Текст книги "В дебрях Севера"

– Погляди на свои часы, Кассиди, чтобы не ошибиться и не выйти раньше, чем пройдут полных два часа.

– Я дам тебе два часа и пять минут, – сказал Кассиди. – Думаешь уйти на север, Веселый Роджер?

– Думаю уйти в леса, – ответил разбойник. – Я иду туда, где путешествовать не так-то легко и просто, Кассиди. Ну, прощай…

Он ушел, направляясь прямо на север и не стараясь приглушить свои шаги. Но, углубившись в чащу, он повернул на юг и переплыл ручей, держа Питера под мышкой. Они прошли по равнине почти милю, когда Веселый Роджер наконец заговорил, обращаясь к Питеру:

– Кассиди думает, что уж теперь-то я уйду в северные края, Хромуля. Но мы его надуем. Я так и думал, что чего-нибудь в этом роде не миновать, и теперь мы идем к дальнему отрогу Гребня Крэгга, где скалы так накиданы, что в них сам черт заплутается. Ведь ничего другого нам не остается, дружок! Не можем же мы бросить ее сейчас. Никак не можем!

Голос Веселого Роджера прервался. Помолчав немного, разбойник нагнулся и погладил Питера.

– Если бы не ты, Питер, Кассиди на этот раз меня сцапал бы… Одно мне непонятно, Питер, почему Господь Бог забыл наделить собак речью?

Питер тявкнул в ответ, и они растаяли в ночном мраке.

Глава VI

Холодный туман пригасил было сияние звезд, но пока Веселый Роджер и Питер шли по равнине между ручьем и Гребнем Крэгга, он постепенно рассеялся.

Они не торопились, потому что Мак-Кей полагался на слово Кассиди. Он знал, что рыжеволосый охотник за людьми не нарушит обещания: он просидит в хижине индейца Тома полных два часа и еще пять минут. С каждой уходящей секундой торжествующая радость в душе Веселого Роджера угасала и сменялась привычной тоской одиночества и злостью на судьбу, которая сделала из Кассиди врага вместо друга. Но зато какого врага!

Роджер нагнулся и погладил косматую голову Питера.

– И почему только власти не поручили ловить нас кому-нибудь другому! – проворчал он. – Кому-нибудь, кто ненавидел бы нас и кого мы могли бы возненавидеть! Ну зачем им понадобилось назначать Кассиди – честнейшего в мире человека, хоть он и носит полицейский мундир? Вот мы и не можем нанести ему удар в спину, Хромуля, не можем разделаться с ним, даже если нам самим придется туго. А если он когда-нибудь упрячет нас в тюрьму и увидит, как мы сидим за решеткой, ему это будет нож острый, я знаю. И все-таки он это сделает, Питер, если сумеет. Это же его долг. А Кассиди честный человек, против этого не поспоришь.

Перед ними за равниной встала темная стена Гребня, и Веселый Роджер умолк, вглядываясь в темноту на востоке. Там в миле от них, за расселиной, точно глубокая борозда рассекавшей Гребень, стояла хижина Джеда Хокинса, безмолвная и сумрачная в слабом свете звезд. А в хижине была Нейда. Он чувствовал, что она сидит у своего окошка, глядит в ночной мрак, думает о нем, и его неодолимо тянуло пойти туда. Но он повернул на запад.

– Мы ведь не можем рассказать ей, что случилось, дружок, – сказал он, повинуясь голосу благоразумия. – Пусть пока думает, будто мы ушли отсюда. Если Кассиди решит поговорить с ней, ее синие глаза могут нечаянно выдать нас, а потому лучше будет, чтобы она не знала, что мы прячемся в скалах Духовки. Ну, да авось она не попадется на глаза Кассиди. И наверное, так оно и будет, Хромуля, потому что, сдается мне, судьба хочет, чтобы перед уходом мы приструнили Джеда Хокинса.

Годы одиночества приучили его разговаривать вслух с существами, которые не могли ему ответить. Но даже во мгле Роджер чувствовал, что Питер по-своему понимает его.

Камни под ногами путников делались все крупнее, их становилось все больше, потому они пошли медленнее, но все равно иногда спотыкались. Но, несмотря на темноту, они легко находили дорогу. Прежде Питер не раз дивился, зачем его хозяин так подробно исследует угрюмое нагромождение скал у дальнего конца Гребня. В этом бесплодном каменном лабиринте они не встречали ни единой живой твари, не видели ни единого стебелька травы. Все там было неприветливым, мертвящим и враждебным, словно застывшим в последней злой судороге. Теперь во мраке это ощущение еще усиливалось, и Питер старался держаться поближе к хозяину. Они поднимались все выше, пробираясь между хаотических нагромождений камней, кружа по обрывам, находя правильный путь больше наугад, но тем не менее неуклонно взбираясь вверх, к звездам. Больше Роджер Мак-Кей не заговаривал с Питером. Каждый раз, когда утесы не заслоняли неба, он искал в вышине на его темном фоне одинокий пик, который в мерцании звезд приобретал жуткое сходство с гигантским могильным камнем – это была их путеводная веха. Они долго карабкались так среди скал, и Веселому Роджеру казалось, что шляпки гвоздей в подошвах его башмаков скрежещут о каменистую почву как-то особенно громко и зловеще. Но наконец они приблизились к вершине.

Они остановились на узкой песчаной площадке, со всех сторон укрытой громадами скал, и Роджер расстелил там свои одеяла. Потом он вышел из черной тени, такой густой, что мириады звезд, сверкавших над их головами, казались совсем близкими. Он опустился на камень и закурил, размышляя над тем, что принесет ему грядущий день и все другие дни, которые за ним последуют. Нигде в мире он не мог бы найти настоящий покой – разве после того, как его руки ощутят холод железных прутьев тюремной решетки и роковая игра будет сыграна до конца.

Сердце Веселого Роджера было свободно от разъедающей горечи злобы и жажды мести. Поэтому даже его заклятые враги – полицейские стали называть Мак-Кея прозвищем, которое дали ему обитатели лесных дебрей. Он не питал ненависти к конной полиции. Как ни странно, эти блюстители закона даже нравились ему своим неоспоримым мужеством и закалкой. И к закону он тоже не испытывал ненависти. Скорее он посмеивался над его гордым величием, ибо закон с глубочайшей серьезностью придавал важность всяким пустякам – ему самому, например. Служители этого закона, казалось, не знали ни сна, ни отдыха, пока не вешали человека или не сажали его за решетку, и их не интересовало, насколько горячо этот человек любит людей и жизнь. А Веселый Роджер любил и людей и жизнь. В глубине души он считал, что не совершил никакого преступления, восстановив справедливость, когда ее нельзя было восстановить иными средствами. Но он не отрицал, что закон он при этом нарушил. И он любил жизнь. Любил звезды, безмолвно сиявшие над его головой в эту ночь. Ему нравились даже безжизненные скалы вокруг, потому что они говорили его воображению о захватывающей и буйной жизни нашей планеты в дни ее юности. Нравился ему и исполненный жуткого величия могильный пик в вышине. Но больше всего он любил людей.

Однако даже больше них, больше собственной жизни и всего, что она сулила ему, он любил синеглазую девушку, которая пришла к нему из унылой хижины Джеда Хокинса.

Позабыв о своих преследователях, позабыв обо всем на свете, кроме нее, он наконец вернулся в тюремный мрак своего убежища под скалами, и, после того как Питер выкопал себе уютную ямку в песчаном ковре, оба они крепко уснули.

Проснулись они на рассвете. Но и в тот день, и в следующие два они покидали свой приют только ночью, да и тогда не выходили за пределы окружающих скал. Роджер назвал это место Духовкой, и оно вполне заслуживало такое название в полуденные часы и во вторую половину дня.

Тут было жарко – так жарко, что издали казалось, будто это нагромождение белых скал плавится и тает в раскаленном мареве июльского солнца. Веселый Роджер заверил Питера, что сюда не сунется ни человек, ни зверь – разве что сумасшедший или совсем уж несмышленая тварь. Тем, кто смотрел на их временное укрытие с зеленой равнины между Гребнем и лесом, оно вряд ли могло показаться особенно заманчивым. В незапамятные времена земля в видимом раздражении извергла из своих недр этот каменный хаос, и Веселый Роджер сообщил Питеру, что, по его мнению, Провидение в ту минуту, несомненно, пеклось именно о них, хотя оно задумало и осуществило извержение за сотню-другую тысячелетий до их появления на свет.

К вечеру третьего дня Веселый Роджер решил, что настало время действовать.

Весь день солнце с безоблачного неба палило по скалам Духовки из всех своих орудий. И даже теперь, на закате, над ними еще плавал и курился невыносимый зной. Огромные каменные массы накалились и обжигали кожу при случайном прикосновении, а воздух между их серо-белыми стенами казался густым и горячим, как дым. Хотя с равнины Духовка и выглядела суровой и непривлекательной, тот, кто, не испугавшись солнечных ожогов, рискнул бы взобраться на господствовавший над ней утес, который вздымался на сотню футов вверх у конца Гребня, был бы вознагражден за свои старания. Внизу, уходя к дремучему лесу, простирались зеленые и золотистые луга, усеянные сверкающими озерами, которые нередко были обрамлены темной бархатистой зеленью сосен, кедров и елей. На полпути между подножием Духовки и этим пиком прятался скрытый от всех глаз тайник, который отыскали для себя Веселый Роджер и Питер.

Как ни накалялись окружающие скалы, там всегда веяло прохладой подземных пещер. Два огромных утеса сомкнули над ним свои плечи, точно два сказочных великана, образовав узкий сводчатый проход в человеческий рост высотой, куда не проникали солнечные лучи.

Когда Питер освоился с окружающей мертвенностью, он решил, что им тут живется не хуже, чем в хижине индейца Тома. Днем он с удовольствием валялся на мягком песке, а вечером наслаждался тихим уединением их неприступной крепости. Он, разумеется, не понимал, что означало их бегство от Кассиди, но, руководимый инстинктом, охранял их убежище с неизменной бдительностью, охранял от всех существ на свете.

От всех, кроме Нейды. Не раз он принимался тихо скулить, тоскуя по ней, почти как сам Роджер. И в этот третий вечер, когда жаркое июльское солнце уже почти касалось зубчатой полоски западного леса, Питер и его хозяин с одинаковой жадностью глядели на восток, туда, где за стеной Гребня Крэгга укрывалось жилище Джеда Хокинса.

– Мы скажем ей все сегодня, – объявил наконец Роджер Мак-Кей с задумчивой решимостью. – Мы рискнем и расскажем ей все.

Щетинистые баки Питера, торчавшие по сторонам его морды, как маленькие веники, сочувственно задергались, и он завилял хвостом, разметая песок. Питер, без сомнения, был величайшим лицемером, потому что неизменно притворялся, будто понимает все, что ему говорят, даже в тех случаях, когда не понимал ничего. И Веселый Роджер, не отводя взгляда от серой стены у выхода из их приюта, продолжал:

– Мы должны быть с ней честными, Хромуля. Скрывать от нее правду – преступление хуже убийства. Если бы она не была таким ребенком, Питер! Но ведь она еще маленькая девочка, самая милая и чистая душой, и нельзя ее дольше обманывать, как бы мы ни любили ее, Питер. А мы ее любим, Питер, больше всего на свете.

Питер лежал не двигаясь и наблюдал за непривычно угрюмым лицом Веселого Роджера.

– Мне придется сказать ей, что я грабитель с большой дороги, – добавил Роджер после недолгого молчания. – И она этого не поймет, Питер. Не сумеет понять. Но все равно я ей скажу. И сделаю это сегодня же. А потом… думаю, мы очень скоро отправимся на Север, Хромуля. Если бы не Джед Хокинс…

Он поднялся с песка и сжал кулаки.

– Все-таки нам следовало бы убить Джеда Хокинса перед уходом. Так было бы безопаснее для нее, – докончил он.

Забыв про Питера, Роджер вышел из их убежища и стал подниматься по каменной осыпи, пока не взобрался на верх громадной скалы. Там он остановился и устремил взор на необъятную глушь Севера. Перед ним на сотню… на пятьсот… на тысячу миль раскинулся его край. Да, там был его дом – от Гудзонова залива до Скалистых гор, от Водораздела до арктической тундры, и там он жил полной жизнью, следуя только своему собственному кодексу. Он знал, что любит жизнь так, как немногим дано ее любить. Он поклонялся солнцу, луне и звездам – всему этому миру, где было так хорошо жить, хотя ему самому непрерывно грозила гибель.

Но теперь, когда он стоял, озаренный лучами заходящего солнца, его сердце исполнилось безысходной тоской. На мгновение ему улыбнулось счастье, и поэтому он лгал – лгал тем, что молчал. Он не сказал приемной дочери Джеда Хокинса, что он разбойник и пришел в эти обжитые места, рассчитывая, что тут королевская конная полиция не догадается его искать. И сегодня вечером он, вероятно, увидит ее в последний раз в жизни. Он скажет ей правду. Он скажет ей, что его разыскивает полиция всего канадского Севера. И в эту же ночь он отправится с Питером к Голым Землям, лежащим отсюда за тысячу миль. Он знал, что не отступит от принятого решения, знал, даже несмотря на то, что темная полоса леса растаяла, заслоненная бледным девичьим лицом с васильковыми глазами и каштановыми кудрями, полными солнечного блеска, – лицом, дороже которого для него не было ничего. Да, он был уверен в себе, как ни искушало его это видение. Он был разбойником, за ним гналась полиция, но…

Питера продолжала тревожить мрачность хозяина. Когда смерклось и в долине сгустилась мгла, Мак-Кей начал выбираться из скалистого лабиринта. Через час они уже осторожно шли по темной расселине, рассекавшей Гребень. В хижине горел огонь, но окошко Нейды было темным. Питер припал к земле, повинуясь ладони Роджера, которая предостерегающе легла на его спину.

– Я пойду один, – сказал Роджер. – Жди меня тут.

Питеру казалось, что он ждал в темноте очень долго. Он не слышал тихого «тук-тук-тук», когда пальцы его хозяина легко забарабанили по стеклу темного окошка. Но и Роджер не услышал никакого ответа на свой сигнал, только в соседней комнате кто-то продолжал говорить глухим, монотонным голосом. Он простоял под окном Нейды полчаса, время от времени вновь постукивая по стеклу. Наконец дверь внутри комнаты открылась, и на фоне светлого прямоугольника появилась фигура Нейды.

Мак-Кей снова тихонько постучал по стеклу, и девушка быстро захлопнула дверь. Через секунду она была уже у чуть приоткрытого окошка.

– Мистер… Роджер, – прошептала она, – это вы?

– Да, – ответил он, отыскав в темноте ее руку. – Это я.

Рука девушки была совсем ледяной, и пальцы сжали его руку так, словно Нейда была чем-то испугана. Питер, устав ждать, тихонько подкрался к ним и услышал почти беззвучный, срывающийся шепот Нейды. Что-то в ее тоне и в напряженном ответе Веселого Роджера приковало его к месту, и он насторожил уши, чутко вслушиваясь в ночь. Он простоял так несколько минут, а потом шепот у окошка смолк, и он услышал, что его хозяин осторожно уходит. Когда они добрались до расселины, Веселый Роджер заговорил, не подозревая, что Питер был у самого окна. Оглянувшись на бледное пятно света, он сказал, обращаясь не столько к Питеру, сколько к самому себе:

– Что-то произошло там сегодня вечером. Она не захотела ответить мне, что именно. Но все равно я почувствовал что-то неладное. Жаль, я не видел в темноте ее лица.

Роджер зашагал по лугу и, словно спохватившись, что ничего не объяснил Питеру, снова заговорил:

– Сегодня она не могла уйти, Хромуля, но она придет к нам в ельник завтра к вечеру. Делать нечего, надо ждать.

Роджер пытался говорить бодрым тоном, но оттого, что он твердо решил во всем признаться Нейде и уйти из этих мест, этот срок казался ему невыносимо длинным. Почти всю ночь он расхаживал по прохладным лугам, а потом долго сидел в душистой глубине густого ельника, где у Нейды был тайник. Питер вскоре обнаружил скрытый от Роджера густой тенью небольшой узел, который был весь пропитан теплым и милым запахом Нейды. Узелок был спрятан под кустом и тщательно укрыт лапником и травой. Уходя из ельника, Мак-Кей никак не мог понять, почему Питер последовал за ним, только повинуясь его настойчивому оклику.

В Духовку они вернулись, когда уже начало светать, и первую половину дня Веселый Роджер проспал в своем убежище. Под вечер они в последний раз поужинали там. Затем Мак-Кей взобрался почти к самому пику и закурил трубку, ожидая той минуты, когда удлинившиеся вечерние тени скажут ему, что настало время идти на место свидания.

Он перевел взгляд на тайник под утесами, чтобы посмотреть, что поделывает Питер. Но ложбинка в песке была пуста, и Питера нигде не было видно.

Глава VII

Питер отправился разгадывать тайну узелка, который он нашел в ельнике.

У подножия кряжа, там, где зелень равнины вступала в неравный бой с раскаленным боком Духовки, он остановился и долго медлил. Блестящие глаза щенка под жесткими кудряшками внимательно оглядывали и небо и землю; потом, слегка прихрамывая – эта ковыляющая походка навсегда осталась напоминанием о жестокости Джеда Хокинса, – он затрусил в ту сторону, где находилась хижина бутлегера.

Приближаясь к каменистому ущелью, где он так мужественно защищал Нейду и где Джед Хокинс переломал ему кости, Питер подумал о бутлегере и злобно прижал уши. И вдруг в то самое мгновение, когда Питер инстинктивно замер, прислушиваясь, из ущелья вышел Джед Хокинс, держа в одной руке темную бутыль, а в другой – тяжелую дубинку. Его единственный глаз свирепо поблескивал в красноватом свете заходящего солнца. Поравнявшись с камнем, за которым прятался Питер, бутлегер замедлил шаги, и его худая небритая физиономия расплылась в злорадной усмешке. Питер оскалил зубы и весь напрягся. Хокинс пошел дальше, но Питер продолжал лежать неподвижно, выжидая, чтобы бутыль, дубинка и мужчина скрылись из виду.

Он глухо ворчал, когда продолжил свой путь. В его сердце пылало жгучее пламя ненависти. Затем он повернулся и нырнул в ельник, клином вдававшийся в луга. Несколько секунд спустя Питер выбрался на крохотную полянку, где какая-то пичуга весело распевала свою вечернюю песню.

Питер шел вдоль самой опушки, по брюхо утопая в лютиках и огнецветах, а его лапы давили спелые ягоды земляники, которая алела повсюду. Потом он с виноватым видом пробрался сквозь ширму молоденьких елок и увидел Нейду, которая вытирала пальцы, покрасневшие от земляничного сока. Ее алые губы тоже были вымазаны соком, а когда она с радостным криком поманила Питера к себе, он заметил, что к ее раскрасневшейся щеке прилип кусочек ягоды. Но Нейда уже не смотрела на Питера, и вся ее тоненькая фигурка трепетала от непонятного ему волнения: девушка оглядывалась по сторонам, ожидая увидеть Веселого Роджера.

Питер подошел к ней, положил голову ей на колени и, поглядев вверх, сквозь щетинистые брови увидел под волной каштановых кудрей лиловатый синяк там, где накануне не было никаких следов ушиба. Руки Нейды притянули его поближе, она прижалась подбородком к его голове, и ее густые блестящие волосы опутали его со всех сторон. Питеру ее волосы нравились почти так же, как Веселому Роджеру, – он закрыл глаза и удовлетворенно вздохнул, нежась в их душистой тени.

– Питер, – прошептала она, – знаешь, я боюсь увидеться с ним сегодня. Я ведь обещала ему… ты помнишь, я обещала сказать ему, если Джед Хокинс ударит меня еще раз. А он ударил! Видишь этот синяк? Если Веселый Роджер узнает, он его убьет. Мне нужно придумать что-нибудь… сказать неправду…

Питер завозился у нее на коленях, показывая, что это ему очень интересно, и его сильный хвост застучал по земле. Нейда замолчала, и он слышал и чувствовал, как бьется ее сердце совсем рядом с ним. Потом Нейда подняла голову и посмотрела туда, где, по ее расчетам, должен был показаться между елками Веселый Роджер. Питер, щурившийся от удовольствия, не заметил и не почувствовал перемены, происшедшей с ней за этот день, – в ее синих глазах появился новый блеск, щеки горели румянцем, и вся она трепетала от тревожного волнения. Даже Питеру не открыла она своей тайны и продолжала ждать, прислушиваясь, не идет ли Роджер, а когда наконец раздались его шаги и он вышел из-за елочек, краска на ее щеках могла бы соперничать с алым соком земляники на кончиках ее пальцев. Веселый Роджер, едва взглянув на нее, увидел то, чего не видел Питер, и замер на месте, а сердце его застучало как молот. Никогда еще, даже во сне, он не видел Нейду такой красивой, никогда еще она не глядела на него таким взглядом, никогда еще ее алые губы не говорили ему так много, не произнося ни единого слова. И тут же он заметил лиловый синяк, полуприкрытый каштановой прядью, а потом небольшой узел позади нее под кустом шиповника. Но он вновь перевел взгляд на синяк.

– Джед Хокинс тут ни при чем, – сказала Нейда, догадываясь о его мыслях. – Это его жена. А ее вы убить не можете, – добавила она с некоторым вызовом.

Роджер заметил, как судорожно дернулось ее горло, и понял, что она солгала. Но тут Нейда сняла голову Питера со своих колен и вскочила на ноги. Она стояла перед Веселым Роджером на этой лесной прогалинке, где шелковистая трава пестрела фиалками, лютиками и красной земляникой, и он подумал, что теперь она выглядит не маленькой девочкой, а взрослой девушкой. Позади над их головами запела пичуга, но Нейда не слышала ее звонкой песенки. Жаркий румянец на ее щеках вдруг сменился прежней бледностью, стиснутые руки задрожали, но синева в ее глазах, когда она поглядела на Веселого Роджера, оставалась такой же ясной, как синева неба.

– Я больше не вернусь к Джеду Хокинсу, мистер Роджер, – сказала она.

Легкий ветерок приподнял прядь на ее лбу, совсем открыв след жестокого удара, и Нейда увидела в глазах Веселого Роджера тот холодный стальной блеск, который всегда пугал ее. Он стиснул кулаки, и, положив ладонь ему на руку, Нейда почувствовала под материей вздувшиеся тугие бугры его мышц, твердых, как древесина березы. И, несмотря на страх, она ощутила гордость при мысли, что стоит ей сказать слово – и он убьет того, кто ее ударил. Она тихонько провела рукой по его локтю, ее глаза потемнели, уголки губ жалобно вздрогнули, и, посмотрев ему прямо в лицо, она повторила:

– Я больше туда не вернусь.

Веселый Роджер понял, что означал узелок под кустом шиповника. Он встретил ее решительный взгляд, и ему показалось, что его сердце сейчас разорвется. Он попытался ослабить напрягшиеся мышцы. Он попытался улыбнуться. Он попытался собраться с духом, чтобы открыть ей все. А Питер, усевшись в гуще фиалок, смотрел на них во все глаза и старался понять, что происходит.

– И куда же ты пойдешь? – спросил Веселый Роджер.

Пальцы Нейды добрались почти до его плеча. Они нервно мяли бумазею его рубашки, но она ни на мгновение не опустила глаз, и Роджер прочел в них ответ до того, как она сказала:

– Я пойду с вами и с Питером.

Роджер отпрянул от нее с придушенным криком, походившим на всхлипывание. Он отвел взгляд и попробовал смотреть на Питера, но бледное лицо Нейды, дрожащие губы, широко открытые чудесные глаза и волосы, которыми играл ветерок, заслоняли от него все. Это была уже не маленькая девочка, которой «пошел восемнадцатый год», – для Роджера Мак-Кея это была единственная женщина на земле.

– Тебе нельзя идти с нами! – воскликнул он с отчаянием. – Я пришел, чтобы сказать тебе все. Я недостоин твоего доверия. Я ведь совсем не тот, за кого ты меня принимаешь. Я обманывал…

Он умолк в нерешительности, но заставил себя продолжать:

– Ты возненавидишь меня, Нейда, когда узнаешь правду. Ты считаешь Джеда Хокинса плохим человеком. Но в глазах закона я еще хуже. Меня разыскивает полиция. Я скрываюсь уже несколько лет. Вот почему я пришел сюда и укрылся в хижине индейца Тома… возле которой повстречал тебя. Я думал, что тут меня не найдут, но они напали на мой след. Вот почему мы с Питером прятались в скалах у конца Гребня. Я… я разбойник. Я совершил много такого, что закон считает преступлением, и, скорее всего, я умру от пули или в тюрьме. Я хотел бы, чтобы все было по-другому, но что толку в сожалениях! Я бы жизнь отдал за то, чтоб сказать тебе, что у меня на сердце. Но я не могу. Это будет не по-честному.

Роджер недоумевал, почему ее взгляд нисколько не изменился, когда он открыл ей правду. Ее щеки вновь порозовели, губы стали еще алее – его слова как будто совсем не удивили и не испугали ее.

– Разве ты не понимаешь, Нейда? – вскричал он. – Я плохой человек. Меня разыскивает полиция. Я беглец, я прячусь от полиции…

Нейда кивнула.

– Я знаю, мистер Роджер, – ответила она спокойно. – Я слышала, как вы давным-давно рассказывали об этом Питеру. И мистер Кассиди приходил к нам на другой день после того, как вы с Питером убежали из хижины индейца Тома, а я проводила его к отцу Джону, и он рассказал мне про вас очень много и еще больше отцу Джону… И я вас стала еще больше уважать, мистер Роджер, и хочу уйти отсюда с вами и с Питером.

– Уважать?! – ахнул Роджер. – Меня?

Она снова кивнула.

– Мистер Кассиди – ну, этот полицейский – сказал то же самое, что вы только что сказали. Он сказал, что вы всегда поступаете по-честному, даже когда грабите. Он сказал, что постарается арестовать вас, если сумеет, но только ему будет очень жаль. Он сказал, что хотел бы иметь такого друга, как вы. И Питер вас очень любит. И я… – Ее щеки запылали. – Я пойду с вами и с Питером, – закончила она решительным тоном.

Тут маленькое происшествие пришло на помощь совсем растерявшемуся Роджеру: Питер, рыскавший в густой траве, вспугнул огромного кролика, и они, как горный обвал, пронеслись по ельнику под звонкий лай Питера, то и дело срывавшийся на визгливое щенячье тявканье. Веселый Роджер отвернулся от Нейды и стал смотреть им вслед. Но он ничего не видел. Он знал, что настала минута самого рокового решения в его жизни. За годы отчаянных приключений и странствий он не раз встречался лицом к лицу со смертью. Он голодал. Он замерзал в снежных пустынях. Он выходил победителем из жестоких схваток со стихией, зверем и человеком. Но он ни разу не изведал ничего равного борьбе, которая шла теперь в его душе. Его сердце стучало, мысли неслись хаотическим вихрем, он тщетно старался совладать с собой, и все это время, пока его глаза смотрели вслед кролику и Питеру, давно скрывшимся из виду, голос Нейды за его спиной повторял, что она пойдет с ним и с Питером. За эти секунды он понял, что не устоит, и от продуманного плана действий не осталось ничего. Он признался во всем, но та, кого он обожал, нежная и чистая, как лесной цветок, упрямо хотела разделить его судьбу. И все в нем кричало: «Обернись, протяни к ней руки, не разлучайся с ней, пока будешь свободен и жив!»

И все же он сопротивлялся этому властному призыву, по крупице собирая благоразумие и чувство долга, а Нейда глядела на него широко открытыми, детски прекрасными глазами и впервые догадывалась о терзаниях, разрывавших сердце этого человека, который был разбойником, но для нее – лучшим из людей. Когда Веселый Роджер повернулся к ней, его лицо постарело и стало серым, как камень, глаза потускнели и в голосе была глухая безнадежность.

– Тебе нельзя идти с нами, – сказал он. – Нельзя! Из этого не получится ничего хорошего. Я не смогу заботиться о тебе, когда попаду в тюрьму. А мне ее не миновать!

Много раз, когда она говорила о Джеде Хокинсе, он видел в ее глазах синее пламя. Теперь оно вновь в них вспыхнуло, и руки Нейды сжались в кулачки.

– Нет! – крикнула она. – Этого не будет. Я не дам, чтобы вы попали в тюрьму. Только позвольте мне пойти с вами и с Питером. – Она шагнула к нему. – А если я останусь здесь, Джед Хокинс продаст меня в жены человеку, который поставляет шпалы железной дороге. Да, продаст. Я прежде вам про это не говорила, потому что боялась, как бы вы не сделали чего-нибудь отчаянного. Но оно так и будет, если вы не позволите мне пойти с вами и с Питером. Мистер Роджер, ну пожалуйста…

Ее пальцы опять прокрались к его плечу. Синие глаза, в которых отражалась вся ее смелая благородная душа, были совсем близко от его глаз, но тут же они затуманились, в них блеснули слезы.

– Я пойду за вами всюду, – шептала она. – Мы спрячемся, и нас никогда не найдут. Я буду так счастлива, так счастлива, мистер Роджер… А если вы меня не возьмете, мне легче умереть…

Она тихо плакала, положив голову ему на грудь, обхватив его шею худенькими руками, а Веселый Роджер с жадностью скупца ловил каждое слово, срывавшееся с ее губ вперемешку со всхлипываниями. И внезапно буря в его сердце улеглась, колебания кончились, на смену им пришли радость и счастливое, гордое сознание новой ответственности. Обняв Нейду, он повернул к себе ее лицо и в первый раз поцеловал нежные алые губы, которые по какой-то непонятной причине судьба вверила ему с этого дня.

Все еще не разжимая объятий, все еще чувствуя на шее ее руки, он сказал негромко:

– Ты пойдешь с нами, девочка. Пойдешь со мной и с Питером и навсегда останешься с нами. А уйдем мы сегодня же вечером.

Когда Питер вернулся на полянку, его хозяин стоял там один, а Нейда уже шла по золотящемуся в закатном свете большому лугу к расселине в Гребне Крэгга, которая вела к хижине Джеда Хокинса. Однако Питер нашел на поляне совсем не того Веселого Роджера, которого оставил там всего полчаса назад, с которым прятался среди скал. Роджер Мак-Кей, стоявший перед ним на фоне оранжевого неба, больше не был нарушителем закона и отщепенцем. Он молчал, но все его существо пело от счастья, так гармонировавшего с бесконечной прелестью этого летнего вечера. На всей земле не нашлось бы человека, с которым он согласился бы поменяться местами, и он не отдал бы своего счастья за счастье всех остальных людей в мире, вместе взятых. Он заговорил, а Питер, высунув красный язык, свернулся у его ног и принялся слушать.

– Она меня любит, любит, любит, – повторял Роджер, так что в конце концов Питер насторожил уши, силясь понять, что могло бы означать это слово.

Тут Веселый Роджер заметил Питера, рассмеялся и нагнулся к нему, а на его лице блаженное выражение боролось с недоумением.

– Она пойдет со мной… с нами! – воскликнул он с мальчишеским восторгом. – Вмешалась судьба, Хромуля, и она пойдет с нами. Мы уйдем сегодня вечером, как взойдет луна. И… Питер, Питер! Мы сразу пойдем к миссионеру, и он нас обвенчает, а потом мы отправимся на поиски такого места, где нас никто и никогда не разыщет. Пусть за нами гонится полиция, но нас любят, Хромуля. И мы постараемся быть достойными этого. Слышишь, Питер?

Он расправил плечи и повернулся к западу. Потом подхватил узелок Нейды и нырнул в ельник, а Питер затрусил за ним. Они быстро прошли по темнеющим лугам и, добравшись до Духовки, вскоре были уже в своем убежище под плечами двух сказочных великанов. Там еще чуть брезжил свет, и, воспользовавшись этим, Роджер Мак-Кей быстро собрал свои пожитки, а потом благоговейно развязал узел Нейды и с нежностью уложил ее вещи в свой заплечный мешок. Все это время он что-то негромко говорил, и Питеру казалось, что его хозяин напевает какую-то песню.