Текст книги "Дьякон Кинг-Конг"

– Пусть будет как будет, – сказала она тихо своему отражению.

– Нельзя все так просто бросить.

Она покосилась на него с нежностью. В притворе блеснули темные глаза.

– Заходите ко мне еще, – сказала она. И на этом открыла ему дверь.

Катоха без лишних слов надел полицейскую фуражку и вышел в темный вечер, где вонь грязной верфи проникла в его ноздри и сознание с легкостью сирени и лунных лучей, трепещущих бабочками у его пробудившегося сердца.

10. Суп

На следующее утро после визита к Руфусу Пиджак лежал в постели и решал – с помощью Хетти, – надеть ли клетчатый пиджак или ехать в желтом.

Она была в хорошем настроении, и они вполне ладили, пока их не перебила шальная струна гитары. Хетти пропала, а Пиджак, раздраженный, побрел к окну и выглянул, нахмурился из-за толпы, собравшейся на дворе у ступенек семнадцатого корпуса, напротив его девятого. На крыльце уже стояли четыре музыканта – один гитарист, один гармонист и двое с бонго и конгами. С четвертого этажа Пиджак увидел, как во двор выходят и другие барабанщики со своими инструментами наперевес.

– Божечки, – проворчал он. Обернулся в комнату.

Хетти пропала. А они так хорошо общались.

– Это ерунда, Хетти, – сказал он вслух пустой комнате. – Просто Хоакин со своими бонго. Вернись.

Но ее и след простыл.

Раздосадованный ее исчезновением, он окончательно выполз из кровати и, так как спал в штанах, надел только рубашку и пиджак – желтый, который одобряла Хетти, – да укрепил нервы глотком из оставшейся бутылки «Конга», чего Хетти уже не одобряла, но сама виновата, раз ушла. Сунул бутылку в карман и поковылял на двор, где к крыльцу семнадцатого корпуса стянулась толпа, чтобы послушать Хоакина и его группу Los Soñadores («Мечтатели»).

Хоакин Кордеро был, сколько помнили люди, единственным честным лотерейщиком в истории Коз-Хаусес. Низенький, приземистый мужичок с коричневой кожей, чье миловидное лицо нацепили на череп формы лыжного трамплина – затылок у него был плоский, как блин, и макушка сбегала вниз, будто склон, отсюда его детское прозвище «Сальто», или «прыжок» по-испански. Он не возражал. Хоакин был, как он сам выражался, «рубахой-парнем» и, как любой рубаха-парень, не попавший в политику, чем только не занимался. Принимал ставки через сделанное на заказ окошко в своей квартире на первом этаже семнадцатого корпуса – окошко, удобное для прохожих, с особым шкафчиком под подоконником, который он смастерил сам и в котором хранил на продажу сигареты поштучно и вино с виски в одноразовых стаканчиках для тех, кому нужно с утра накатить для смелости. Еще он бомбил на полставки, за умеренную цену обстирывал занятых работников, чинил сидушки кресел всем, кто попросит, иногда ухлестывал за какой-нибудь скучающей домохозяйкой, а также играл на гитаре и пел. Хоакин был, как говорится, многогранной личностью. Настоящий маэстро Коза, а его развеселую группу любил весь родной район.

В Козе мало кто ответил бы с уверенностью, так ли уж хороши Хоакин и Los Soñadores. Но без их присутствия – если не личного, то хотя бы мысленного – не обходилась ни свадьба, ни любой другой праздник – даже похороны, ибо, хоть играли они так, будто раскочегариваешь дизельный движок холодным октябрьским утром, в счет шло старание, а не результат. И неважно, что бывшая жена Хоакина, мисс Изи, заявляла, будто единственная причина, почему Los Soñadores играют на всех праздниках Коза, в том, что Хоакин жарит мисс Кржипчински – молодую белую соцработницу с большими дойками, которая не умела хлопать в такт и не узнала бы ритм сальсы, даже если б он выглядел как слон, зато ее объемные бедра двигались с таким собственным ритмом, какой любой мужик в Козе мог заслышать за тысячу километров. Мисс Кржипчински возглавляла досуговый центр для пожилых людей в Коз-Хаусес, выделявший деньги и всякую мелочовку на особые мероприятия по всему району. И действительно казалось странным, что досуговый центр, вечно жаловавшийся на безденежье, всегда находил средства, чтобы оплатить Los Soñadores кошачий концерт в Коз-Хаусес по любому поводу, в то время как Гектор Васкес из корпуса 34 когда-то играл на тромбоне у Уилли Бобо, а Ирв Тигпен из корпуса 17 сидел на барабанах у Сонни Роллинса. Не может она, что ли, и их пригласить сыграть для разнообразия?

Не суть. Когда бы Los Soñadores ни дребезжали, как четыре драндулета, они привлекали слушателей. Доминиканцы вежливо кивали в такт и хихикали меж собой. Пуэрториканцы пожимали плечами и говорили, что все равно один только Бог лучше Селии Круз и того психа Эдди Пальмьери, который может сбацать такой горячий сальса-джаз, что хочется про-charanga-ть[22]22
  Группа, исполняющая традиционные кубинские песни (исп.).


[Закрыть] все свои деньги в ночном клубе, а значит, какая разница? Черным – по большей части христианам с Юга, которые росли в церквях, где священники ходили с пистолетами, собирали хлопок и могли без предупреждения и разогрева возопить с кафедры так, что слышно за полштата, пока в одной руке держат охапку хлопка, а другой щупают под юбкой хористку, – любая музыка была по нраву, так и чего переживать? Словом, все танцевали и одобряли, и почему нет? Хоакин играл бесплатно, а музыка идет от Бога. Все, что от Бога, есть хорошо.

Пиджак подобрался к заднему ряду толпы вокруг ступенек корпуса 17, где лабали Los Soñadores, выставив усилки и барабаны на верхней площадке крыльца. Усилки питались от удлинителя, разложенного по самодельной сцене. Провод тянулся в окно квартиры Хоакина на первом этаже, расположенное рядом с подъездом. На козырьке над группой висела табличка, которую издали Пиджак прочесть не смог.

Он встал и смотрел из-за толпы, как Хоакин горланил на испанском, дошел до особенно трогательного куплета и повысил голос, отчего его развеселые музыканты заработали гармонью и заколотили по бонго с еще большим смаком.

– Г’ван, Хоакин! – воскликнул Пиджак. Хлебнул «Кинг-Конга» и ухмыльнулся женщине рядом, оскалив пожелтевшие зубы, торчащие из десен, точно бруски масла. – Что бы они тут ни устроили, главное, что весело.

Женщина – молодая доминиканка с двумя маленькими детьми, – не обратила на него никакого внимания.

– Г’ван, Хоакин! Чем больше я пью, тем лучше ты играешь, – крикнул он в сторону сцены.

Несколько человек поблизости, сраженных мастерством музыкантов, улыбнулись замечанию, но глаз от группы не отвели. Хоакин был в ударе. Банда громыхала дальше. Пиджака они не заметили.

– Ча-ча-ча! – задорно тараторил Пиджак. – Играйте, хорошие мои! – сделал еще глоток «Конга», повел бедрами, потом гаркнул: – Лучшие бонго на свете!

Последняя шутка вызвала улыбку на лице доминиканки, и она скосила на него взгляд. Увидев, кто это, она тут же забыла про улыбку и попятилась, притянув к себе детей. Мужчина поблизости заметил ее отступление, увидел Пиджака и тоже попятился, а за ним – второй.

Пиджак ничего не замечал. Пока вокруг редела толпа, он завидел в первых рядах перед группой знакомую шляпу Сосиски, кивавшего под бачату с сигарой в зубах. Пиджак пробрался через толпу и хлопнул Сосиску по плечу.

– Что празднуем? – спросил он. – И где надыбал такую сигару?

Сосиска повернулся к нему и застыл, распахнув глаза. Нервно озираясь, вынул сигару изо рта и прошипел:

– Ты что здесь делаешь, Пиджачок? Димс вернулся.

– Откуда?

– Из больницы. Из дома. К нам.

– Ну и хорошо. Пусть и в бейсбол тоже возвращается, – сказал Пиджак. – Еще сигары не будет? Не курил сигар лет двадцать.

– Ты оглох, что ли?

– Хватит шуметь и дай сигару. – Он кивнул на свой нижний карман пиджака, где заныкал бутылку «Конга». – У меня тут при себе горилла. Будешь?

– Не здесь, – прошипел Сосиска, но потом метнул взгляд в сторону флагштока, увидел, что все чисто, выхватил бутылку из кармана, быстро приложился и вернул на место.

– С чего вдруг сигара? – спросил Пиджак. – Сестра Бибб наконец залетела?

Сосиску не обрадовало упоминание церковной органистки и его периодической любовницы.

– Не смешно, – буркнул он. Достал сигару изо рта с неловким видом. – Я выиграл спор, – пробормотал он.

– И кто проспорил?

Сосиска глянул на Хоакина, который уставился на кого-то со своих ступенек, и весь вдруг побледнел. Более того, Пиджак заметил, что теперь вся группа Los Soñadores уставилась на кого-то – на него. Музыка, которая и до этого еле хромала, замедлилась до еще более вялого цоканья.

Пиджак достал из кармана «Конг» и прикончил остатки, потом кивнул на Los Soñadores.

– Скажем прямо, Сосиска. Они не «Глэдис Найт и Пипс». Чего это Хоакин достал своих из нафталина?

– А ты надпись не видишь?

– Какую надпись?

Сосиска показал на слова, которые группа нацарапала на картонке: «С возвращением, Суп».

– Суп Лопес откинулся из тюрьмы? – с удивлением спросил Пиджак.

– Так точно.

– Хвала богу! Я думал, Супу дали семерку.

– Дали. Вышел через два.

– А за что он сел-то, напомни? – спросил Пиджак.

– Не знаю. Видать, они разорились на его кормежке и отпустили. Надеюсь, сегодня он не голодный.

Пиджак кивнул. Как и большинство жителей Коза, Супа он знал всю жизнь. Это был мягкий, щуплый, тихий шибздик, который упражнялся в основном во время бега от местных хулиганов. А еще это был худший игрок в бейсбольной команде Пиджака. Малыш Суп предпочитал проводить дни дома, за просмотром «Капитана Кенгуру» – детской передачи о добром белом дядьке, чьи перешучивания с куклами и персонажами вроде мистера Лося и мистера Зеленые Джинсы приводили мальчика в восторг. В девять лет Суп разом вымахал так, как еще никто в Козе не видел. Взлетел от метра сорока до метра шестидесяти. В десять уже стал каланчой почти под метр восемьдесят. В одиннадцать перевалил за метр девяносто, и теперь ему приходилось сидеть прямо на полу в гостиной матери и гнуть шею, чтобы смотреть по черно-белому телевизору «Капитана Кенгуру», чьи кукольные выкрутасы и шуточки в этом возрасте он находил все более унылыми. В четырнадцать он вовсе позабыл «Капитана Кенгуру» в пользу новой передачи – «По соседству с мистером Роджерсом», о добром белом дядьке с куклами покачественнее. И заодно накинул еще десять сантиметров росту. К шестнадцати он перевалил за два метра, весил сто двадцать пять кило – ни единого грамма жира – и лицом был так страшен, что мог бы поезд на ходу остановить, даже будучи благодушен, как монашка. Но, увы, и в бейсбол Суп играл не лучше монашки. Несмотря на габариты, в команде Пиджака он оставался худшим игроком – отчасти потому, что из-за роста его страйковая зона стала размером с Аляску. Плюс Супу была чужда сама мысль ударить по мячу или чему угодно другому.

Как и многие из команды Пиджака, Суп пропал с радара козовских взрослых, когда вошел в лабиринт переходного возраста. То он делает очередной страйк под гогот команды противников из Вотч-Хаусес, а то уже слышишь, что Суп попал в тюрьму – во взрослую тюрьму – в семнадцать лет. За что он туда попал, никто как будто не ведал. И неважно. В Козе все рано или поздно проходили тюрьму. Будь ты такой маленький, что можешь просочиться в трещину в тротуаре, или будь ты ракетой, что проходит звуковой барьер, все едино. Когда общество обрушит тебе на голову молот правосудия, деваться будет некуда. Супу дали семь лет. Неважно за что. Важно то, что он вернулся. И это – его праздник.

– Славно, что он вышел, – сказал Пиджак. – Он был… ну, не скажу, что хорошим игроком. Зато всегда приходил! И где он?

– Запаздывает, – сказал Сосиска.

– Он бы сгодился в тренеры для команды, – радостно сказал Пиджак. – Поможет снова завести игру.

– Какую игру?

– Игру против Вотч-Хаусес. Об этом я и подошел к тебе поговорить.

– Забудь ты про игру, – сорвался Сосиска. – Тебе сюда даже носу казать нельзя, Пиджачок.

– Что ты ко мне пристал? Не я же устроил ча-ча-ча в девять утра. На Хоакина и бреши. Ему бы сейчас надо цифры в окошке принимать. Людям на работу пора.

Словно услышав его, группа прекратила музыку. Пиджак оглянулся и увидел, что Хоакин направляется внутрь.

– Суп еще не пришел! – громко сказал кто-то.

– Мне пора открываться, – бросил Хоакин через плечо. И пропал в подъезде вместе со своей группой.

– Не ставки его волнуют, – проворчал Сосиска. – Хочет спрятаться, пока не началась пальба.

– Какая пальба?

Мимо Пиджака и Сосиски протолкнулись несколько человек, выстроившись в неровную очередь под окном Хоакина. Тот медленно, неохотно открыл его и высунулся. Взглянув по сторонам и убедившись, что все чисто, он начал принимать ставки.

Пиджак кивнул на окошко и сказал Сосиске:

– Будешь сегодня ставить?

– Пиджак, вали отсюда к черту и…

– Сосиска! – раздался пронзительный голос. – Ты будешь флаг поднимать или нет? – Сосиску пискляво перебила мисс Изи, которая подошла, сложив руки на груди, в компании Бам-Бам и сестры Го. – Мы ждем на скамейке уже полчаса. Где наши пончики? Ты знал, что Суп Лопес вернулся?

Сосиска показал на табличку над подъездом.

– А вы где были? На Аляске?

Мисс Изи перевела взгляд на табличку, потом обратно на Сосиску, пока глаза не уперлись в Пиджака, и моргнула в удивлении.

– О, папи. Ты что здесь делаешь?

– Ничего.

– ¿Papi, olvidaste lo que le hiciste a ese demonio Deems? Su banda de lagartos te va a rebanar como un plátano[23]23
  Папи, ты забыл, что сделал с этим демоном Димсом? Его банда змеюк нарежет тебя, как банан (исп.).


[Закрыть]. Тебе надо уходить, папи.

Сестра Го выступила вперед и спокойно сказала Пиджаку:

– Дьякон, в церковь приходила полиция, спрашивала о тебе.

– Да найду я ваши рождественские деньги, сестра. Я же сказал пастору, что найду, – значит, найду.

– Они переживали не по этому поводу. Они спрашивали о некоем Телониусе Эллисе. Знаешь такого?

Когда появились женщины, Сосиска присел на верхнюю ступеньку крыльца. Теперь он вскинул опешивший взгляд и выпалил:

– А я им на что? Я же не стрелял в Димса!

При упоминании Димса воцарилась тяжелая тишина. Несколько человек из лотерейной очереди ускользнули раньше, чем сделали ставки. Остальные стояли в нервном молчании, глядели прямо перед собой, зажав бумажки в руке, теснились вперед, одним глазом косились на флагшток, где обычно работал Димс, и притворялись, будто ничего не слышали. Происходящее, конечно, было занятно – достаточно занятно, чтобы рискнуть жизнью, но недостаточно, чтобы вмешиваться.

– Я и не знала, что тебя зовут Телониус Эллис, – сказала Сосиске сестра Го. – Я думала, ты Ральф или Рэй… либо то, либо другое.

– Какая разница?

– Большая, – утомленно сказала она. – Выходит, я соврала полиции.

– Нельзя соврать о том, чего не знаешь, – ответил Сосиска. – В Библии сказано, что у Иисуса много имен.

– Господи, Сосиска, а где это в Библии сказано, что ты Иисус?

– Я не говорил, что я Иисус. Я сказал, что не довольствуюсь всего одним именем.

– И сколько их у тебя? – потребовала ответа сестра Го.

– А сколько нужно цветному человеку в нашем мире?

Сестра Го закатила глаза.

– Сосиска, ты ни разу не говорил, что у тебя есть еще имена. Я думала, на самом деле тебя зовут Рэй Олен.

– То есть Ральф Одум, а не Рэй Олен. Ральф Одум. Но неважно. Это все равно никак не мое настоящее имя. Ральфом Одумом я назвался жилконторе, когда устроился у них работать двадцать четыре года назад. Мое настоящее имя – Эллис. Телониус Эллис. – Он покачал головой, поджав губы. – Теперь я понадобился полиции. Что я сделал-то?

– Им нужен не ты, Сосиска. Им нужен дьякон. Видать, твое имя они назвали, думая на него.

– Ну здрасьте-пожалуйста, – вспылил Сосиска и цыкнул зубом. – Удружил ты мне опять, втянул в заварушку, Пиджачок.

– О чем ты? – спросила сестра Го.

Но Сосиска и бровью не повел. Он кипел и обжигал глазами Пиджака.

– Теперь копы охотятся за мной. А Димс охотится за тобой! Доволен?

– Пропал наш район! – воскликнула мисс Изи. – Все охотятся на всех! – сказать она пыталась безутешно, но получилось чуть ли не радостно. Сплетня первого класса. Вкусная. Будоражащая. Игроки, еще стоявшие в очереди и слушавшие, похотливо заерзали, придвинулись бочком поближе к разговору, почти с удовольствием, с ушками на макушке, поджидая следующих новостей.

– Как так получилось? – спросила у Сосиски сестра Го.

– А, в пятьдесят втором я купил старый «паккард». В те дни я не следовал десяти заповедям, сестра. Когда приехал в Нью-Йорк, не имел ни прав, ни документов, ничегошеньки, по той причине, что тогда время от времени любил уважить чекушку, рюмашку да бокальчик. Купил я машину и попросил Пиджачка зарегистрировать эту хреновину за меня. Пиджак умеет говорить с белыми. Он пошел с моим свидетельством о рождении в департамент и получил права и прочие дела. Им все цветные на одно лицо. Вот и…

Он снял шляпу и вытер лоб, глядя на Пиджака.

– Права у нас остались, мы только чередуемся. Одну неделю машина его. Вторую – моя. Теперь из-за Пиджака копы взяли меня на карандаш. – Сосиска рявкнул на Пиджака: – Выходит, тот, кто видел, как ты завалил Димса во дворе, видел еще и то, что ты протоптал дорожку ко мне в котельную, вот и рассказал копам. – Потом сестре Го: – Ищут его – под моим именем. Чем я-то заслужил сию чашу? Я же ему ничего плохого не делал, только ставку поставил.

– Какую еще ставку? – спросила сестра Го.

Сосиска глянул на Хоакина в его окне, который вместе с очередью открыто глазел на них. Хоакин казался сердитым, но помалкивал.

– Какая разница? – спросил Сосиска исподлобья. – Теперь у меня проблемы посерьезнее.

– Я все передам полиции, – сказала сестра Го. – Передам твое настоящее имя.

– Не надо, – торопливо оборвал Сосиска. – На меня выписан ордер. В Алабаме.

Сестра Го, мисс Изи и сестра Биллингс уставились друг на друга в удивлении. Хоакин и несколько человек в очереди наблюдали с интересом. Исповедь оказалась неожиданной, но смачной.

– Ордер! Ого, это к беде, папи! – подал голос Хоакин из своего окна. – Ты же хороший человек, брат, – сказал он так громко, что несколько отвернувшихся людей в очереди теперь повернулись обратно и уставились на Сосиску.

Тот окинул их взглядом и спросил:

– Может, сразу по радио объявишь, Хоакин?

– Но это меняет наш спор, папи, – отозвался Хоакин.

– Ты не выкручивайся, – цыкнул Сосиска. – Я выиграл по-честному.

– Что за спор? – спросила сестра Го.

– Ну… – начал Сосиска и замялся. Бросил запальчиво Хоакину: – Я скорее в бревне буду спать, чем отдам тебе хоть ломаный грош.

– Всякое бывает, брат, – сочувственно сказал Хоакин. – Я все понимаю. Но сигару все равно с тебя жду.

– Я лучше удобрю унитаз десятью сигарами, чем отдам хоть одну тебе!

– Вы дадите взрослому спросить? – нетерпеливо вклинилась сестра Го. Обернулась к Сосиске. – Так что за спор?

Сосиска обратился не к ней, а с робким видом повернулся к Пиджаку.

– Ох, это был спор из-за тебя, приятель, – что тебя закроют, повинтят, понимаешь. Я-то ничего плохо не желаю. Я бы и залог за тебя внес – коли было б чем. Для тебя сейчас самое лучшее – это попасть под арест, Пиджачок. Но теперь мне впору переживать за собственную шкуру. – Сосиска угрюмо отвернулся, потирая подбородок.

– Ордер – это тьфу, Сосиска, – сказал Пиджак. – Полиция ими налево и направо разбрасывается. На Руфуса в Вотч-Хаусес тоже есть ордер. В Южной Каролине.

– Правда? – мгновенно просветлел Сосиска. – За что?

– Украл кошку из цирка, только это оказалась не кошка. Она вымахала, вот он ее и пристрелил, что бы это ни было.

– Может, он убил вовсе не кошку, – фыркнул Сосиска. – Руфус никакой меры не знает. Кто скажет, что он там наделал? Ордера – штука такая. Не знаешь, за что они. Когда на человека есть ордер, значит, он и убить мог!

Повисло тяжелое молчание, пока мисс Изи, Бам-Бам, сестра Го, Хоакин, Пиджак и несколько человек из очереди уставились на Сосиску, который сидел на верхней ступеньке и обмахивался шляпой. Наконец он заметил их взгляды и сказал:

– Ну? И чего все вытаращились?

– А ты?.. – начала мисс Изи.

– Изи, молчи! – гаркнул Хоакин.

– Сам говорилку заткни, бандит беспутный! – огрызнулась она.

– Пойди поучись тонуть, баба!

– Обезьяна!

– Мартышка!

– Me gustaría romperte a la mitad, pero quién necesita dos de ustedes![24]24
  Я бы разорвала тебя пополам, но кому нужны два тебя! (исп.)


[Закрыть]

– А ну все прекратите! – прикрикнул Сосиска. – Мне рассказать не совестно. Я убег из рабочей бригады в Алабаме. – Он посмотрел на Пиджака. – Такие дела.

– Вот вам и разница между Алабамой и Южной Каролиной, – гордо сказал Пиджак. – На моей родине человек в рабочей бригаде работает, пока не закончит. Мы в Южной Каролине не убегаем.

– Можно уже с этим закончить и перейти к проблеме? – сказала сестра Го как отрезала. Обернулась к Пиджаку. – Дьякон, тебе надо в полицию. Димс был славным мальчиком. Но сейчас он пляшет под дудку дьявола. Так в полиции и расскажи.

– Не буду я ничего рассказывать. Насколько помню, ничего я ему не сделал, – сказал Пиджак.

– Не помнишь, как имел Димса по-собачьи после того, как подстрелил? – спросила мисс Изи.

– И я об этом слыхала, – сказала женщина из очереди к окошку Хоакина мужчине перед ней.

– А я своими глазами видела, – гордо заявила мисс Изи. – Показал он Димсу, кто тут главный.

Женщина рассмеялась и повернулась к Пиджаку.

– Охо-хо! Да вы головорез, мистер Пиджак! Ну что ж. Лучше быть толстым на кладбище, чем тощим – в похлебке.

– Это еще что значит? – спросил Пиджак.

– Значит, что Димс придет шорох наводить. И лучше тебе поблизости не ошиваться, – ответил Сосиска.

– Ничего мне Димс не сделает, – сказал Пиджак. – Я его всю жизнь знаю.

– Дело не в нем одном, – сказала сестра Го. – Он работает на плохих людей. Я слыхала, что они хуже шайки дантистов.

Пиджак пренебрежительно отмахнулся.

– Я сюда пришел не этот огород городить про то, кто кого застрелил. Я сюда пришел, – он пронзил взглядом Сосиску, – поговорить с неким кочегаром насчет судейского костюма, который я оставил ему в котельной.

– Ну, раз уж мы заговорили о том, кто и кому что возвращает, то где мои права с твоей фотографией над моим именем? – спросил Сосиска.

– А тебе на что? – сказал Пиджак. – У тебя и так забот полон рот. Плюс сейчас моя неделя.

– Я не виноват, что у тебя темное прошлое. – Сосиска протянул руку. – Пожалте прямо сейчас. Тебе все едино они еще не скоро пригодятся.

Пиджак пожал плечами и достал потертый кошелек, пухлый от бумажек, а из него извлек и протянул права, излохмаченные по краям.

– А теперь отдавай мои судейские шмотки, чтобы я снова начал игру. Я еще наставлю местную шпану на путь истинный.

– У тебя вконец сыр с крекера съехал, Пиджачок? Этим пацанам бейсбол до лампочки. Весь бейсбол закончился в тот миг, когда Димс ушел из команды.

– Не ушел, – сказал Пиджак. – Это я его выставил за то, что он курил свои веселящие сигареты с травой.

– Пиджачок, ты отстал от времени больше, чем ночной клуб в Филадельфии. Я знаю барменов из Гонконга поумнее тебя. Нынче молодежи нужны тенниски. И куртки из парусины. И дурь. Они ради этого надирают задницы и грабят старичье. Сейчас пол твоей команды работает на Димса.

– Суп вот не работает, – гордо возразил Пиджак.

– Это потому, что Суп гостил у властей, – сказал из окошка Хоакин. – Только дай ему срок. Тебе надо скрыться, брат, пока пахнет жареным. Можешь пока столоваться у моей кузины Елены в Бронксе, если хочешь. Ее никогда не бывает дома. У нее хорошая работа на поезде.

Мисс Изи фыркнула.

– И ездили на ней чаще, чем на поезде. Не ходи к ней, Пиджачок. Блох подцепишь. Или чего похуже.

Хоакин раскраснелся.

– Tienes una mente de una pista. Una sucia sucia![25]25
  Мысли только об одном. Грязные, грязные! (исп.)


[Закрыть]

– Прям как твоя мамаша! – ответила мисс Изи.

– Ну, будет уже! – Сестра Го зыркнула на собравшихся. Очередь игроков уже плюнула на ставки и по большей части расселась на ступеньке рядом с Сосиской, чтобы наблюдать за цирком, который был куда лучше всякой лотереи. «Давайте все толком обмозгуем», – сказала сестра Го, и одновременно с этим раздался скрип входной двери у всех за спиной, и она уставилась поверх плеч, уронив челюсть. Остальные проследили за ее изумленным взглядом и оглянулись на то, что заставило их вскочить на ноги.

Позади них на пороге, заполняя открытый проем семнадцатого корпуса, стоял во всю свою двухметровую высь Суп Лопес – роскошный улыбчивый великан в сером костюме с иголочки, белой рубашке и великолепном черном галстуке-бабочке.

– Суп!

– Суп Лопес! Вернулся из мертвых!

– Sopa! ¡Comprame una bebida! ¿De dónde sacaste ese traje?[26]26
  Суп! Угости меня выпивкой! Откуда у тебя такой костюм? (исп.)


[Закрыть]

– Наконец-то дома! – пророкотал Суп.

Начались крики радости и рукопожатия, пока люди окружили высившегося надо всеми здоровяка. Хоакин по-быстрому разлил из своего окошка виски в пластиковые стаканчики, потом вовсе оставил окно, вышел из здания с гитарой в сопровождении игрока на бонго из Los Soñadores – тот опрометью вылетел из подъезда, крича по-испански «Племянничек!», и обнял Супа, который в ответ поднял маленького человечка в объятьях, будто подушку. Los Soñadores быстренько подключились и заново завели ужасную музыку, с еще большим наслаждением.

На следующие полтора часа о беде Пиджака позабыли. Было еще рано, и Суп встречал своих старых друзей фокусами. Поднял двух женщин одной рукой. Показал всем, как в тюрьме научился отжиматься на одной руке. Демонстрировал свои туфли размера 18S[27]27
  Выдуманный размер больше 50-го.


[Закрыть], сделанные специально по заказу штата Нью-Йорк, и впечатлил своего бывшего тренера Пиджака тем, как снял одну туфлю и отбил ей мячик на триста ярдов. «Вы всегда говорили, что я понимаю основы», – сказал он гордо.

Радость затуманила головы, и некоторые из тех, кто смущался подойти к Пиджаку, теперь подступили пожать ему руку, похлопать по плечу, поблагодарить за то, что подстрелил Димса, и угостить выпивкой. Одна бабуля подарила ему два доллара, которые обычно приберегала для лотереи, – сунула деньги ему в карман. Вперед вышла молодая мать и сказала: «Ты всем показал, как персики консервировать!» – и поцеловала его. Подошел грузный работник гортранспорта по имени Кельвин, дежуривший в кассе на местной станции метро линии G, пожал руку Пиджаку и положил ему пять долларов в карман, прибавив: «Кореш ты мой».

Дамбу прорвало, и зеваки, которые без оглядки сбежали, только завидев его, теперь вернулись подивиться, что он еще жив, поглазеть и пожать ему руку.

– Г’ван, старина!

– Пиджак, проучил ты их!

– Пиджачок… eres audaz. Estás caliente, bebé. Patearles el culo![28]28
  Ты смелый. Ты горячий. Надрал им задницу! (исп.)


[Закрыть]

– Пиджак, благослови моего сына! – крикнула молодая беременная мать, поддерживая свой округлившийся живот.

Пиджак это переносил со смесью благоговения, застенчивости и гордости, пожимая руки и радуясь угощениям, что ему наливали в окне Хоакина за счет соседей, – в окне теперь заседала мисс Изи, которая, оказывается, достаточно хорошо знала бывшего супруга, чтобы знать и то, что ему по барабану, кто именно льет самогонку, лишь бы в кассу поступали пятьдесят центов. Чего он не знал, так это что четвертак с каждого стаканчика она зажимала себе. Брала комиссию.

В кружке Пиджака царило веселье, пока не появился Доминик Лефлер – Гаитянская Сенсация и сосед Пиджака по девятому корпусу, – со своим другом Минго, старикашкой жуткой наружности с рябым и прыщавым лицом. У него в руке была устрашающая самодельная кукла из трех сшитых диванных думок и с головой, подозрительно напоминавшей видом и на ощупь четыре батарейки размера D, склеенные изолентой. Доминик шлепнул Пиджака по спине, протянул ему куклу и сказал:

– Теперь ты под защитой.

Бам-Бам, истово отстоявшая в очереди двадцать минут, чтобы разыграть свой номер, и уже дважды лишавшаяся места с тех пор, как началась пирушка и очередь превратилась в очередь за виски, вознегодовала:

– Ты почто распространяешь духов да мракобесие, Доминик?

– Да это на удачу, – сказал Доминик.

– Не нужна ему такая удача. У него есть Иисус!

– Пускай и это будет.

– Иисусу Христу не нужно колдовство. Иисусу не нужны уродливые куклы. У Иисуса нет пределов. Взгляни на Супа. Иисус вернул его домой, потому что мы за него молились. Верно я говорю, Суп?

Суп в костюме и бабочке, возвышаясь над праздником, пока люди пили виски, а кое-кто теперь плясал под ужасающую бачату Los Soñadores, смешался.

– Сказать по правде, сестра, я больше не хожу в церковь. Я вступил в «Нацию».

– Какую такую «Нацию»?

– «Нацию ислама».

– Это как Организация Объединенных Наций? – спросила Бам-Бам.

– Не совсем.

– У них есть свой флаг вроде нашего звездно-полосатого? – спросил Сосиска.

– Звездно-полосатый – не мой флаг, брат Сосиска, – сказал Суп. – У меня нет страны. Я гражданин мира. Мусульманин.

– Ого… – ответил Сосиска, не зная, что еще сказать.

– Видите ли, истинным пророком Бога был Мухаммед. А не Иисус. И Мухаммед не пользовался никакими такими куклами, как Доминик. – Увидев ужас на лице Бам-Бам, Суп прибавил: – Но с вами я согласен, мисс Бам-Бам. Всем что-нибудь нужно.

Он пытался быть дружелюбным, в своей манере, но его слова возымели ужасный эффект. Бам-Бам подбоченилась, как громом пораженная. Доминик пристыженно отвернулся. Сестра Го, Сосиска и Пиджак не верили своим ушам. Хоакин, заметив затишье в празднестве, снял с плеч гитару, юркнул в подъезд, пока Los Soñadores лабали дальше, и минуту спустя вернулся с бутылкой бренди.

– С возвращением домой, Суп. Я берег это для тебя, – сказал Хоакин.

Суп взял бутылку своей великанской рукой.

– Я не пью, – сказал он. – Таким способом белый человек угнетает черного.

– Доминиканским бренди-то? – спросил Хоакин. – Оно же самое лучшее.

– Да это моча в сравнении с пуэрто-риканским бренди, – сказала мисс Изи из окна.

– Брысь из моего окна, – сердито прошипел Хоакин.

– Я тебе деньги зарабатываю! Как и раньше! Дурья башка!

– Брысь из окна, тогда еще успеешь на полуночную метлу из города, бесовка!

Под рукой мисс Изи оказалась увесистая стеклянная пепельница. Она запустила ею в бывшего супруга. Бросок был легкий, небрежный, как в игре во фрисби. Она не хотела в него попасть – и не попала. Взамен пепельница угодила в плечо беременной женщины. Та танцевала со своим парнем в первом ряду и быстро развернулась и дала пощечину Доминику, который стоял позади нее со своей куклой. Будучи джентльменом, Доминик поднял руку, чтобы помешать ей ударить второй раз, но при этом ненароком тюкнул твердой батарейной головой куклы по макушке жениха молодой матери. Жених, в свою очередь, замахнулся на Доминика, но при этом ткнул локтем в челюсть Бам-Бам, подоспевшей помочь молодой матери. Бам-Бам в ярости налетела на нападавшего, но под горячую руку подвернулась сестра Го, которая от удара повалилась на Элеонору Сото, казначею Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес, попивавшую виски из стаканчика, какой и пролила на рубашку Кельвину, работнику гортранспорта, только что вручившему Пиджаку свои пять долларов обеденных денег.

И понеслось. Драка, где кусались, царапались и лягались. Не куча-мала, а скорее несколько отдельных стычек, взрывавшихся и угасавших, тут прерываясь, там начинаясь заново, с рассеянными повсюду судьями и миротворцами, кому и самим доставалось по зубам, – и всё в жаркое утро, когда им полагалось праздновать. Кое-кто дрался, пока не выдыхался, не усаживался на ступеньках в слезах и одышке, а потом, переведя дыхание, опять принимался за свое, с той же яростью. Другие крыли друг друга матом, пока того или иного не задевал шальной кулак, и тогда они тоже бросались в побоище. Третьи бились молча, сосредоточенно, по парам, выплескивая старые обиды, затаенные еще много лет назад. Все так увлеклись, что никто не заметил высокую фигуру в черной косухе – Эрла, боевика Банча Муна, с выкидным ножом в кулаке, который медленно пробирался из задних рядов в передние, ныряя то влево, то вправо, подкрадываясь к Пиджаку, по-прежнему сидевшему на ступеньках перед Los Soñadores бок о бок с Супом – оба в изумлении наблюдали за дракой под музыку ужасной группы.