Текст книги "Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды"

Мы оставляем лоскут насыщаться кровью на десять-пятнадцать минут, чтобы убедиться, что все в порядке, и только после этого начинаем зашивать. Терпение в этот момент не менее важно, чем скорость и эффективные действия на других этапах серьезной операции: спешка здесь ни к чему. Иногда проведенная реконструкция может выглядеть отлично, однако отсутствие сигнала от микрозонда дает нам понять, что нужно что-то исправить.

Когда стадия микрохирургии завершена, а следовательно, самая напряженная часть операции позади, мы приступаем к завершающему этапу. В девяносто девяти случаях из ста мы знаем, что успешно закроем прооперированные участки, переоденемся и уже через пару часов направимся домой. Поэтому музыка в этот момент снова меняется на более бодрую и приятную, призванную поднять настроение и вдохнуть жизнь в уставшие головы и конечности членов операционной бригады, хотя громкость, как правило, к этому моменту приходиться убавить. После величавых, размеренных ритмов Баха или Генделя внезапная взрывная гитарная партия может стать для организма шоком, которого хирург с острым, как лезвие, скальпелем в руке должен избегать любой ценой.

Мы снова проверяем, все ли в порядке и нет ли тревожных сигналов от доплеровских микрозондов, после чего начинаем зашивать. Чтобы избежать скопления жидкости, мы ставим дренаж – силиконовые трубки с острыми троакарами[19]19
  Хирургический инструмент, предназначенный для проникновения в полости человеческого организма через покровные ткани с сохранением их герметичности в ходе манипуляций.


[Закрыть] на конце, которые проходят через кожу на шее и фиксируются черными шелковыми нитками, – в шею пациента, который позволяет жидкости уходить и способствует заживлению. Атмосфера вокруг становится более легкой: с этим пациентом мы почти закончили.

Чтобы закрыть донорский участок, с которого был снят лоскут для пересадки, мы соединяем и сшиваем разрезанные края. По возможности мы натягиваем на открытый участок окружающую кожу, иногда сюда также требуется кожный лоскут – дополнительный кусок свободной кожи, которую мы обычно берем с живота, – поэтому мои пациенты частенько получают в качестве бесплатного бонуса небольшую абдоминопластику!

После того как пациента зашьют, мы с одним из ординаторов приступаем к составлению отчета об операции, в котором должно быть указано все до мелочей. Необходимо промаркировать каждый гистологический образец[20]20
  Кусочек вырезанной ткани тела, отправленный в лабораторию на исследование.


[Закрыть], и часто нам приходится их немного корректировать, поскольку человеческие ткани эластичны и способны сжиматься на целых 25 % после удаления из тела и обработки в лаборатории. Кроме того, кусочки удаленной ткани могут двигаться, и чрезвычайно важно разместить их точно так же, как они располагались на лице пациента. Сделав срез извлеченных кусочков ткани после того, как они сжались из-за формалина, гистолог может получить ошибочный результат, указывающий, что мы расчистили недостаточно большой участок вокруг злокачественной ткани, чтобы гарантированно вылечить пациента. Таким образом, мы всегда тщательно подготавливаем ткань опухоли, чтобы гистолог, изучая ее под микроскопом, получил верное представление о ее размере и расположении на момент извлечения из тела. При удалении опухоли подобная дотошность может избавить пациента от необходимости проходить дополнительное лечение, например, лучевую или химиотерапию, которые, может, и способны уничтожить оставшиеся раковые клетки, однако наносят непоправимый урон всему организму.

Пока мы составляем отчет, все еще находящегося без сознания пациента перемещают с операционного стола на больничную кровать. Поскольку к нему по-прежнему подсоединены все катетеры, трубки и провода, это далеко не простая задача, для выполнения которой требуется участие восьми высококвалифицированных сотрудников. Когда он попадает в палату, медсестры поднимают изголовье его кровати под углом от тридцати до сорока пяти градусов, чтобы сила притяжения способствовала снижению венозного давления в голове и шее, тем самым уменьшая вероятность отека и кровотечения. Медсестры проверяют его жизненные показатели, которые должны оставаться стабильными, после чего объявляют: «Показатели в норме». Только после этого мы все можем расслабиться.

* * *

После операции пациента переводят в отделение реанимации и интенсивной терапии (ОРИТ) либо в послеоперационную палату – в зависимости от состояния и характера проведенной операции, – где за ним до следующего дня пристально наблюдают специально обученные медсестры. Они следят за поддержанием постоянной температуры тела, вводят по мере необходимости обезболивающее и обеспечивают пациенту комфортное пребывание. После длительной анестезии и операции пациенту может потребоваться какое-то время, чтобы окончательно прийти в себя, поэтому сразу же после перевода в послеоперационную палату мы отключаем подачу седативных препаратов, чтобы помочь пациенту очнуться и снова начать самостоятельно дышать. Дело в том, что активная вентиляция легких, происходящая в ходе естественного дыхания, значительно снижает вероятность инфекции дыхательных путей. Аппарат искусственной вентиляции легких справляется с подобной задачей гораздо хуже: если пациент проводит под искусственной вентиляцией больше суток, то риск воспаления легких резко возрастает.

Сразу после операции у пациентов опухшие лицо и шея и свежие синяки.

После пробуждения наши пациенты выглядят неважно, с опухшим лицом и шеей, а иногда и со свежими синяками после операции. На следующее утро они могут выглядеть еще хуже, с более выраженным отеком и гематомами, однако спустя пару дней травмированная ткань меняет свой цвет с сине-фиолетового на желтоватый, и синяк спадает.

Когда я навещаю своих пациентов сразу же после операции, они, как правило, еще плохо соображают, однако, независимо от того, вспомнят ли они об этом после, я всегда пытаюсь их заверить, что полученная травма того стоила. Я встаю рядом с кроватью и говорю им: «Все в порядке. Операция прошла как нельзя лучше». Порой я и вовсе не получаю никакого ответа, иногда слышу лишь ворчание или несколько случайных слов, связанных с прерванным мной сном, однако я надеюсь, что мое послание все-таки до них дойдет и поможет им спокойно выспаться потом. Это благодатное время для хирурга, испытывающего удовлетворение от хорошо проделанной работы, а также определенную усталость. В такие минуты я обращаю гораздо больше внимания на больничные звуки и запахи.

У меня всегда есть номер телефона ближайшего родственника пациента, который я обычно вношу в форму информированного согласия, подписываемую пациентом, либо, в случае несовершеннолетних, его законным опекуном, наряду с подготовленным ими заранее контрольным вопросом из серии: «Где мы впервые встретились?» Так я могу позвонить сразу после операции и заверить близких, что все прошло хорошо – а, как я уже говорил, в 99 случаях из 100 так и происходит. Это один из лучших телефонных разговоров, который может состояться у человека: чувство облегчения и радости на другом конце провода практически осязаемо.

Однако порой реакция родных пациента бывает безэмоциональной. Родственники были подвержены такому стрессу и напряжению и потратили столько нервов в ожидании операции, что, когда худшее уже позади и я звоню им с хорошими новостями, они уже могут быть полностью опустошены и лишены каких-либо явных эмоций, хоть это и не соответствует тому, что они чувствуют в глубине души.

Моя следующая задача – выпить пару литров воды, поскольку после долгого дня в операционной, где тепло является гарантией комфорта для пациента и, как следствие, дискомфорта для медперсонала, мне необходимо пополнить запасы жидкости в организме. Чтобы избежать передачи потенциально опасных жидкостей от пациента к хирургу, мы также носим водонепроницаемые халаты, через которые тело практически не дышит, из-за чего еще больше перегреваемся. В начале дня ремешок моих наручных часов туго застегнут на запястье, однако в операционные дни к вечеру часы часто съезжают к локтю.

После того как я убедился, что с пациентом все в полном порядке, в больнице меня уже ничто не держит, однако после долгого дня в операционной я редко еду домой. Обычно мы с операционной бригадой отправляемся в бар через дорогу, чтобы разобрать операцию и просто поболтать за кружкой пива. В медицине принято обсуждать серьезные события – это часть послеоперационного процесса. Если кто-то из хирургов-стажеров хорошо себя проявил, я обязательно это отмечу, так как наша задача – не только обучить их необходимым навыкам, но и привить чувство уверенности, чтобы в будущем они могли сами возглавить хирургическую бригаду.

По тем же соображениям ошибки также подлежат обсуждению. Многие хирурги славятся тем, что не переносят дураков, однако любые комментарии должны быть осторожными, объективными и высказанными с должным уважением. Я никогда не критикую своих стажеров на публике: это происходит в узком кругу, и даже в этом случае критика должна быть строго конструктивной. Даже самые квалифицированные и опытные из нас не освобождаются от объективной критики. У меня должна быть возможность сказать любому из моих коллег, как и у них мне: «Это можно было сделать лучше» или «Знаешь что, скажи-ка мне, как, по-твоему, все прошло?», потому что самоанализ необходим любому хирургу или другому медику. Если им не заниматься, то не будет никакого развития.

Не менее важно, разумеется, и отметить вклад, сделанный отдельными членами бригады, когда все складывается хорошо. Всегда приятно посидеть после серьезной операции, совместно наслаждаясь чувством удовлетворения от сделанного. Ужасно, когда сложная реконструкция не удается с первого раза и все действия на операционном поле и донорском участке (с которого пересаживается ткань для реконструкции) оказываются выполненными впустую. Вместе с тем, когда все получается – а так происходит практически всегда, – результат просто колоссальный. Когда операция проходит успешно, мы чувствуем глубокое удовлетворение. Иногда, однако, исподтишка закрадывается какая-то неприятность. Подобное служит своевременным напоминанием о том, какой деликатности требуют все используемые нами методики. Разумеется, мы занимаемся точной наукой, однако челюстно-лицевая хирургия в каком-то смысле представляет междисциплинарную магию, и по окончании любой серьезной операции я неизбежно испытываю легкое недоумение: неужели все сработало и пациент с потенциально смертельной болезнью вновь возвращен к здоровой и полноценной жизни?

Глава 2

Когда я зашел одним солнечным весенним утром в свой кабинет, где веду прием, меня уже ожидал мой первый пациент. Это был четырнадцатилетний мальчик по имени Фейсал, подающий надежды пловец, который впервые пришел ко мне на прием в сопровождении своих родителей пару недель назад. Он был очень высоким для своего возраста, метр восемьдесят два, и, как это часто бывает с подростками, изначально выглядел довольно высокомерным, однако его манера, забывшись, прикусывать нижнюю губу, показывала, что он был далеко не таким невозмутимым, каким хотел казаться.

Его отец, пришедший в деловом костюме, иммигрировал в Англию из региона Кашмир[21]21
  Спорная территория между Индией и Пакистаном.


[Закрыть]. Он принялся объяснять, что их ко мне привело. Мать Фейсала родилась в Великобритании, однако ее родители были азиатского происхождения. Она была одета в традиционное платье и большей частью молчала, не сводя глаз со своего сына, и каждая черточка ее лица выдавала беспокойство за него.

У парня была крупная, безобразная опухоль на челюсти, которая вызывала все больший физический дискомфорт, а также подрывала его уверенность в себе, с которой у подростков и без того вечные проблемы. Его отец сообщил мне, что все началось с безболезненной шишки с правой стороны нижней трети лица Фейсала, которая со временем стала причинять значительную боль, а иногда в рот парню из нее шла кровь.

Его отец рассказал предысторию, а также объяснил, почему потребовалось несколько недель, чтобы до меня дошли необходимые бумаги. Это было неприемлемо, поскольку, согласно существующему протоколу, в случае подозрения на рак врач должен отправить нам соответствующий документ, обязующий нас принять пациента в течение двух недель, сразу же сделать компьютерную томографию (чаще всего удается уложиться в полчаса), а спустя пару минут биопсию, чтобы понять, с чем именно мы имеем дело. В случае же с Фейсалом этого не произошло. Ординатор, который его осматривал, не присвоил нужного приоритета его биопсии – она была помечена «несрочной», – и информацию о нем мне не передали. Задержка с направлением только усугубила его ситуацию.

Рентгеновский снимок показал наличие у Фейсала многокамерной (состоящей из нескольких небольших ячеек с клетками) опухоли, однако по полученному изображению было невозможно установить, была ли она злокачественной. Первым делом мы провели биопсию, используя два крупных образца из его нижней челюсти, чтобы установить, с чем имеем дело. Результаты биопсии должны были показать, достаточно ли просто вырезать опухоль или же придется удалять целый кусок его нижней челюсти вместе с прилегающими тканями с последующей его заменой свободным лоскутом, взятым с его ноги, предплечья или живота.

Биопсия подтвердила, что перед нами амелобластома – доброкачественная опухоль, образующаяся из клеток – предшественников зубной ткани, поэтому более распространенная у детей. Хотя амелобластома редко бывает злокачественной (когда опухоль по-настоящему захватывает и разрушает близлежащие ткани и распространяется на другие части тела), она носит локально-агрессивный характер – врастает в окружающие мышцы, кожу и слизистые оболочки, – и если ее не удалить с приличным запасом окружающей здоровой ткани, то опухоль дает рецидив, часто годы спустя. Более того, в случае ее возвращения порой приходится иметь дело с множественными опухолями, распространившимися по всему лицу, справиться с которыми чрезвычайно сложно. Я посчитал, что в случае Фейсала, чтобы гарантированно избавиться от всех следов рака, нам понадобится удалить участок его челюсти длиной в девять сантиметров со всеми прилегающими лицевыми мышцами и слизистой оболочкой рта.

Стараясь действовать как можно мягче, я принялся объяснять необходимое хирургическое вмешательство с последующей реконструкцией, а также перечислил связанные с ними риски.

– Чтобы все исправить, нам придется удалить шишку от этой отметки до этой, – сказал я, нарисовав пальцем линию вдоль челюсти Фейсала.

Как и следовало ожидать, его напускная бравада начала проходить.

– Что? – Его голос стал на октаву выше.

– А также удалить часть малоберцовой или бедренной кости, ну и один слой брюшной стенки…

– Что?!

– …чтобы реконструировать эту сторону твоего лица и рта.

За считаные минуты из высокомерного подростка, своим видом словно говорящего: «То, что ты мой отец, не значит, что ты можешь мне указывать», он превратился в совершенно потрясенного от подобных перспектив ребенка.

– Сколько это займет? – спросил Фейсал.

– Где-то семь часов, – ответил я ровным голосом, стараясь смотреть на него уверенно, а не вызывающе. В подобных ситуациях мой глазговский акцент словно играет мне на руку, делая меня чуть менее отстраненным, безучастным человеком, чем тот, кто говорит на безупречном «аристократическом английском».

Впервые за все время Фейсал опустил глаза и уставился в пол. Я прямо чувствовал, как он переваривает полученную информацию, словно обвиняемый, выслушавший свой приговор в суде. Теперь моя задача сделать так, чтобы он был уверен в своей хирургической бригаде, доверял ей и не сомневался, что все будет сделано правильно. Его родители внимательно слушали наш разговор, улавливая каждое слово, и мне также требовалось добиться доверия и уверенности от них.

– Но знаешь что, Фейсал? – продолжил я. – С тобой у нас будет в операционной легкий денек.

Он озадаченно на меня посмотрел:

– Правда? Почему? Что вы имеете в виду?

– Ну, наши пациенты обычно намного старше тебя, и часто не в лучшей физической форме, и с кучей других болячек, помимо рака. Это люди с избыточным весом, злостные курильщики или пьяницы, или страдают от всевозможных дегенеративных заболеваний, многие из них не занимались спортом с тех пор, как окончили школу сорок или пятьдесят лет назад. Редко когда нам попадаются молодые, подающие надежду спортсмены. На самом деле ты запросто можешь стать самым здоровым и крепким из всех пациентов, которые когда-либо у нас были.

Когда я это сказал, я увидел, что его плечевые мышцы немного расслабились, и в ходе дальнейшей беседы я начал осознавать, что больше всего его беспокоили не риски для здоровья, потенциальные последствия операции, реконструкции лица и вероятность рецидива опухоли. После первоначального шока, благодаря юношеской способности ко всему приспосабливаться, он быстро свыкся с мыслью об операции, и теперь ему хотелось узнать от меня только одно: как скоро он сможет вернуться в бассейн.

Я сам в университете занимался плаванием, и мы сравнили наши результаты и методы обучения, после чего я ему сообщил, что если все пойдет хорошо, то я рассчитываю вернуть его в воду в течение двух-трех месяцев.

У него округлились глаза.

– Что, правда?

– Не вижу никаких для этого препятствий.

Когда они покидали мой кабинет, я с удовлетворением отметил, что все трое были куда более оптимистично настроены по поводу конечного результата, чем когда я только сообщил им новости.

Теперь, когда знал, насколько важным является плавание для Фейсала, я начал планировать операцию, исходя из этого. Как результат, первым моим решением было не брать костный лоскут для реконструкции челюсти из малоберцовой кости его ноги – самой тонкой из всех длинных костей тела, проходящей параллельно большеберцовой кости с внешней стороны голени. Мои познания в анатомии вкупе с собственным опытом в плавании говорили мне, что, хотя толчок ногами при плавании вольным стилем и создавался большими мышцами таза и верхней части бедер, голеностопный сустав должен быть достаточно расслабленным, чтобы эффективно продвигаться сквозь воду. Если бы мы заменили участок его нижней челюсти костной тканью из малоберцовой кости, как поступили бы при других обстоятельствах, это бы привело к скованности нижней части ноги и, что помешало бы парню развивать хорошую скорость в воде.

Я решил, что мы используем его подвздошный гребень – участок кости с наружной стороны таза. Эта кость была отличной заменой для участка челюсти, потому что своим изгибом под прямым углом она напоминает изгиб челюсти.

Малоберцовая кость – самая тонкая из всех длинных костей нашего тела, и ее часто используют для реконструкции челюсти.

На последней предоперационной встрече с Фейсалом и его родителями я объяснил им, откуда мы будем брать ткань для восстановления челюсти, поэтому утром перед операцией я зашел к нему в палату исключительно для того, чтобы поговорить с ним в спокойной обстановке за пределами операционной и заверить, что все будет в порядке.

– У нас все готово, Фейсал, – сказал я ему. – Со мной работают отличные ребята, и все будет как надо. Так что уже через несколько часов я приду навестить тебя в палате.

К нему частично вернулась его былая самоуверенность.

– Ладно, как скажете, – ответил он. – Увидимся, док.

Его голос, однако, его подвел, надломившись на этих словах.

Когда Фейсала доставили из палаты, мы провели финальную проверку его данных и другие предоперационные процедуры. Затем его ввели в наркоз, закатили в операционную и разместили на операционном столе. Первым делом мы провели обследование под анестезией, чтобы определить точный участок его челюсти и окружающих тканей рта и лица, подлежащих удалению. Чем меньше здоровой ткани мы уберем, тем меньше пострадает внешний вид Фейсала и нарушатся функции его рта – способность жевать, глотать и разговаривать, – которые нам придется восстанавливать.

Мы измерили точные размеры и объем пустоты, которая образуется после удаления из челюсти опухоли, чтобы понять, сколько именно костной ткани, кожи и фасции[22]22
  Соединительнотканная оболочка, покрывающая органы, сосуды, нервы и образующая футляры для мышц у позвоночных животных и человека; выполняет опорную и трофическую функции.


[Закрыть] с таза и живота нам понадобится для реконструкции, после чего розовым маркером начертили контур на коже.

Мы взяли шейный лоскут ниже подкожной мышцы шеи и отделили ткань, содержащую лимфатические узлы и сосуды, от окружающих мышц и других тканей с помощью гармонического скальпеля, чтобы свести к минимуму кровопотерю. Затем мы взялись за нижнюю челюсть в верхней части операционного поля. Она была белоснежной и выглядела цельной, однако местами выбухала, тонкая, как яичная скорлупа, с угрожающей фиолетовой опухолевой массой прямо под хрупкой, вздувшейся поверхностью. Я аккуратно отделил мягкие ткани с нижней челюсти в сантиметре от того места, где, согласно нашим снимкам, заканчивалась опухоль, после чего принялся резать челюсть. Полотно пилы, уверенно прорезая здоровую кость, зажужжало, передавая вибрации по моим рукам. Когда разрез стал почти полным, я замедлил пилу и услышал финальный щелчок разломившейся пополам кости – из здорового костного мозга начала сочиться свежая кровь. Я сделал еще один точно рассчитанный разрез в задней части нижней челюсти, и теперь захваченная опухолью кость была полностью отделена.

Затем мы взяли образец костного мозга со срезов кости с помощью костной кюретки[23]23
  Небольшой хирургический инструмент наподобие ложки для мороженого.


[Закрыть] и отправили в лабораторию для проверки на наличие клеток опухоли. Закончив удаление опухоли с хорошим запасом тканей вокруг, чтобы гарантированно избавиться от любых очагов, которые могли не отобразиться на наших снимках из-за своего микроскопического размера, мы переключили внимание на лимфатические узлы на шее Фейсала, изъяли их, а затем подготовили шейную вену и артерию к пересадке свободного лоскута.

Во время всех этих процедур Абдул, молодой и очень талантливый хирург-консультант, которому ассистировал хирург-стажер, был занят выделением костной и мягких тканей для лоскута. Первым делом Абдул выполнил косой надрез в правой части живота Фейсала, углубил его до внешнего слоя мышечной стенки, который разделил, чтобы удалить средний слой мышц, прикрепленный к тазовой кости. Он аккуратно рассек артерию и вену, огибающие подвздошную кость и с помощью костной пилы сделал разрезы и удалил участок кости подвздошного гребня, похожий по форме на удаляемый нами сегмент нижней челюсти. Он оставил этот лоскут вместе с мышцами и другими мягкими тканями соединенным с системой кровообращения Фейсала в ожидании, пока мы закончим аккуратно удалять опухоль с его лица и лимфатические узлы из его шеи.

Операция длилась уже почти четыре часа, когда мы сделали перерыв в ожидании результатов из лаборатории и смогли отдохнуть, перекусить и выпить немного воды, оставив Фейсала спящим в тепле под одеялом «Bair Hugger» под наблюдением старшего анестезиолога и одной из медсестер.

К моему облегчению, результаты из лаборатории пришли отрицательные – никаких следов распространения опухоли в окружающих тканях обнаружено не было, – и мы дружно вернулись в операционную для подготовки к следующему, важнейшему этапу. Мы пережали и отсекли артерии и вены, обеспечивавшие кровоснабжение свободного лоскута для реконструкции лица Фейсала – последнее, что соединяло его с донорским участком, – и перевязали концы этих сосудов. Свободный лоскут теперь полностью соответствовал своему названию, и я громко объявляю: «Лоскут отсоединен!», чтобы младшая медсестра Бинди записала маркером на доске время отсоединения.

Удостоверившись, что лоскут по размеру и форме подходит для устранения образовавшихся на лице и шее Фейсала дефектов, мы потратили некоторое время на формирование новой челюстной кости с прилегающими мягкими тканями, чтобы она идеально подходила, обеспечивая полное восстановление внешнего вида, речи и способности глотать. Мы подровняли кость с помощью хирургического зубила с молотком и большого сверла, подключенного к ручному блоку с электроприводом. Когда пересаженный лоскут полностью приживется после операции, Фейсалу потребуются зубные протезы для замены удаленных вместе с куском челюсти зубов.

К хирургическому столу подкатили микроскоп Zeiss 88, и мы включили плей-лист с серьезной музыкой. Как обычно, атмосфера сразу же поменялась: яркий свет и суета, характерные для ранних этапов операции, сменились практически полной тишиной и приглушенными операционными лампами, и внимание всех присутствующих теперь было устремлено на небольшой островок света, создаваемый микроскопом. Я полностью сосредоточился на картинке, наблюдаемой через окуляры микроскопа: мы начали готовить концы артерии к подсоединению свободного лоскута. Это была гораздо менее нервная процедура, чем обычно, поскольку Фейсал был молод, здоров и находился в прекрасной физической форме, а состояние его кровеносных сосудов было безупречным. Тем не менее, когда мы крепили лоскут к его челюсти, требовалось оставить небольшой люфт, для чего ножка[24]24
  Лентообразная его часть, содержащая кровеносные сосуды.


[Закрыть] лоскута немного изгибается, давая возможность тонкостенным сосудам не натягиваться и не рваться при повороте головы. Чтобы лоскут идеально сел, мы пришили его более крупными стежками. Обычно при выполнении этой процедуры грань между успехом и неудачей чрезвычайно тонкая, однако, отталкиваясь от своего многолетнего опыта, я действую главным образом инстинктивно.

Время отсоединения лоскута кожи от питающих его сосудов в процессе операции записывается маркером на доске – без кровоснабжения ткани организма не живут долго, и приходится считать каждую секунду.

С помощью микроскопических стежков мы прикрепили артерию с таза Фейсала к лицевой артерии на его шее. Процедура прошла идеально: после наложения швов мы открыли микрозажимы, и – артерия тут же наполнилась кровью. Я объявил: «Лоскут на месте!», и Бинди сразу же посчитала время ишемии. В случае Фейсала лоскут находился без крови и доступа кислорода в течение сорока восьми минут. Затем мы соединили переднюю стенку вены лоскута с шейной веной Фейсала, которую пришлось перевернуть, чтобы разобраться с остальной частью вены, что порой бывает сложно сделать правильно, поскольку самая маленькая из двух вен иногда запутывается. Главным условием, чтобы лицо Фейсала прижилось, была кровь, несущая кислород для питания тканей. Однако пересаженный ему лоскут не содержал внешнего участка, который мог видеть персонал интенсивной терапии, из-за чего отслеживать жизнеспособность новой кожи после операции было сложно. Тем не менее доплеровский микрозонд, прикрепленный к вене лоскута, показывал прохождение крови, что позволило нам немного расслабиться.

Мы закончили размещение лоскута для устранения вызванных опухолью дефектов, позаботившись о том, чтобы после заживления шрамов лицо, подбородок и рот Фейсала, равно как и его способности говорить, пережевывать и глотать пищу были ничем не хуже, чем до начала образования опухоли. Мы также проследили, чтобы шов лоскута был полностью герметичен и предотвратил попадание слюны изо рта в шею, что неминуемо привело бы к инфекции.

Окончательно убедившись, что все функционирует нормально, а доплеровский микрозонд не подает тревожных сигналов, мы начали зашивать, разместив в шее Фейсала дренажную трубку для отвода жидкости, которая должна способствовать заживлению. Закрыв донорский участок, с которого был взят лоскут, мы аккуратно совместили разрезанные края кожи и сшили их послойно. На этот раз абдоминопластика не понадобилась: Фейсал был достаточно молодым и подтянутым, чтобы обойтись без нее. По завершении операции спящего Фейсала отвезли на каталке в послеоперационную палату, где за ним установили постоянное наблюдение и назначили прием обезболивающих препаратов.

Когда мы его разбудили, Фейсал находился не в самой лучшей форме. По дренажным трубкам по обе стороны шеи сочилась кровянистая жидкость. С артериальным катетером в запястье и подключенной к руке капельницей он был присоединен кучей других переплетенных трубок и проводов к системе мониторинга, которая поддерживала его в безопасности, успокаивая своим монотонным писком натренированное ухо наравне со звуками «вжух» доплеровского зонда. Его лицо и шея были отмечены длинной тонкой полоской шрама, которая начиналась под ухом, наискосок спускалась по лицу, а затем обвивала шею и пряталась в кожной складке. Внутри его рта также было множество герметичных «матрасных швов» фиолетового цвета, удерживающих лоскут на месте. Его левая часть лица настолько опухла, что казалась минимум в два раза больше своего нормального размера, и было очевидно, что из-за отека он какое-то время не сможет открывать рот или поворачивать голову. Еще через пару дней он будет выглядеть хуже, поскольку травмированные ткани поменяют свой цвет.

На то, чтобы спал отек, синяки и общее онемение лица, понадобится минимум пара недель, хотя он практически сразу же сможет встать с кровати. Кроме того, ему придется поначалу строго соблюдать жидкую диету, после чего еще долго ограничивать себя только мягкой пищей: пройдет шесть недель, прежде чем он сможет впервые после операции насладиться твердой едой. Разумеется, я не стал рассказывать все это Фейсалу, я был уверен, что к моменту завершения процесса заживления его лицо полностью восстановит свой красивый и молодой вид.

Я встал рядом с его кроватью, он распахнул глаза и посмотрел на меня одурманенным, расфокусированным взглядом.

– Все в порядке, Фейсал, – сказал я. – Все прошло замечательно.

В ответ я услышал лишь сонное бормотание, однако этого было достаточно.

Позвонив родителям Фейсала сразу же после того, как навестил его в послеоперационной палате, я отчетливо почувствовал облегчение в голосе его отца, который принялся рассыпаться в благодарностях, а затем передал суть моего звонка своей жене. В этот момент я всегда испытываю гордость, даже когда родным больше нечего сказать.

Операция Фейсала прошла успешно, однако даже столь крепкому и здоровому юноше потребовалось длительное время на восстановление. Он испытывал сильные боли в области восстановленной челюсти и гребня подвздошной кости, с которого мы взяли лоскут для трансплантации. Неудивительно, что в последующие несколько недель он совсем пал духом. Тем не менее, несмотря на боли, каждый раз, переступая порог моего кабинета, Фейсал первым делом неизменно спрашивал меня:

– Когда я смогу вернуться в бассейн?

И каждый раз я был вынужден отвечать:

– Поверь мне, Фейсал, вернешься, но надо еще подождать.

– Но когда?

– Как только это будет возможно. А сейчас вот что тебе нужно сделать.

И я начинал описывать ему очередную программу реабилитации или курс физиотерапии, которые ему предстояло пройти.

Когда в один прекрасный день он зашел ко мне в приемную с широкой улыбкой на лице, избавившись наконец от своих костылей, его было уже не удержать. А вскоре его гордые родители показали мне видео, на котором он снова плавал в бассейне на отдельной дорожке. Это была особая тренировка, организованная его тренером, чтобы помочь ему вернуться в строй и снова почувствовать себя уверенно в воде. Просматривая запись на ноутбуке Фейсала, я отчетливо ощущал на себе его сверлящий взгляд.