Текст книги "Без денег ты мертв (пер. Б.Г.Колодин)"

Пятьдесят тысяч долларов! – Джо тревожно выпрямился в кресле.

– Послушай, Бин, это какие-то ребячьи фантазии. Пять-десять кусков! Тебя могут посадить на пятнадцать лет. Выбрось-ка ты это из головы! Или ты думаешь, что я хочу, чтобы моего зятя упекли в тюрьму на пятнадцать лет, а?

Бин уставился на него холодным и отсутствующим взглядом. Ему незачем было выражать свои мысли словами. Бин отнесся к нему с дружеским презрением, и Бин знал, что перед ним человек, который живет и думает как мелюзга и останется таким навсегда.

Синди подошла к открытой двери, ведущей в гостиную.

– Еда на столе, – позвала она. Когда мужчины встали, Бин спросил:

– Где найти Эйба Леви?

* * *

Лавка Эйба Леви располагалась в торговом рацоне, неподалеку от причалов, где останавливались суда ловцов губок и крабов. Лавка была одним из привлекательных для туристов мест Сити. В ней имелось все, от чучела змеи до черепахового гребня, от стеклянных “алмазов” до изделий местных индейцев, от каноэ до старинного ружья, из которого застрелили какого-то генерала во время войны с индейцами. У Леви продавалось все, что только можно было вообразить.

Набитая товаром просторная, тускло освещенная лавка обслуживалась четырьмя привлекательными девушками из племени семинолов, одетых в национальные костюмы. Леви держался за кулисами в своем маленьком, убогом офисе, хотя и получал немалый постоянный доход от продажи своего товара, еще больше он зарабатывал на краденном, скупаемом у местного ворья.

Эйб Леви был высок и худ, с лысеющей головой, крючковатым носом и глазами столь же невыразительными, как бутылочные пробки.

Он оценивающе смотрел на Бина, сидевшего перед его старомодным столом-бюро, и то, что он видел, не нравилось ему. Он не любил красивых мужчин. Он вел дела с воровской мелкотой Сити, представители которой неизменно выглядели неряхами и далеко не красавцами. Высокий, загорелый незнакомец, в безукоризненном костюме и возмутительном галстуке, и его самоуверенность, вызывали у Эйба инстинктивную враждебность.

Бин сообщил, кто он такой и сказал, что подыскивает дело. Эйб слушал, поглаживая крючковатый нос костяшками тощих пальцев, бросая на Бина быстрые взгляды и сразу отводя глаза.

– Если мне что-нибудь подвернется, – закончил Бин, – согласны ли вы принять у меня товар? Эйб не колебался ни минуты.

– Нет.

Безаппеляционный тон и враждебное выражение собеседника разозлили Бина.

– Как вас понимать? – прорычал он. – Ведь это ваш проклятый бизнес, разве не так?

Эйб остановил на нем свои глаза-пробки.

– Это мой бизнес, но я не веду дел с посторонними. Вам здесь нечего искать. Попытайте счастье в Майами. Они принимают чужаков, мы – нет.

– Неужели? – Бин подался вперед, сжимая кулаки. – Если вам не нужен мой товар, найдутся и другие. Эйб продолжал поглаживать нос.

– Молодой человек, не надо, – сказал он. – Здешняя лавочка открыта только для своих. У нас хватает людей и без посторонних. Поезжайте в Майами, но не пробуйте работать здесь.

– Спасибо на добром слове. Я буду все равно здесь, – сказал Бин, покраснев под загаром. – И кто же мне помешает?

– Копы, – ответил Эйб. – Местные копы понимают, что без какого-то количества преступлений в Сити не обойтись. Они мирятся с этим, но не станут мириться с появлением нового лица. Кто-нибудь даст им знать о появлении новичка и о том, что у него слишком большой аппетит. Через несколько дней этого новичка или выставят из Сити, или засадят за рещетку. Послушайтесь моего совета: вам здесь нечего делать. Поезжайте в Майами. Отличный город для молодого человека вроде вас, только не начинайте здесь никаких историй.

Несколько минут Бин смотрел в упор на высокого еврея и ему вдруг сталь ясно, что старик дает ему по-своему хороший совет. Он покачал плечами и встал.

– Ну, что ж, спасибо, – сказал он. – Я подумаю. – И, повернувшись, он прошел через лавку к выходу, игнорируя индейских девушек, которые многообещающе строили ему глазки, и вышел на жаркую, солнечную набережную.

Впервые в жизни он чувствовал себя неуверенно и испытывал назойливый страх перед скорым безденежьем. Он не хотел уезжать из Сити. Но что же делать? Он понимал предупреждение, когда получал его. Эйб Леви зажег перед ним красный сигнал.

Медленным, неохотным шагом он направился к своему “ягуару”.

Глава 2

Толстая, немолодая блондинка в сопровождении мужчины, который мог быть ее мужем, вошла в бар. Они забрались на табуреты у стойки и заказали виски со льдом. Мужчина, нескладный и плешивый, одетый в охотничью куртку и жеванные брюки цвета хаки, снял две дорогие на вид камеры, висевшие у него на шее. Он посмотрел по сторонам и его взгляд остановился на Барни, который уминал третий слой второго рубленного шницеля.

Он подтолкнул локтем толстую блондинку, которая повернула голову и уставилась на Барни выпученными бледно-голубыми глазами. Эта женщина ухитрилась втиснуть свои огромные бедра в огненно-красные шорты. Мне казалось, что при первом неосторожном движении шорты лопнут по всем швам. Ее необъятный бюст обтягивал легкий свитер с узором из оранжевых кругов на белом фоне.

– Один из местных типов, Тим, – произнесла она громким шепотом. – Чудной город. Шагу не ступишь, не встретив что-нибудь занятное.

Лицо Барни отразило плохо скрытое самодовольство.

– Знаете, мистер Кемпбелл, леди обращает на меня внимание, – сказал он. – Мистер Дюлек прав. Я привлекаю туристов. Он наставил свой толстый палец мне в грудь. – Спорю на никель: перед тем, как эта парочка уйдет, хмырь захочет меня сфотографировать.

Я ответил, что пари принято, и не пора ли ему продолжить свою историю?

Барни кивнул.

– Да, ладно, про Джо, Синди и Бина вы знаете. На время покинем их и Бина с его мрачными перспективами. Он мог бы, конечно, перебраться в Джексонвиль и попытать удачи там, но ему втемяшилось в голову провернуть одно крупное дело, после которого можно будет устроиться где-нибудь с Синди, по крайней мере, на пару лет, прежде чем начать подыскивать что-нибудь новое, и он знал, что помимо Майами, есть единственный город – Парадиз-Сити, где одна быстрая, безопасная кража может принести добычу на пятьдесят тысяч долларов. Видя, что толстуха по-прежнему пялится на него, Барни зашевелил бровями и плотоядно ухмыльнулся ей. Она поспешно отвела взгляд и, наклонясь близко к мужу, зашептала.

– Немного застенчива, – сказал Барни. – Погодите. Сейчас подойдут фотографировать. – Не дождавшись ответа от меня, он продолжал: – Теперь расскажу про Дон Эллиота. Вы видели его во многих фильмах: высокий, хорошо сложенный парень, красивый, темноволосый и с тем сексуальным выражением, перед которым большинство женщин не может устоять.

Когда Эррол Флипп откинул копыта, понадобился киноактер на его место. У “Пасифик Пикчерс” был контракт с Эллиотом и они сообразили, что если его хорошенько натаскать, он способен заменить Флиппа и Фербенкса-старшего. Как вы сами сказали, актер слабый, зато мастер фехтовать и драться. У его агента, Сола Льюссона, хватило смекалки оговорить для него процентное участие в доходах после третьего фильма, и Эллиот стал грести деньги напропалую. – Барни сделал паузу, чтобы доесть остаток шницеля. – Это вечная история с кинозвездами. У них комплекс неполноценности. Понимате, о чем я говорю? – Он уставился на меня маленькими, рассчетливыми глазками. – Им кажется, что если они не будут жить на широкую ногу, все станут считать их дешевкой. Им обязательно надо иметь большие машины, шикарных женщин, большие дома, плавательные бассейны. Эллиот был такой же.

Он приехал в Парадиз-Сити и построил виллу на холме, и в этой вилле, мистер Кемпбелл, было все, будьте уверены. Я слышал, она стоила полмиллиона баксов. Может это и преувеличение, а может и нет. Вилла не такая уж большая, но чего в ней только не было! Один из моих дружков-газетчиков писал о ней статью и показал мне кое-какие фотографии. – Барни медленно и глубоко вздохнул. – В ней имелось все, что только может вообразить человек. Четыре спальни, четыре ванных и гостиная, в которой помещалось две сотни человек, не наступая друг другу на ноги, обеденный зал, плавательный бассейн, комната для игр, сауна, садовый очаг, на котором можно было жарить целую тушу – словом все. У Эллиота даже был свой кинозал. Три машины: “ролле”, “альфа” и гоночная “порше”. Он любил компанию, и его тоже любили. Богатые придурки, которые живут здесь, принимали его у себя, а он принимал их. Его фильмы приносили огромные доходы. Казалось, его жизнь обеспечена, но, как часто случается, везенью пришел конец.

В этот момент толстуха и ее невзрачный муж допили свои стаканы и слезли с табуреток. Барни посмотрел на меня и подмигнул, потом выпрямился, охорашиваясь, разглаживая мятый свитер.

Толстуха с мужем вышли из бара, не взглянув на него, и исчезли в толпе на набережной. Наступила длинная пауза, затем я мягко напомнил ему, что он должен мне никель.

Барни покачал головой, не в силах поверить в случившееся.

– Такого еще не бывало. Вы бы не поверили, сколько раз меня фотографировали эти паршивые туристы.

– Никель, – сказал я.

Он небрежно махнул рукой, отметая этот вопрос.

– Давайте вернемся к Дону Эллиоту, – сказал он твердо и постучал по столу донышком своего пустого стакана. Подождав, пока Сэм принес ему полный, он продолжал: – Как я говорил, веселью Эллиота пришел конец. Он снялся в шести фильмах и фирма готовила новый контракт, обеспечивающий ему двадцать процентов от доходов продюссера, а это, как мне говорили, дало бы ему миллион баксов плюс все расходы и так далее, и так далее. Наконец, контракт был готов для подписания у Льюссона. Его агент позвонил ему из Голливуда и попросил приехать, чтобы подписать его. В это время Эллиот нашел себе новую куколку, и ему казалось, что он в нее влюблен. Я ее видел. Ничего девочка, если вам нравятся тощие .. Блондинка, конечно, с блестящими зелеными глазами и с грудями, на которые надо было надевать намордники. Они вдвоем поехали в Голливуд в гоночном “порше”. На полпути девушке захотелось вести самой. Поскольку Эллиот был от нее без ума, он согласился. Она имела не больше представления о том, как управлять гоночной машиной, чем я. На скорости сто пять миль в час она врезалась в грузовик. Его спас привязной ремень, но ей рулем разворотило грудь. Когда Эллиот очнулся в первоклассной частной клинике, он увидел рядом со своей постелью Сола Льюссона и президента “Пассифик Пикчерс”, – Барни отпил немного пива и не без труда придал своей толстой физиономии печальное выражение. – Может вы читали об этом в газетах? – спросил он.

Я сказал, что наверно не обратил внимания. У меня не хватает времени читать газеты, а новости из Голливуда редко меня интересуют.

Барни кивнул.

– Дамочка, конечно, разбилась насмерть и стоило чертовских трудов выковырять Эллиота из остатков машины. Чтобы вытащить его, пришлось отрезать ему левую ступню, застрявшую в обломках.

Президент кинокомпании, тип по фамилии Майер, просил его ни о чем не беспокоиться, выздоравливать и затем заглянуть к нему, после чего сразу ушел. Он приходил только для того, чтобы убедиться, что Эллиот действительно потерял ступню. Он не мог поверить, когда ему сообщили эту новость. Совсем недавно у них был кассовый актер, который прыгал, бегал, скакал на лошади, плавал, взбирался на скалы, дрался и делал все, что умел делать Флипп, а теперь у них остался красивый кусок мяса, минус нога.

Барни откинулся назад, глядя на меня.

– Вы понимаете, мистер? Малый с потенциальной возможностью заработать миллион баксов, вдруг теряет ногу. Ничего себе положеньице!

Я согласился.

– Эллиот был под наркозом и не имел понятия, что остался без ноги. Льюссон понимал, что курице, несшей для него золотые яйца, теперь пришел конец. Вы представляете, ему предстояло отыскать где-нибудь другого красавчика и убедить Майера начать его подготовку, и он знал, что не может позволить себе тратить время на Эллиота. Он сообщил Эллиоту о том, что тот потерял ступню, сказав, что им надо встретиться, когда Эллиот выйдет из больницы, пообещал поговорить с Майером и быстренько смылся.

Через месяц Эллиот вернулся в Парадиз-Сити. Он стал другим человеком: жестким, угрюмым и полным горечи. Он не встретился ни с одним из своих так называемых друзей, и держался особняком. Спустя пару месяцев он обзавелся железной ногой. У него хватило воли и он упорно тренировался в ходьбе с протезом. В результате он научился нормально ходить без признаков хромоты, но про бег, прыжки, драки и так далее пришлось забыть навсегда. Кроме того, протез вызывал у него комплекс. Раньше он проводил много времени с девочками в своем бассейне, но не станешь же плавать с протезом.

Эллиот привык три или четыре раза в неделю проводить ночь с какой-нибудь девушкой, но когда у тебя вместо ступни культя, вроде бы неловко ложиться в постель с куколкой. Но это составляло только малую часть его неприятностей. Как только он убедился, что может ходить нормально, сразу сел в самолет и прибыл в Голливуд, пошел к Люссону. Когда он зашел в кабинет агента, тот встретил его изумленным взглядом. Он уже списал Эллиота со счетов, но при виде этого высокого, бронзового от загара, красивого парня, вошедшего к нему совсем как бывало раньше, в нем возродилась надежда на новые доходы.

Он немедленно связался с Майером, но тот поставил крест на Эллиоте. Он знал, что у Эллиота нет актерского таланта. Для него мастер драк и фехтования с протезом вместо ноги имел не больше рыночной стоимости, чем презерватив для евнуха. Он сказал, что очень сожалеет, но дело не пойдет. Нужно отдать ему должное, Льюссон настаивал, но если Майер говорил “нет”, это значило нет.

Когда Льюссон сообщил эту новость, Эллиот уставился на него с побелевшим лицом. “На что же я буду жить, черт побери?” – спросил он.

Льюссона удивило, что все это так сильно подействовало на Эллиота.

– О чем ты беспокоишься? – нетерпеливо спросил он. – Тебе причитаются отчисления от трех фильмов. Ты сможешь расчитывать минимум на 30 тысяч годовых в течение следующих пяти лет и немного меньше еще на пять лет. Голодать ты не будешь, и кто знает, что случится за десять лет – может нас всех не будет в живых.

У Эллиота сжались мускулы.

– Я всем должен, – сказал он. – Тридцать тысяч меня не спасут. Я надеялся, что новый контракт вытащит меня из долгов. Льюссон пожал плечами.

– Продай виллу. За нее тебе дадут полмиллиона.

– Она не моя, будь это все проклято! Она заложена по самую крышу!

– Ладно, Дон, давай подсчитаем, сколько ты должен? Эллиот в отчаянии вскинул руки.

– Не знаю, но очень много, что-то около двухсот тысяч, может быть больше.

Льюссон задумался на минуту. Он был продувной малый и сразу увидел возможность хорошо заработать. Шесть фильмов Эллиота могли принести доход около 30 тысяч годовых в течение пяти лет, а по прошествии этих пяти лет все еще можно было рассчитывать на дальнейшие поступления. Он сказал, что постарается найти кого-нибудь (имея в виду себя), кто купит права и заплатит за них Эллиоту сразу сто тысяч наличными.

Эллиот, пытался поднять сумму до ста пятидесяти тысяч, и Льюссон обещал посмотреть, что сумеет сделать. Эллиот вернулся в Парадиз-Сити и стал ждать.

В конце концов Льюссон убедил его принять сто тысяч и Эллиот, загнанный в угол, согласился. Он получил наличные, но с этого момента ему больше не на что было рассчитывать.

Деньги пошли на уплату части долгов. В характере Эллиота была какая-то пагубная черта. Он просто не мог удержаться от трат. Ему следовало бы перебраться из виллы в маленькую квартирку, следовало бы избавиться от штата прислуги, которой он хорошо платил и которая ела как после голодовки. Ему не следовало заказывать новый “ролле” ценой около тридцати тысяч, пообещав заплатить потом.

Он знал, что впереди его ждет страшный крах, но как будто ничего не мог сделать, чтобы избежать его.

В глубине его сознания вертелась мысль о самоубийстве. Когда крах наконец наступит, говорил он себе, он проглотит бутылочку снотворных таблеток, и конец делу.

Если конец неизбежен, решил он, надо пользоваться жизнью, пока сияет солнце. Он снова начал принимать гостей, но его приемы не пользовались таким успехом, как раньше, потому что он и сам стал не таким. Его резкое, цинично-издевательское отношение к людям вызывало у них неприятное чувство. Никто и понятия не имел о его денежных затруднениях. Теперь все знали о протезе и о конце его карьеры в кино, но они думали, что во времена своего успеха он отложил достаточную сумму и по-прежнему оставался очень богатым человеком.

Но вот однажды ему позвонил директор банка, прося заглянуть к нему для беседы. Эллиот знал, что означает этот звонок. Он явился к директору и у них состоялся разговор. Он превысил свой счет на двадцать тысяч долларов и директор банка, который часто играл с ним в гольф, сказал, что, к сожалению, не может предоставить ему дальнейшего кредита.

– Правление требует от меня уменьшить этот перерасход, – сказал он. – Что вы можете сделать. Дон?

– Положитесь на меня, я все улажу, – ответил Эллиот, зная, что ни черта не может уладить. – Какая муха укусила ваших людей, Джек? Двадцать тысяч – мелочь.

Директор банка согласился, но повторил, что на него нажимает правление.

– И давайте уменьшим перерасход наполовину, Дон.

Эллиот пообещал все устроить и вышел.

“Ролле” доставили на предыдущей неделе. Это была единственная такая машина в Сити. Эллиоту предложили ее первому, и он просто не смог противостоять соблазну и взял ее, зная, что агент не будет слишком нажимать на него с уплатой. Как оказалось, великолепная машина здорово помогла ему поддержать начавший ухудшаться кредит. Стоило только подъехать на машине к какому-нибудь магазину, или к портному, и кредит был сразу обеспечен.

Но как-то раз его мажордом-японец сообщил, что запас джина и виски подходит к концу, и напомнил о намечавшемся большом приеме с коктейлями на следующий вечер. Эллиот испытал шок, когда Фред Бейли, который заведовал винным магазином, попросил его уплатить по прошлому счету.

Эллиот изумленно смотрел на него. Он понятия не имел, что паразиты, которых он угощал у себя, вылакали за шесть месяцев напитков на шесть тысяч долларов. – Я пошлю вам чек, – сказал он беззаботно. – А сейчас, Фред, мне нужны четыре ящика шотландского и пять джина, как обычно. Доставьте их мне сегодня после обеда, хорошо?

Бейли поколебался, потом, глядя в окно на “ролле”, неохотно кивнул. Человек, имеющий такую машину, рассудил он, не может не иметь денег. – Ладно, мистер Эллиот, но не забудьте про чек. С меня тоже спрашивают.

Теперь Эллиот понял, что его время истекло. Вернувшись на виллу, он достал все счета, ожидающие уплаты, и провел мрачный вечер за подсчетом. Оказалось, что он должен около семидесяти тысяч, и сюда не входила еще цена “роллса”.

Он сидел озабоченный, оглядывая роскошно обставленную гостиную. Во времена больших заработков он накупил современных картин, дорогой скульптуры и среди прочего, коллекцию нефрита, обошедшуюся ему тысяч в двадцать пять. Все это он купил у Клода Кендрика, о котором я уже упоминал. – Барни умолк, допил свое пиво и искоса посмотрел на меня. – Вы помните, я говорил вам про Клода Кендрика?

Я ответил, что помню, и что по словам Джо, Кендрик был одним из главных скупщиков краденого в Сити.

Барни одобрительно кивнул.

– Правильно. Я рад, что вы следили за моим рассказом, мистер Кемпбелл. А то знаете, нет ничего хуже для человека, который держит ухо к земле, чем говорить с глухим слушателем.

Я признал его правоту.

Сэм принес еще пива и Барни снова заговорил:

– Настало время вывести на сцену Клода Кендрика, потому что он играл роль в краже ларриморовых марок. – Барни пододвинулся ближе к столу. – Сейчас я опишу вам Кендрика. Это был высокий плотного сложения педераст, примерно, лет шестидесяти, он носил плохо сидящий оранжевый парик и мазал губы бледно-розовой помадой. Он был лыс, как яйцо и носил парик просто ради смеха. Встречаясь с кем-нибудь из своих клиентов, он приподнимал парик, как другие приподнимают шляпу.

– Такой уж чудной тип, понимаете, мистер Кемпбелл? Толстый, – Барни хлопнул себя по огромному животу. – Не как я, по другому толстый, конечное дело. Мой жир хороший, крепкий, у него же он мягкий, а это никуда не годится. У него был длинный, толстый нос и маленькие глазки. Заплывшее жиром лицо и длинное нюхало делали его похожим на дельфина, но только без симпатичного выражения, свойственного дельфинам. Хотя он выглядел комично и вел себя комично, он лучше всех разбирался в антиквариате, драгоценностях и современном искусстве. Его галерея была набита выдающимися предметами искусства и коллекционеры съезжались со всего света, надеясь на выгодную покупку. – Барни ухмыльнулся. – Покупать, они покупали, но никогда с выгодой для себя.

Помимо своего процветающего бизнеса Кендрик занимался еще и скупкой краденного. Он стал барыгой, можно сказать, в силу обстоятельств. К нему явились важные клиенты, желая получить какое-то особенное сокровище искусства, которое не продавалось. Они предлагали такие большие деньги, что Кендрик не мог устоять. Он нашел пару проворных ребят, которые украли то, что требовалось, и коллекционеры заплатили и спрятали купленное в свои личные музеи, куда никто кроме них не имел доступа. Если бы вы узнали о некоторых кражах, организованных Кен-дриком, у вас встали бы дыбом волосы. Однажды он организовал кражу бесценной вазы из Британского музея и на этом едва не нажил себе крупные неприятности, но это уже другая история, и сейчас я не стану о ней говорить. Я просто хочу дать вам представление о том, как оперировал Кендрик.

Помимо перепродажи краденного, он поставлял большинству здешних богатеев превоклассные картины и прочее. Он имел к ним подход, вызывавший доверие. Люди посмеивались над его оранжевым париком и косметикой, но приходили к нему и были рады выслушать его совет. У него имелась команда красивых мальчиков, специалистов по интерьеру, и он всегда обставлял и переделывал дома клиентов. Когда Эллиот построил виллу, он обратился к Кендрику и тот позаботился об обстановке и сплавил ему массу картин – если их можно так называть – плюс коллекцию нефрита и уйму прочего добра по самым фантастическим ценам.

Эллиот решил, что прекрасно обойдется без нефрита, да и без всей страшной мазни, покрывающей стены его гостиной, если на то пошло. Он отчаянно нуждался в деньгах – не для оплаты счетов, им придется подождать – а на жизнь и на уплату прислуге, и ему казалось, что это лучший способ достать их.

После некоторых колебаний, зная, что если вы предлагаете что-нибудь для продажи, могут пойти слухи о ваших финансовых затруднениях, он поехал в галерею Кендрика.

* * *

Луис де Марни, главный продавец Кендрика, вышел навстречу Элл йоту, когда тот появился в галерее.

Луису, стройному и гибкому, можно было дать на вид что-то между двадцатью пятью и сорока годами. Его длинные густые волосы походили на собачий мех, а худое лицо, узкие глаза и почти безгубый рот придавали ему вид недоверчивой крысы.

– Ах, мистер Эллиот, как я рад снова видеть вас, – воскликнул он с чувством. – Вам лучше? Прекрасно, прекрасно. Я был совершенно уничтожен, когда услышал об аварии. Вы получили мое письмо? Я написал, да кто вам не писал? Но до чего же здорово вы выглядите! Как чудесно!

– Клод здесь? – отрывисто спросил Эллиот. Он не терпел, когда на него изливали свои чувства, особенно, если это исходило от педераста.

– Конечно, занят немного. Вы ведь знаете. Милый Клод загоняет себя в могилу работой. Могу чем-нибудь быть полезен, что-нибудь показать вам, мистер Эллиот? – Маленькие глазки ощупывали лицо Эллиота, безгубый рот приоткрыл белые зубы в улыбке, не отражавшейся в глазах.

– Мне нужен Клод, – сказал Эллиот. – Поторопите его, Луис, я тоже занят.

– Конечно, одну секундочку.

Эллиот смотрел, как он идет, грациозно покачиваясь по длинному проходу, ведущему к приемной Кендрика. Кендрик отказывался называть комнату, в которой он заключал все крупные сделки, офисом. В просторной комнате с огромным окном, выходящим на океан, пышно обставленной всем самым роскошным и дорогим из того, что имел Клод, на обтянутых шелком стенах висели картины, стоимостью в целое состояние.

Дожидаясь, Эллиот беспокойно расхаживал по обширной галерее, рассматривая разнообразные вещи, соблазнительно выставленные в стеклянных витринах: он заметил несколько предметов, которые ему захотелось купить, но он знал, что Кендрик никогда не предоставляет кредит, даже самым значительным клиентам.

Луис, появившийся из двери, засеменил к нему жеманной походкой.

– Входите, пожалуйста… Клод так рад! Знаете, мистер Эллиот, вы нас совсем забыли. Вы не заходили уже должно быть четыре месяца.

– Да, – Эллиот шел вслед за Луисом, глядя на его стройную спину. Они вошли в приемную.

Клод Кендрик стоял у окна, глядя на океан. При появлении Эллиота, он обернулся и его жирное лицо сморщилось в улыбке.

“Ну и страшилище! – подумал Эллиот. – Этот кошмарный парик. Он еще больше разжирел!” – Дражайший Дон, – проговорил Кендрик, беря руку Эллиота в обе свои. Эллиоту показалось, будто он сунул руку в миску с немного теплым, влажным тестом. – Как приятно снова вас увидеть. Гадкий, вы совсем меня забросили. Как ваша нога,, ваша бедная ножка?

– Понятия не имею, – сказал Эллиот. – Кажется забросили в топку. – Отодвинувшись от подавляющей массивной туши Кендрика, он опустился на диванчик в стиле Людовика XVI. – Как у вас дела?

– Неплохи, жаловаться не приходится, скажем так. Есть за что благодарить судьбу. А вы, милый Дон, как у вас дела? – Кендрик сделал паузу, склонив голову набок и в его маленьких глазках появилось лукавое выражение. – Я слышал про этого отвратительного Майера. Какой ужасный человек! Я слышал, что он даже не пожелал возобновить ваш контракт. Что за человек! Я не продал бы ему ни единой вещи из моей прекрасной галереи. Однажды он приходил. Поверите ли, он пытался торговаться со мной! Есть люди, с которыми я могу иметь дело, и люди, с которыми я просто не могу разговаривать. Они переполняют меня отвращением. Майер принадлежит как раз к такому сорту людей. Вы меня понимаете, ну, конечно, понимаете! Правда ли, что он отказался возобновить контракт?

– Иначе он был бы сумасшедшим, – сказал Эллиот – Майер не хуже других. Он занимается бизнесом, чтобы зарабатывать деньги, как и мы с вами. У меня протез, Клод, и это ставит крест на моей работе, я не обижаюсь на Майера. На его месте я сделал бы то же самое.

– В этом гнусном мире нет жалости. – Кендрик сделал гримасу. – Но о чем я думаю? Немного шампанского, виски? Выпьете что-нибудь?

– Нет, спасибо.

Наступила пауза, пока Кендрик опускал свою тушу в специальное кресло, им самим спроектированное: кресло с высокой спинкой, имитирующее старинное, но укрепленное стальными скрепками и обитое материей, выглядевшей как гобелен, но на самом деле искусно подделанное.

– Луис говорит, что вы заняты, поэтому не стану вас задерживать, – продолжал Эллиот. – Помните коллекцию нефрита, которую вы мне продали?

– Нефрит? Конечно. – Взгляд Кендрика насторожился. – Прекрасный комплект. Хотите почистить его, милый Дон? Нефрит нужно время от времени чистить. Так просто бывает запустить свои драгоценности.

– Я ничего не хочу чистить, я хочу его продать. Кендрик снял парик, вытер лысую голову шелковым платком, потом снова пристроил его на место, немного криво.

– У вас черт знает какой вид с этим проклятым париком, – сказал Эллиот с внезапно вспыхнувшим раздражением.

– Он производит на меня психологический эффект, – заявил Кендрик. – Когда я потерял все свои волосы, я пришел в отчаяние. Вы не представляете, шери, как я страдал. Я всегда презирал глупцов, носящих парики, желая выглядеть моложе. Поэтому я купил этого урода и мне с ним весело. Да к тому же я все-таки не разгуливаю лысым. Я им доволен, он забавляет моих друзей и вызывает разговоры.

Эллиот пожал плечами.

– Так как же? Купите вы нефрит?

– Шери! Я не могу поверить, что вы решили расстаться с этой прелестью! Вероятно, вы не вполне сознаете, а люди говорят о ней. Они вам завидуют! О ней три раза за последний год упоминалось в “Мире искусства”…

– Я хочу продать ее. – Лицо Эллиота ничего не выражало. – Сколько она стоит?

Глаза Кендрика остекленели: это выражение появлялось в них, когда он переходил от роли продавца к роли покупателя.

– Сколько стоит? – Он поднял массивные плечи. – Зависит от спроса. Вам она нравится – мне она нравится. Это прекрасная и редкая коллекция, но в конце концов она представляет интерес лишь для ограниченного круга любителей, интересующихся нефритом. – Он помолчал, пристально и пытливо глядя на Эллиота. – Не намерены-ли вы поменять ее на что-нибудь другое, Донни-бой? Может быть вам приглянулось что-нибудь из моей чудесной галереи? Например, коллекция споудского фарфора, или…

– Я хочу продать ее за наличные, – сказал Эллиот. – И ради бога не называйте меня Донни-бой.

– Прошу прощения, за наличные? – Кендрик скорчил гримасу, став похожим на дельфина, проглотившего крючок. – А вот тут, пожалуй, возникает трудность. Если бы вы думали обменять ее на что-нибудь другое, я мог сделать вам очень миленькое предложение, но за наличные…

– Сколько?

Мне, конечно, придется посмотреть ее снова. Люди так небрежны, нефрит мог отколоться, но если он в полном порядке, в идеальном состоянии, – каким вы его купили, – думаю, я мог бы предложить, скажем тысяч шесть. Да, вплоть до шести тысяч, поскольку мы с вами старые друзья.

К лицу Эллиота прилила кровь.

– О чем вы говорите, черт подери? Вы содрали с меня двадцать пять тысять шестьсот!

Кендрик вскинул руки и в безнадежном жесте уронил их на толстые колени.

– Но это было четыре года назад, дорогой Дон. Цены упали, особенно на нефрит. Хороший фарфор: споул, веджаут, вот где лежат настоящие деньги, но на нефрит в настоящее время нет спроса. Он, конечно, восстановится года через два или через три. Тогда я могу предложить вам цену, прибыльную для вас. – Поколебавшись, он продолжал: – Но если вам действительно срочно нужны деньги и поскольку вы мой друг, я рискну. Я дам вам десять тысяч. Больше никак не могу, и, может статься, я еще пожалею.

Эллиот покачал головой.

– Нет. Попробую в Майами. Там есть пара дельцов, которые могут предложить побольше. Ладно, Клод, забудем этот разговор.

– Вы ведь не думаете о Моррисе Харди и Уинстоне Экленде, шери? – спросил Кендрик с жалостью и с печальной улыбкой. – Вы не должны с ними связываться. Мерзкие люди, а кроме того они по самые глаза завалены нефритом. Я заключил с ними сделку три месяца назад, перед тем, как провел опрос на нефрит. Они дадут вам четыре.