Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Глава 3

База «Тебриз-1». 23.05. Эрикки Йокконен голым лежал в сауне, которую он построил собственными руками, температура была около ста градусов, пот струйками сбегал с него, его жена Азадэ лежала рядом, тоже убаюканная теплом. Сегодняшний вечер получился отменным: много еды и две бутылки лучшей русской водки, которую он купил на черном рынке в Тебризе и разделил с двумя своими механиками-англичанами и директором их базы Али Даяти.

– А теперь – сауна, – объявил он всем перед самой полуночью. Однако они по обыкновению отказались, сил у них едва осталось на то, чтобы, пошатываясь, добрести до своих коек. – Пошли, Азадэ!

– Только не сегодня, ну пожалуйста, Эрикки, – взмолилась она.

Но он только рассмеялся и подхватил ее своими огромными руками, обернул вокруг нее шубу и вынес ее через входную дверь их домика, зашагав мимо отяжелевших от снега сосен; на воздухе температура была чуть ниже нуля. Нести ее было легко, и он вместе с ней вошел в небольшую бревенчатую пристройку позади их домика, прямо в тепло предбанника, потом, сняв одежду, в саму сауну. И вот теперь они лежали здесь: Эрикки – совершенно расслабившись, Азадэ, даже после года замужества, – ощущая себя не вполне привычно посреди этого ночного ритуала.

Он приподнялся на вытянутую руку и посмотрел на нее. Она лежала на толстом полотенце на скамье напротив. Ее глаза были закрыты, он видел, как поднимается и опускается ее грудь, видел ее красоту – волосы цвета воронова крыла, точеные арийские черты, прелестное тело и молочно-белая кожа – и как всегда при виде нее, совсем крошечной рядом с его метром девяносто пятью, его наполняло ощущение чуда.

Боги моих предков, благодарю вас за то, что вы дали мне эту женщину, думал он. Какое-то мгновение он не мог сообразить, на каком языке он это подумал. Он говорил на четырех языках: финском, шведском, русском и английском. Да какая разница? – сказал он себе, снова погружаясь в блаженное тепло и отпуская свое сознание плавать вместе с паром, который поднимался от камней, уложенных им с предельной аккуратностью. Ему доставляло огромное удовлетворение то, что эту сауну он построил сам – как и положено мужчине, – срубив и обтесав сосновые стволы, как его предки делали это веками.

Это было первое, что он сделал, когда получил назначение сюда четыре года назад, – отобрал и повалил деревья. Остальные считали, что он сошел с ума. Он добродушно пожимал плечами: «Без сауны жизнь – ничто. Сначала ты строишь сауну, потом дом; без сауны дом не дом; вы, англичане, вы ничего не понимаете, то есть не понимаете про жизнь». Его подмывало рассказать им, что он и родился-то в сауне, как многие финны – да почему бы и нет; если разобраться, это вполне разумно: сауна самое теплое место в доме, самое чистое, тихое, почитаемое. Им он этого так и не рассказал, только Азадэ. Она поняла. О да, думал он с глубоким удовлетворением, она понимает все.

Снаружи на краю леса было тихо, на ночном небе – ни облачка, звезды ярко сияли, снег приглушал звук шагов. В полумиле от них проходила единственная дорога через горы. Дорога, извиваясь, выходила к Тебризу, до которого было десять миль, оттуда вела на северо-восток, к советской границе еще несколькими милями дальше. В юго-восточном направлении дорога петляла через горы и в конечном счете, пробежав триста пятьдесят миль, выводила к Тегерану.

База, «Тебриз-1», служила домом для двух пилотов – второй сейчас был в отпуске в Англии, – двух механиков-англичан и иранцев: двух поваров, восьми поденных рабочих, радиста и директора базы. За холмом лежала их деревня Абу-Мард, а в долине ниже стояла целлюлозная фабрика, принадлежавшая лесозаготовительной монополии «Иран Лес», которую они обслуживали по контракту. Их 212-й доставлял лесорубов и оборудование в лес, помогал строить лагери и прокладывать маршруты тех немногих дорог, что могли быть построены, потом обслуживали эти лагеря, доставляя сменные вахты лесорубов и оборудование и вывозя пострадавших на лесоповале. Для большинства лагерей 212-й был их единственным связующим звеном с внешним миром, и к пилотам относились с большим почтением. Эрикки любил свою жизнь здесь и эти места, настолько похожие на Финляндию, что иногда ему казалось, будто он вернулся домой.

С сауной ему больше нечего было желать. Их домик загораживал спрятавшуюся позади него крошечную двухкомнатную избушку от других домиков, и построена она была согласно традициям, со мхом, проложенным между бревен, чтобы хранить тепло. Топившаяся дровами печка, на которой разогревались камни, имела отличную тягу. Часть камней, самый верхний слой, он привез из Финляндии. Его дед вытащил их со дна озера, оттуда брали самые лучшие камни для саун, и отдал ему, когда Эрикки последний раз был дома в отпуске полтора года назад. «Возьми их, сын мой, вместе с ними в твою сауну обязательно переберется добрый финский банный тонто – маленький коричневый эльф, дух сауны, – хотя зачем ты хочешь жениться на одной из этих иностранок, а не на девушке своего народа, я так и не понимаю».

– Когда ты увидишь ее, дедушка, ты тоже станешь ее боготворить. У нее сине-зеленые глаза, темные волосы и…

– Если она подарит тебе много сыновей… что ж, посмотрим. Тебе, конечно, давно уже пора жениться, такому статному молодцу, как ты, но на иностранке? Ты говоришь, она учительница в школе?

– Она член Иранского учительского корпуса, это молодые люди, мужчины и женщины, которые добровольно работают на государство; они едут в деревни и учат читать и писать деревенских жителей и их детей, но большей частью детей. Шах и шахиншахиня основали этот корпус несколько лет назад, и Азадэ вступила в него, когда ей был двадцать один год. Она родом из Тебриза, где я работаю, преподает в нашей наспех построенной школе. Я познакомился с ней семь месяцев и три дня тому назад. Ей тогда было двадцать четыре…

Эрикки засветился изнутри, вспоминая тот первый раз, когда он увидел ее: в аккуратной форме, волосы волнами сбегают на плечи, она сидела на лесной поляне в окружении ребятишек, потом улыбнулась ему, он прочел в ее глазах изумление – его размеры поразили ее – и тут же понял, что именно эту женщину ждал всю свою жизнь. Ему тогда было тридцать шесть. Ах, подумал он, лениво глядя на нее, в очередной раз благословляя лесного тонто, который в тот день направил его в ту часть леса. Всего три месяца еще, а потом два месяца отпуска. Будет здорово, что я смогу показать ей Суоми.

– Пора, Азадэ, милая, – сказал он.

– Нет, Эрикки, еще нет, еще рано, – пробормотала она в полудреме, убаюканная теплом, но не алкоголем, потому что она не пила. – Пожалуйста, Эрикки, еще не…

– Тебе вредно слишком перегреваться, – твердо сказал он. Между собой они всегда говорили по-английски, хотя она так же бегло говорила и по-русски – ее мать была наполовину грузинкой, родом из приграничного района, где знать два языка было и полезно, и умно. Еще она знала турецкий, этот язык был наиболее употребительным в этой части Ирана, азербайджанский и, разумеется, фарси. Он, за исключением нескольких слов, не знал ни фарси, ни турецкого. Эрикки сел на скамье, отер с себя пот, чувствуя в душе полное умиротворение, потом наклонился вперед и поцеловал ее. Она ответила на его поцелуй и задрожала, когда его руки стали искать ее тело, а ее руки – его.

– Ты такой плохой, Эрикки, – сказала она и сладко потянулась.

– Готова?

– Да.

Она приникла к нему, когда он легко, как пушинку, поднял ее на руки и вышел с нею из сауны в предбанник, там он толкнул ногой дверь и вышел на морозный воздух. Она охнула на холоде и сжала зубы, когда он зачерпнул пригоршню снега и растер им ее тело, от чего ее кожа начала гореть, словно тысячи иголочек кололи ее, но не больно. В считанные секунды она вся засветилась и внутри, и снаружи. Все зима ушла у нее на то, чтобы привыкнуть к растиранию снегом после горячей сауны. Теперь без него сауна уже была неполной. Быстро она сделала то же самое для него, потом радостно бросилась назад в тепло, оставив его барахтаться и кататься в снегу еще несколько секунд. Он не заметил группу мужчин и муллу, которые потрясенно наблюдали за ними с пригорка в пятидесяти шагах, полускрытые деревьями, которые росли вдоль тропы. Только закрывая за собой дверь, он увидел их. Ярость захлестнула его. Он с грохотом захлопнул дверь.

– Там какие-то люди из деревни. Они, должно быть, подсматривали за нами. Ведь в деревне знают, что сюда нельзя!

Она разозлилась не меньше него, и они торопливо оделись. Он натянул штаны, толстый свитер, меховые унты, схватил огромный топор и выскочил наружу. Люди стояли на том же месте, и он с ревом ринулся в их сторону, подняв топор высоко над головой. Они бросились врассыпную. Потом один поднял автомат и выпустил короткую очередь в воздух; громкое эхо запрыгало по горам. Эрикки остановился как вкопанный, весь его гнев разом улетучился. Еще никогда ему не угрожали оружием, никогда ствол автомата не смотрел ему в живот.

– Поклади топор, – сказал человек на плохом английском, – а то убиваю.

Эрикки стоял в нерешительности. В этот миг подбежавшая Азадэ кинулась между ними, отпихнув автомат в сторону, и закричала на турецком:

– Как вы смели прийти сюда! Как вы смели прийти с оружием – вы кто, бандиты? Это наша земля, убирайтесь с нашей земли, или я отправлю вас за решетку! – Она закуталась в тяжелую шубу поверх платья, но сейчас буквально тряслась от ярости.

– Эта земля принадлежит народу, – сердито проговорил мулла, держась от нее подальше. – Покрой свои волосы, женщина, покрой св…

– Кто ты, мулла? Ты не из моей деревни! Кто ты?

– Меня зовут Махмуд, мулла мечети Хаджста в Тебризе. Я не один из твоих лакеев, – зло проговорил он и тут же отпрыгнул в сторону, увернувшись от Эрикки, который бросился на него.

Человек с автоматом потерял равновесие, но другой, находившийся на безопасном расстоянии, щелкнул затвором своей винтовки:

– Клянусь Аллахом и Пророком, останови эту чужеземную свинью, или я отправлю вас обоих в ад, где вам и место!

– Эрикки, подожди! Оставь этих собак мне! – выкрикнула Азадэ по-английски, потом прокричала им: – Что вам здесь нужно? Это наша земля, земля моего отца Абдоллы-хана, хана рода Горгонов, родственника Каджаров, которые правили здесь веками. – Ее глаза уже привыкли к темноте, и она вглядывалась в незваных гостей. Их было десять человек, все молодые, все вооружены, все не из этих мест, все за исключением одного, каландара – бродячего дервиша. – Каландар, как ты посмел прийти сюда!

– Простите, ваше высочество, – извиняясь, ответил тот, – но мулла сказал, что я должен отвести его сюда по этой тропе, а не по главной дороге, и поэто…

– Что тебе нужно, паразит? – спросила она, поворачиваясь к мулле.

– Говори с уважением, женщина, – ответил мулла с еще большей злобой. – Скоро власть будет у нас. В Коране есть закон, карающий наготу и распутство: побиение камнями и кнут.

– В Коране есть законы, карающие непрошенное появление на чужой земле, разбой, угрозы в адрес мирных людей и бунт против своего вождя и законного повелителя. Я тебе не одна из твоих запуганных неграмотных бедолаг! Я знаю, кто вы на самом деле и кем вы были всегда: паразитами, сидящими на шее деревень и простых людей. Что тебе нужно?

Со стороны базы к ним спешили люди с фонарями в руках. Их возглавляли два механика с мутными глазами, Диббл и Арберри, позади которых осторожно семенил Али Даяти. Все были заспанными, наспех одетыми и встревоженными.

– Что здесь происходит? – требовательно спросил Даяти, вглядываясь в них сквозь толстые очки на носу. Его семья была под защитой ханов рода Горгон и служила им много лет.

– Эти псы, – горячо заговорила Азадэ, – прокрались в темно…

– Придержи язык, женщина, – сердито оборвал ее мулла и повернулся к Даяти. – Ты кто?

Когда Даяти увидел, что перед ним мулла, его поведение изменилась, и он сразу же преисполнился почтения. – Я… я управляющий компании «Иран Лес» в этих краях, ваше превосходительство. Что случилось, пожалуйста, что я могу сделать для вас?

– Вертолет. На рассвете он мне нужен, чтобы облететь все лагеря.

– Простите, ваше превосходительство, машина разобрана на части для капитального ремонта. Это политика чужеземцев и…

Азадэ сердито прервала его:

– Мулла, по какому праву ты осмелился прийти сюда среди ночи и…

– Имам Хомейни отдал прика…

– Имам? – переспросила она в шоке. – По какому праву ты называешь аятоллу Хомейни этим титулом?

– Он имам. Он приказал и…

– В каком месте Корана или шариата говорится, что аятолла может объявить себя имамом, может приказывать правоверным? Где гово…

– Разве ты не шиитка? – гневно спросил мулла, ощущая напряженное молчание, с которым слушали их его люди.

– Да, я шиитка, но не безграмотная дура, мулла! – Она произнесла это слово как ругательство. – Отвечай!

– Прошу вас, ваше высочество, – взмолился Даяти. – Пожалуйста, предоставьте это мне, пожалуйста, умоляю вас.

Но она разразилась гневными нападками, мулла столь же яростно отвечал ей, другие присоединились к спору, атмосфера стала быстро накаляться, пока Эрикки не поднял свой топор и не исторг из себя оглушительный рев ярости, взбешенный тем, что не понимал ни единого слова из того, что говорилось. Все разом замолчали, потом еще один человек щелкнул затвором своего автомата.

– Что нужно этому ублюдку, Азадэ? – спросил Эрикки.

Она рассказала ему.

– Даяти, скажи ему, что мой 212-й он не получит и чтобы убирался с нашей земли или я вызываю полицию.

– Пожалуйста, капитан, прошу вас, позвольте мне все уладить, капитан, – заговорил Даяти, потея от страха и торопясь закончить прежде, чем Азадэ успеет прервать его. – Пожалуйста, ваше высочество, пожалуйста, уйдите сейчас. – Он повернулся к обоим механикам. – Все в порядке, вы можете возвращаться к себе и ложиться. Я все улажу.

Только тут Эрикки заметил, что Азадэ все еще босая. Он подхватил ее на руки.

– Даяти, скажи этому выблядку, – Эрикки вставил русское ругательство, – и всем остальным, что, если они еще раз придут сюда ночью, я им шеи посворачиваю, а если он или любой из них тронет хоть волос на голове моей жены, я за ним хоть в ад пролезу, если нужно будет. – Он зашагал прочь, огромный в своем гневе; оба механика последовали за ним.

Его остановил голос, заговоривший по-русски:

– Капитан Йокконен, может быть, вы согласитесь поговорить со мной через минуту-другую?

Эрикки оглянулся. Азадэ у него на руках сжалась и напряглась. Говоривший стоял позади всех, рассмотреть его было трудно, по виду он не слишком отличался от остальных, одетый в неприметную куртку-парку.

– Хорошо, – сказал ему Эрикки по-русски, – но не входите в мой дом с автоматом или ножом. – Он ушел.

Мулла приблизился к Даяти, взгляд у него был каменным.

– Что там говорил этот чужеродный дьявол, а?

– Он сказал грубость, все чужеземцы грубы, ее высо… женщина тоже была груба.

Мулла сплюнул в снег.

– Пророк устанавливает законы и наказания против такого поведения, у народа есть законы против наследственного богатства и кражи земель, земля принадлежит народу. Скоро правильные законы и наказания будут управлять всеми нами, давно пора, и Иран пребудет в мире. – Он повернулся к остальным. – Голая в снегу! Выпячивая себя напоказ вопреки всем законам скромности. Блудница! Кто такие Горгоны, как не лакеи предателя шаха и его пса Бахтияра, а? – Его взгляд вернулся к Даяти. – Что за лживые слова ты говоришь нам по поводу вертолета?

Стараясь не выдать своего страха, Даяти тут же принялся объяснять, что плановое техобслуживание после полутора тысяч часов полетов было правилом чужеземцев, навязанным ему и распространявшимся на все вертолеты, и официально закрепленным шахом и правительством.

– Незаконным правительством, – прервал его мулла.

– Конечно, конечно, незаконным, – тут же согласился Даяти и, нервничая, проводил его в ангар и включил свет; база имела свой небольшой автономный генератор. Двигатели 212-го были аккуратно разложены, деталь за деталью, согласно предписаниям.

– Я тут ни при чем, ваше превосходительство, чужеземцы делают что хотят. – Потом он торопливо добавил: – И хотя мы все знаем, что «Иран Лес» принадлежит народу, шах забрал с собой все деньги. У меня нет никакой власти, чтобы распоряжаться ими, чужеземными дьяволами или их правилами. Я ничего не могу поделать.

– Когда машина будет готова к полетам? – спросил на чистом турецком человек, говоривший по-русски.

– Механики обещают, что через два дня, – ответил Даяти и начал молиться про себя в великом страхе, который, однако, изо всех сил старался не показать. Теперь ему было понятно, что эти люди принадлежали к левым моджахедин, последователям спонсируемой Советами теории о том, что ислам и марксизм совместимы. – Все в руках Бога. Два дня; чужеземные механики ждут какие-то запчасти, которые уже должны бы быть здесь.

– Что за запчасти?

Нервничая, он рассказал ему. Какие-то мелкие детали для лопастей рулевого винта.

– Сколько часов наработал рулевой винт?

Даяти дрожащими пальцами полистал журнал.

– Тысяча семьдесят три.

– Бог с нами, – сказал человек, потом повернулся к мулле. – Мы спокойно можем использовать старый винт еще как минимум пятьдесят часов.

– Но срок службы винта… сертификат летной годности недействителен, – не думая, проговорил Даяти. – Пилот не станет поднимать машину в воздух, потому что правила полетов требу…

– Правила Сатаны.

– Верно, – вмешался тот, который говорил по-русски, – некоторые из них. Но законы безопасности много значат для народа, и, что еще более важно, Бог заповедал правила в Коране для верблюдов и лошадей и как ухаживать за ними, и эти правила могут также применяться к самолетам и вертолетам, которые тоже являются даром Бога и тоже несут нас, чтобы исполнять Божий труд. Поэтому мы должны правильно заботиться о них. Ты не согласен, Махмуд?

– Конечно, – нетерпеливо бросил мулла и впился взглядом в Даяти, которого начала бить дрожь. – Я вернусь через два дня на рассвете. Пусть вертолет будет готов, и пусть пилот будет готов исполнить Божий труд для народа. Я побываю в каждом лагере в горах. Там есть другие женщины?

– Только… только две жены рабочих и… моя жена.

– Носят ли они чадру и закрывают лицо?

– Конечно, – тут же ответил Даяти.

Закрывать лицо было против законов Ирана. Реза-шах запретил чадру и хиджаб в 1936 году и сделал их ношение вопросом личного выбора, а Мохаммед-шах в 1964 дал женщинам дополнительные свободы.

– Хорошо. Напомни им, что Бог и народ все видят, даже в богомерзких владениях чужеземцев. – Махмуд круто повернулся и затопал прочь; остальные потянулись за ним.

Оставшись один, Даяти вытер лоб, благодаря судьбу за то, что он был одним из правоверных и что его жена теперь носила чадру, была послушна и поступала так, как поступала его мать, была скромна, а не носила джинсы, как ее высочество. Как мулла назвал ее прямо в лицо? Да защитит его Господь, если Абдолла-хан услышит об этом… хотя, конечно, мулла прав, и, конечно же, прав Хомейни, да охранит его Аллах.

В доме Эрикки. 23.23. Оба мужчины сидели за столом напротив друг друга в большой комнате. Когда этот человек постучал в дверь, Эрикки сказал Азадэ, чтобы она ушла в спальню, но оставил дверь приоткрытой, чтобы она могла все слышать. Он дал ей свою винтовку, с которой ходил на охоту.

– Не бойся нажать на курок. Если он войдет в спальню, я уже буду мертв, – сказал он. Его пукко в ножнах торчал за поясом посередине спины. Пукко, нескладывающийся нож, был традиционным оружием всех финнов. Считалось, что мужчина, который не носит его, отгоняет удачу и накликает беду. В Финляндии закон запрещал носить его открыто – это могло рассматриваться как вызов. Но люди все равно носили его с собой, а уж в горы брали непременно. Нож Эрикки Йокконена размерами соответствовал фигуре хозяина.

– Что ж, капитан, прошу прощения за вторжение. – Человек был темноволосым, ростом около метра восьмидесяти, с обветренным лицом и темными южнославянскими глазами – где-то в его родословной угадывалась монгольская кровь. – Меня зовут Федор Ракоци.

– Ракоци был венгерским революционером, – резко заметил Эрикки. – А ты, судя по акценту, грузин. Ракоци – не грузинское имя. Как твое настоящее имя… и звание в КГБ?

Человек рассмеялся.

– Это верно, акцент у меня грузинский, и я русский из Грузии, из Тбилиси. Мой дед приехал из Венгрии, но он не был родственником этому революционеру, который в старые времена стал князем Трансильванским. Не был он и мусульманином, как мой отец и я. Ну вот, видишь, мы оба немного знаем свою историю, хвала Богу, – сказал он располагающим тоном. – Я инженер, работаю на ирано-советском газопроводе, живу сразу по ту сторону границы, в Астаре на берегу Каспия – и я за Иран, за Хомейни, да пребудет он благословен, и против шаха и против американцев.

Он был рад, что его заранее ознакомили с личным делом Эрикки. Часть его легенды была правдой. Он действительно приехал из Грузии, из Тбилиси, но мусульманином не был, и настоящая его фамилия была не Ракоци. В действительности его звали Дмитрий Мзитрюк, и он был капитаном КГБ, специалистом, прикрепленным к 116-й воздушно-десантной дивизии, которая была развернута на самой границе, севернее Тебриза, – один из сотен тайных агентов, которые пробрались в Северный Иран в течение последних месяцев и теперь действовали там почти свободно. Ему было тридцать четыре года, кадровый офицер КГБ, как и его отец, и он провел в Иранском Азербайджане полгода. Он хорошо говорил по-английски, свободно на фарси и по-турецки и, хотя сам пилотом не был, многое знал о советских армейских вертолетах непосредственной поддержки с поршневыми двигателями, которые были приписаны к его дивизии.

– Что же до моего звания, – добавил он самым мягким тоном, – то оно именуется «друг». Мы, русские, добрые друзья финнов, не так ли?

– Да-да, это правда. Русские – да, только не члены партии. Святая матушка Россия была другом в прошлом, да, когда мы были великим княжеством в ее составе. Советская Россия стала другом после семнадцатого года, когда мы получили независимость. Советская Россия – друг и сейчас. Да, сейчас. Но не в тридцать девятом. Не во время «зимней войны». Нет, тогда – нет.

– Как не были вы друзьями и в сорок первом, – резко произнес Ракоци. – В сорок первом вы объявили нам войну вместе с вонючими нацистами. Вы встали на их сторону против нас.

– Верно, но только затем, чтобы вернуть себе наши земли, нашу Карелию, которую вы у нас украли. Мы не пошли на Ленинград, как могли бы пойти. – Эрикки чувствовал серединой спины нож за поясом и был этому очень рад. – Ты вооружен?

– Нет, ты сказал приходить без оружия. Свой автомат я оставил у двери снаружи. Финки у меня нет, как нет и нужды ею пользоваться. Клянусь Аллахом, я друг.

– Хорошо. Человеку нужны друзья. – Эрикки наблюдал за гостем, ненавидя все, что тот олицетворял: Советскую Россию, которая безо всякого повода вторглась в Финляндию в тридцать девятом, сразу же, как только Сталин подписал советско-германский Договор о ненападении. Маленькая финская армия сопротивлялась в одиночку. Она отбивала советские орды в течение ста дней «зимней войны», потом ее задавили числом. Отец Эрикки погиб, защищая Карелию, юго-восточную область страны, где род Йокконенов жил веками. Советская Россия тут же аннексировала эту область. И тут же все финны покинули ее. Все до одного. Ни один не согласился остаться под советским флагом, так что финнов там не стало. Эрикки тогда было всего десять месяцев, тысячи людей погибли во время того переселения. Погибла его мать. Морозы в ту зиму были самыми жестокими, какие только помнили жившие тогда люди.

А в сорок пятом, думал Эрикки, сдерживая гнев, в сорок пятом Америка и Англия предали нас и отдали наши земли агрессору. Но мы не забыли. Как помнят эстонцы, латыши, литовцы, восточные немцы, чехи, венгры, болгары, югославы, румыны – список бесконечен. Настанет день, когда Советам придется заплатить по всем счетам, о да, однажды обязательно придет день расплаты с Советами – и самый большой счет предъявят русские, которые больше всех страдают от их плетей.

– Для грузина ты много знаешь про Финляндию, – спокойно заметил он.

– Финляндия важна для России. Разрядка между нами дает результаты, она надежна и служит уроком всему миру, доказывая, что антисоветская пропаганда американского империализма – миф.

Эрикки улыбнулся.

– Сейчас не время для политики, а? Уже поздно. Чего ты от меня хочешь?

– Дружбы.

– А-а, попросить ее легко, но, как ты наверняка знаешь, дать ее для финна непросто. – Эрикки дотянулся рукой до буфета, на котором стояла почти пустая бутылка водки и две стопки. – Ты шиит?

– Да, но не очень хороший, да простит меня Аллах. Я иногда пью водку, если ты об этом.

Эрикки наполнил две рюмки.

– Твое здоровье. – Они выпили. – А теперь, пожалуйста, давай к делу.

– Бахтияра и его американских лакеев не сегодня завтра выкинут из Ирана. Скоро Иранский Азербайджан закипит, как котел, но тебе бояться нечего. Люди о тебе высокого мнения, как и о твоей жене и ее семье, и мы бы хотели, чтобы ты… чтобы ты помог принести мир в эти горы.

– Я просто пилот вертолета, который работает на британскую компанию по контракту с «Иран Лес», и я вне политики. У нас, финнов, нет политики, разве ты забыл?

– Мы друзья, да. У нас общие интересы: установить мир во всем мире.

Огромный кулак Эрикки с грохотом обрушился на стол, неожиданность этого всплеска ярости заставила русского вздрогнуть; бутылка опрокинулась, покатилась по столу и упала на пол.

– Я дважды вежливо просил тебя перейти к делу, – спокойно произнес Эрикки. – У тебя десять секунд.

– Очень хорошо, – процедил Ракоци сквозь зубы. – Нам требуются ваши услуги для доставки групп в лагеря в течение нескольких следующих дней. Мы…

– Что за группы?

– Муллы из Тебриза и их сторонники. Нам требу…

– Я получаю распоряжения от компании, не от мулл, не от революционеров и не от людей, которые приходят ночью и с оружием. Тебе это понятно?

– Вы обнаружите, что будет лучше, если вы научитесь понимать нас, капитан Йокконен. Как это обнаружат и Горгоны. Каждый из них, – со значением сказал Ракоци, и Эрикки почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. – «Иран Лес» уже повержена и на нашей стороне. Они дадут вам необходимые распоряжения.

– Хорошо. В этом случае я подожду и посмотрю, что это будут за распоряжения. – Эрикки поднялся и выпрямился во весь свой огромный рост. – Спокойной ночи.

Русский тоже встал и уперся в него обозленным взглядом.

– Вы и ваша жена слишком умны, чтобы не понимать, что без американцев и их вонючего ЦРУ Бахтияру конец. Этот сумасшедший выродок Картер перебросил американских морских пехотинцев и вертолеты в Турцию, послал американский военный флот в Персидский залив, оперативное соединение в составе атомного авианосца с кораблями сопровождения, морскими пехотинцами, самолетами с ядерным оружием на борту, целый военный флот и…

– Я этому не верю!

– Можешь поверить. Клянусь Богом, они, несомненно, пытаются развязать войну, потому что мы, конечно же, вынуждены отреагировать, мы должны противопоставить военным играм военные игры, потому что они, разумеется, станут использовать Иран против нас. Это полное безумие… нам не нужна атомная война… – Ракоци всем сердцем верил в то, что говорил, слова вылетали сами по себе. Всего несколько часов назад его начальник сообщил ему, что все советские вооруженные силы в приграничном районе приведены в состояние повышенной боевой готовности – всего один шаг до полной – из-за приближающегося к Персидскому заливу авианосного флота, и все базы ракет с ядерными боеголовками получили аналогичные приказы. Хуже всего, были отмечены массовые передвижения китайских войск вдоль всей пятитысячемильной границы с Китаем. – Эта сука Картер с его долбаным Договором о дружбе с Китаем собирается стереть нас с лица земли при малейшей возможности.

– Что будет, то будет, – произнес Эрикки.

– Иншаллах, да, но зачем становиться псом на побегушках у американцев или у их столь же подлых союзников, англичан? Народ победит, мы победим. Помогите нам, и вы не пожалеете об этом, капитан. Нам лишь нужны ваши навыки на несколько дней…

Внезапно он замолчал. Стала слышна поступь приближавшегося бегом человека. В тот же миг нож оказался в руке Эрикки, с кошачьей быстротой он выскользнул из-за стола и встал между входной дверью и дверью в спальню. Входная дверь распахнулась.

– САВАК! – выдохнул человек с порога, потом повернулся и исчез.

Ракоци метнулся к двери, схватил свой автомат.

– Нам требуется ваша помощь, капитан. Не забудьте! – Он растворился в темноте.

Азадэ вошла в комнату. Палец на курке, лицо белое как мел.

– Что он там говорил про флот? Я не поняла.

Эрикки рассказал ей. Она была явно потрясена.

– Это значит, будет война, Эрикки.

– Да, если это случится. – Он надел свою парку. – Оставайся здесь.

Он вышел и закрыл дверь за собой. Теперь он видел свет приближающихся автомобильных фар, машины неслись по ухабистой грунтовой дороге, соединявшей базу с шоссе Тебриз – Тегеран. Когда его глаза привыкли к темноте, он различил две легковые машины и армейский грузовик. Через мгновение головная машина остановилась, и полицейские и солдаты, разворачиваясь веером, двинулись в ночную тьму. Командовавший ими офицер отдал честь.

– А-а, капитан Йокконен, добрый вечер. Мы слышали, здесь появились какие-то революционеры или коммунисты из Туде, нам докладывали об автоматной стрельбе, – сказал он на безукоризненном английском. – Ее высочество в порядке? Проблем нет?

– Нет, теперь нет, спасибо, полковник Мазарди. – Эрикки довольно хорошо знал его. Полковник был двоюродным братом Азадэ, начальником полиции в этом районе Тебриза. Но САВАК? Это что-то новое, беспокойно подумал он. Если он в САВАК, значит, в САВАК, я ничего не хочу об этом знать. – Входите.

Азадэ была рада видеть родственника, она поблагодарила его за появление, и они рассказали ему, что произошло.

– Русский сказал, что его зовут Ракоци, Федор Ракоци? – спросил Мазарди.

– Да, но это была явная ложь, – сказал Эрикки. – Он должен быть из КГБ.

– И он так и не сказал вам, зачем им понадобилось облетать все лагеря?

– Нет.

Полковник на минуту задумался, потом вздохнул.

– Значит, мулле Махмуду захотелось полетать, а? Глупая это идея так называемому служителю Бога отправляться в полет. Очень опасная, особенно для мусульманина-марксиста – какое святотатство! Мне рассказывали, что, летая на вертолете, очень легко вывалиться из него. Наверное, нам нужно пойти навстречу его пожеланиям. – Полковник был высоким, очень красивым мужчиной на пятом десятке, его мундир выглядел безупречно. – Не волнуйтесь. Эти подстрекатели скоро вернутся в свои изъеденные вшами лачуги. Скоро Бахтияр отдаст нам приказ приструнить этих собак. И этот крикун Хомейни – мы быстро заткнем ему пасть. Французы должны были надеть на него намордник сразу же, как он у них появился. Эти безвольные дураки. Глупцы! Но, с другой стороны, они всегда были слабаками, лезли всюду, выступали против нас. Французы всегда относились к Ирану с ревностью. – Он поднялся. – Дайте мне знать, когда ваш вертолет будет готов подняться в воздух. В любом случае мы вернемся сюда через два дня перед рассветом. Будем надеяться, что мулла и его друзья, особенно этот русский, возвратятся.