Текст книги "О всех созданиях – мудрых и удивительных"

– Быстрее, быстрее, мистер Хэрриот! – пробормотал он и заковылял к своему домику в проулке за углом, до которого было шагов тридцать.

Рыжий был скован судорогой, как и все остальные. Толстый спаниель, которого я столько раз видел, когда он вперевалку прогуливался со своим хозяином, лежал все в той же жуткой позе на кухонном полу. Правда, его вырвало, и это немного меня обнадежило. Я сделал инъекцию в вену, но не успел еще извлечь иглы, как дыхание остановилось.

Миссис Бордмен в халате и шлепанцах упала на колени и протянула дрожащую руку к неподвижному телу.

– Рыженький… – Она обернулась и посмотрела на меня недоумевающими глазами. – Он же умер…

Я положил ладонь ей на плечо и забормотал слова утешения, мрачно подумав, что уже заметно в этом напрактиковался. Уходя, я оглянулся на стариков. Бордмен тоже опустился на колени рядом с женой, и, даже закрыв дверь, я продолжал слышать их голоса:

– Рыженький… Рыженький…

Я побрел домой, но прежде, чем войти, остановился на пустой улице, вдыхая свежий, прохладный воздух и пытаясь собраться с мыслями. Смерть Рыжего была уже почти личной трагедией. Я ведь каждый день видел этого спаниеля. Собственно, все погибшие собаки были моими старыми друзьями: в маленьком городке вроде Дарроуби каждый пациент скоро становится хорошим знакомым. Когда же это кончится?

До утра я почти не сомкнул глаз и все следующие дни мучился зловещими предчувствиями. Едва телефон начинал звонить, я уже гадал, какая собака стала очередной жертвой, а Сэма, нашего с Хелен пса, в окрестностях города не выпускал из машины. Спасибо моей профессии – я мог прогуливать его далеко отсюда, на вершинах холмов, но даже и там не позволял ему отходить от меня.

На четвертый день меня немного отпустило. Может быть, этот кошмар кончился? Под вечер я возвращался домой мимо серых домиков в конце Холтон-роуд, как вдруг на мостовую выбежала женщина, отчаянно размахивая руками.

– Мистер Хэрриот! – крикнула она, когда я остановился. – Я как раз бежала к телефонной будке, когда увидела вас.

Я свернул к обочине.

– Вы ведь миссис Клиффорд?

– Да-да. Джонни только что вернулся, а Фергус вдруг рухнул на пол и остался лежать.

– Только не это! – Я уставился на нее не в силах пошевелиться, а по спине у меня пробежала холодная дрожь. Потом я выскочил из машины и следом за матерью Джонни стремглав бросился к последнему домику. На пороге маленькой комнаты я в ужасе остановился. Когда лапы благородного пса беспомощно скребут линолеум, в этом есть что-то кощунственное, но стрихнин скручивает в судорогах всех без разбора.

– Боже мой! – прошептал я. – Джонни, его тошнило?

– Да. Мать сказала, что его вытошнило в саду за домом, когда мы вернулись.

Слепой сидел выпрямившись на стуле рядом с собакой. Губы его складывались в полуулыбку, но тут он машинально протянул руку в привычном жесте и не почувствовал под ладонью головы, которой следовало там быть. Его лицо как-то сразу осунулось.

Флакон со снотворным плясал в моих пальцах, пока я наполнял шприц, стараясь отогнать мысль, что эту же инъекцию я делал тем, другим собакам – тем, которые погибли. Фергус у моих ног тяжело дышал, а когда я нагнулся к нему, он внезапно замер и его сковала типичная судорога – могучие, столь хорошо знакомые мне ноги напряженно вытянулись в воздухе, голову нелепо откинуло к позвоночнику.

Вот так они и погибали – при полном сокращении мышц. Снотворное пошло в вену, но признаки расслабления, которых я ждал, не появились. Фергус был примерно вдвое тяжелее прочих жертв, и шприц опустел без малейших результатов.

Я быстро набрал новую дозу и начал вводить ее, а внутри у меня все сжималось, потому что она была слишком велика. Полагается один кубик на пять фунтов веса тела, и превышение может привести к гибели животного. Я не отрываясь следил за делениями на стеклянном цилиндре шприца, и, когда поршень прошел черту безопасности, во рту у меня пересохло. Но эту судорогу необходимо было расслабить, и я продолжал упрямо нажимать на шток.

И, нажимая, думал, что, если Фергус сейчас погибнет, я так и не буду знать, винить ли в этом стрихнин или себя.

Фергус получил дозу заметно больше смертельной, но наконец его напряженное тело начало расслабляться, а я, сидя на корточках рядом с ним, боялся взглянуть на него: вдруг я все-таки его убил? Наступил долгий мучительный момент, когда он безжизненно замер, но потом грудная клетка почти незаметно поднялась, опустилась, и дыхание возобновилось.

Однако легче мне не стало. Сон был таким глубоким, что пес находился на грани смерти, и тем не менее я знал, что его необходимо держать в таком состоянии, иначе у него не будет никаких шансов. Я послал миссис Клиффорд позвонить Зигфриду и объяснить, что я пока должен остаться у них, придвинул стул, сел и приготовился к бесконечному ожиданию.

Шли часы, а мы с Джонни все сидели возле вытянувшейся на полу собаки. Джонни говорил о случившемся спокойно, не ища сочувствия к себе, словно у его ног лежал просто их домашний пес, – и только его ладонь нет-нет да и искала голову там, где ее больше не было.

Время от времени у Фергуса появлялись признаки приближения новой судороги, и каждый раз я вновь погружал его в бесчувственное состояние, возвращая на грань смерти. Но иного выхода не было.

Уже далеко за полночь я, с трудом раскрывая слипающиеся глаза, вышел на темную улицу. Я чувствовал себя совершенно опустошенным. Нелегко было следить, как жизнь дружелюбной, умной собаки, которая не раз облизывала тебе лицо, то совсем затухает, то вновь начинает еле-еле теплиться. Когда я ушел, он спал – по-прежнему под действием снотворного, однако дыхание стало глубоким и регулярным. Начнется ли прежний ужас опять, когда он проснется? Этого я не знал, но оставаться дольше не мог: меня ждали и другие животные.

Тем не менее тревога разбудила меня ни свет ни заря. Я проворочался на постели до половины восьмого, убеждая себя, что ветеринар не имеет права позволять себе подобное, что так жить попросту невозможно. Но тревога была сильнее голоса рассудка, и я ускользнул из дома, не дожидаясь завтрака.

Когда я постучал в дверь серого домика, нервы у меня были натянуты до предела. Мне открыла миссис Клиффорд, но я не успел ее ни о чем спросить: из комнаты в прихожую вышел Фергус.

Его все еще пошатывало от лошадиных доз снотворного, но он был весел и выглядел вполне нормальным, – все симптомы исчезли. Вне себя от радости, я присел на корточки и зажал в ладонях тяжелую голову. Фергус тут же прошелся по моему лиц влажным языком, и я еле отпихнул его.

Он затрусил за мной в комнату, где Джонни пил чай, и тотчас сел на свое обычное место возле хозяина, гордо выпрямившись.

– Может, выпьете чашечку чая, мистер Хэрриот? – спросила миссис Клиффорд, приподняв чайник.

– Спасибо. С большим удовольствием, миссис Клиффорд, – ответил я.

В жизни мне не доводилось пить такого вкусного чая. Я прихлебывал, не спуская глаз с улыбающегося Джонни.

– Даже трудно сказать, какое это было облегчение, мистер Хэрриот! Я сидел с ним всю ночь и слушал, как бьют часы на церкви. И вот после четырех я понял, что мы одержали верх: он поднялся с пола и пошел вроде бы пошатываясь. Ну, тут я перестал бояться и просто слушал, как его когти стучат по линолеуму. Такой чудесный звук!

Он повернул ко мне счастливое лицо с чуть заведенными кверху глазами.

– Я бы пропал без Фергуса, – сказал он тихо. – Не знаю даже, как мне вас благодарить.

Но когда он машинально положил ладонь на голову могучего пса, который был его гордостью и радостью, я почувствовал, что никакой другой благодарности мне не нужно.

На этом эпидемия стрихнинных отравлений в Дарроуби кончилась. Пожилые люди все еще ее вспоминают, но кто был отравитель, остается тайной и по сей день.

Вероятно, меры, принятые полицией, и предупреждения в газетах напугали этого психически неуравновешенного человека. Но как бы то ни было, с тех пор все редкие отравления стрихнином носили явно случайный характер.

А мне осталось грустное воспоминание о полном моем бессилии. Ведь выжил только Фергус, и я не знаю почему. Не исключено, что тут сыграли роль опасные дозы снотворного, на которые я решился только от отчаяния. А может быть, он просто проглотил меньше яда, чем другие? Этого я никогда не узнаю.

Но многие годы, глядя, как великолепный пес величественно выступает, безошибочно ведя своего хозяина по улицам Дарроуби, я ловил себя все на той же мысли: раз уж спастись суждено было только одной собаке, хорошо, что это был именно Фергус.

Только вчера я, развернув газету, прочел о вспышке умышленных отравлений стрихнином в одной сельской местности. Значит, продолжается! Значит, еще не перевелись такие люди… И как ни горько, противоядия у нас по-прежнему нет. Только изредка мне удавалось спасти жертву такого отравления, надолго ее усыпляя. Стрихнин настолько опасен, что приобрести его можно лишь по особому разрешению Министерства сельского хозяйства. В разрешении указывается и точное количество, и цель приобретения, но, вопреки всем предосторожностям, трагедии продолжаются.

Миссис Бек собственной персоной

Какое-то нежное чувство шевельнулось во мне, когда пожилая дама подала мне чашку чая. Она была очень похожа на миссис Бек.

Одна из местных церквей устраивала вечеринку для нас, одиноких летчиков. Я взял чашку и сел, с трудом отведя глаза от дамы.

Миссис Бек! Я как сейчас вижу ее у окна нашей операционной.

– О, я никогда бы не подумала, что вы настолько бессердечны, мистер Хэрриот. – Ее подбородок дрожал, а глаза смотрели на меня с упреком.

– Но миссис Бек, – сказал я, – заверяю вас, я вовсе не бессердечен. Я просто не могу сделать вашей кошке такую крупную полостную операцию за десять шиллингов.

– А я думала, вы сделаете ее ради такой бедной вдовы, как я.

Я внимательно посмотрел на нее, окинув взглядом некрупную, крепко сбитую фигуру, отметив розовые щеки и аккуратно собранные в узел седые волосы. Была ли она и в самом деле небогатой вдовой? Для сомнений были основания. Ее сосед в деревне Рейтон был убежденным скептиком.

– Это все сказки, мистер Хэрриот, – сказал он. – Она так всегда говорит, но у нее в чулке отложено немало. Она владеет почти всем в округе.

Я сделал глубокий вдох.

– Миссис Бек, мы часто работаем по сниженным расценкам для тех, кто не в состоянии заплатить, но ваш случай относится к избыточной роскоши.

– Роскошь! – Она открыла рот от изумления. – Боже, я же говорила вам, что Жоржина все время рожает котят. Она все время беременна, и это убивает меня. Я не могу спать, когда это начинается опять. – Миссис Бек вскинула на меня глаза.

– Я все понимаю, и мне очень жаль. Я могу только повторить, что единственный выход – стерилизация вашей кошки и стоит она один фунт.

– Нет, я не могу позволить себе такую сумму!

Я развел руками.

– А вы просите меня сделать ей операцию за полцены. Это даже смешно. Мне придется под общим наркозом удалить ей матку и яичники. Такого нельзя сделать за десять шиллингов.

– О, как это жестоко! – Она отвернулась и стала смотреть в окно, а плечи ее задрожали. – Вам совершенно не жаль бедную вдову.

Это продолжалось уже десять минут, и я вдруг понял, что нахожусь в компании человека с более сильным характером, чем у меня. Я посмотрел на часы – мне уже давно надо было отправляться на вызовы. Теперь становилось все очевиднее, что аргументами я ее убедить не смогу.

Я вздохнул. Возможно, она и в самом деле была бедной вдовой.

– Хорошо, миссис Бек, я сделаю для вас исключение, и операция обойдется вам в десять шиллингов. Как насчет второй половины дня вторника?

Она отвернулась от окна, и, как по волшебству, на ее лице заиграла улыбка.

– Мне это очень подойдет! Боже, как мило с вашей стороны.

Она проследовала мимо меня, и я проводил ее по коридору.

– Только одно, – сказал я, открывая ей дверь. – Не кормите Жоржину начиная со второй половины дня понедельника. Ее желудок должен быть пуст, когда вы принесете ее сюда.

– Принесу ее сюда? – Ее лицо выражало недоумение. – Но у меня нет машины. Я думала, вы заберете ее.

– Заберу?! Но до Рейтона без малого десять километров!

– Да, заберете и обратно привезете тоже. У меня нет транспорта.

– Забрать? Прооперировать… и отвезти обратно! И все – за десять шиллингов?

Она все еще улыбалась, но в глазах ее блеснула сталь.

– Так вы же сами согласились на эту сумму – десять шиллингов.

– Но… но…

– Ну вот, вы опять начинаете. – Ее улыбка растаяла, и она наклонила голову набок. – Я всего лишь бедная…

– Хорошо, хорошо, – поспешно сказал я. – Я заеду во вторник.

Когда наступил вторник, я проклинал себя за свою мягкость. Если бы кошка была доставлена ко мне, я смог бы прооперировать ее в два, а в два тридцать отправиться на вызовы. Я не возражал против потери получаса, но теперь сколько времени займет эта операция?

Выходя из дома, я заглянул в открытое окно гостиной. Предполагалось, что Тристан занимается, но он спал и храпел в своем любимом кресле. Я вошел и посмотрел на него, восхищаясь полным расслаблением, доступным лишь опытным засоням. Его лицо выражало спокойствие и безмятежность, как у малыша, а поперек его груди лежала «Дейли миррор», раскрытая на колонке комиксов. В безвольно обвисшей руке была зажата потухшая сигарета.

Я легонько коснулся его плеча.

– Не хочешь поехать со мной, Трис? Мне надо забрать кошку.

Он не спеша пришел в себя, потянулся и скорчил гримасу, но его добросердечная натура вскоре проявила себя.

– Конечно, Джим, – сказал он, зевнув в последний раз. – С удовольствием.

Миссис Бек жила на левой стороне дороги посредине деревни. На ярко покрашенной калитке я прочитал табличку: «Жасмин-коттедж». Когда мы пошли по дорожке сада, дверь в дом открылась, и женщина весело помахала нам рукой.

– Добрый день, джентльмены, я очень рада видеть вас.

Она провела нас в гостиную, заставленную солидной дорогой мебелью, которая отнюдь не свидетельствовала в пользу бедности хозяйки. Открытая створка буфета красного дерева позволила мне увидеть посуду и бутылки. Я заметил шотландский виски, коньяк и херес, пока она не захлопнула дверцу.

Я увидел картонную коробку, которая была перевязана веревкой.

– О, как хорошо, что вы ее уже упаковали.

– Боже сохрани, она в саду. Она всегда играет там во второй половине дня.

– Как в саду? – спросил я нервно. – Тогда, пожалуйста, принесите ее, мы сильно торопимся.

Мы прошли через облицованную кафелем кухню к двери в сад. Большинство таких коттеджей имеют довольно-таки большие участки, а сад миссис Бек был хорошо ухожен. Клумбы соседствовали с аккуратными газонами, а солнце придавало дополнительный блеск яблокам и грушам, висевшим на ветвях деревьев.

– Жоржина, – запела миссис Бек, – где ты, моя хорошая?

Никто не вышел на поляну, и она повернулась ко мне с лукавой улыбкой.

– Похоже, малышка хочет с нами поиграть. Она так делает, знаете.

– Да что вы! – сказал я без особого энтузиазма. – Я бы хотел, чтобы она немедленно показалась. У меня не так много…

В этот момент хризантемы расступились, и мы увидели очень толстую полосатую кошку, которая направлялась к зарослям рододендронов. Тристан кинулся за ней. Он нырнул между теплицами, но кошка выскочила с противоположной стороны, сделала пару кругов по газону и запрыгнула на сучковатое дерево.

Глаза Тристана горели нетерпением, он схватил с земли пару упавших яблок.

– Джим, я сейчас собью эту гадину оттуда.

Я схватил его за руку.

– Ради бога, Трис, – зашипел я на него, – оставь это. Положи яблоки на землю.

– Хорошо. – Он бросил яблоки и пошел к дереву. – Я все равно ее достану.

– Минутку! – Я схватил его за пальто. – Я сам. А ты стой внизу и лови ее, если она прыгнет.

Тристан казался растерянным, но я подал ему предупреждающий сигнал. По манере кошачьих движений я понял, что стоит моему коллеге проявить чуть больше напора, и кошку мы будем искать в соседнем графстве.

Я люблю кошек, и, поскольку знаю, что животные чувствуют людей, я обычно могу контролировать самые сложные ситуации. Не будет преувеличением сказать, что я гордился этим своим умением и не предвидел никаких сложностей и на этот раз.

Я поднялся на верхние ветки, что стоило мне небольшой одышки, и протянул руку к прижавшейся к дереву кошке.

– Кис-кис-кис, – заворковал я своим убедительным кошачьим звуком.

Жоржина холодно оглядела меня и ничего не сказала, лишь выгнула спину.

Я подвинулся дальше по ветке. «Кис-кис-кис». В моем голосе звучал топленый мед, а пальцы приближались к ее мордочке. Я почешу ее щечку так же нежно, как свою. Это всегда срабатывало.

«Па!» – фыркнула Жоржина, но я не обратил на это внимания и коснулся шерстки у нее под нижней челюстью.

Она снова фыркнула, брызгая слюной, и молниеносным движением ударила меня по руке, оставив кровавые полосы на оборотной стороне ладони.

Яростно ворча, я отступил и осмотрел раны. Внизу миссис Бек звонко смеялась.

– Вот же какая мартышка! Она все время так играет.

Теперь фыркнул я и начал вновь пробираться по ветке. На этот раз, размышлял я хмуро, я управлюсь: надо будет просто быстро схватить ее.

Кошка как будто читала мои мысли. Она дошла до конца ветки, которая теперь согнулась под ее весом, и спрыгнула на траву.

Тристан как молния обрушился на нее, вытянулся во весь рост и схватил за задние лапы. Жоржина изогнулась и без колебаний запустила зубы в его большой палец, но тут Тристан проявил характер. Завыв от боли, он с той же бешеной скоростью перехватил ее за шею.

Секунду спустя он встал на ноги, держа извивающегося зверя высоко в воздухе.

– Отлично, Джим, – закричал он радостно, – я поймал ее.

– Молодец! Держись! – сказал я на последнем издыхании и постарался слезть с дерева побыстрее. Оказалось, я слез слишком быстро, поскольку зловещий треск ткани свидетельствовал о том, что я разорвал левый рукав.

Но мне было не до пустяков. Я бегом проводил Тристана в дом и открыл картонную коробку. Тогда не было теперешних замысловатых контейнеров для кошек, и засунуть в коробку извивающуюся и воющую кошку оказалось непросто.

Нам понадобилось десять мучительных минут, чтобы запереть кошку в ее камере, но, даже израсходовав несколько метров крепчайшего шпагата, я все еще не чувствовал себя в безопасности, когда нес коробку к машине.

Когда мы собирались уезжать, миссис Бек подняла палец. Я внимательно осматривал расцарапанную руку, а Тристан зализывал свою рану.

– Мистер Хэрриот, – сказала она с волнением в голосе, – я надеюсь, вы будете нежно с ней обращаться. Знаете, она ведь очень застенчива.

Мы не проехали и половины пути, как я услышал за спиной звуки борьбы.

– Назад! Назад, скотина!

Я обернулся. У Тристана были неприятности. Жоржине явно не нравилось в машине. Она постоянно совала когтистые лапы в щели, а в какой-то момент ей удалось высунуть наружу свою фыркающую морду. Тристан все время заталкивал ее назад в коробку, но по усиливающемуся отчаянию в его голосе я понял, что он проигрывает битву.

Последний вопль я воспринял с чувством неизбежности.

– Она вырвалась, Джим! Эта скотина вылезла!

Это было нечто. Каждый, кому приходилось вести машину с истеричной кошкой, носящейся внутри, сможет понять мое положение. Я прижался к рулевому колесу, мохнатое существо прыгало по всему салону, а Тристан безуспешно пытался схватить ее.

Но наша злодейка-судьба на этом не успокоилась. Метания и дерганья моего коллеги на заднем сиденье вдруг прекратились и сменились ужасающим криком:

– Эта чертова тварь гадит, Джим! Она загадит весь салон!

Кошка явно пыталась использовать любое доступное ей оружие, и Тристану не надо было мне об этом говорить. Мой нос понял, что происходит, до того как он мне сообщил. Я лихорадочно опустил боковое стекло. Но тут же закрыл его, быстро представив себе, как Жоржина прыгает наружу и исчезает в неизвестности.

Мне не хочется вспоминать о том, как прошла остальная часть нашего путешествия. Я пытался дышать носом, а Тристан испускал густые клубы сигаретного дыма, но в машине все равно ужасно воняло. На окраине Дарроуби я остановил машину, и мы предприняли совместные усилия по поимке животного. Ценой еще нескольких ран, включая особенно болезненную царапину на носу, мы загнали ее в угол и вновь завязали в коробке.

Даже на операционном столе Жоржина не оставила своих фокусов. В качестве анестетика мы использовали эфир с кислородом, но она проявила потрясающее умение сдерживать дыхание, пока маска была у нее на морде, и моментально взбесилась опять, когда мы решили, что она уже спит. К тому времени, когда она отключилась, мы оба были покрыты потом.

Я уже понял, что вдобавок ко всему ее случай – из числа сложных. Удаление матки и яичников у кошки – довольно простая процедура, и сегодня мы делаем без осложнений бесчисленное количество таких операций, но в тридцатые годы, особенно в сельской практике, ее делали нечасто, и от этого она становилась весьма непростой.

У меня есть свои предпочтения в этой области. К примеру, я находил, что худым кошкам операцию делать просто, а толстым – сложно. Жоржина была чрезвычайно толстой.

Когда я вскрыл ее брюшную полость, мне на руки вывалилось море жира, который закрывал все операционное поле, и я истратил кучу времени и нервов, поднимая зажимом наружу то кишечник, то сальник, мрачно осматривая их и вталкивая обратно на место. Я стал уже уставать, когда в зажиме наконец оказался яичник, а за ним подалась и матка. После этого все пошло как обычно, но, накладывая последний стежок, я все равно чувствовал себя вымотанным.

Я положил спящую кошку в коробку и пригласил с собой Тристана.

– Давай быстрее доставим ее домой, пока она не проснулась.

Я уже шел по коридору, когда он догнал меня и тронул за плечо.

– Джим, – сказал он. – Ты знаешь, я – твой друг.

– Да, Трисс конечно.

– Я сделаю для тебя все, что угодно, Джим.

– Не сомневаюсь.

Он сделал глубокий вдох.

– Кроме одного. Я не поеду в этом чертовом автомобиле.

Я тупо кивнул. Я не мог ни в чем его винить.

– Хорошо, – сказал я. – Мне пора.

Перед отъездом я опрыскал салон сосновым дезодорантом, но лучше от этого не стало. В любом случае я связывал свои надежды только с одним – что Жоржина не проснется, пока я не доберусь до Рейтона. Но и эта надежда рухнула, когда я услышал шуршание внутри коробки, не успев еще проехать рыночную площадь в Дарроуби. Когда же с заднего сиденья донеслось зловещее гудение, волосы на моем затылке встали дыбом. Это гудение напоминало далекое гудение пчелиного роя, но я знал, что оно означает, – анестезия переставала действовать.

Выехав из города, я нажал на газ изо всех сил. На самом деле я так делаю редко, поскольку, когда я превышаю на своей машине шестьдесят километров в час, мне начинает казаться, что машина разваливается. Но в тот момент мне на все было наплевать. Сжав зубы, я рванул вперед. Я не видел по дороге ни асфальта под машиной, ни каменных стен вокруг, все мое внимание было сосредоточено на пространстве за моей спиной, где пчелиный рой становился все ближе, а тон его гудения все зловещее.

Когда он превратился в злобный вой и стал сопровождаться звуком сильных когтей, скребущих картон, я начал трястись от страха. Когда я влетел в деревню Рейтон и оглянулся назад, Жоржина наполовину вылезла из коробки. Я протянул руку, схватил ее за загривок, и когда я остановился у ворот «Жасмин-коттеджа», то одной рукой поставил машину на ручной тормоз, а второй – положил кошку себе на колени.

Я откинулся на сиденье, и из моих легких вырвался вздох облегчения: я увидел, как миссис Бек копошится в саду.

Она приняла у меня Жоржину с радостным криком, но вскрикнула в ужасе, когда увидела выстриженный участок и два шва на ее боку.

– О, моя дорогая! Что с тобой сделали эти гадкие мужчины? – Она обняла кошку и уставилась на меня.

– С ней все в порядке, миссис Бек, – сказал я. – Можете дать ей немного молока сегодня вечером, а завтра – немного твердой пищи. Беспокоиться не о чем.

Она надула губы.

– Что ж, очень хорошо. А теперь… – Она искоса поглядела на меня. – Полагаю, вы хотите получить свои деньги?

– Ну, э…

– Тогда подождите здесь, я принесу.

Она повернулась и пошла в дом.

Я стоял, облокотившись на вонючий автомобиль. Я чувствовал боль от царапин на руке и на носу, я обследовал рваный рукав на пиджаке и понял, что истощен и физически, и эмоционально. Всю вторую половину дня я истратил на то, чтобы стерилизовать кошку, и что я имею в результате?

Я бесстрастно наблюдал, как старая дама идет по садовой дорожке с кошельком в руках. У калитки она остановилась и посмотрела на меня.

– Десять шиллингов, не так ли?

– Именно так.

Она некоторое время копалась в кошельке, потом достала десять шиллингов одной купюрой и с печалью посмотрела на нее.

– Ох, Жоржина, Жоржина, какая же вы дорогая кошечка, – произнесла она на одном дыхании.

Я с намеком начал протягивать руку, но она убрала купюру.

– Минуточку. Я забыла. Вы же должны будете снять швы, не так ли?

– Так, через десять дней.

Она решительно сжала губы.

– Ну, тогда есть еще много времени для того, чтобы вы получили ваши деньги. Вы же приедете сюда еще раз?

– Еще раз сюда?.. Вы не можете…

– Я считаю, что платить за не полностью выполненную работу – это плохая примета. А вдруг с Жоржиной случится что-нибудь ужасное.

– Но… но…

– Все, я уже приняла решение, – сказал она.

Она вернула купюру на место, захлопнула кошелек и пошла к дому. На полпути она обернулась и улыбнулась.

– Да, так будет лучше всего. Вы получите весь свой гонорар во время последнего визита.