Текст книги "История гарема"

Путешественники, если им разрешалось заглянуть на пару минут в спальни рядом с гостиной, обычно удивлялись отсутствию в них кроватей. Женщины спали на полу, расстилая на ночь матрасы, которые утром убирались в большой шкаф, встроенный в стену. Больше в спальне ничего не было. Омовения совершались в маленькой умывальной, в полу которой устраивалось отверстие для слива грязной воды.

Гаремлик, по которому обычно гуляли сквозняки, обогревался жаровней из желтой или красной меди, где тлели древесные уголья, наполовину засыпанные золой. Эта жаровня, поставленная на треногу, стояла посредине гостиной.

Некоторые из первых миссионеров сообщали, что «невольницы, томящиеся в этой мерзкой тюрьме», проводили большую часть своего времени, поедая сладости и забавляясь своими драгоценностями, если не занимались иной, достойной большего порицания деятельностью. Однако правда состоит в том, что забот у обитательниц гарема было по горло. В их перечень входила и обычная работа по дому: уборка, стирка, штопка и приготовление пищи, на что уходила уйма времени. Современному европейцу это кажется дикостью, но ведь тогда не существовало бытовых приборов, облегчающих женский труд.

Турецкие женщины также часто выезжали «в свет», однако, конечно же, не в театры и не на балы. Они любили совершать прогулки, о которых уже упоминалось, потому что тогда у них появлялась возможность пофлиртовать с прохожими. Однако благодаря неизменному присутствию евнухов эти потрясающие взгляды из-под яшмака, или вуали, никогда не имели продолжения. На частых пикниках царило бурное веселье. Девушки танцевали и играли в салки. Это могло удивить лишь европейцев. Девушки могли стоять на головах, если им хотелось, и евнухи не стали бы им чинить препятствий. Обязанности последних сводились в основном к предотвращению попытки какого-либо зеваки, охочего до любовных приключений, завязать знакомство с наложницами, и евнухи справлялись с ними весьма эффективно.

Представление о гаремах, господствовавшее в Европе вплоть до начала XX в., неизменно связывалось с образом сладострастного старого распутника, развлекающегося среди сотен полуобнаженных юных дев. Для Турции такая сцена являлась гораздо большей редкостью, чем для Италии периода Возрождения или для крепостнической России XIX в. Турки, как правило, имеют гораздо более серьезные взгляды на жизнь, чем, скажем, египтяне или арабы. Несмотря на то что турецкие гаремы так часто фигурировали в европейской художественной литературе, живописи и балете, факты говорят о другом. Турки всерьез заинтересовались гаремами после того, как овладели Константинополем и увидели, что этот институт пользовался большой популярностью у византийских христиан.

Таким образом, турецкий гарем вовсе не был похож на дворец, где женщины скучают от безделья, ожидая, пока их позовут ублажать хозяина. Это заведение существовало скорее как маленький мирок, само по себе, и им управляла с холодной расчетливостью и дотошной внимательностью пожилая женщина, а вовсе не хозяин дома. Такой управительницей могла быть либо его жена, либо мать. У каждой обитательницы гарема имелся свой, четко очерченный круг обязанностей, которые она исполняла. Она была обязана неукоснительно следовать бессчетному количеству жестких правил и инструкций. Во многих отношениях подобные порядки походили на жизнь в женском монастыре.

Система, которая существовала в султанском гареме в том виде, в каком она в общих чертах была описана выше, стала доступной понятию европейцев только после свержения Абдул-Гамида II[46]46
  Абдул-Гамид II занимал трон с 1876 по 1909 г. Отличался подозрительным и жестоким характером. В 1878 г. он распустил парламент и установил самодержавный режим. При нем Турция потерпела поражение в войне с Россией и значительно ускорился процесс ее экономического и политического подчинения западным державам. Еще более ухудшилось положение немусульманских народов империи, в частности армян, в отношении которых правительство Абдул-Гамида инспирировало массовые погромы и резню в 1894, 1895 и 1896 гг.


[Закрыть] в 1909 г. Именно тогда с подлинной достоверностью высветились все ее детали. До этого все, что скрывалось за Воротами Блаженства[47]47
  Ворота Блаженства (Баб-ус-Саадет) находятся в дальнем конце второго двора Топкапы в Стамбуле. За ними начинается третий двор, где расположены жилые покои Дома Блаженства (Дар-ус-Саадет). Во времена Османской империи в дни праздников-байрамов перед Воротами Блаженства устанавливался трон с балдахином, восседая на котором султан принимал поздравления своих высокопоставленных чиновников.


[Закрыть], было покрыто непроницаемой тайной. Во дворце Елдыз[48]48
  Елдыз Сарай, или Звездный дворец, располагался на холмах выше дворца Чираган и не являлся дворцом в обычном смысле, но представлял собой конгломерат киосков и павильонов, разбросанных в близлежащих лесах и садах. В правление Абдул-Гамида II он подвергся коренной реконструкции. На его территории существовали керамические мастерские, мебельная фабрика, швейный цех, театр, библиотека, обсерватория, музей фауны, картинная галерея, госпиталь, клиники, аптека, лесопилка, ветлечебница и даже зверинец. Для детей султана были построены также ясли и школа.


[Закрыть], любимой резиденции низложенного султана, новые власти обнаружили 370 женщин и 127 евнухов. Нескольких фавориток Абдул-Гамид взял с собой в Салоники, где он жил в ссылке. После его падения имперские гаремы в Константинополе прекратили свое существование.

Но вернемся к периоду их зарождения и развития. К 1541 г., через восемьдесят с лишним лет после падения столицы Византийской империи, победители обзавелись почти таким же количеством евнухов, какое имелось в распоряжении приверженцев Греко-кафолической церкви, которых они разгромили. Коран запрещает кастрацию, и поэтому лица, принадлежавшие к этой привилегированной касте, как мы уже упоминали, рекрутировались главным образом из числа иностранцев и в принудительном порядке обращались в ислам после операции. Так гласит теория. Однако на практике те, кого кастрировали и превращали в мусульман, довольно часто не только не делали никаких попыток избежать этой участи, но и воспринимали ее как большую удачу, так как эта «профессия» считалась престижной. Благодаря ей пронырливый, хитрый юноша мог добиться могущества и богатства за гораздо более короткий срок, чем если бы он занимался торговлей или служил в войске султана. Главными регионами – поставщиками этого живого товара были Египет, Абиссиния и Центральная Африка. Предпочтение отдавалось неграм, поскольку мощное тело сложение и крепкое здоровье позволяли им сравнительно легко перенести полную кастрацию и дожить до преклонных лет, в то время как белые юноши, преимущественно черкесы, отличались гораздо более хрупким здоровьем. По этой причине их подвергали лишь частичной кастрации, и потому они могли совратить своих подопечных. Кроме того, для этой категории евнухов был характерен высокий процент заболеваемости и смертности. Однако как черные, так и белые юноши нередко добровольно предлагали свои кандидатуры султанским вербовщикам, прельщенные заманчивой перспективой, которая открывалась перед ними на этой службе.

Единственным чиновником во всей Османской империи, который располагал правом неограниченного доступа к монарху в любое время суток, был начальник черных евнухов султанского гарема. Он мог иметь в своей собственности до трехсот лошадей и любое количество молодых невольниц. Нет необходимости упоминать, что его опасались больше, чем любого другого придворного сановника, и это, естественно, отражалось на размере взяток, которые он получал.

В расцвете славы и могущества Османской империи, который приходился на XVI в., в серале насчитывалось около восьмисот евнухов, на попечении которых находилось свыше тысячи женщин.

К XVII в. многие путешественники, в своем большинстве венецианцы, как и посол, на которого мы уже ссылались выше, заводили дружбу с этими чрезвычайно падкими на деньги стражами добродетели. Это давало им возможность своими глазами увидеть некоторые детали быта гарема и позднее описать их в своих путевых заметках или мемуарах, как мы уже имели случай убедиться, хотя проверить их свидетельства на предмет соответствия действительности представилось возможным лишь спустя много лет, а то и веков. Это касается не только султанского гарема, но и различных женских заведений, которые тогда были непременной принадлежностью образа жизни состоятельных турок. Всеми делами в них заправляли женщины и черные евнухи. В результате сложилась традиция, когда ни один турецкий муж даже не мечтал о том, чтобы войти в свой гарем, если там находились посторонние, разумеется принадлежавшие к женскому полу. В числе таких гостей часто оказывались жены европейских послов, чьи резиденции располагались в квартале турецкой столицы, известном под названием Пера, или других европейцев, проживавших в Стамбуле. Именно черные евнухи и белые жены христианских дипломатов и оставались для Европы двумя главными источниками сведений о турецких гаремах, пока те не начали исчезать на рубеже XIX–XX вв.

С течением времени наиболее тактичным и коммуникабельным женам посланников, аккредитованных при Высокой Порте, удалось дополнить эту информацию. Однако к их отчетам следует относиться с предосторожностью. Ибо, несмотря на то что лучшие из них прилагают все усилия к тому, чтобы быть честными и объективными, религиозные предубеждения часто приводили к искажению того, о чем им рассказывали. Другие наблюдатели-женщины бросались в противоположную крайность, сравнивая свою собственную участь с участью обитательниц гарема и делая выводы не в свою пользу. Однако их несомненной заслугой является то, что они смогли доказать несостоятельность некоторых сплетен и неправильных представлений, касавшихся отношения ислама к женщинам.

Так, например, от самой эрудированной из всех этих леди, миссис Гарнетт, которая в 1891 г. опубликовала книгу, посвященную положению турецких женщин, мы узнаем, что «несчастные черкесские невольницы», по которым так убивались некоторые предшественницы автора книги, в действительности изо всех сил стремились попасть в гаремы турецких пашей, и жилось им там куда беззаботнее и привольнее, чем дома, где им обычно приходилось выполнять тяжелую физическую работу. Эти черкешенки были вынуждены буквально соревноваться между собой за право стать наложницей.

В самом Константинополе и его окрестностях находилось свыше двадцати султанских резиденций, не считая самого сераля. Женские покои в некоторых дворцах занимали огромную площадь. И в каждом случае можно было говорить о своих собственных традициях, обычаях, привычках, этикете и даже языке, на котором в них разговаривали, совсем как в некоторых английских привилегированных учебных заведениях с давней, устоявшейся репутацией.

Девушку, как правило, покупали в очень юном возрасте, чтобы она успела получить достаточно хорошие навыки в искусстве обольщения мужчин, прежде чем начать соревноваться со своими старшими товарками в борьбе за внимание султана. Были там и другие девушки, не обладавшие привлекательной внешностью, например негритянки или те, которых с детства считали «гадким утенком». Разумеется, в роли наложниц у них не было никаких перспектив, и их с самого начала набирали в гарем для работы в качестве поварих, горничных, банной прислуги, прачек и т. д. Девушки с хорошими внешними данными получали образование, контуры которого автор уже очертил ранее. Обычно между ними и теми, кто их обучал, существовала крепкая взаимная привязанность, точно так же, как в любой европейской школе.

Как правило, султан выбирал своих фавориток из девушек, которых дарят ему мать, видные сановники или же властитель какого-либо государства, естественно восточного. Однако теоретически шанс обратить на себя внимание султана имелся у всех, даже у вышеупомянутых поварих. Его величество мог навещать свою мать, одну из матерей своих детей или же одну из своих незамужних дочерей. Он мог заметить при этом какую-либо горничную и сделать в ее адрес комплимент. В таком случае хозяйка приказывала этой девушке подойти к монарху и поцеловать край дивана, на котором он сидел. Затем ее освобождали от работы, поселяли в отдельной комнате и давали титул, который в переводе с турецкого означает «та, на которую посмотрели». У нее появляется неплохая перспектива стать «икбаль» или временной фавориткой. Если впоследствии результатом внимания, проявленного султаном к «икбаль», становилось рождение у нее ребенка мужского или даже женского пола, она переходила в разряд «кадин», или главной фаворитки, что влекло за собой ряд дополнительных привилегий, в том числе выплату регулярного денежного пособия, свои собственные апартаменты и свиту из невольниц и евнухов.

Когда девушка надоедала монарху, ей выделяли приданое, кое-какую обстановку, назначали небольшую пенсию и находили мужа из числа государственных чиновников. Однако, если ей случалось пережить своего повелителя, она никогда больше не выходила замуж и оставалась вдовой до самой смерти, как в Индии.

После того как на трон вступал новый султан, гарем покойного монарха переводили в другой дворец, обычно старый и обветшавший. Один из принципов прежней турецкой конституции гласил, что влияние султанской семьи на политику должно быть сведено к минимуму. Именно по этой причине султан теоретически никогда не должен был жениться, так как это было обусловлено законом. Его так называемые жены с точки зрения закона оставались невольницами, какими они были, когда впервые переступили порог гарема, и титул султанши, несмотря на свою пышность, мало что значил. Это правило, однако, как мы увидим позднее, не мешало им иногда оказывать огромное влияние на слабовольных монархов, полностью подчиняя их себе.

После ознакомления с этой бытовой иерархической структурой гарема турецкого султана нетрудно прийти к выводу, что главным занятием каждой женщины во дворце, помимо заботы о своей внешности, прогулок по магазинам и прочих вылазок, таких как пикники и посещения бань, были интриги, которые она вела, добиваясь выгод либо для себя, либо для своей хозяйки. В некоторых дворцах имелись свои собственные театры, балетные труппы и оркестры, одним из которых дирижировал брат[49]49
  Автор имеет в виду Джузеппе Доницетти, которого султан Махмуд II пригласил в 1828 г. в Стамбул в качестве дирижера и присвоил ему титул паши. Доницетти-паша написал национальный гимн тогдашней Османской империи и построил первый оперный театр в турецкой столице. Джузеппе Доницетти был старшим братом композитора Гаэтано Доницетти (1797–1848), с творчеством которого связан расцвет искусства бельканто. Г. Доницетти писал для театров Италии, Парижа, Вены. Оперы: «Любовный напиток», «Дочь полка», «Фаворитка», «Дон Паскуале» и др.


[Закрыть] известного итальянского композитора Доницетти.

Провинившиеся девушки подвергались физическим наказаниям. Обычно их секли розгами, а не били палками по пяткам, так как это традиционное турецкое наказание могло нанести непоправимый вред здоровью наложницы, то есть сделать ее калекой. Экзекуцию совершали евнухи по приказу наставниц. Вне всякого сомнения, в гаремах с менее строгими правилами такая практика приводила к определенным злоупотреблениям сексуального характера. Однако сведения о них, как обычно в таких случаях, не отличаются особой достоверностью и часто являются простыми сплетнями злопыхателей.

Похоже, что сами евнухи едва ли когда-либо становились объектами подозрений со стороны турецких мужей. Последние были гораздо больше озабочены, и не без причины, проблемой лесбиянства, которое в гаремах было не таким уж редким явлением. Поэт Фазиль Бей, творчество которого относится к периоду царствования султана Махмуда II (1808–1839), рассказывает нам в своей «Книге женщин», что «они влюбляются друг в друга. Многие выполняют роль мужчины. Более того, те, кто предается этой противоестественной любви, обычно очень очаровательны и привлекательны. Многие из них принадлежат к самым высшим слоям нашего современного общества.

Это вопрос привычки, которая на первый взгляд довольно постыдна. Однако, если ее сравнить с другими пороками, она не покажется такой уж пагубной. Мужчины не испытывают никакого влечения к этим женщинам, которые интересуются лишь себе подобными и получают все удовольствия от общения друг с другом. Никто больше не вызывает их интерес. Они ласкают друг друга и при этом употребляют самые нежные слова, и так продолжается некоторое время, пока они не начинают заниматься своей бесплодной любовью.

Возможно, именно мужчины сами виноваты в том, что женщины любят друг друга. Ревность – одна из причин, побудившая женщин изобрести это эксцентричное сладострастие, чтобы обходиться без мужчин. Однако не заблуждайтесь по поводу искренности их взаимного обожания. Это всего лишь вопрос мести или компенсации за неполученное или недополученное от мужчин удовольствие.

Неужели мужчины в самом деле не представляют для них никакого интереса? Неужели имитация может сравниться с действительностью? Пусть они творят все что угодно, однако стоит им увидеть молодого мужчину, как их сразу же пробирает дрожь от затылка до самых пяток. Ибо для нормальных человеческих существ дорога, которую они избрали, ведет в никуда. Да просветит их Аллах!»

От этого по-турецки напыщенного, высокопарного разглагольствования веет скорее презрением, чем истинной заботой или тревогой. Однако Фазиль и сам был гомосексуалистом, который, помимо «Книги о женщинах», написал еще «Книгу о красивых мужчинах». Весьма показательно, что в первом случае заголовок не сопровождается никаким эпитетом, ни комплиментарным, ни каким-либо другим. Если бы обычному турку случилось застать свою жену с любовницей в момент их интимной близости, его реакцией было бы бурное возмущение, поскольку это бросило бы тень на его мужскую дееспособность. Никакой турок никогда не потерпел бы такого унизительного отношения к своему мужскому достоинству, даже если бы он имел сотни жен.

Такие привычки неизбежно должны были зародиться в среде страстных восточных женщин, скученных вместе и проживающих в роскошных условиях. Совершенно очевидно, что половое общение с единственным легально доступным мужчиной в силу своей эпизодичности никак не могло удовлетворять их и они часто чувствовали себя обделенными и разочарованными. Эти отношения поневоле приходилось сохранять в глубокой тайне, в противном слу чае любовниц ж дало суровое наказание, которому их подвергал разгневанный муж. Следует, однако, сделать оговорку, что это наказание, безусловно, оказалось бы еще более суровым, если бы муж застиг жену, совокупляющейся не с любовницей, а с любовником. В любом случае такая практика лесбийской любви служила еще одной причиной ревности и интриг среди обитательниц гарема.

Возникает вопрос: были ли эти женщины в целом счастливы или несчастны? Наблюдатель-европеец, даже при отсутствии у него религиозных предубеждений, будет склоняться к отрицательному ответу, учитывая длинный перечень ограничений женщин в правах. Турецкая жена всегда полностью отдавала себе отчет в том, что ей постоянно придется делить своего мужа с другими женами или наложницами. Она не могла рассчитывать даже на самое безобидное и ординарное социальное общение с другими мужчинами, какое в Европе принимается как нечто само собой разумеющееся. Какая бы то ни было интеллектуальная или даже частная жизнь была для гаремной затворницы понятием совершенно немыслимым и неслыханным. Поблизости всегда находились не только ее товарки, но и евнухи. Любой европейский психолог с уверенностью скажет, что подобные жесткие правила, которые уже в то время на Западе считались крайне унизительными для человеческого достоинства, должны были неизбежно привести к формированию глубокого комплекса неполноценности, со всеми вытекающими отсюда последствиями для психического состояния личности. Иногда это означало необратимые изменения в сексуальной ориентации.

Однако восточная психология в некоторых важных аспектах отличается от западной. Например, для отношения жителей Востока к самому акту полового общения совсем не характерна та странная смесь морального ужаса, физического отвращения и интеллектуального презрения, которая была типична для представителей западной цивилизации вплоть до недавнего времени. Восточная женщина ни в коем случае не обладает иммунитетом против ревности. Однако она не станет ненавидеть мужчину до самой смерти, как это бывает с итальянками или испанками, или безжалостно преследовать его всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, как это делают англичанки, просто потому, что он спит с более удачливой соперницей. Как правило, на Востоке женщина не слишком расстраивалась из-за неудач на любовном фронте, которые случаются со всеми представительницами слабого пола. Тем более что почти все ее подруги рассматривали эту проблему с практической точки зрения, считая ее не более досадной, чем менструация. Мы можем быть совершенно уверены в том, что явление, которое сторонники моногамии называют супружеской неверностью со стороны мужа, никогда не имело большого значения для турецких женщин. Естественно, речь идет о периоде полигамных отношений.

Что касается нехватки общения с мужчинами в более раскованной атмосфере различных увеселительных мероприятий, то с такой же уверенностью можно утверждать, что турецкая женщина, которая не знала ничего подобного за всю свою историю, не рассматривала как ущемление своей свободы отсутствие в ее жизни вечеринок и пикников с участием представителей противоположного пола. Если ей случайно доводилось слышать о таких развлечениях, какие практиковались на Западе, для нее они казались имеющими не больше смысла, чем для любого иностранца те знаки нежности, которыми влюбленные принародно наделяют друг друга в Англии. Точно так же невозможно утверждать, что люди, недостаточное образование которых не позволяет им оценить всю прелесть интеллектуального общения, ощущают себя несчастными по этой причине. В действительности все обстоит наоборот, что может подтвердить любой интеллектуал, которому хоть когда-либо случалось побывать на плебейских, примитивных празднествах или в течение некоторого времени жить среди людей, не отличающихся изысканностью мыслей и нравов.

Все факты, имеющиеся в нашем распоряжении, указывают на то, что турецкие женщины в дни, когда у них в стране господствовали полигамные отношения, наслаждались жизнью в такой же полной мере, как и их европейские сестры, пусть эти наслаждения и не отличались особым разнообразием. Они предавались бурному веселью как в самом гаремлике, так и за его пределами. Огромное количество времени уходило у них на занятия, которым в глубине сердца преданы все женщины, даже самые суровые и аскетичные из них: утренний туалет и уход за внешностью, маникюр, педикюр, прическа, нарумянивание щек, подведение бровей и пр. Сюда же следует отнести сплетни, слухи, интриги, козни и заговоры. Кроме того, они любили пускать пыль в глаза, хвастать своими достоинствами и достижениями, иногда мнимыми, повествовать о своих любовных приключениях, прошлых и настоящих, и помыкать служанками-невольницами. Даже новички, попавшие в гарем совсем недавно, выполнявшие самую грязную работу и бывшие на побегушках, могли хотя бы мечтать об этой высшей форме наслаждения после того, как за плечами у них оставалось несколько месяцев пребывания в этом заведении. И у них имелись для этого определенные основания, поскольку текучесть гаремных кадров, если можно так выразиться, была относительно высокой. Туда регулярно поступали новые невольницы, и точно так же регулярно те, кто состарился на этой службе, получали выходное пособие и увольнялись, то есть происходил нормальный процесс ротации персонала, как и в любом правительственном учреждении, на которое во многих отношениях и походил большой гарем.

Однако в одном аспекте, и притом немаловажном, быт гаремов отличался от западных стандартов жизни, даже XIX в., в худшую сторону. Любой инспектор современных санитарно-эпидемиологических органов назвал бы это место ужасающим с точки зрения теперешних норм. Во-первых, там вовсю гуляли сквозняки и отсутствовало нормальное отопление. Условия для личного туалета и приготовления пищи проживавших там женщин были самыми примитивными. Не существовало никакого плана эвакуации людей на случай пожара. Помещения кишели клопами, тараканами и прочими насекомыми. Широко распространен был педикулез. Словом, все, как и везде на Востоке, что вело к разного рода инфекционным болезням. Этому способствовали также малоподвижный образ жизни и нечастое пребывание на свежем воздухе. Турецкие женщины почти не выходили на прогулки, и потому их движения были очень скованными и неуклюжими. Их ковыляющая походка стала пищей для многих шуток. Со стороны могло показаться, что на ногах у них были путы. Поскольку в переносном смысле их затворничество также можно назвать «путами», можно попытаться применить термин «путы» в качестве собирательного понятия, обозначающего несколько гаремов, по аналогии с «грядой» гор или «рощей» деревьев. Это будет вполне резонно и не слишком игриво.

Все эти факты позволяют сделать вывод, что для обитательниц гарема болезни были частым и, к сожалению, привычным явлением. Врачи-мужчины, естественно, в гарем не приглашались, а женщин с медицинским образованием в те дни в Турции не было. В таких случаях свои услуги предлагали некоторые женщины, достигшие пожилого возраста, что далеко не всегда приводило к желаемым результатам, даже в акушерском деле. Их методы, основывавшиеся на колдовстве, взывании к Аллаху и других невежественных предрассудках, нередко отличались бессмысленной жестокостью. Смертность была высокой. Мужья, пришедшие в отчаяние, иногда все же обращались за помощью к врачам-мужчинам. Однако эта на первый взгляд рациональная мера обычно мало чем помогала, так как на протяжении всего посещения врача за ним постоянно наблюдали хозяин дома и несколько евнухов. Лицо и тело больной не должны были обнажаться, и для постановки диагноза врач имел в своем распоряжении лишь ее руку и запястье.

Абдул-Меджид I, в царствование которого турецкие войска вместе с французами и англичанами принимали участие в Крымской войне 1853–1855 гг., испытывал симпатию к Западу и его достижениям в науке, технике и культуре. Он стал первым султаном, при котором Турция начала поддерживать постоянные дружеские отношения с европейскими державами. Личным врачом этого монарха стал доктор Зигмунд Шпитц, приглашенный из Германии. В дневнике этого врача мы находим запись, датированную пятницей 11 августа 1845 г. и представляющую собой одну из самых ярких и живых картин гаремного быта, открывшуюся глазам этого привилегированного наблюдателя.

Султан Абдул-Меджид I

«Султан, – пишет врач, – сообщил мне, что его третья жена и ее ребенок серьезно больны. Он высказал предположение, что состояние последнего безнадежно, а для его матери сохранился хотя бы проблеск надежды. Он пояснил, что обоих больных в течение нескольких месяцев безуспешно пытались лечить одна армянка и врач, которого она рекомендовала. «Мне бы хотелось, чтобы вы осмотрели их, – сказал султан, – потому, что это единственная женщина, которую я по-настоящему люблю. Я провел с ней многие годы. Пожалуйста, помогите ей, если еще есть какая-то надежда. Однако я хочу знать правду». На глазах у него показались слезы. Мы вместе отправились в гарем. Евнухи открыли двери и закрыли их сразу же, как только мы вошли. Мы оказались в коридоре, по которому еще никогда не ступала нога постороннего. Я был первым. Нам потребовалось около десяти минут, чтобы добраться до конца этого извилистого прохода. Впереди шли два евнуха, за ними следовал султан и затем уже я сам, опустив глаза книзу, как мне было приказано. Всякий раз, когда мы подходили к углу коридора, султан поворачивался ко мне и говорил с улыбкой: «Остановитесь, пожалуйста!» Я стоял неподвижно и ждал, пока женщины без вуалей, которые оказывались в коридоре впереди нас, разбегались с испуганными криками, шурша платьями и хлопая дверями своих комнат. Такая новизна ситуации, похоже, нравилась султану. Когда он подавал команду: «Вперед!» – мы возобновляли свой путь и, двигаясь таким образом, дошли до конца коридора, где была вторая дверь. Перед ней стоял начальник евнухов, который, взглянув на меня с изумлением, впустил султана внутрь.

Мы вошли в просторную палату, служившую, очевидно, прихожей, где прождали некоторое время, пока известие о нашем прибытии не разнеслось по всему гарему. Затем мы опять двинулись в путь. Первым шел султан, а затем я. Рядом со мной шел начальник евнухов, бдительно следивший за каждым движением моих ресниц. Мы миновали небольшое, но роскошное помещение, стены которого были украшены позолотой, а затем во шли в поистине величественный зал огромных размеров, свет в который поступал только сверху. Потолок покоился на двух рядах великолепных мраморных колонн. В боковых стенах находилось по нескольку дверей, скрытых за шторами из плотной красной ткани. Каждая дверь вела в отдельные апартаменты. За первой дверью слева находились покои матери султана. Затем шли комнаты его законных жен, и после них те, в которых жили одалиски. Султан приблизился к четвертой двери и, раздвинув шторы, вошел в небольшой холл, в конце которого виднелись другие шторы.

Как только я последовал за султаном в этот маленький холл, начальник евнухов схватил меня за руку. Однако султан приказал ему отпустить меня. Оказалось, что в этот момент по большому залу проходила юная девушка без вуали. Начальник евнухов свирепо посмотрел на нее. Тем временем султан вошел в комнату за шторами и жестом пригласил меня следовать за ним. В этих роскошно обставленных покоях у стены стояла кровать с балдахином из дорогой лахорской кашемировой ткани. Под покрывалами из той же ткани лежала больная султанша, ее лицо также было накрыто кашемировой шалью. Султан подошел к ней и тихо спросил: «Как ты себя чувствуешь, жена?» – «Хорошо, мой повелитель», – прозвучал в ответ слабый, но очень приятный голос. «А вот и мой доктор, – сказал султан. – Я полностью доверяю ему и хочу, чтобы ты ему тоже доверяла». – «Тебе достаточно приказать», – ответила больная женщина. Затем султан постарался убедить ее дать мне пощупать ее пульс. Она протянула мне изящную, нежную, но совершенно изможденную руку, судя по которой эту женщину снедала тяжелая и, возможно, неизлечимая болезнь. После этого султан осведомился у меня, не желаю ли я посмотреть заодно и ее язык. Я сказал, что да, и он сам откинул шаль, которая скрывала ее голову. Такого красивого лица мне еще никогда не доводилось видеть. Оно несло на себе печать страдания. Его цвет был болезненно-желтым, а глаза по этой же причине лихорадочно блестели. После того как я завершил осмотр, султан опять накрыл лицо больной шалью. Тем временем в комнате появилась знаменитая армянка, с которой у меня произошла долгая и оживленная дискуссия. Она высказала мне свое мнение и дала мне свой совет. Тем временем от моего внимания не ускользнуло, что кто-то очень осторожно раздвинул внешние шторы и через крошечную щель сказал армянке: «Ты не знаешь, о чем говоришь. Пусть доктор придет ко мне». И только позднее я узнал, что это была мать султана. После того как мы вышли из комнаты, где находилась больная, султан отвел меня в ее покои, хотя сам он не стал туда заходить. Нас с армянкой отделял от матери Абдул-Меджида лишь занавес. Мы опять во всех подробностях обсудили курс лечения и состояние больной, причем спор был жарким. Армянка противоречила матери султана, сказав, что лечение, назначенное немецким врачом, не принесет больной никакого исцеления. Затем султан вывел меня из большого зала в маленькую комнату, о которой уже упоминалось выше, и поинтересовался моим мнением. Однако, каково бы ни было мое мнение, я не мог взять на себя одного всю ответственность. Поэтому я объяснил монарху, что хотя мой профессиональный осмотр благодаря его присутствию и был гораздо более детальным, чем позволял обычный этикет, все же я был не в состоянии поставить окончательный диагноз сию минуту и считал себя обязанным побеседовать с врачами, которые лечили больную до меня».

В другой записи, сделанной 16 сентября 1845 г., говорится: «Прежде чем меня отвели к султану, я встретился с Гамидом-беем, первым камергером, который сообщил, что мне опять будет предоставлена возможность посетить гарем. Он также посоветовал мне не упоминать в этот раз о моем отрицательном отношении к таким посещениям. Когда я предстал перед султаном, он сказал: «Я знаю, что это поручение вам не по душе. Вы опасаетесь по незнанию совершить нечто, что шло бы вразрез с этикетом. Вы также полагаете, что вам вряд ли удастся добиться успеха в лечении женских болезней. Кроме того, вы боитесь в случае неудачи вызвать мой гнев. Вам нечего бояться. Я уже доверился вам и знаю, что в худшем случае от ваших лекарств не будет никакого вреда. Если Аллаху будет угодно, они, возможно, даже излечат больную. Что касается других опасений, которые вы испытываете, то могу вас заверить, что в этом случае они необоснованны. Я не собираюсь на этот раз просить вас осмотреть молодую женщину, но отведу вас к моей матери, очень спокойной и рассудительной даме пожилого возраста. Она не будет испытывать по отношению к вам каких-либо предубеждений или мешать вам исполнять ваши профессиональные обязанности. Ее здоровье в последнее время сильно пошатнулось, и она почувствовала себя так плохо, что мы с ней даже плакали».