время стать мужем и женой. Кен протянул руки, и Ливи бросилась в его объятья, навстречу его нежным поцелуям и осторожным ласкам. И все же, хотя она и любила его от всего сердца, в этой любви не было испепеляющего пламени страсти и несокрушимого желания. А когда он попытался завершить до конца их союз, ее девичество упорно сопротивлялось, отказываясь принести ему в жертву свою девственность.

– Ладно, все в порядке, – успокаивал ее Кен. – Я вычислил, что у нас впереди по меньшей мере пятьдесят лет супружеской жизни и секса… Подождем, когда ты будешь готова, Ливи-лув.

Мысленно она возблагодарила Бога за то, что он дал ей такого терпеливого и понимающего мужа, который отбросил в сторону разочарование, грозившее омрачить самый прекрасный день в ее жизни. Завтра они полетят в Париж, чтобы провести там две недели медового месяца. Там она и отдаст ему всю себя, чтобы ее тело принадлежало ему…

Они прибыли в отель «Лотти» на рю-де-Кастильон в одиннадцать утра. Ливи воскликнула от восторга, увидев элегантный, в стиле рококо, старый, величественный отель, с отделанным золотом и мрамором вестибюлем, с покрытыми орнаментом высокими потолками, огромным номером, украшенным старыми вещицами, в котором им предстояло прожить следующие пару недель. Как только носильщик принес их вещи, она бросилась на мягкую постель, измотанная долгим перелетом, занявшим всю ночь. Внезапно она подумала: а вдруг Кену захочется заниматься с ней любовью прямо сейчас, когда она такая усталая и грязная, а ей не хочется ничего другого, кроме отдыха? Словно угадав ее мысли, он похлопал ее по щеке и сказал:

– Давай-ка немножко поспим. Как ни странно, она почувствовала себя пристыженной такой предупредительностью Кена, и хотя была замужем меньше двух дней, первые, крошечные семена сомнений поселились у нее в мозгу. Может, что-нибудь со мной не так? – спросила она себя, погружаясь в сон.

Только на третий день после свадьбы Кен нарушил ее девственность, прося прощения за ужасную боль, которую он причинил, и обещая, что со временем все будет проще. Однако Ливи вовсе не была в этом уверена. Что-то изменилось, что-то, чему она не находила ни объяснения, ни решения. Неужели она ошиблась, думая, что семейная жизнь будет означать такое же восхитительное возбуждение от ухаживания – только еще лучше, потому что теперь это освящено браком? Произошло что-то таинственное, и возбуждение куда-то ушло. Или те голодные поцелуи и виноватые объятия были всем, что она когда-либо знала из плотских удовольствий?

Кена спросить она не могла, ведь не признаваться же ему, что она не испытывает никакой страсти, одну только боль, когда они занимаются любовь. Это было нельзя, потому что он стал бы извиняться или чувствовать себя виноватым за одно только желание любить ее.

И все же если физическая сторона их любви была несовершенной, то медовый месяц удался тем не менее на славу, тут было все, что могла вообразить молодая женщина в своих романтических фантазиях. Кен дополнял ее, он был всем тем, чем не была она, – общительным, дружелюбным, с интересом относящимся к самым разным людям. Он вступал в беседы с уличными торговцами и гидами, расспрашивал на своем элементарном французском про их семьи и, не замечая, казалось, смущения Ливи, сообщал всем, что они проводят тут свой медовый месяц.

Освободившаяся впервые в жизни от родительского надзора, Ливи наслаждалась своим новым статусом жены. Она царапала «миссис Кен Уолш» на салфетках для коктейля и писала почтовые открытки всем, кого только знала, просто так, чтобы лишний раз написать «мистер и миссис…». Они катались на bateaux mouches[1]1
  Речной трамвай (фр.).


[Закрыть] по Сене, позировали фотографу на фоне Версальского дворца. Они посетили Лувр и Нотр-Дам, ели pommes frites[2]2
  Жареный картофель (фр.).


[Закрыть] в кафе на углу и целовались на заднем сиденье такси. Но если их дни были полны прелестного разнообразия, то все ночи для Ливи казались одинаково болезненными.

– Когда новобрачные обосновались в Гринхилле, владениях Уолшей в Мидлебурге, штат Вирджиния, уверенность Ливи в себе ожила. Величественно возвышаясь на зеленых холмах, в честь которых и получил свое название, окруженный столетними дубами и грациозными буками, которые укрывали его от ветров и непогоды, Гринхилл поражал своей историей и традициями. Ливи почувствовала, что в этом месте она сможет стать образцовой женой и приветливой хозяйкой, что здесь она сможет блеснуть.

В прошлом ее опыт общения с домашней прислугой ограничивался уборщицей, которая раз в неделю приходила к Каллаганам, однако перед лицом многочисленной прислуги Гринхилла Ливи держала себя очень важно и строго.

– Я буду сама готовить большую часть блюд, миссис Шеридан, – заявила она экономке, – и подавать их я стану сама. Иногда – когда, к примеру, у нас будут гости – мне потребуется ваша помощь, вне всяких сомнений. Но если мы будем дома вдвоем, я буду сама ухаживать за мистером Уолшем…

Хоть Ливи и была юной и неопытной, ее манера убедила почтенную миссис Шеридан изменить порядок, к которому она привыкла, когда родители Кена были живы.

Дни у Ливи, ставшей хозяйкой прекрасного и благоустроенного дома, пролетали в приятных занятиях. Она полировала и переставляла старинную мебель, потом совершала набеги на серванты и буфеты, расставляя серебро, фарфор и скатерти так, чтобы это было удобно и целесообразно. Она удалила доморощенную утварь из просторной, старомодной кухни и заказала новую, более эффективную бытовую технику.

Однако ничего ей так не нравилось, как простой ритуал приготовления ужина для Кена каждый день. Пользуясь растущей коллекцией самых изысканных рецептов, она готовила изысканные кушанья на двоих и подавала их на старинных, кружевных скатертях при свечах. Исполненная решимости стать помощницей во всем, служить поддержкой и опорой, в которых он, как ей казалось, нуждался, она расспрашивала своего молодого супруга, внимательно выслушивала его проблемы, страстно стремясь облегчить тот груз ответственности, который он нес.

– Но почему ты не уволишь Бриггса, раз он постоянно делает ошибки? – спросила она как-то вечером, после того как Кен рассказал про одну из последних ошибок своего редактора.

– Я стараюсь быть справедливым, Лив. Вообще-то, такие глупые ошибки не характерны для Бриггса, – объяснил Кен. – Бриггс и «Кроникл» сотрудничали много лет. Парень, вероятно, переживает какой-то личный кризис. Я надеюсь, что он расскажет мне об этом. Да и вообще… не стоит выбрасывать хороших людей, если они устали или сломались… Это нехорошо и неправильно. Нужно просто стараться контролировать их, заполнять пробелы. И сейчас, видимо, мне и остальным придется поискать какой-либо выход из сложившейся ситуации.

Она любила Кена за его справедливость. Но разве можно решить все проблемы? – удивилась она, думая о том месте, где терпели крушение все ее усилия, – о спальне. Она пудрилась и душилась, ставила свежие цветы в вазы и включала тихую музыку по радиоприемнику – создавала самый романтический антураж. И все-таки ей не удалось восстановить волшебство тех первых дней, того времени, когда от нее не требовалось сексуальных упражнений. Порой она чувствовала, что Кен где-то блуждал мыслями и невпопад отвечал ей, занятый своими проблемами, все еще неуверенно чувствуя себя в отцовских башмаках. Но чаще всего она обвиняла себя за то, что не способна возбудить его.

Как-то утром, после их двухмесячного юбилея, Ливи сообщила Кену, что она должна слетать на день в Нью-Йорк.

– Я вернусь к ужину, – торопливо добавила она, – так что ты не успеешь без меня соскучиться.

– Уже затосковала по дому, Ливи-лув? – поддразнил ее Кен.

– Никогда! – яростно ответила она. – Ты мой дом, Кен, ты моя семья. Мне просто нужно… сделать кое-какие специальные покупки.

Приехав в город, она прежде всего направилась в церковь, где договорилась о встрече с отцом Мак-Брайдом.

– Как может жена знать, – спросила она его, – любит ли она мужа… во всех отношениях?

Священник казался удивленным.

– Ведь мы уже говорили об этом перед твоей свадьбой, дорогая Ливи. Или ты забыла?

– Я помню, – торопливо сказала она. – Я должна любить своего мужа, как… как Христос любит церковь, всем сердцем и душой. Однако, отец… – Она запнулась.

– Да, дитя мое? – поторопил он ее.