Текст книги "Дом Безгласия"

Глава 8

Апрель 1989 года

1

Мне до сих пор жутко вспоминать о том, как я подростком пережил ужасные дни после убийства моего друга Алехандро. Словно это был не я, а совсем другой человек, который навсегда останется в моей памяти ребенком. Я болею душой за него, чувствую вину перед ним, проливаю слезы бессонными ночами. Никому не желаю подобного опыта – ни себе, ни тому, кто по странному стечению обстоятельств оказался мной. Как будто все случившееся лишь плод воображения некоего бесплотного существа из другого мира, навсегда вселившегося в меня. Знаю, это полная бессмыслица, однако трагедия наносит вред разуму.

Утром, спустя двое суток после той ночи, я сидел на заднем крыльце нашего дома, тупо глядя в сторону поля, где недавно посеяли сою. Погода забыла про весну и сразу включила знойное и душное лето; моя рубашка липла к телу, бисеринки пота стекали по груди, а когда я нагибался, задерживались в складках тощего живота. Был понедельник, учебный год в полном разгаре, однако родители велели мне на день-другой остаться дома, ничего не объяснив. Впрочем, объяснений не требовалось.

Я чувствовал себя ужасно, без всякой надежды на утешение. Хотя при здравом размышлении решил – меня не могут назначить виновным в смерти Алехандро; ни один разумный человек не мог ожидать, что я превращусь в Капитана Америку и вступлю в схватку с наводящим ужас Коротышкой Гаскинсом.

Я был ребенком. Он приказал мне бежать, и я сбежал.

Однако вот что разрывало мне сердце: выскочив из барака, я не бросился к людям, не позвал на помощь. А люди были рядом – сидели у костра, приводили себя в порядок, тренировали собак. А я был так напуган, что буквально окаменел. Окаменел в полном смысле слова. Это уровень страха, который превращает в камень твой мозг, твои внутренности, каждый мускул и каждый нерв, лишает возможности действовать – не только действовать рационально, но действовать вообще. Спотыкаясь, я выскочил из барака и устремился в лес, а там вжался в дерево и сполз по стволу на землю.

Время тянулось бесконечно медленно. Наконец из барака послышались крики, жалобные возгласы, началась беготня. Отцу не потребовалось много времени, чтобы найти меня. Я еще не видел его в таком смятении – он лихорадочно сжал меня в объятиях и опустился рядом. И мы просидели на земле, густо усеянной сосновой хвоей, до приезда полиции. Я рассказал им все – только с получасовым опозданием.

Я сидел на крыльце, как тряпичный куль, уронив голову на грудь, когда со стороны парадного входа хлопнула дверца машины. Громкий звук вернул меня к действительности. Несмотря на яркое солнце и духоту, слишком тяжелую для середины весны, мир на мгновение потемнел, откуда-то повеяло холодом. Я догадывался, кто пришел к нам в гости.

Уэнди Толивер, репортер криминальной хроники местной газеты «Гвоздь дня».

У нее есть вопросы по поводу убийства Алехандро Мондези.

2

Появление журналистки отвлекло меня от прокручивания в голове событий той ночи. Я спрятался, пригнувшись, за углом дома и высунул голову. Мисс Толивер поднялась по ступенькам. Она была элегантно одета, волосы цвета спелой пшеницы стянуты на затылке в хвост. Папа вышел на веранду и поздоровался с гостьей; из-за угла я не мог его видеть и рисковать не хотел.

– Спасибо, что согласились со мной встретиться, – сказала репортерша.

– Не стоит благодарности. – В голосе отца звучало предостережение. Он намекал, что если она выйдет за рамки, то очень скоро получит проблемы.

Мисс Толивер покопалась в сумочке, извлекла маленький кассетный магнитофон и покрутила перед отцом.

– Вы не возражаете, если я запишу нашу беседу?

– Извините, но возражаю. Мне будет намного комфортнее, если эта чертова штука выключена.

Репортершу отказ, похоже, ничуть не разочаровал.

– Я вас вполне понимаю. – Она демонстративно затолкала магнитофон обратно в сумочку и взамен достала блокнот и ручку. – Можно хотя бы делать заметки по ходу разговора?

Отец промолчал, и я сделал вывод, что он ответил кивком.

Мисс Толивер недвусмысленно покосилась на входную дверь.

– Где мы расположимся?

– Лучше прямо здесь.

Я отважился высунуться из-за угла чуть сильнее и теперь видел, как отец уселся на верхнюю ступеньку и уперся локтями в колени, несколько вызывающе. Репортерше ничего не оставалось, кроме как стоять перед ним. Однако затем она удивила меня – и отца, несомненно, тоже, – потому что плюхнулась на ступеньку чуть ниже и непринужденно закинула ногу за ногу.

– Полагаю, вы слышали о записке, оставленной у трупа?

Оглядываясь назад, я понимаю, что ее поведение и вопросы были не чем иным, как манипуляцией, попыткой застигнуть отца врасплох, однако подействовали они на меня. Я почувствовал головокружение и был вынужден сесть.

– Разумеется, я слышал об этой чертовой записке.

Толивер кивнула и что-то записала в блокноте. Я ее почти не видел. Перед глазами замелькали яркие точки, к горлу подкатила тошнота. Я ничего не знал о записке и уж точно не знал, что тело нашли. На койке, где спал Алехандро, обнаружили только кровь. Море крови.

Сообразив, что ее жесткий метод не сработал, Толивер заметно смягчилась и со вздохом отложила в сторону блокнот.

– Простите. К сожалению, я не… я не подумала, что вы примете это так близко к сердцу… Ведь убили не вашего сына.

Я почти физически ощутил, как напрягся отец, – словно мой дух на мгновение вселился в его тело.

– Вы напрашиваетесь на то, чтобы я вышвырнул вас из своего дома? – Его голос звучал угрожающе спокойно.

– Нет, сэр. Я… простите. – Она помедлила. – Могу я сказать вам кое-что конфиденциально? Я абсолютно честна с вами. Вы уважаемый в городе человек. Не то что сын мэра, уж я-то знаю. – Снова неловкая пауза. – Только не выдавайте меня.

Отец открыто рассмеялся ей в лицо. Я подумал, что этой Уэнди Толивер пальца в рот не клади.

– Что вы хотели этим сказать? – спросил отец.

Репортерша встала и повернулась к нему лицом. Раскрытый блокнот так и лежал на ступеньке.

– Мистер Плайер, меня задела за живое эта история. Если говорить откровенно, я разрываюсь на части. Какая-то часть меня испытывает душевный подъем – я загорелась идеей расследовать дело. Такой шанс выпадает раз в жизни. Но другая часть меня пребывает в постоянном страхе. Мне не хотелось приходить к вам и причинять страдания. Не желаю копаться в дерьме, от этого будет только хуже. И я боюсь, что вот опубликую статью, а проклятый монстр придет и за мной. Однако я с детства мечтала о журналистике, и вот он, мой шанс. Я не могу его упустить. Вы понимаете?

Похоже, мисс Толивер несколько переигрывает с клятвами. Я поерзал на пятой точке, поджал ноги, затем подался вперед и оперся локтем на колено, уже не переживая, что меня могут заметить, – любопытство пересилило все, даже головокружение.

– Уэнди, давайте лучше присядем, – предложил отец. – Ваша откровенность может завести слишком далеко.

Мисс Толивер покраснела и покорно кивнула, а потом подхватила блокнот и направилась к пластиковому стулу, на который жестом указывал отец. Пока они располагались на веранде, словно пожилые супруги, решившие неспешно выпить чаю со льдом, я прыжком сдвинулся еще на пару дюймов и продолжил за ними шпионить.

Отец закинул ногу на ногу и посмотрел мисс Толивер в глаза.

– Послушайте, я понимаю, что вы просто получили задание в редакции. Важное задание. Черт, да чем больше люди узнают об убийце и о его черных делах, тем лучше. Верно я говорю? Люди будут начеку, будут более внимательны, чтобы защитить своих близких. Опубликуйте его фотографию на первых полосах газет! Я помогу вам. Обещаю. Однако моему сыну шестнадцать, и он должен остаться в стороне. Это не обсуждается. Полагаю, мы друг друга поняли? Он несовершеннолетний, и я не разрешу вам говорить с ним или писать о нем что бы то ни было. Вот мое единственное условие.

Мисс Толивер закивала, мотая головой вверх-вниз, словно на пружине.

– Конечно. Я понимаю. Мы опустим все моменты, касающиеся Дэвида. Проблем не будет.

Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, какую информацию невольно выдал отец. Репортерша с ходу спросила о прикрепленной к телу записке, а теперь отец дал понять, что всякое упоминание в ее статье о Дэвиде Плайере – то есть обо мне – запрещено. Если пережитый ужас не понизил мой ай-кью, это означает, что записка имеет какое-то отношение ко мне, то есть, вероятно, Коротышка исполнил свою угрозу и объявил публично, что я умолял его сохранить мне жизнь и взамен убить Алехандро.

– Тогда начнем. – Мисс Толивер занесла ручку над блокнотом. – Вы могли бы изложить свою версию событий той ночи после «Лисьей охоты»?

– Свою версию? – переспросил отец. – В каком смысле?

«Тьфу, папа, ты опять?» – подумал я сквозь туман в голове. Отец, кажется, решительно настроен испортить карьеру этой женщине. Возможно, надеется, что она больше не придет и не станет выпытывать новые подробности.

– Не ищите никакого подтекста. – Она и не думала занимать оборонительную позицию. – Возможно, неудачный выбор слов. Просто мне хотелось бы осветить с разных точек зрения события, которые предшествовали исчезновению Алехандро Мондези. Вплоть до того момента, когда обнаружили кровь. Если вы не против, предлагаю начать с вашего прибытия на место. Желательно упомянуть как можно больше деталей.

– Что ж, подход довольно разумный.

Отец начал говорить, и через десять минут даже я заскучал. Как-никак, сам присутствовал там. Правда, меня несколько обеспокоила одна вещь, которую я позднее счел за проявление паранойи и проигнорировал: почудилось, будто отец что-то скрывал. Всего лишь смутное ощущение, позабывшееся к вечеру того же дня.

3

После интервью прошел час. Я бродил по недавно засеянным полям, и солнце вытягивало силы из моего тела. Наверное, сквозь поры вылилось целое ведро пота, но мне было все равно. Физические страдания брали на себя часть душевной боли, терзавшей меня без перерыва. Перегруженный мозг не справлялся. Я почти воочию видел, как перед глазами разматывается рулон бумаги, где каллиграфическим почерком выписаны мои беды, пункт за пунктом, словно список Санты из рождественских комиксов, с перечислением мерзких шалостей и добрых поступков.

Однако над всеми прочими проблемами доминировала одна – Коротышка Гаскинс до сих пор не пойман.

– Дэвид!

Я подпрыгнул и в замешательстве начал озираться – словно на время переместился в другой мир и не был готов вернуться в наш. Ко мне торопливо направлялась мама; поймав мой взгляд, она махнула рукой. Лишь позднее до меня дошло, что наверняка она перепугалась от мысли, что я брожу где-то один, в то время как убийца на свободе. Причем убийца, испытывающий к сыну нездоровый интерес.

– Привет! – Она приблизилась ко мне, несколько запыхавшись. – Что ты здесь делаешь?

– Решил прогуляться.

– Прогуляться? А ты знаешь, что на улице адская жара? – Мама прикрыла глаза ладонью и посмотрела на меня с некоторым возмущением.

– Да нет, мне не жарко, – пробормотал я.

Она нагнулась, демонстративно понюхала мои подмышки и сморщилась от притворного отвращения.

– Не жарко? Что ж, когда в следующий раз решишь выплеснуть проблемы вместе с потом, используй дезодорант.

– Я использовал!

Инстинктивная реакция, самая ребяческая и наивная, какую только можно вообразить.

Мама рассмеялась.

– Сбавь обороты, я пошутила. Пытаюсь быть современной мамочкой. Может, пойдем домой, выпьем холодной воды? Папа просил меня поговорить с тобой.

– О чем?

– Ты серьезно? – Она сложила на груди руки и приподняла брови. – Всерьез думаешь, что папа не заметил, как ты шпионил за ним и Уэнди?

Я улыбнулся. Лучший способ защиты.

– Пошли.

Не обращая внимания на липкий пот, мама положила руку мне на плечо, приобняла, и мы пошли домой вместе.

– Я и в самом деле не забыл про дезодорант.

– Знаю. Дай тебе Господь здоровья.

4

Я почти прикончил второй стакан воды со льдом, а мама так и не начала говорить. Вода освежила иссохшее горло, моментально заставив позабыть о грозящей мне смертельной опасности. Я получил отсрочку приговора, пусть даже короткую, и ощутил странное умиротворение.

– Ты ведь хочешь знать, о чем записка? – наконец спросила мама.

Дети постоянно вредничают, однако в душе, или даже подсознательно, их подбадривает тот факт, что родители умнее всех на свете.

– Да. Репортерша говорила, ее обнаружили рядом с телом. Значит…

Мама молча кивнула.

– Значит, тело нашли?

– Да, нашли, – вздохнула она. И внезапно словно согнулась под тяжким грузом. Лицо исказило невыразимое страдание. – Наполовину погруженное в болото, недалеко от ямы, где старый Финчер любил рыбачить. И… – Она запнулась. Я никогда не видел маму такой нерешительной.

– И что?

Она ответила, качая головой:

– Буду откровенна с тобой, сынок. Да и как же иначе? Ты у нас умница, с рождения как мудрый маленький старичок, и сумеешь справиться с этой бедой лучше меня.

Ни разу в жизни я так не гордился собой, как в тот момент. Мама продолжила:

– Его обезглавили. Хотя вряд ли для тебя это новость. Наверняка убийца отрезал голову еще в бараке, судя по количеству крови. А потом унес тело.

– Голова лежала рядом с телом?

Вот я и произнес невозможные слова.

– Нет. Не лежала. Не могу себе представить, что он делает с… с ними. – Она вздрогнула, и ее дрожь передалась мне. – Как ты уже слышал от мисс Толивер, к телу была прикреплена записка. В пакетике для сэндвичей, для защиты от влаги. В ней…

Мама провела по лицу ладонями, явно шокированная содержанием записки. Мне самому стало страшно. И все же я переспросил:

– И что же было в записке?

Мамины глаза увлажнились и покраснели.

– Учти: я не верю ни одному слову Гаскинса, а если бы и поверила, то тебя не упрекнула бы. Ты еще ребенок, черт возьми, хотя и достиг определенного возраста. Но я хочу, чтобы ты услышал о записке от своих родителей, а не от кого-то другого.

– Что было в записке? – повторил я.

– Будто бы он явился той ночью в лагерь, чтобы убить тебя. Хотел избавиться от свидетелей. От тебя и Андреа. Однако его сердце дрогнуло – он именно так и выразился, – потому что ты стал умолять его сохранить тебе жизнь. Он пишет, что ты упросил вместо тебя убить Алехандро. И он якобы согласился. Этот извращенец действительно пытался переложить на тебя вину за то, что отрезал парнишке голову… Я не знаю, что еще сказать. Может, не стоило тебе рассказывать? Я понятия не имею, как себя вести, когда такое творится!

У меня возникло странное чувство – будто мы поменялись ролями. Я порывисто обнял маму. Новость совсем не шокировала меня – все обстояло в точности так, как грозил Коротышка Гаскинс.

– Мама, я этого не делал. Я молокосос и поступил как слабак. Убежал, не позвал на помощь, но я не указывал ему на Алехандро. Клянусь!

Мой голос сорвался на визг, и, извергнув из себя последние слова, я внезапно разрыдался. Мама стиснула меня в объятиях. Словно ее ребенка отнимали.

– Знаю, сынок, знаю. И никогда не поверю ему, милый. Не стыдись, что убежал из барака, что перепугался. Слышишь меня? Ни один человек на свете не ждал бы от тебя другого поведения. Понимаешь? И больше не думай об этом. Ты поступил не как маленький, и ты не слабак. Это все вздор. Какая-то хренятина!

Во всем, что касается ругательств, моя мама очень консервативна, и то, что сейчас она не выбирала выражений – лишнее доказательство, насколько она не в своей тарелке. А для меня так много значило, что она переживает за меня, что она настолько сильно меня любит. Я ни на йоту не сомневался – заявись сейчас к нам на двор Коротышка Гаскинс, у мамы хватило бы сил убить его, задушить собственными руками.

Мама осторожно взяла мое лицо в ладони.

– Ты понимаешь, что я говорю? Тебе нечего стыдиться. Не-че-го. Даже обсуждать это – вершина глупости. Понятно? Гаскинс – монстр, и пытается тобой манипулировать. Если сумеет – он выиграл. Но мы ему не позволим. Не доставим сукиному сыну удовольствия.

Я несколько успокоился, слушая маму, и почувствовал себя лучше. Наверное, мой мозг был слишком молод, чтобы в полной мере осознавать, что это такое, если тобой заинтересовался серийный убийца.

– И не стоит трястись из-за какой-то газетной статьи. Твой отец открытым текстом предупредил Уэнди – она не получит от нас разрешения писать о тебе. Ни единого слова. А если упомянет найденную на теле Алехандро записку, мы наймем адвокатов и вытрясем из «Гвоздя дня» все до последнего цента. Понятно?

– Понятно.

– Пойдем, ты должен кое-что увидеть.

Мама вывела меня во двор через парадный вход. В тени гигантского пекана мы остановились. Мама жестом указала на полицейскую машину, припаркованную через дорогу, у самого края дренажного канала на участке мистера Джонни.

– Знаешь, кто в машине?

Я покачал головой.

– Марк Фуллер, молодой помощник шерифа Тейлора. И он находится здесь по одной-единственной причине: следить, чтобы с тобой ничего не случилось.

– Правда? – Я удивленно распахнул глаза. Настоящему копу, из плоти и крови, поручено охранять меня? Фраза звучала как магическое заклинание.

– Да. Именно он сообщил папе, что ты подслушивал его беседу с бедной Уэнди Толивер. И поставил в известность меня, когда ты отправился бродить по полям в одиночестве. Он с тебя глаз не спускает и не позволит Коротышке Гаскинсу подобраться к тебе даже на милю. Ни к тебе, и ни к кому другому из нашей семьи. Ты в безопасности. Мы все в безопасности. Беспокоиться не о чем.

Последняя фраза была уже некоторым перебором, но мама есть мама.

– Спасибо, мама.

Я не нашел других слов. Оставалось надеяться, что она оценит степень моей благодарности. А благодарность была огромна – даже глаза увлажнились.

– Довольно с нас ледяной воды, сынок. Пойдем лучше выпьем «Маунтин Дью».

Так мы и сделали. Еще и угостились вдобавок печеньками с зефиром.

5

На следующее утро, едва первые лучи рассвета окрасили в золотистый цвет шторы в моей комнате, я пробудился от настойчивого стука. Как большинство других громких звуков, он ворвался сперва в мои сновидения. А во сне я находился в огромном банкетном зале, в замке, достойном самого короля Артура, и какой-то мелкий землевладелец принялся постукивать ножом по бокалу вина, чтобы привлечь внимание своих вассалов. В конце концов я резко проснулся, охваченный страхом. Призрачный свет раннего утра заливал комнату. Кто-то барабанил в стекло костяшками пальцев.

Я сполз с кровати, проковылял к единственному источнику света, поднял шторы и, все еще плохо соображая, выглянул наружу. В нашем дворе стояла Андреа, глядя на меня так, словно это было совершенно естественно – зайти и поздороваться через окно.

– Что случилось? – спросил я, прекрасно понимая – она меня не слышит, а скорее всего, даже видит с трудом.

Андреа все же откликнулась. Тем, что приложила к стеклу раскрытую газету.

О нет! Неужели это Уэнди Толивер и ее статья о Коротышке Гаскинсе? Я нажал на задвижку и обеими руками толкнул раму. Она со скрипом поползла вверх. Думаете, для нас тайные свидания без ведома родителей обычное дело? Нет, сегодня это случилось впервые! И я отчасти пришел в восторг, хотя тут же запереживал, что не почистил зубы, и надежды на развитие событий в романтическом ключе резко угасли.

Несколько сконфуженный тем, что мне стоит немалых усилий открыть проклятое окно, я налег на раму, на последних дюймах невольно крякнув от натуги. И не успел произнести ни слова, как Андреа подтянулась на руках и перемахнула через подоконник. Я отступил на шаг, давая ей возможность усесться на пол и наконец вручить мне газету.

– Приготовься. Это худшая газетная статья в истории. Просто ужасная.

Мой пульс начал зашкаливать, и утренняя гимнастика с подъемом деформировавшейся за восемьдесят лет оконной рамы тут ни при чем – ужаснуло выражение лица Андреа. Она пыталась сохранить спокойствие, однако в глазах все равно читалось – какой бы текст ни был напечатан на тонких, пачкающих руки листах, ничего хорошего он не сулил.

– И о чем статья? – пропищал я.

– Лучше сам прочти. – Андреа тряхнула газетой. – Прочти, не тяни. А потом мы обнимемся, и станет легче.

Я неохотно взял у нее из рук источник плохих новостей и развернул перед собой, подсознательно стараясь не смотреть на первую полосу, однако в глаза сразу бросился заголовок статьи мисс Толивер о Гаскинсе. Мое сердце ухнуло вниз, пульс отдавался даже в животе.

Тяжело вздохнув, я опустился на пол и сел лицом к Андреа. Мы обменялись взглядами, которые присущи только лучшим друзьям – «вместе мы справимся, а взрослые пусть идут лесом».

– Хочешь, чтобы я прочла тебе вслух? – предложила она, как всегда, без задних мыслей.

– Нет, я сам.

В первой части статьи излагались факты, которые я и без того прекрасно знал. Несколько человек жестоко убиты; их тела обнаружили в разных местах в пределах пронизанной каналами обширной заболоченной территории, называемой Трясиной. Еще несколько человек пропали и предположительно убиты, судя по большому количеству крови на местах преступления. Неопровержимые улики заставили полицию поверить, что Коротышка Гаскинс, тихий, неразговорчивый и несколько загадочный сотрудник «Похоронного Бюро Уиттакера», и был ответственным за совершенные преступления. (Да, стереотип, связанный с родом его работы, не ускользнул от моего внимания, однако я рассказываю историю как есть, во всей ее парадоксальной правдивости.) Мисс Толивер раскопала массу сенсационных и отвратительных подробностей, при описании которых использовала слова «отрезать», «изъеденные аллигаторами останки» и «разложившийся». Бог свидетель, она даже вставила слово «Чанки»[7]7
  «Чанки» – название марки собачьих консервов.


[Закрыть], причем в таком значении, что у меня мурашки по спине пробежали.

А вот далее последовала вторая часть, которая, как я догадывался, кардинально изменит мою жизнь. Я читал и с каждым словом все больше приходил в ярость:

Один из местных жителей оказался трагически вовлечен в криминальные события, столкнувшись лицом к лицу с убийцей как минимум два раза, при различных обстоятельствах. Ввиду того, что он несовершеннолетний и на момент публикации родители не дали разрешения упоминать его имя, «Гвоздь дня» принял решение в данной статье называть его Джоном.

Джон – один из подростков, который стал свидетелем убийства, предположительно совершенного Коротышкой Гаскинсом в лесу неподалеку от железнодорожной ветки Шилох-лейн. На месте полиция обнаружила улики – останки Джорджа Холлоуэя в виде хрящевых тканей.

Предположительно, Джон еще раз столкнулся с Гаскинсом на популярной «Лисьей охоте Томаса Эдгара», состоявшейся в прошедшую пятницу. Вечером он отправился спать в барак раньше остальных и впоследствии сообщил полиции, что Гаскинс явился к нему в комнату и начал угрожать, после чего Джон убежал и спрятался в лесу. Его соседа по комнате, пятнадцатилетнего Алехандро Мондези, объявили пропавшим, а найденные на месте кровавые улики наводили на мысль, что он умер той же смертью, что и прежние жертвы Гаскинса.

Вечером следующего дня опасения подтвердились: на болоте выловили сетью тело Мондези. Голова была зверским образом отделена от тела. Как нам стало известно, рядом с погибшим нашли записку, помещенную для защиты от влаги в пластиковый пакет и приколотую к одежде английской булавкой. Хотя полиция отказалась разглашать дословное содержание записки, ссылаясь на незаконченное расследование, неназванные источники сообщили некоторые детали, эксклюзивно для нашей газеты.

Послание, судя по почерку, оставил Коротышка Гаскинс. В записке сказано, что, увидев Гаскинса в бараке, Джон забился в истерике и умолял сохранить ему жизнь. Гаскинс заявил мальчику, что явился убить его и никуда не уйдет, пока не удовлетворит свою жажду крови; после чего Джон предположительно попросил убить вместо него Алехандро Мондези. В конце записки Гаскинс утверждал, что подобная трусость более постыдна, чем само убийство, и что семья Мондези теперь должна мстить Джону.

«Гвоздь дня» планирует продолжить контакты с полицией, а также с родителями подростка. По словам представителя семьи Мондези, полное заявление его родственников будет обнародовано в ближайшее время.

Я отшвырнул газету и посмотрел на Андреа долгим упрямым взглядом, давая понять, что не могу найти подходящих слов. Как же больно… Статья причинила мне физические страдания. Страх, тревога, психическая травма отошли на второй план, уступив место глубокой пульсирующей боли.

– Как она могла написать подобную чушь? – воскликнула Андреа. – Назвала тебя Джоном и решила, это что-то изменит? Любой местный, у кого есть хоть капля мозгов, поймет, что речь о тебе. Вот же хрень!

Последнее слово она почти выкрикнула, и в коридоре сразу послышались шаги. Раздался стук, дверь приоткрылась, и мама просунула голову в комнату.

– Ой! – Она увидела на полу Андреа – в шесть утра! – и перевела взгляд на открытое окно. – Я не знала, что ты не один, сынок. Андреа пришла на завтрак?

Она вместила в вопрос столько невысказанного, что я подивился ее квалификации. Пожалуй, лучшая линия поведения для меня – честность.

– Андреа пришла показать мне вот это. – Я ткнул пальцем в брошенную на пол газету.

Мамино самообладание испарилось. Я мгновенно догадался, что она уже видела статью.

Мои муки усилились в два раза от мысли, какую боль причинила маме статья. Однако в то же время я испытал облегчение – не придется ей рассказывать самому.

Мама подошла ближе и опустилась на колени. Теперь наши глаза были на одном уровне. В ее взгляде плескалось то же страдание, что и в моем. А возможно, еще более глубокое.

– Как мне жаль, – проговорила она. – Порой и родители не знают, как защитить своих детей. – И тут она расплакалась, а я к ней присоединился. Несчастье затмило весь мир, бросило на него мрачную огромную тень. Где-то на периферии разума я понимал, что плакать в присутствии Андреа позорно. Однако моя подруга сделала то, что я и теперь считаю самым крутым поступком, который когда-либо совершал близкий человек. Она придвинулась, раскинула руки и заключила нас с мамой в объятия.

– Я не делал этого, – выпалил я, когда в достаточной мере обрел самообладание. Мой подбородок по-прежнему упирался в плечо Андреа. – Я не умолял его убивать Алехандро. Ни единым словом.

Обе отпрянули от меня, словно я только что сообщил, что лишился глаза.

– Конечно же, не умолял, – сказала мама. – Сынок, я еще вчера говорила, что мы ни секунды в тебе не сомневались.

– Верно, – добавила Андреа. – Так я и поверила этой идиотской записке. Никто ее всерьез не примет.

Я кивнул и вытер мокрые щеки. Нужно ли сейчас признаться, что сбежал, что не позвал на помощь? Нет, не смогу.

– Что теперь будет? Что нам делать? Папа уже прочел?

Мама заметно сникла.

– Пока нет. Он отправился к западному дренажному каналу устранять течь в насосе. Не переживай, я буду рядом, когда он прочтет, помогу смягчить его… гнев. Если он убьет эту потаскуху Уэнди Толивер, лучше не станет.

Я разинул рот. Неужели мама только что назвала другую женщину потаскухой?

– Сейчас наша задача, – продолжила мама, – уберечь тебя и дождаться, пока поймают Коротышку Гаскинса. А его непременно поймают. И очень скоро. Я уверена.

– Может, мне лучше пойти в школу? Нельзя же целый день сидеть дома, думать о статье и представлять, что скажут люди. Лучше гордо принять удар судьбы.

– Я с тобой согласна, – поспешно заявила Андреа.

Мама нацепила на себя выражение «об этом позабочусь я».

– Нет. Побудешь дома хотя бы пару дней. А вот Андреа может остаться на завтрак.

Я пытался протестовать, однако успеха не добился.

– Это не обсуждается.

– Ну, если на пару дней, то ладно, – вздохнул я. – Как скажешь.

Мама попросила Андреа помочь ей на кухне, пока я буду приводить себя в порядок. Зубы я так до сих пор и не почистил – представляю, какой аромат распространялся, когда мы обнимались втроем, и я открывал рот! Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке. Я включил душ и принялся ждать, пока пойдет горячая вода. Конечно, жаль пропускать школу, однако более всего меня угнетало, что я буду дома, когда вернется папа и увидит газету.

И начнет метать громы и молнии.