Текст книги "Гайдзин. Том 1"

– Я бы хотел обратиться к мсье генералу и мсье адмиралу с вопросом, что они думают на этот счет.

– У меня на кораблях пятьсот морских пехотинцев… – тут же выпалил адмирал.

Генерал Томас Огилви прервал его, твердо, но учтиво:

– Данный вопрос касается сухопутной операции, мой дорогой адмирал. Мистер Серятард… – Седеющий краснолицый англичанин тщательно исковеркал имя француза и употребил слово «мистер», чтобы оскорбление было полным, – в нашем распоряжении тысяча британских солдат в палаточных лагерях, два отряда квалерии, три батареи самых современных орудий, а также возможность вызвать еще восемь-девять тысяч британских и индийских пехотинцев со вспомогательными войсками с Гонконга в течение двух месяцев. – Он поиграл золотым галуном своего мундира. – Невозможно представить себе проблему, которую войска Ее Величества под моим командованием были бы не в силах разрешить самым оперативным образом.

– Я согласен, – кивнул адмирал, его голос потонул в одобрительных выкриках. Когда они утихли, Сератар мягко спросил:

– Значит, вы выступаете за объявление войны?

– Ничего подобного, сэр, – ответил генерал. Их неприязнь была взаимной. – Я просто сказал, что мы в состоянии выполнить все, что от нас потребуется, когда потребуется и когда мы будем обязаны это сделать. Я также склонен считать, что все решения по данному инциденту следует принимать посланнику Ее Величества совместно с адмиралом и мною без неподобающих дебатов и обсуждений.

Некоторые поддержали его, большинство же недовольно загудело, а кто-то крикнул:

– Это наше серебро и налоги идут в уплату за всю вашу шайку-лейку, так что мы в своем праве говорить, что и как. Про такую штуку, как парламент-то, слыхали, клянусь Богом?

– Нападение совершено и на французскую подданную, – горячась, повысил голос Сератар, – следовательно, затронута честь Франции. – Свист, улюлюканье, сальные замечания в адрес девушки.

Снова сэр Уильям прибег к помощи молотка, и это позволило Исайе Адамсону, исполняющему обязанности американского посланника, холодно заметить:

– Предложение объявить войну из-за этого инцидента – это чепуха, а затея с захватом или нападением на короля на их собственной суверенной территории – и вовсе полный идиотизм, типичное проявление имперских замашек и шовинизма. Первое, что нужно сделать, это сообщить обо всем бакуфу и попросить их…

– Доктор Бабкотт уже поставил их в известность в Канагаве, – с раздражением произнес сэр Уильям, – и они уже заявили, что ничего не знают о случившемся и, по всей вероятности, станут придерживаться своей обычной тактики, неизменно заявляя то же самое и впредь. Один британский подданный был зверски убит, другой – опасно ранен, наша восхитительная юная иностранная гостья, к нашему стыду, была напугана чуть не до смерти – эти действия, как правильно указал мистер Макфей и как я еще раз хочу подчеркнуть, впервые были совершены преступниками, личности которых мы можем установить. Правительство Ее Величества не оставит это безнаказанным… – На мгновение его голос покрыла ревущая волна приветственных выкриков, потом он добавил: – Единственное, что нам предстоит определить, это меру наказания, а также то, как мы должны действовать дальше и какие назначить сроки. Мистер Адамсон? – обратился он к американцу.

– Поскольку американцы не подвергались нападению, я воздерживаюсь от официальных рекомендаций.

– Граф Сергеев?

– Мой официальный совет, – осторожно произнес русский, – напасть на Ходогайю, разнести ее в клочья, и всех этих сацумов вместе с нею. – Граф был сильным, рослым мужчиной тридцати с небольшим лет, с благородным лицом и аккуратной бородой; он возглавлял посольство царя Александра II. – Сила, немедленная, могучая и беспощадная, – вот единственная дипломатия, которую японцы способны понять. Я почту за честь, если мой боевой корабль поведет это наступление.

Его слова были встречены неожиданным молчанием.

Я полагал, что ваш совет окажется именно таким, подумал про себя сэр Уильям. И я не так уж уверен, что вы ошибаетесь. Ах, Россия, прекрасная, поразительная страна, какой стыд, что мы враги. Лучшее время своей жизни я провел в Санкт-Петербурге. Но все равно вам не утвердиться в этих водах, в прошлом году мы остановили ваше вторжение на японские острова Цусимы, а в этом году мы не дадим вам украсть их Сахалин.

– Благодарю вас, любезный граф. Герр фон Хаймрих?

Пруссак был пожилым и говорил кратко и отрывисто.

– Я не могу советовать вам в этом вопросе, герр генеральный консул. Могу лишь официально сказать, что мое правительство сочло бы данный инцидент делом только вашего правительства, а не второстепенных сторон.

Сератар вспыхнул.

– Я не считаю…

– Благодарю вас за ваши советы, джентльмены, – твердо произнес сэр Уильям, прерывая ссору, готовую вспыхнуть между ними. В полученных вчера из министерства иностранных дел депешах говорилось о том, что Британия может вновь оказаться вовлеченной в очередную из бесконечных войн на континенте, на этот раз между воинственной кичливой Францией и стремящейся к новым захватам воинственной кичливой Пруссией, не говорилось только, на чьей стороне. Будь я проклят, если понимаю, почему все эти чертовы иностранцы, дьявол их забери, не могут вести себя как цивилизованные люди. – Прежде чем принять решение, – сухо заговорил он, – раз уж мы все собрались здесь и мне впервые предоставляется такая возможность, я думаю, нам следует сформулировать нашу проблему: Мы имеем законодательно утвержденные соглашения с Японией. Мы здесь для того, чтобы торговать, а не завоевывать новые земли. Нам приходится иметь дело с местной бюрократией, этими бакуфу, которые весьма напоминают губку: в один момент они притворяются всесильными, в другой – беспомощно пасуют перед их отдельными королями. Нам так и не удалось добраться до подлинного средоточия власти, тайкуна или сёгуна – мы даже не знаем, существует ли он на самом деле.

– Он должен существовать, – холодно вставил фон Хаймрих, – потому что наш знаменитый немецкий путешественник и врач доктор Энгельберт Кемпфер, который жил на Дэсиме с 1690 по 1693 год, выдавая себя за голландца, писал о своем посещении сёгуна в Эдо во время их ежегодного паломничества.

– Это не доказывает того, что он существует сейчас, – язвительно заметил Сератар. – Однако я согласен с тем, что сёгун у японцев есть, и Франция одобряет попытку прямого контакта.

– Ваша идея восхитительна, мсье. – Сэр Уильям покраснел. – И как же нам следует ее осуществить?

– Пошлите флот против Эдо, – тут же вставил русский, – потребуйте немедленной аудиенции, грозя в противном случае уничтожить город. Имей я в своем распоряжении такой прекрасный флот, как ваш, я бы сначала сравнял половину города с землей, а уже потом требовал бы аудиенции… даже лучше, я бы приказал этому тайкуну-сёгуну прибыть на рассвете следующего дня на борт моего флагмана и вздернул бы его. – Буря одобрительных выкриков.

– Это бесспорно один из действенных способов, – ответил сэр Уильям, – но правительство Ее Величества предпочло бы несколько более дипломатичное решение. Далее: мы практически не располагаем достоверной информацией о том, что происходит в этой стране. Я был бы признателен всем коммерсантам, если бы вы помогли нам собрать сведения, которые могли бы оказаться полезными для нас. Мистер Макфей, из всех торговцев вы должны быть наиболее информированным, вы можете что-то сказать?

– Ну, несколько дней назад, – начал Макфей, тщательно взвешивая слова, – один из наших японских поставщиков шелка сказал нашему китайскому компрадору, что некоторые из королевств – он употребил слово «княжества», а королей называл «даймё», наверное, так звучит «князь» по-японски – восстали против бакуфу, в особенности Сацума, и еще какие-то другие, Тоса и Тёсю…

Сэр Уильям заметил интерес, тут же вспыхнувший в глазах остальных дипломатов, и спросил себя, разумно ли было задавать такой вопрос при всех.

– Где они находятся? – спросил он.

– Сацума рядом с Нагасаки на Южном Острове, который японцы называют Кюсю, – сказал Адамсон, – но вот Тёсю и Тоса?..

– Ну, в общем так, ваша честь, – вызвался из толпы американский моряк, и англичане с удовольствием услышали его ирландский выговор. – Тоса – это часть Сикоку, большого такого острова во внутреннем море. Тёсю лежит далеко на западе, на главном острове, мистер Адамсон, сэр, прямо там, где пролив. Мы через этот пролив часто ходили, в самой узкой части там никак не более мили. Это лучший, самый короткий путь из Шанхая и Гонконга досюда. Туземцы зовут его пролив Симоносеки, и мы там разок покупали у них рыбу и воду в городке, только нас там не больно жаловали. – Много других голосов подтвердили его слова, заявляя, что тоже часто пользовались этим проливом, но никогда не знали, что тамошнее королевство называлось Тёсю.

– Ваше имя, пожалуйста? – обратился сэр Уильям к американцу.

– Пэдди О'Флагерти, боцман американского китобоя «Альбатрос» из Сиэтла, ваша честь.

– Благодарю вас, – сказал сэр Уильям, и мысленно пометил для себя, что нужно будет потом послать за О'Флагерти и расспросить его обо всем поподробнее, а также выяснить, существуют ли карты этого района, и если карт нет, то немедленно приказать флоту изготовить их. – Продолжайте, мистер Макфей, – повернулся он к торговцу. – Восстали, вы говорите?

– Да, сэр. Этот торговец шелком – уж не знаю, насколько ему можно верить, – сказал, что идет этакая борьба за власть против главного тайкуна, которого он называл сёгуном, а также против бакуфу и какого-то короля или, как они говорят, даймё по имени Торанага.

Сэр Уильям увидел, как глаза на почти азиатском лице русского сузились еще больше.

– Да, мой дорогой граф?

– Нет, ничего, сэр Уильям. Но не это ли имя правителя упоминал Кемпфер?

– Действительно, действительно. – Интересно, почему вы раньше не упоминали при мне, что знакомы с этими очень редкими, но весьма поучительными дневниками, которые были написаны на немецком языке; вы по-немецки не говорите, следовательно они должны существовать в русском переводе. – Возможно, «Торанага» и означает «правитель» на их языке. Пожалуйста, продолжайте, мистер Макфей.

– Это все, что тот парень рассказал моему компрадору, но я обязательно постараюсь разузнать побольше. А теперь, – произнес Макфей вежливо, но твердо, – будем мы разбираться с королем Сацумы в Ходогайе сегодня ночью или нет?

Табачный дым колыхнулся в наступившем молчании.

– Может кто-нибудь добавить что-либо – про это восстание японцев?

– До нас тоже дошли слухи о нем, – сказал Норберт Грейфорт, глава японского отделения компании «Брок и Сыновья», главного соперника компании Струана. – Но я полагал, это каким-то образом связано с их верховным жрецом, этим микадо, который, судя по всему, живет в Киото, это такой город рядом с Осакой. Я тоже наведу справки. Тем временем, касательно сегодняшней вылазки, я присоединяю свой голос к предложению Макфея: чем скорее мы приструним этих мерзавцев, тем скорее обретем мир и покой. – Он был выше Макфея ростом и открыто ненавидел его.

Когда крики одобрения утихли, сэр Уильям с видом судьи, выносящего приговор, произнес:

– Итак, произойдет следующее. Во-первых, никакого нападения сегодня ночью не будет, и…

Крики «Подавайте в отставку, мы и без вас обойдемся, клянусь Богом, давай, ребята, покажем этим ублюдкам… Мы не можем, без поддержки войск нам…»

– Успокойтесь и слушайте, клянусь Богом! – прокричал сэр Уильям. – Если у кого-то мозги съехали набекрень настолько, что он отправится сегодня ночью в Ходогайю, ему придется отвечать не только перед японским, но и перед нашим законом. Я запрещаю это! Завтра я официально потребую – потребую – от бакуфу, и от сёгуна, принести официальные извинения, принести немедленно, передать нам обоих убийц для суда и повешения и столь же незамедлительно выплатить денежное возмещение в размере ста тысяч фунтов стерлингов, а иначе пусть пеняют на себя.

Некоторые поддержали его, большинство – нет собрание закончилось, и народ ринулся к стойке бара, многие уже были готовы взорваться, по мере того как споры становились все более пьяными и горячими. Макфей и Дмитрий протолкались на свежий воздух.

– Господи, как здесь хорошо. – Макфей сдвинул шляпу на затылок и промокнул лоб платком.

– Можно вас на два слова, мистер Макфей?

Джейми обернулся и увидел Грейфорта.

– Разумеется.

– Наедине, если вам угодно.

Макфей нахмурился, потом прошел вдоль берега и причалов по наполовину пустынной набережной, отдалившись на достаточное расстояние от Дмитрия, который работал не на Струана, а торговал через компанию Купера-Тиллмана, одну из американских.

– Да?

Норберт Грейфорт понизил голос:

– Так как насчет Ходогайи? У вас здесь сейчас два корабля, у нас – три, и, между нами говоря, полным-полно крутых ребят. Большинство парней из торгового флота присоединились бы к нам. Оружия у нас достаточно, и мы могли бы прихватить с собой пушку-другую. Джон Кентербери был хорошим другом, Старику он всегда нравился, и я хочу, чтобы он был отомщен. Что скажете?

– Если бы Ходогайя была портом, я бы не колебался, но нам не под силу вторжение в глубь острова. Здесь не Китай.

– Вы боитесь этого пустомели в баре?

– Я никого не боюсь, – осторожно ответил Макфей. – Мы не можем провести успешную вылазку без поддержки регулярных войск, Норберт, это невозможно. Я жажду мести более, чем кто-либо.

Грейфорт убедился, что их никто не подслушивает.

– Раз уж вы заговорили сегодня об этом, а нам не слишком часто выпадает возможность побеседовать, мы слышали, что скоро здесь начнутся большие неприятности.

– Бунт?

– Да. Чреватый для нас очень большими проблемами. Свидетельств тому полно, самых разных. Последние месяц-два наши поставщики шелка ведут себя подозрительно, поднимают цены на сырец, тянут с поставками, задерживают выплаты и клянчат дополнительных кредитов. Готов поспорить, что и у вас то же самое.

– Да. – Эти два человека крайне редко говорили друг с другом о делах.

– Чего-то особенного помимо этого я назвать не могу, но многие из признаков те же, что и в Америке, где все это кончилось гражданской войной. Если то же самое произойдет и здесь, мы все получим хорошего пинка под зад. Без флота и войск нам крышка, нас тут просто-напросто перережут как цыплят.

После недолгой паузы Макфей спросил:

– Что вы предлагаете?

– Придется сидеть и ждать, чем все это кончится. С планом Крошки Вилли я на многое не надеюсь, так же, как и вы. Этот русский был прав насчет того, как нам следует поступить. Тем временем… – Грейфорт качнул головой в сторону моря, где стояли на рейде два клипера его компании и торговые суда: клиперы по-прежнему были гораздо быстроходнее на обратном пути в Англию по сравнению с паровыми судами, как колесными, так и винтовыми. – … мы держим все свои секретные гроссбухи и звонкую монету на кораблях, увеличили запасы пороха, ядер, шрапнели и заказали у янки два новейших десятиствольных пулемета Гатлинга, получим их сразу же, как только они будут готовы.

Макфей рассмеялся.

– Черт, вот те раз – мы тоже!

– Мы, конечно, слышали об этом, почему я и сделал заказ, и новых ружей мы получим вдвое больше против вашего.

– Кто вам рассказал об этом, а? Кто ваш соглядатай?

– Старушка Хаббард нашептала, – сухо ответил Грейфорт. – Послушайте, нам всем ясно, что эти изобретения, вместе с металлическими патронами, начисто изменили ход войны – это уже доказано количеством потерь в сражениях у Булл-Рана и Фредериксбурга.

– Поразительно, да. Дмитрий рассказывал мне об этом. По его словам, южане за один день потеряли четыре тысячи человек. Ужас. Ну и?

– Мы оба могли бы тоннами продавать это оружие японцам; я думаю, мы должны согласиться не делать этого. И вместе следить за тем, чтобы ни один сукин сын не ввозил их сюда, легально или контрабандой. Продавать джапам пароходы и иной раз пушки – это одно дело, но не многозарядное оружие и не пулеметы. Договорились?

Макфей был удивлен этим предложением. И заподозрил подвох. Однако он ничем не выдал своих мыслей и пожал протянутую руку, уверенный, что Норберт никогда не станет соблюдать этих условий.

– Договорились.

– Хорошо. Каковы последние новости о молодом Струане?

– Когда я видел его час назад, выглядел он неважно.

– Он умрет?

– Нет. Доктор заверил меня в этом.

Холодная улыбка.

– Откуда, черт побери, они могут знать наперед? Но если бы он умер, это могло бы стать концом «Благородного Дома».

– Ничто и никогда не в состоянии разрушить «Благородный Дом», Дирк Струан позаботился на этот счет.

– Не будьте так уверены. Дирк уже больше двадцати лет как мертв, его сын Кулум вот-вот последует за ним, и если Малкольм не выживет, кто тогда станет во главе компании? Не его же младший брат, которому всего десять лет. – В глазах его появился странный блеск. – Может, Старику Броку и семьдесят три, но ни ума, ни хватки он пока не растерял.

– Однако мы по-прежнему «Благородный Дом», а Кулум по-прежнему тайпэн, – добавил Макфей, не отказав себе в удовольствии загнать Грейфорту колючку под кожу. – А Старик Брок по-прежнему не стюард жокей-клуба в Счастливой Долине и никогда им не будет.

– Это скоро придет, Джейми, это и все остальное. Кулуму Струану уже не долго осталось контролировать выборы стюардов в жокей-клубе, а если его сын и наследник тоже сыграет в ящик, что ж, посчитай нас и наших друзей, и ты увидишь, что мы без труда соберем необходимое количество голосов.

– Этого не будет.

Выражение лица Грейфорта стало жестким.

– Может статься, Старик Брок вскоре почтит нас здесь своим присутствием – вместе с сэром Морганом.

– Морган в Гонконге? – Макфей постарался не выдать того, как ошеломила его эта новость. Сэр Морган Брок был старшим сыном Старика Брока и с большим успехом руководил конторой компании в Лондоне. Насколько Джейми знал, раньше Морган никогда не бывал в Азии. Если Морган вот так вдруг появился в Гонконге… какие новые козни затевает эта парочка на сей раз? – спрашивал он себя в тревоге. Морган специализировался на торгово-банковских операциях и искусно протянул шупальца Броков в Европу, Россию и Северную Америку, постоянно беспокоя клиентов компании Струана и ставя препоны на торговых путях «Благородного Дома». С тех пор как в прошлом году началась гражданская война в Америке, Макфей, вместе с другими директорами компании, стал получать тревожные донесения о неудачах в реализации обширных американских планов «Благородного Дома», как на Севере, так и на Юге, планов, в которые Кулум Струан вложил огромные суммы. – Если Старик Брок и его сын осчастливят нас своим приездом, можете не сомневаться, что мы почтем за честь накормить их ужином.

Грейфорт хохотнул, но как-то невесело.

– Не думаю, что у них будет время; разве что они захотят проверить ваши книги, когда мы вас проглотим.

– Это у вас никогда не получится. Если я услышу что-нибудь о восстании японцев, я дам вам знать. Пожалуйста, поступите таким же образом. А теперь, спокойной ночи. – С подчеркнутой вежливостью Макфей приподнял шляпу и зашагал прочь.

Грейфорт рассмеялся про себя. Он был в восторге: семена как будто легли в благодарную почву. Старик будет счастлив собрать урожай, подумал он, выдрав побеги с корнем.

Доктор Бабкотт устало двигался по полутемному коридору миссии в Канагаве. В руке он держал масляный фонарь; поверх его шерстяной пижамы был наброшен ночной халат. Где-то внизу часы пробили два раза. Он рассеянно опустил руку в карман и сверился со своими часами-луковицей, зевнул, потом постучал в дверь.

– Мисс Анжелика?

Через мгновение ее сонный голос спросил:

– Да?

– Вы просили сказать вам, когда мистер Струан проснется.

– А, благодарю вас. – Прошло еще несколько секунд, потом он услышал звук отодвигаемого засова, и Анжелика вышла к нему. Волосы немного в беспорядке, еще не окончательно проснувшаяся, в плотном халате, надетом на ночную рубашку. – Как он?

– Его подташнивает, и он как в дурмане, – ответил Бабкотт, провожая ее назад по коридору и вниз, в операционную, где находились палаты для больных. – Температура и пульс у него подскочили немного, но иного, разумеется, трудно было ожидать. Я дал ему наркотик, чтобы унять боль, но он крепкий молодой человек, и все должно быть в порядке.

Когда она побывала у Малкольма в первый раз, мертвенная бледность его черт поразила ее, а стоявшее кругом зловоние вызвало непреодолимое отвращение. Ей никогда раньше не доводилось бывать в больнице, или операционной комнате, или в настоящей больничной палате. Помимо чтения статей в парижских газетах и журналах о смерти, болезнях, о волнах чумы и других смертельных заболеваний – кори, оспы, тифа, холеры, пневмонии, менингита, коклюша, скарлатины и прочих, – которые время от времени прокатывались по Парижу, Лиону, другим городам, большим и малым, она не сталкивалась с болезнью лицом к лицу. Здоровье у нее всегда было отменное; ее дядя, тетя и брат были в равной степени благословенны.

Дрожа всем телом, она коснулась рукой его лба, убрав с лица намокшие от пота волосы, но не в силах вынести тяжелый смрад, окружавший его кровать, тут же отпрянула и торопливо вышла.

В соседней комнате спокойно спал Тайрер. К ее громадному облегчению здесь не пахло. Она подумала, каким приятным было во сне его лицо, тогда как лицо Малкольма выражало муку.

– Филип спас мне жизнь, доктор, – сказала она. – После мистера… мистера Кентербери я была… мне… я… меня парализовало, а Филип, он встал со своей лошадью на пути убийцы и дал мне время спастись. Я была… я не могу описать, как ужасно…

– Как выглядел тот человек? Вы могли бы узнать его?

– Не знаю, это был просто туземец, кажется, совсем молодой, но я, право, не знаю, определить их возраст так трудно, а он был… был первым, которого я увидела так близко. Он был одет в кимоно, за поясом торчал короткий меч, а длинный, весь в крови и снова поднятый, чтобы… – Ее глаза наполнились слезами.

Бабкотт успокоил ее, проводил в отведенную ей комнату, дал чаю с каплей лауданума и пообещал разбудить сразу же, как только Струан проснется.

И вот теперь он проснулся, думала она, чувствуя, как ноги наливаются свинцом, к горлу подступает тошнота, голову начинает ломить и ее наполняют мерзкие картины. Я жалею, что приехала; Анри Сератар советовал мне подождать до завтра, капитан Марлоу был против этой поездки, все были против, так почему же я так страстно умоляла адмирала отпустить меня? Не знаю. Ведь мы всего лишь добрые друзья, мы не любовники, и не помолвлены, и не…

Или я начинаю любить его? Или мною руководила одна только бравада, стремление сыграть роль до конца, потому что весь этот ужасный день так похож на мелодраму Дюма, и не было на самом деле ни кошмара на дороге, ни бурлящего Поселения, ни записки Малкольма, которую принесли на закате: «Пожалуйста, приезжайте и навестите меня сразу, как только сможете», написанной доктором по его просьбе. И я была не настоящая, я просто актриса, играющая роль героини в какой-то пьесе…

Бабкотт остановился.

– Вот мы и пришли. Вы найдете его изрядно утомленным, мадемуазель. Я зайду на секунду, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, потом оставлю вас наедине на минуту или две. Он может впасть в забытье из-за наркотика, но вы не волнуйтесь. Если я вам понадоблюсь, я буду в операционной, это соседняя комната. Не переутомляйте его и не переутомляйтесь сами, и главное – ни о чем не тревожьтесь. Не забывайте, что вам сегодня тоже здорово досталось.

Она собралась с духом, изобразила на лице улыбку и вошла в комнату за ним следом.

– Хеллоу, Малкольм, мон шер.

– Хеллоу. – Струан был очень бледен, лицо его постарело, но взгляд очистился и просветлел.

Доктор с приятной улыбкой произнес несколько ничего не значащих фраз, прищурившись, внимательно посмотрел на него, быстро взял пульс, потрогал лоб, слегка кивнул в ответ каким-то своим мыслям, сказал, что состояние больного не внушает опасений, и вышел.

– Вы так прекрасны, – проговорил Струан, его обычно задорный голос звучал теперь чуть слышно. Он чувствовал себя странно: словно плыл куда-то и вместе с тем был накрепко прибит к кровати и влажному от пота соломенному матрацу.

Она подошла ближе. Тошнотворный запах никуда не исчез, как ни старалась она не замечать его.

– Как вы себя чувствуете? Мне так жаль, что вы ранены.

– Йосс, – ответил он, употребив китайское слово, которое означало неудачу, удачу и волю богов. – Вы так прекрасны.

– Ах, cheri, как бы я хотела, чтобы этого никогда не случилось, я так корю себя за то, что попросила вас об этой прогулке верхом. И зачем мне вообще захотелось увидеть эти Японии.

– Йосс. Сегодня… сегодня уже следующий день, не так ли?

– Да, нападение произошло вчера днем.

Ему казалось, что его мозг лишь с большим трудом способен переводить ее слова в понятную для него форму; столь же трудно было и ему самому составлять слова и произносить их. А ей приходилось все сильнее напрягать волю, чтобы остаться.

– Вчера? Будто целая жизнь прошла. Вы видели Филипа?

– Да, да я была у него вчера вечером, но он спал. Я зайду к нему сразу, как выйду от вас, cheri. Вообще-то мне уже пора, доктор сказал, чтобы я не утомляла вас.

– Нет, не уходите пока, пожалуйста. Послушайте, Анжелика, я не знаю, когда я… когда я буду готов к путешествию, поэтому… – Он почувствовал острую резь в животе, его глаза закрылись на мгновение, но боль отпустила его. Когда ее лицо снова возникло перед ним, он прочел на нем страх, но неправильно истолковал его. – Не волнуйтесь, Макфей позаботится, чтобы вас со… сопроводили назад в Гонконг в целости и сохранности, поэтому прошу вас, не волнуйтесь.

– Спасибо, Малкольм, да, я думаю, мне так и нужно сделать. Я отправлюсь туда завтра или через день. – Она увидела его мгновенное разочарование и торопливо добавила: – Разумеется, вы к этому времени будете чувствовать себя лучше и мы сможем поехать вместе, ах да, Анри Сератар передает свои соболезнования…

Она в ужасе замолчала, увидев, как его лицо искривилось от приступа дикой боли. Он попытался согнуться пополам, но не смог, внутренности его сжались, стараясь изгнать из тела тошнотворный яд эфира, который словно напитал собой все поры, каждую клеточку мозга, но все усилия были напрасны: желудок и кишечник уже опустели от всего, что только могло там находиться – каждый спазм отзывался невыносимой резью в швах, каждый новый приступ кашля надрывал их чуть больше, чем предыдущий, и только малое количество зловонной жидкости изошло из него после всех этих адских мук.

В панике она метнулась к двери, чтобы бежать за доктором, и принялась лихорадочно шарить по ней, отыскивая ручку.

– Все в порядке, Анже… Анжелика, – произнес голос, который она едва узнала. – Останьтесь еще… на мгновение.

Он увидел ужас на ее лице и снова ошибся, приняв его за проявление тревоги, глубокого сострадания – и любви. Страх покинул его, и он обмяк на подушке, собираясь с силами.

– Моя дорогая, я так надеялся, так горячо надеялся… конечно же, вы знаете, что я полюбил вас с самого первого взгляда. – Боль унесла с собой его силу, но полная уверенность, что он прочел в ее глазах именно то, о чем молил Господа все это время, наполнила его душу великим покоем. – Кажется, я не могу сейчас нормально соображать, но я хотел… увидеть вас… сказать вам… Господи, Анжелика, пока я не увидел вас снова, я боялся этой операции, боялся снотворного, боялся умереть, уснуть и больше не проснуться, мне еще никогда не было так страшно, никогда.

– Мне тоже было бы страшно… о, Малкольм, все это так ужасно. – Ее кожа сделалась липкой, голова болела еще больше, и она боялась, что ее вот-вот вырвет. – Доктор уверил меня и всех, что вы скоро поправитесь!

– Теперь, когда я знаю, что вы любите меня, это не имеет никакого значения. Если я умру, таков мой йосс, а в нашей семье мы знаем, что нам… что никто из нас не избежит своего йосса. Вы – моя счастливая звезда, венец моих желаний, я… понял это в самый первый миг. Мы поженимся… – Слова замерли у него на губах. В ушах зазвенело, глаза слегка затуманились, ресницы затрепетали – опиум начал действовать, и Струан заскользил вниз, в преисподнюю, где боль не то чтобы переставала существовать, но преображалась в невесомую безболезненность. – … Поженимся весной…

– Малкольм, послушайте, – быстро проговорила она, – вы не умрете, и я… alors[6]6
  В общем (фр.).


[Закрыть], я должна быть с вами откровенна… – И тут слова хлынули из нее сплошным потоком. – Я пока что не хочу выходить замуж, я не уверена, что люблю вас, просто не уверена, вы должны набраться терпения, и в любом случае, люблю я вас или нет, мне кажется, я никогда не смогу жить в этом ужасном месте, или в Гонконге, если честно, я даже знаю, что не смогу, я не буду, это выше моих сил, я знаю, что умру здесь, сама мысль о том, чтобы жить в Азии, приводит меня в ужас, эта вонь, эти мерзкие люди. Я намерена вернуться в Париж при первой же возможности, там мой дом, и я никогда не вернусь сюда, никогда, никогда, никогда.

Но Малкольм не слышал ничего из того, что она говорила. Он витал в своих мечтах, не видя ее, и бормотал:

– … много сыновей, вы и я… так счастлив вашей любовью… молился… навсегда поселимся в Большом доме на Пике. Ваша любовь прогнала страх, страх смерти… я всю жизнь боялся смерти, она всегда так близко… близнецы, сестренка Мэри умерли такими маленькими, мой брат, отец на краю могилы… дедушка тоже умер жестокой смертью, но теперь… теперь… все по-другому… поженимся весной. Да?

Его глаза открылись. На мгновение он отчетливо увидел ее, увидел ее вытянувшееся лицо, заломленные руки, отвращение, и ему захотелось кричать: ради бога, в чем дело, это всего лишь больничная палата, да, я знаю, что одеяло намокло от пота и под меня натекло немного мочи и испражнений, и все кругом смердит, но это потому, что меня ранили, черт побери, меня только ранили, и вот теперь я зашит и снова здоров, снова здоров, снова здоров…

Но ни единого слова не слетело с его губ. Он увидел, как она сказала что-то, распахнула дверь и убежала, но это был всего лишь кошмар, и хорошие, добрые сны звали его за собой. Дверь закачалась на петлях, и звук, который она издавала, бесконечным эхо отзывался в его голове: снова здоров снова здоров снова здоров…

* * *

Она прислонилась спиной к двери в сад, жадно глотая свежий ночной воздух, пытаясь вернуть себе самообладание. Матерь Божья, укрепи меня, даруй покой этому человеку и позволь мне поскорее уехать из этого места.

Бабкотт приблизился к ней сзади.

– С ним все в порядке, не волнуйтесь. Вот, выпейте это, – произнес он сочувственно, протягивая ей опиат. – Это вас успокоит и поможет уснуть.