Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

– Кто вы, ага? – спросил молодой офицер на хорошем английском. – Что вы здесь делаете?

– Я капитан… Я капитан Мак-Айвер, Дункан… Дункан Мак-Айвер, я иду домой из своего офиса, и… моя квартира на другой стороне парка, за следующим углом.

– Документы, пожалуйста.

Мак-Айвер осторожно залез рукой в грудной карман. Рядом с удостоверением личности он нащупал две фотографии, одна – шаха, другая – Хомейни, но после всех слухов о мятежах, которые он слышал сегодня, ему было трудно решить, какую из них выбрать, поэтому он не стал доставать ни ту, ни другую. Офицер, светя себе фонариком, внимательно ознакомился с его удостоверением. Теперь, когда глаза Мак-Айвера немного привыкли к темноте, он заметил усталость на лице иранца, небритую щетину на щеках и мятый мундир. Другие солдаты молча наблюдали за ними. Ни один из них не курил, что показалось Мак-Айверу странным. «Центурион» возвышался над ними, зловещий, словно готовый прыгнуть вперед.

– Благодарю вас. – Офицер вернул ему изрядно потертую карточку удостоверения. Снова послышалась стрельба, на этот раз ближе. Солдаты ждали, всматриваясь в ночь. – Вам лучше не выходить из дома после наступления темноты, ага. Спокойной ночи.

– Да, спасибо. Спокойной ночи. – Мак-Айвер с благодарностью продолжил свой путь, гадая про себя, кто были эти люди: лоялисты или мятежники. Господи, если одни части взбунтуются, а другие останутся верными шаху, начнется такое, что чертям тошно станет. Он снова повернул, дорога и парк за углом были также погружены в темноту и пустынны, хотя не так давно в это время здесь всегда было многолюдно и очень светло, не только от фонарей, но и от света, струившегося из окон зданий; слуги, люди, дети – все с радостными лицами, смеются, спешат, торопятся туда и сюда. Вот этого мне не хватает больше всего, подумал он. Смеха. Интересно, вернутся ли к нам эти времена когда-нибудь снова?

День у него вышел безрадостный: телефоны не работали, радиосвязь с Ковиссом была плохой, а с другими базами ему вообще не удалось связаться. Снова никто из сотрудников офиса не появился на работе, и это его еще больше разозлило. Несколько раз он пытался отправить телекс Гаваллану, но так и не дождался соединения.

– Завтра все наладится, – вслух произнес он и ускорил шаг: пустынные улицы действовали на нервы.

В их доме было пять этажей, и они занимали один из пентхаусов. Лестницу освещала тусклая лампа, электричество опять подавали с половинным напряжением, лифт не работал уже несколько месяцев. Он тяжело двинулся вверх по ступеням, скудность освещения делала подъем еще более угрюмым. Но войдя в квартиру, он увидел, что свечи уже ярко горят, и настроение у него поднялось.

– Привет, Дженни! – крикнул он, запер за собой дверь и пристроил на крюк свою старую офицерскую зимнюю шинель. – Наливай!

– Дункан! Я в столовой, зайди на минутку.

Он прошел по коридору, остановился в дверях и разинул рот от удивления. На обеденном столе громоздилась дюжина иранских блюд и вазы с фруктами; свечи повсюду. Дженни лучезарно улыбалась ему. И так же лучезарно улыбалась Шахразада.

– Господь благословенный! Шахразада, это твоя работа? Как же я рад тебя видеть, ко…

– О, я тоже рада тебя видеть, Мак, ты молодеешь с каждым днем, вы оба молодеете, вы уж извините меня за вторжение, – искрящейся, радостной скороговоркой выпалила Шахразада, – но я вспомнила, что вчера у вас была годовщина свадьбы, а это как раз за пять дней до моего дня рождения, а я помню, как ты любишь хореш из ягнятины, и праздничный поло, и другую всякую всячину, вот мы их и принесли, Хасан, Дэва и я, и еще свечки. – Росточку в ней было чуть больше полутора метров – тот тип персидской красавицы, который Омар Хайям обессмертил в своих стихах. Она поднялась с кресла. – Ну вот, ты вернулся, и я побежала.

– Погоди, погоди минутку, а почему ты не останешься с нами, не поужинаешь и…

– Ой, я не могу, хотя мне очень бы хотелось. Отец сегодня устраивает прием, и я должна там быть. Это просто маленький подарок, и я оставляю Хасана, чтобы он прислуживал за столом, а потом все убрал, и я так надеюсь, что вы проведете чудный вечер! Хасан! Дэва! – громко позвала она, потом обняла Дженни и Мак-Айвера и побежала к двери, где двое слуг уже ждали ее. Один распахнул перед ней шубу. Она скользнула в нее, потом набросила сверху темную чадру, послала Дженни еще один воздушный поцелуй и заторопилась прочь в сопровождении второго слуги. Хасан, высокий иранец тридцати лет в белой длинной рубахе, черных штанах и с широкой улыбкой на лице, запер за ней дверь.

– Прикажете подавать ужин, мадам? – обратился он к Дженни на фарси.

– Да, пожалуйста, через десять минут, – ответил она со счастливой улыбкой. – Но сначала господин выпьет виски.

Хасан тут же подошел к буфету, налил виски, принес воды, поклонился и оставил их.

– Бог мой, Джен, совсем как в старые времена, – с широкой ухмылкой произнес Мак-Айвер.

– Да. Забавно, правда? Ведь всего несколько месяцев прошло, а? – До этого у них в доме жила чета слуг: жена – образцовый шеф-повар, изумительно готовившая европейские и иранские блюда, что компенсировало беспечное отлынивание от работы под предлогом болезни, характерное для ее мужа, которого Мак-Айвер окрестил Али-Бабой. Оба они внезапно исчезли, как и почти все слуги в домах иностранцев. Ни объяснений, ни записки. – Как ты думаешь, у них все в порядке, Дункан?

– Ну конечно. Али-Баба тот еще жулик, у него уж точно в кубышке припрятано столько, что им надолго хватит. Паула улетела?

– Нет, она остается еще на одну ночь. А Ноггер – нет. Они отправились поужинать с кем-то из ее итальянского экипажа. – Дженни выгнула брови дугой. – Он полагает, что она созрела, метит ей между ног, наш Ноггер. Надеюсь, он ошибается. Паула мне нравится. – Из кухни до них донеслось звяканье посуды, с которой возился Хасан. – Ах, в целом свете нет звуков милее для моих ушей.

Мак-Айвер улыбнулся ей в ответ и поднял бокал:

– Хвала Создателю за Шахразаду и за то, что не будет возни с грязной посудой!

– Это самое приятное. – Дженни вздохнула. – Такая славная девушка, такая заботливая. Том такой счастливчик. Шахразада говорит, он должен прилететь завтра.

– Надеюсь. У него должна быть для нас почта.

– Ты дозвонился до Энди?

– Нет, так и не дозвонился пока. – Мак-Айвер решил ничего не говорить про танк. – Как ты думаешь, ты могла бы позаимствовать Хасана или кого-нибудь из других ее слуг на пару дней в неделю? Это здорово бы тебе помогло.

– Я не стану просить ее, ты сам знаешь, как теперь обстоят дела.

– Наверное, ты права, черт побери. Как это все меня достало. – Сейчас иностранцам практически невозможно было найти прислугу, какие бы деньги они ни предлагали. Всего лишь несколько месяцев назад было так легко отыскать прекрасных, заботливых слуг, после чего, с их помощью и благодаря нескольким словам на фарси, ведение домашнего хозяйства превращалось в радость, походы по магазинам – в легкие прогулки.

– Это едва ли не самое славное, что было в Иране, – сказала она. – Такая огромная получалась разница: все муки житья в такой чужой стране пропадали разом.

– Ты все еще считаешь ее чужой? После стольких лет?

– Больше чем когда-либо. Вся эта доброта, вежливость у тех немногих иранцев, с которыми мы встречались… мне всегда казалось, что это все было лишь на поверхности, что именно сейчас их подлинные чувства вырвались наружу. Я, конечно, не имею в виду всех и каждого, не говорю о наших друзьях: взять Аннуш, например, я мало кого знаю, кто был бы милее и добрее нее. – Аннуш была женой генерала Валика, старшего из их иранских партнеров. – Большинство жен чувствовали то же самое, Дункан, – добавила она, погруженная в воспоминания. – Может быть, именно поэтому экспатрианты здесь всегда держатся друг друга: эти групповые выезды на теннис, катание на лыжах, прогулки под парусом, уик-энды на Каспийском море – и слуги, которые носят корзины с едой и посудой на пикниках и убирают за нами. Думаю, мы жили как в раю, но теперь это в прошлом.

– Все вернется. Я от души надеюсь, – ради них самих так же, как и ради нас, – что все вернется. Сегодня по дороге домой я вдруг осознал, чего мне теперь не хватает больше всего. Смеха, всего этого смеха. Теперь люди словно разучились смеяться. Я имею в виду на улицах, даже детишки. – Мак-Айвер маленькими глотками потягивал свой виски.

– Да, этого смеха мне тоже очень не хватает. И шаха тоже жалко. Жалко, что ему пришлось бежать: все было так хорошо налажено, упорядочено, если говорить о нашей жизни, и так еще недавно. Бедняга, и до чего же отвратительно мы с ним обошлись, с ним и с его очаровательной женой. И это после всей той дружбы, которой он одаривал нашу сторону. Знаешь, мне ужасно стыдно: он действительно делал все, что мог, для своего народа.

– К сожалению, Джен, для большинства из них того, что он делал, было недостаточно.

– Знаю. Грустно все это. Жизнь иногда очень грустная штука. Ладно, что толку горевать по убежавшему молоку. Ты голоден?

– Еще как.

От свечей в столовой было тепло и уютно, промозглый холод нетопленной квартиры растаял без следа. Задернутые портьеры не пускали ночь в дом. Хасан тут же принес дымящиеся глубокие чашки с разными хорешами – буквально это слово означало суп, но на самом деле хореш представлял собой густое рагу из ягнятины или курицы с овощами, изюмом и всевозможными специями, – и поло, изумительный иранский рис, который сначала слегка обваривался, а потом запекался в смазанном маслом блюде до образования твердой золотисто-коричневой корочки – одно из их любимейших блюд. – Благослови Господь Шахразаду, увидишь ее – и сердце радуется.

Дженни улыбнулась ему.

– Да, она такая, и Паула тоже.

– Ты и сама ничего, Джен.

– Ладно тебе, но за эти слова тебе можно будет выпить еще стаканчик перед сном. Ну, как говорит Жан-Люк, bon appétit![20]20
  Приятного аппетита (фр.).


[Закрыть] – Они с энтузиазмом принялись за еду, блюда были восхитительные и напомнили им те ужины, которые они устраивали в своем доме для друзей.

– Джен, я сегодня за обедом столкнулся с Кристианом Толлоненом, ты помнишь его? Друг Эрикки из финского посольства? Он сказал мне, что паспорт Азадэ готов. Это хорошо, но знаешь, что меня ошарашило? Он заметил – так, между делом, – что восемь человек из каждого десятка его иранских друзей или знакомых уже уехали из Ирана, и если этот исход будет продолжаться теми же темпами, совсем скоро в стране останутся одни только муллы и их паства. Тут я стал своих знакомых подсчитывать и, знаешь, пришел примерно к тому же соотношению, если брать тех, кого можно было бы отнести к среднему и зажиточному классам.

– Я не виню их за то, что они уезжают. Я бы сделала то же самое. – Потом она невольно добавила: – Не думаю, что Шахразада уедет.

Мак-Айвер уловил в ее голосе подспудные интонации и изучающее посмотрел на нее.

Дженни поиграла кусочком золотистой рисовой корочки на тарелке и изменила свое решение ничего ему не говорить.

– Только ради всего святого не говори Тому, а то его удар хватит… да я и не знаю, сколько в этом правды, а сколько идеалистических фантазий юной девушки… но она тут мне радостно нашептала, что провела б́ольшую часть сегодняшнего дня в Дошан-Таппехе, где, по ее словам, началось настоящее восстание, с автоматами, гранатами и всем остальным…

– Господи!

– …всей душой на стороне, как она их называла, «наших славных борцов за свободу», к которым, как я понимаю, относятся солдаты и курсанты ВВС, несколько офицеров, «зеленые повязки», поддержанные тысячами людей из гражданского населения, против полиции, верных шаху войск и «бессмертных»…

Аэропорт Бендер-Делама. 19.50. С заходом солнца прибыли новые группы вооруженных революционеров, и теперь охрана стояла у всех ангаров и на всех подходах к аэропорту. Затаки сказал Руди Лутцу, что сотрудникам S-G запрещено покидать территорию аэропорта без разрешения, что они должны продолжать работать как обычно и что один или несколько из его людей будут сопровождать теперь каждый полет.

– Ничего не произойдет, если вы все будете подчиняться приказам, – говорил Затаки. – Эта ситуация временная, пока идет смена незаконного правительства шаха на новое народное правительство. – Иранец старался держаться уверенно, но его нервозность и нервозность его плохо обученных людей выдавала его с головой.

Старк слышал, как иранцы приглушенно переговаривались между собой, и сообщил Руди, что повстанцы в любой момент ждут появления верных шаху войск и начала контратаки. К тому времени, когда ему, Руди и второму американскому пилоту, Джону Тайреру, удалось добраться до радиоприемника в трейлере Руди, сводка новостей почти закончилась, и то немногое, что они услышали, не сулило ничего хорошего.

«…и правительства Саудовской Аравии, Кувейта и Ирака опасаются, что политическая неразбериха в Иране приведет к дестабилизации ситуации во всем регионе Персидского залива, а султан Омана, как нам сообщают, заявил, что проблема заключается не только в опасности распространения смуты, что это еще одно удобное прикрытие для попыток Советской России использовать свою группу государств-прихлебателей для создания в Персидском заливе ни много ни мало колониальной империи, конечная цель которой – обладание Ормузским проливом.

Из Ирана сообщают, что ночью велись ожесточенные бои между взбунтовавшимися, поддерживающими Хомейни курсантами тегеранской базы ВВС в Дошан-Таппехе, на помощь которым пришли тысячи вооруженных гражданских лиц, и полицией, верными шаху войсками и «бессмертным», элитным подразделением шахской императорской гвардии. Впоследствии к бунтовщикам присоединились свыше пяти тысяч левых из марксистской группы „Сайкал“, часть которых прорвалась в арсенал базы ВВС и вынесла оттуда все оружие…»

– Господи! – вырвалось у Старка.

«…Тем временем аятолла Хомейни вновь потребовал отставки правительства в полном составе и призвал общественность поддержать его выбор премьер-министра, Мехди Базаргана, убеждая всех солдат, летчиков и моряков выступить в его поддержку. Премьер-министр Бахтияр опроверг слухи об опасности военного переворота, но подтвердил концентрацию советских вооруженных сил в приграничных районах…

Цена на золото достигла рекордной отметки в двести пятьдесят четыре доллара за унцию, а курс доллара резко упал по отношению ко всем валютам. На этом мы заканчиваем выпуск новостей из Лондона».

Руди выключил приемник. Они сидели в гостиной трейлера. В одном из ящиков хранилась запасная высокочастотная рация, которую, как и радиоприемник, Руди собрал своими руками. На буфете стоял телефон, подключенный к телефонной линии авиабазы. Он не работал.

– Если Хомейни одержит победу в Дошан-Таппехе, то вооруженным силам придется выбирать, – убежденно произнес Старк. – Переворот, гражданская война или сдача.

– Они не сдадутся, это же будет самоубийство, да с чего, черт подери, им сдаваться? – вспыхнул Тайрер, расхлябанный американец из Нью-Джерси. – И не забывайте про элиту ВВС, про тех, с которыми мы встречались, ну. Этот бунт – всего лишь кучка местных тупоголовых бузотеров. Главное, что ошарашило, так это примкнувшие к ним марксисты, надо же, пять тысяч! Господи Иисусе! Если они сейчас на свободе и при оружии! Мы, черт побери, совсем из ума выжили, если до сих пор сидим тут, а?

– Хочу сказать, что мы тут, однако, по своей воле, – заметил Старк. – Компания говорит, если кто захочет уехать, стаж за ними сохранится. Написано черным по белому. Ты хочешь уехать?

– Нет-нет, пока еще нет, – раздраженно бросил Тайрер. – Но только что нам делать-то?

– Пока что не попадаться под руку Затаки, – сказал Руди. – Этот сукин сын – псих.

– Это ясно, – кивнул Тайрер, – но нам нужен план.

Раздался резкий стук, и дверь распахнулась. На пороге стоял Мухаммед Йемени, директор их базы, представлявший «Иран Ойл», симпатичный, чисто выбритый мужчина на пятом десятке, который проработал здесь год. Его сопровождали два охранника.

– Ага Кияби на связи по ВЧ. Он хочет немедленно говорить с вами, – произнес Йемени с неподобающей ему властностью в голосе. Кияби был директором «Иран Ойл» по их региону и самым большим чиновником в южном Иране.

Руди тут же щелкнул тумблером высокочастотной рации, которая связывала его со штаб-квартирой Кияби неподалеку от Ахваза к северу от Бендер-Делама. К его огромному удивлению аппарат не включился. Он несколько раз щелкнул тумблером, пока Йемени не сообщил с открытой издевкой:

– Полковник Затаки приказал отключить электроэнергию и вашу рацию. Вы воспользуетесь аппаратом в главном управлении базы. Немедленно.

Никому из них не понравился этот тон.

– Я буду через минуту, – сказал Руди.

Йемени нахмурился и обратился к охранникам на грубом фарси:

– Поторопите эту чужеземную собаку!

Старк резко выпалил на фарси:

– Это шатер нашего правителя. Священный Коран устанавливает очень четкие законы о защите вождя племени в его шатре против людей с оружием. – Оба охранника остановились, ошарашенные. Йемени разинув рот уставился на Старка, он никак не ожидал, что американец говорит на фарси; он отступил на шаг, когда Старк поднялся во весь свой рост и продолжил: – Пророк, да будет имя его благословенно, положил правила приличий в отношениях меж друзьями, но также и меж врагами, и еще Он говорил, что собаки – животные нечистые. Мы люди Книги, и мы не нечистые животные.

Йемени залился краской, круто повернулся на каблуках и вышел. Старк вытер о штаны вспотевшие ладони.

– Руди, давай посмотрим, что там с Кияби.

Они последовали за Йемени, сопровождаемые охранниками. Ночь была ясной, и Старку, после тесноты крошечного офиса, воздух казался особенно сладостным и свежим.

– Что у вас вышла за перепалка? – спросил Руди.

Старк объяснил, думая о своем, всем сердцем желая оказаться опять в Ковиссе. Ему страшно не хотелось оставлять Мануэлу, но он решил, что там она будет в большей безопасности, чем в Тегеране.

– Милая, – сказал он перед самым уходом. – Я тебя вытащу, и глазом моргнуть не успеешь.

– Мне здесь ничего не грозит, дорогой. Словно в Техасе. Спешить мне некуда, дети живыми-здоровыми добрались до Лаббока – я оставалась в Англии, пока не получила подтверждения, что они дома, а ты знаешь, что дедушка Старк за ними присмотрит как надо.

– Это ясно. С детьми все будет в порядке, но я хочу, чтобы ты покинула Иран как можно скорее.

Он услышал голос Руди, который спрашивал:

– А что это за люди Книги?

– Христиане и евреи, – ответил он, размышляя, как ему сделать так, чтобы 125-й полетел в Ковисс. – Мухаммад считал нашу Библию и Тору тоже Священными Книгами: многое из того, что есть в них, есть и в Коране. Многие ученые, наши ученые, полагают, что он просто переписал их, хотя мусульманская легенда гласит, что Мухаммад не умел ни читать, ни писать. Он воспроизводил Коран по памяти, весь целиком, можешь себе представить? – Это достижение до сих пор вызывало у Старка восхищение. – Другие записали его слова, уже через много лет после его смерти. Говорят, на арабском текст фантастически прекрасен, его поэзия.

Впереди они видели трейлер управления базы, куривших в двери охранников, и Старк ощутил приятное чувство удовлетворения от того, что поставил на место Йемени и в течение всего дня успешно справлялся с муллой Хусейном – пятнадцать посадок, все выполнены безукоризненно, ожидание на платформах, где мулла горячо призывал рабочих встать на сторону Хомейни и где не появилось ни одного солдата, полицейского или человека из САВАК, хотя они ждали их появления в любую секунду и уж точно при следующей посадке. Йемени – куриный помет в сравнении с Хусейном, подумал он.

Затаки и оба муллы ждали их внутри трейлера. Джахан, радист, сидел у ВЧ-рации. Затаки обосновался за рабочим столом Руди. Раньше в кабинете всегда было очень чисто. Теперь в нем царил кавардак: ящики с папками выдвинуты, кругом бумаги, грязные чашки, сигаретные окурки в них и на полу, недоеденная еда на столе – рис с козлятиной. Воздух пропитался табачным дымом.

– Mein Gott! – гневно воскликнул Руди. – Это же verrückte[21]21
  Безумный (нем.).


[Закрыть] свинарник, и в…

– МОЛЧАТЬ! – взорвался Затаки. – У нас военная обстановка, нам нужно все обыскать, – потом добавил, уже спокойнее. – Вы… вы можете прислать одного из своих людей, чтобы он тут прибрался. Кияби про нас вы ничего не скажете. Будете вести себя как обычно и следовать моим указаниям, будете все время смотреть на меня. Вам понятно, капитан?

Руди кивнул с каменным лицом. Затаки сделал знак радисту, который заговорил в микрофон:

– Ваше превосходительство Кияби, капитан Лутц у аппарата.

Руди взял у него микрофон.

– Слушаю, Босс, – сказал он, воспользовавшись придуманным ими для него прозвищем. И он, и Старк знали Юсуфа Кияби уже несколько лет. Кияби окончил техасский сельскохозяйственный и механический университет, потом обучался в «ЭксТекс», прежде чем стать руководителем южного сектора, и у них с ним были хорошие отношения.

– Добрый вечер, Руди, – произнес голос по-английски с американским акцентом. – У нас утечка на трубопроводе, где-то севернее вас. Серьезная – только что зарегистрирована на наших насосных станциях. Один Бог знает, сколько баррелей уже потеряно или сколько еще остается в трубе. Я не объявляю экстренную эвакуацию, но хочу, чтобы на рассвете вертолет ее обнаружил. Вы сможете забрать меня пораньше?

Затаки согласно кивнул, поэтому Руди ответил:

– О’кей, Босс. Прилетим сразу после рассвета, так быстро, как только получится. Какая машина вам понадобится, 206-я или 212-я?

– 206-я, буду я и мой главный инженер. Прилетайте сами, хорошо? Возможно, это диверсия, а может быть, поломка. У вас в Бендер-Деламе никаких проблем не возникло?

Руди и Старк очень остро ощутили присутствие в комнате автоматов.

– Да нет, не больше, чем обычно. До завтра.

Руди торопился закончить разговор, зная, что Кияби обычно не стеснялся в выражениях, когда говорил о революционерах. Он не одобрял неповиновения, не одобрял фанатизма Хомейни и просто ненавидел, когда все это нарушало работу их нефтяного комплекса.

– Погодите минутку, Руди. Мы слышали, в Абадане новая волна беспорядков. И до нас доносились звуки стрельбы в Ахвазе. Вы не знали, что вчера американец-нефтяник и один из наших собственных людей попали в засаду и были убиты недалеко от Ахваза?

– Да, Томми Стэнсон. Гнусное дело.

– Очень. Да ниспошлет Аллах проклятье на всех убийц! Туде, моджахедин, федаин – всех, кто бы они ни были, будь они прокляты!

– Извините, Босс, надо бежать, увидимся завтра.

– Да. Хорошо, поговорим завтра. Иншаллах, Руди. Иншаллах!

Рация замолчала. Руди с облегчением выдохнул. Он, кажется не услышал того, что могло бы повредить Кияби. Если только эти люди не были тайными членами Туде – или одной из других экстремистских сект, – а не сторонниками Хомейни, как они утверждали. «Все наши экстремисты используют мулл в качестве ширмы, или стараются их использовать, – говорил ему Кияби. – К сожалению, в большинстве своем муллы – бедные, тупоумные крестьяне и оказываются легкой добычей для подготовленных подстрекателей. Да будет проклят Хомейни…»

Руди почувствовал, как у него вспотела спина.

– Один из моих людей полетит с вами, и на этот раз вы не станете забирать магазин его автомата, – сказал Затаки.

Нижняя челюсть Руди выдвинулась вперед, а атмосфера в комнате сгустилась.

– Я не полечу с вооруженными людьми. Это противоречит правилам моей компании, правилам полетов и в особенности распоряжениям Иранского управления гражданской авиации. Нарушение распоряжений Управления влечет за собой отзыв наших лицензий, – сказал он, глядя на них с открытой неприязнью.

– Может, мне пристрелить одного из ваших людей, если вы не подчинитесь? – Затаки в ярости смахнул чашку со стола, и она запрыгала по комнате.

Старк выступил вперед с тем же выражением гнева на лице. Автомат Затаки повернулся в его сторону.

– Разве сторонники аятоллы Хомейни убийцы? Разве таков закон ислама?

Какое-то мгновение Старк думал, что Затаки сейчас нажмет на курок, потом со своего места поднялся мулла Хусейн.

– Я полечу на вертолете. – Мулла повернулся к Руди. – Вы клянетесь, что не будете хитрить и вернетесь сюда без всяких уверток?

После недолгой паузы Руди нервно пробормотал:

– Да.

– Вы христианин?

– Да.

– Поклянитесь Богом, что не обманете нас.

Снова пауза.

– Хорошо, – сказал Руди. – Клянусь Богом, что я не обману вас.

– Как можно ему верить?

– Я не верю, – просто сказал Хусейн. – Но если он обманет Бога, Бог накажет его. И его спутников. Если мы не вернемся, или он привезет с собой беду… – Мулла пожал плечами.

Абердин. Поместье Гаваллана. 19.23. Они сидели в комнате с телевизором и смотрели на большом экране запись сегодняшнего перенесенного матча по регби между сборными Шотландии и Франции – Гаваллан, его жена Морин, Джон Хогг, обычно пилотировавший их 125-й, небольшой реактивный самолет, принадлежавший компании, и еще несколько пилотов. Счет был 17: 11 в пользу Франции, время шло к середине второго тайма. Мужчины разом застонали, когда шотландец не удержал мяч, французский форвард перехватил его и продвинулся на сорок ярдов.

– Ставлю десять фунтов, что Шотландия все равно выиграет! – объявил Гаваллан.

– Идет, – откликнулась его жена и расхохоталась, увидев выражение его лица. Она была высокой, рыжеволосой, в элегантном зеленом платье в тон ее глаз. – В конце концов, я наполовину француженка.

– На четверть. Твоя бабушка была нормандкой, quelle horreur[22]22
  Какой ужас (фр.).


[Закрыть], и она…

Оглушительный взрыв ликования прокатился по комнате, заглушив его остр́оту: шотландский полузащитник схватки завладел мячом, перебросил его крыльевому, тот – следующему игроку, который оторвался от кучи, сшиб со своего пути двух соперников и устремился к зачетной зоне в пятидесяти шагах впереди, уворачиваясь, с фантастической ловкостью меняя направление, вот он споткнулся, но каким-то чудом удержался на ногах и метнулся вперед в последнем волнующем, великолепном броске, чтобы нырнуть за линию – и тут же быть погребенным под кучей тел и громом рукоплесканий. Попытка! Счет теперь 17: 15. А успешная реализация доведет его до ничейного.

– Шотландия вперрре-о-о-о-о…

Дверь открылась, появился слуга. Гаваллан тут же поднялся с места, с болезненным нетерпением проследил за ударом, который принес нужные очки, и облегченно выдохнул.

– Удвоим ставку, Морин? – крикнул он поверх бури воплей и заторопился из комнаты.

– Идет! – выкрикнула она ему вдогонку.

Придется-таки ей расстаться с двадцаткой, подумал он, крайне довольный собой, пересек коридор большого, беспорядочно выстроенного старого дома, который был обставлен добротной мебелью со старой кожей, хорошими картинами и прекрасным антиквариатом – многие предметы были привезены из Азии, – и вошел в свой кабинет напротив. В кабинете его шофер, а также заряжающий на охоте и человек, пользовавшийся его полным доверием, поднял трубку одного из двух телефонов.

– Извините, что прерываю, сэр, мне…

– Вы дозвонились до него, Уильямс? Здорово… счет ничейный, семнадцать – семнадцать.

– Нет, сэр, сожалею, все линии по-прежнему заняты… но я подумал, что этот звонок достаточно важен… Сэр Иэн Данросс.

Разочарование Гаваллана мигом улетучилось. Он взял трубку. Уильямс вышел и закрыл за собой дверь.

– Иэн, как здорово, что ты позвонил, вот уж приятный сюрприз.

– Привет, Энди, ты не мог бы говорить погромче? Я звоню из Шанхая.

– Я думал, ты в Японии, тебя я слышу хорошо. Как идут дела?

– Великолепно. Лучше, чем я ожидал. Послушай, мне нужно спешить, но у меня тут прозвенел один звоночек, даже два. Первый: тайпэну срочно нужен какой-нибудь финансовый успех, чтобы вытащить себя и «Струанз» из дыры в этом году. Что у нас с Ираном?

– Все утверждают, что там все успокоится, Иэн. Мак контролирует ситуацию, насколько это возможно; нам пообещали передать все контракты «Герни», поэтому со своей стороны мы дадим все и даже больше, даже удвоим прибыль, если только не случится какого-нибудь форс-мажора.

– Наверное, тебе следует исходить из того, что может и случиться.

Приподнятое настроение Гаваллана тут же испортилось. Раз за разом его старый друг частным образом передавал ему какое-нибудь предупреждение или информацию, которая позже оказывалась поразительно точной – он так и не узнал, откуда Данросс берет эти сведения или от кого, но ошибался он крайне редко.

– С этой минуты я так и буду действовать.

– Следующее. Я только что узнал, что отдано тайное распоряжение – на очень высоком уровне, возможно, даже уровне кабинета – о перестановках, как финансовых, так и административных, в «Импириал Эйр». Это вас как-то коснется?

Гаваллан помедлил с ответом. «Импириал Эйр» была владельцем «Импириал Хеликоптерз», его главного конкурента в Северном море.

– Не знаю, Иэн. По моему мнению, они попусту растрачивают деньги налогоплательщиков; реорганизация им точно бы не помешала – мы бьем их одной левой по всем статьям, какие только приходят в голову: безопасность, тендеры, оборудование… я, кстати, заказал Х63-й.

– Тайпэн знает?

– От этой новости у него чуть зад не прорвало. – Гаваллан услышал знакомый хохоток и на миг почувствовал себя в Гонконге, в старые дни, когда Данросс был тайпэном, когда жизнь шла по натянутой проволоке, но была дико интересной, когда Кэти была Кэти и ничем не болела. Йосс, подумал он, и снова сосредоточился. – Все, что касается «Импириал Эйр», – важно. Я немедленно все проверю. Другие новости бизнеса отсюда очень хорошие. Новые контракты с «ЭксТекс». Я собирался объявить о них на следующем заседании правления. «Струанз» ведь опасность не грозит, правда?

Снова этот хохоток.

– Благородный дом всегда в опасности, парень! Я просто хотел тебя проинформировать… нужно бежать… передай Морин мою любовь.

– И Пенелопе. Когда мы увидимся?

– Скоро. Я позвоню, как получится. Передай большой привет Маку, когда его увидишь. Пока.

Погруженный в раздумье, Гаваллан присел на край своего дорогого рабочего стола. Его друг всегда говорил «скоро», и это могло означать месяц, или год, даже два года. Уже больше двух лет прошло с тех пор, как я последний раз с ним пересекся, подумал он. Жалко, что он уже не тайпэн – до чего ж обидно, что он ушел; с другой стороны, для всех нас приходит время двигаться дальше и освобождать место. «С меня довольно, Энди, – сказал ему тогда Данросс. – „Струанз“ чувствует себя лучше некуда, семидесятые обещают быть фантастической эрой для роста и экспансии, и… ну, все это перестало быть увлекательным». Этот разговор состоялся сразу после того, как ненавистный соперник Данросса Квиллан Горнт, тайпэн компании «Ротуэлл-Горнт», утонул во время несчастного случая на яхте у берегов Шатянь в гонконгских новых территориях.