Текст книги "История Гражданской войны в США. 1861–1865"

Народный призыв «На Ричмонд!» звучал в ушах президента, пока он не пришел к решению, что армия Союза должна дать бой в Восточной Виргинии. Победа укрепит единодушие, которое царило с момента бомбардировки форта Самтер; она станет залогом непродолжительности войны. В перспективе короткой кампании удастся удержать высокий патриотический подъем и разногласия, которые могут перерасти в оппозицию, попросту не возникнут. Более того, сохранится доброжелательное отношение Европы. Она в данный момент сочувственно относится к притязаниям президента на роль общенациональной власти, но будет неплохо показать ей и то, что правительство Соединенных Штатов, к которому ее государства направляют своих дипломатических представителей, обладает и сильными батальонами. Кроме того, если все те замечательные парни, добровольно вызвавшиеся встать на три месяца под ружье, не будут использованы в активных действиях немедленно, к концу срока их службы им может уже и расхотеться делать это. Приняв во внимание все эти соображения, президент пригласил на совещание в своем кабинете ряд генералов. Макдауэлл, выпускник Вест-Пойнта, штаб-офицер во время Мексиканской войны, в настоящее время командовавший частями на виргинском берегу Потомака, заявил, что может выступить против Борегара, расположившегося с 21 900 человек за ручьем Булл-Ран, в том случае, если Джозефу Э. Джонстону, который находился в долине Шенандоа с 9000 бойцов, воспрепятствуют соединиться с Борегаром. Генерал Скотт, который чувствовал, что армия не готова вести сражение в Виргинии, но подчинился пожеланию президента, сказал: «Если даже Джонстон соединится с Борегаром, у него на хвосте будет Паттерсон» (предполагалось, что Паттерсон с группировкой из 18 000–22 000 человек будет внимательно следить за Джонстоном и в случае необходимости вступит в бой, нанесет ему поражение или задержит в долине).

Днем 16 июля «Великая армия» Макдауэлла численностью около 30 000 человек, состоящая по большей части из волонтеров, призванных на три месяца, при поддержке 1600 солдат регулярной армии выступила в поход и 18 июля заняла Сентревилл. Из живых на тот момент американских генералов никому не доводилось командовать столь крупной группировкой войск, и в Мексике Макдауэлл как штаб-офицер имел дело с гораздо меньшими силами. Солдаты, за исключением кадровых, были необстрелянными, как и большинство офицеров; этот марш протяженностью 27 миль, который уже через год будет считаться пустячным, стал для них тяжелым испытанием. Дисциплина напрочь отсутствовала. Уильям Т. Шерман, командовавший бригадой, писал: «Несмотря на все мои личные усилия, я не мог остановить людей, покидающих строй в поисках воды, ежевики и чего им там еще вздумалось». Солдаты не умели распоряжаться своим рационом, чтобы «растягивать его настолько, насколько требовалось», сообщал Макдауэлл; более того, их возбуждение «находило выход в поджогах и мародерстве». Впрочем, эти эксцессы Макдауэлл пресек.

Джонстон, получив из Ричмонда телеграмму с указанием присоединиться, если возможно, к Борегару, сумел улизнуть от Паттерсона и в полдень 18 июля двинулся к Булл-Ран. «Разочарование опытного человека вроде меня, привыкшего к твердой поступи регулярных частей, – записал он, – от этого дневного перехода неописуемо». Из-за частых и неоправданных задержек и отсутствия дисциплины он мог вовремя и не соединиться с Борегаром. Осознав это, преодолеть заключительную часть пути он решил по железной дороге. Пройдя 23 мили пешком, последующие 34 мили его пехота проехала на поездах (кавалерия и артиллерия продолжили путь проселками). В субботу 20 июля шеститысячный отряд Джонстона соединился с Борегаром.

До Макдауэлла доходили слухи, что Джонстон соединился с Борегаром, но он им не поверил. Он продолжал придерживаться своего первоначального плана обойти конфедератов слева. На рассвете воскресенья 21 июля он предпринял наступление. Из-за неопытности солдат и офицеров, задержек на марше и маневрирования наступление задержалось на три часа, однако в десять утра войска Союза вступили в боевое соприкосновение с противником и, имея численный перевес, вынудили его к отступлению. Конфедераты отходили по всему фронту, но, когда они стали подниматься по склону холма Генри, то увидели бригаду Томаса Д. Джексона, спокойно ожидающую нападения. Генерал Би воскликнул, желая приободрить свои отступающие части: «Смотрите, Джексон стоит как каменная стена!» Прозвище Стоунволл (Каменная Стена) так и закрепилось за Джексоном на всю оставшуюся жизнь.

Паттерсон в своем воображении сильно преувеличил силы Джонстона и опасался идти в наступление; в испуге он двинулся на север – прочь от конфедератов, вместо того чтобы преследовать их. Не подозревая о его реальных намерениях, генералы конфедератов решили, что он спешит соединиться с Макдауэллом. Тем времени Борегар счел разумным атаковать силы северян своим правым флангом и по центру, не дожидаясь, пока к ним придет подкрепление. Джонстон, старший по званию, одобрил его план. Однако перепутанные приказы помешали наступлению; между тем атака Макдауэлла оказалась неожиданной. Звуки первых пушечных выстрелов подсказали, что тот пытается атаковать их на левом фланге. До места событий было четыре мили, но Джонстон с Борегаром оседлали коней и с максимальной скоростью помчались туда. «Мы прибыли в нужный момент», – говорил Джонстон. Войска конфедератов были деморализованы; началось беспорядочное отступление. Потребовались вся твердость и мужество генералов, чтобы остановить поток. Борегар остался под огнем, командуя своими войсками, а Джонстон с сожалением направился в тыл, чтобы ускорить прибытие подкрепления.

Два генерала конфедератов появились на поле боя в полдень. Сражение длилось до трех часов дня. Самые ожесточенные бои развернулись за холм Генри, который удалось захватить северянам. В два часа дня Борегар отдал приказ перейти в наступление и отбить холм. Атака была проведена лихо. Бригада Джексона пронзила центр северян штыковой атакой; другие части ринулись вперед не менее решительно, нажали на северян и выдавили их с открытого пространства холма. Но северяне собрались, восстановили ряды и согнали конфедератов с холма в лес. Макдауэлл, который видел эту стадию сражения своими глазами, посчитал последнюю атаку финальной и решил, что победа – за ним.

Джефферсон Дэвис, слишком взволнованный, чтобы оставаться в Ричмонде, отправился поездом к месту сражения. Приближаясь к железнодорожной станции Манассас, он увидел клубы пыли, которые поднимали повозки, отправляемые в тыл, и отчетливо различил звуки стрельбы. На станции собралось множество людей, которые в панике покинули поле боя. Они живо описывали Дэвису поражение своей армии. Он спросил седобородого мужчину, чье спокойное лицо и собранное поведение внушали уверенность, как прошла битва. «Наши порядки расстроены, – последовал ответ. – Все в смятении, армия отступает, сражение проиграно». Машинист поезда отказался ехать дальше, но, уступая настойчивым требованиям Дэвиса, отцепил локомотив и подвез его к штабу, где Дэвис нашел коней для себя и своего помощника. Двое офицеров вызвались проводить их к полю битвы. По дороге им попадалось множество бредущих солдат; их часто предупреждали об опасности, которая ждет впереди. Но звуки стрельбы стали стихать, что могло означать как наступление конфедератов, так и затухание сражения. Встретив Джонстона на холме, господствующем над полем, он мог бы спросить его, как король Генрих V при Азенкуре: «Не пойму, мы победили или нет?» Но Джонстон опередил его, сказав: «Мы выиграли сражение».

В три часа дня, когда Макдауэлл увидел, как войска конфедератов скрываются в лесу, он надеялся, что сражение закончено и поле боя осталось за его армией. Но надежды были жестоко развеяны – это стало ее последним отчаянным усилием. Солдаты находились на ногах с двух часов ночи; одна из дивизий совершила длинный утомительный марш. День был чрезвычайно жарким, сражение длилось четыре с половиной часа. Многие побросали свои заплечные мешки и фляги и теперь задыхались от пыли, страдали от жажды, голода и усталости. Борегар приказал выдвинуть вперед все свои наличные силы, в том числе и резерв, с намерением последним решительным усилием вернуть холм; он собирался лично возглавить наступление. Вдруг послышались громкие приветствия, встречающие прибывающие свежие части – последние части из долины Шенандоа, которые следовали за Джонстоном поездами с максимально возможной скоростью и теперь получили от него приказ атаковать правый фланг Макдауэлла. Из уст в уста передавалась фраза: «Явилась армия Джонстона». В тот же момент Борегар двинул вперед всю свою линию фронта. На войска северян «вдруг напал панический страх, которому иногда без всякой видимой причины подвержены большие армии».[97]97
  Фукидид. История. IV, 125 (пер. Г. Стратановского).


[Закрыть] Пехотинцы смяли ряды и в беспорядке ринулись вниз по холму. Макдауэлл и его офицеры пытались остановить их, но командам подчинились только регулярные солдаты, которые прикрывали отступление волонтеров, которые вброд пересекали Булл-Ран и выбирались на Уоррентонский тракт – огромная масса дезорганизованных, перепуганных людей. Конфедераты преследовали их очень недолго;[98]98
  Вплоть до ручья Каб-Ран. Если бы преследование продолжилось, резерв Макдауэлла, располагавшийся близ Блэкберн-Форд и Сентревилля, мог бы прикрыть тыл отступающих войск.


[Закрыть] Макдауэлл вознамерился было закрепиться в Сентревилле, но это оказалось невозможно, как невозможно было остановить беспорядочное бегство в Фэрфакс-Корт-Хаус. «Большая часть солдат, – телеграфировал Макдауэлл, – обратилась в бестолковую толпу, полностью деморализованную. Они промчались через это место в полном беспорядке». Бегство прекратилось лишь тогда, когда солдаты добрались до укрепленных сооружений на южном берегу Потомака; многие из них отправились и дальше – через Лонг-бридж в Вашингтон. Вскоре они узнали, что бежали от воображаемого противника, поскольку конфедераты и не пытались их преследовать.

Линкольн в Вашингтоне тревожился не меньше, чем Дэвис в Ричмонде. Вернувшись из церкви, он жадно просматривал телеграммы, направленные ему из военного министерства и из штаба армии. Депеши направлялись с телеграфной станции недалеко от места сражения и ближе к трем часам стали более частыми и сообщали об определенном продвижении вперед и нарастающей артиллерийской канонаде. В нетерпении обсудить с кем-нибудь новости, он отправился в кабинет Скотта, где и обнаружил пожилого дряхлого генерала дремлющим после обеда. Будучи разбуженным, Скотт сообщил ему, что подобные сообщения не имеют никакого значения и, выразив уверенность в благополучном результате, собрался дремать дальше. Депеши продолжали приносить обнадеживающие вести. Сообщалось, что конфедераты отступили на две или три мили; один из адъютантов Скотта принес президенту телеграмму от лейтенанта инженерных войск в Сентревилле, в которой говорилось, что Макдауэлл гонит противника, отдал приказ резерву идти вперед и желает безотлагательно получить подкрепление. Поскольку Скотт счел сообщение заслуживающим доверия, президент, оставив все сомнения, приказал подать экипаж для обычной вечерней прогулки. В шесть вечера в Белом доме появился секретарь Сьюард – бледный и осунувшийся. «Где президент?» – хрипло спросил он личных секретарей Линкольна. «Уехал кататься», – сообщили ему. «Знаете последние новости?» – продолжил он. Ему зачитали телеграммы, возвещавшие о победе. «Никому не передавайте, – ответил он. – Это неправда. Сражение проиграно… Макдауэлл отступает и призывает генерала Скотта спасать столицу».[99]99
  Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV. P. 353.


[Закрыть] Через полчаса, вернувшись с прогулки, президент узнал о сообщении Сьюарда, прошел в штаб армии и прочитал донесение капитана инженерных войск: «Армия генерала Макдауэлла в полном составе отступает через Сентревилл. Бой проигран. Спасайте Вашингтон и остатки этой армии. Бегущие войска переформировать не удастся». «Президент этой ночью не ложился в постель; утро застало его в президентском кабинете»[100]100
  Ibid. P. 355.


[Закрыть] слушающим рассказы корреспондентов газет и других лиц, которые следовали вместе с Макдауэллом до Сентревилля и после сокрушительного ответа противника, опасаясь за свою безопасность, поспешили в Вашингтон. Они начали прибывать около полуночи. Понедельник в столице начинался мрачно; ко всеобщему унынию добавился моросящий дождь. Но к полудню стало известно, что конфедераты не стали преследовать отступающие войска и не думали о немедленном штурме Вашингтона.

Катастрофа порой вынуждает даже достойных людей терять самообладание, но президент был не из таковых. Горько разочарованный результатом, он не проявлял никаких признаков упадка духа и утраты контроля. В течение недели он посещал лагеря под Вашингтоном. Во время одной поездки его сопровождающим оказался Уильям Т. Шерман. Линкольн и Сьюард, сидевшие «бок о бок в открытой коляске», узнали Шермана, стоявшего на обочине. Он поинтересовался, не в его ли лагерь они едут, и Линкольн отвечал ему: «Да, мы слышали, вы пережили большой испуг, и решили посмотреть на ваших парней». Президент пригласил Шермана в свою коляску и попросил показывать путь. Шерман, понимая чувства президента и его желание говорить с людьми, решил предостеречь его. «Прошу не поощрять никаких приветствий, шума и всякой суматохи, – сказал он. – Всего этого было достаточно перед сражением при Булл-Ран, чтобы испортить любого. Нам нужны спокойные, рассудительные, решительные солдаты. Больше никаких восторгов, никакого притворства». Главнокомандующий армией и флотом Соединенных Штатов внял совету полковника и, прибыв в первый лагерь, встал в своей коляске и произнес, как выразился Шерман, «одну из самых четких, лучших и наиболее прочувствованных речей, какие я когда-либо слышал. Он говорил о нашей последней катастрофе при Булл-Ран, высоком долге, который по-прежнему возложен на нас, и о том, что светлые дни еще впереди. Пару раз солдаты начинали хлопать, но он остановил их: “Не надо хлопать, парни. Признаюсь, я был бы рад послушать, но ваш полковник Шерман говорит, что это не по-военному, и думаю, нам лучше согласиться с его мнением”».[101]101
  Sherman W. T. Memoirs of General W. T. Sherman. I. P. 189.


[Закрыть] Он отправился дальше и еще несколько раз произнес перед солдатами ту же речь. Эффект от его посещения оказался положительным и доказал обоснованность того влияния, которое он вскоре приобрел в армии.

Шерман считал сражение при Булл-Ран хорошо спланированной, но плохо проведенной операцией, и Джонстон был с ним в этом согласен. «Если бы тактика федералов соответствовала их стратегии, – писал Джонстон, – мы были бы разбиты». Напротив, Ропс считал, что тактика Макдауэлла оказалась лучше стратегии. Расхождения в оценках не имели значения для простых людей, которым сражение при Булл-Ран представлялось противостоянием двух вооруженных банд в открытом поле, сошедшихся в лихой схватке, чтобы решить вопрос, который никак не могли урегулировать лучшие государственные умы.

Посторонний наблюдатель, глядя на холм Генри, мог обратить внимание, что многие батальоны и полки северян были одеты в яркую парадную форму ополченцев, которую они привыкли носить во время торжественных процессий 4 июля. Эффектные костюмы зуавов с фесками или тюрбанами, с желтыми мешковатыми штанами на многих производили сильное впечатление. Контраст между этой формой и строгими синими костюмами регулярной армии Соединенных Штатов с поразительным символизмом отражает разницу между праздничными парадами, которые проводились в духе призывов «На Ричмонд!», и суровой задачей покорения объединенного Юга.

В сражении при Булл-Ран рядовые обеих армий впервые в жизни услышали грохот пушек и мушкетов в реальном бою, увидели пушечные ядра, крушащие деревья, разрывающиеся над головой и вокруг, поражающие их друзей и братьев, увидели залитое кровью поле, усеянное трупами людей и лошадей. Солдатская кровь уже пролилась, хотя солдатские навыки еще предстояло приобрести. Количество раненых и убитых «свидетельствует о тяжелом сражении».[102]102
  Ropes J. C. The Story of the Civil War. I. P. 154. Общие потери: Союз – 2984, Конфедерация – 1981 человек (Livermore T. L. Numbers and Losses in the Civil War. P. 77).


[Закрыть]

Если не считать газет, на Юге не было особенной радости по этому поводу. Во властных структурах ни на минуту не поверили, что Север уступит без боя. Напротив, южане считали, что впереди их ждет долгая и трудная борьба.

На Севере в это время воцарилось глубокое уныние. Перенести удар достойно оказалось еще труднее оттого, что Англия, сочувствия которой так страстно желали, теперь рассматривала распад Союза как свершившийся факт. Друзья Юга видели в этой победе залог его грядущего триумфа и, чтобы приблизить его, старательно маскировали коренную проблему. Чарлз Фрэнсис Адамс, наш посланник в Великобритании, в частном письме из Лондона писал: «Даже удивительно видеть усилия, которые прилагают здесь ради создания впечатления, будто наша борьба не имеет никакого отношения к рабству, а связана исключительно с торговыми пошлинами… Не могу не обратить внимание на то, что в целом англичане довольны нашей неудачей».[103]103
  30 августа (Letters and Recollections of J. M. Forbes. I. P. 234).


[Закрыть]

Через 52 года после сражения это отношение можно объяснить замечанием Ларошфуко: «Неудачи наших лучших друзей не совсем неприятны для нас», хотя во время войны такое отношение заморских родственников с горечью воспринималось людьми, рисковавшими жизнью и состоянием в борьбе, которую считали священной.[104]104
  Источники: Rhodes J. F. History… III. P. 437, 443–457; Official Records… Armies. Ser. 1. II; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln. IV; Sherman W. T. Memoirs… I; Davis J. Rise and Fall of the Confederate Government. I; Ropes J. C. The Story… I; Lincoln A. Complete Works. II; Swinton W. Army of the Potomac; Chesnut M. B. A Diary from Dixie; Battles and Leaders of the Civil War. I; Congressional Globe; Hosmer J. K. The Appeal to Arms; Seward F. W. Seward at Washington as Senator and Secretary of State: A Memoir of His Life. II; Early J. A. Autobiographical Sketch. Характеристики Джонстона и Джексона см.: Rhodes J. F. History… III. P. 458, 462.


[Закрыть]

II

На следующий день после сражения при Булл-Ран конгресс собрался в привычное время и занимался обычными делами. По крайней мере внешне все выглядели спокойно. Палата представителей всего при двух голосах против приняла резолюцию Криттендена, внесенную двумя днями ранее, в которой отражалось общее отношение страны к целям войны. В резолюции говорилось, что война ведется не ради завоевания или покорения, не с целью свергнуть существующие институты южных штатов или ущемить их права, а ради сохранения главенствующей роли конституции и сохранения Союза. Через три дня она была принята сенатом 30 голосами против пяти.[105]105
  О конфискационных законах см.: Rhodes J. F. History… III. P. 464; Schwab J. C. The Confederate States of America.


[Закрыть]

Конгресс собрался 4 июля и, отвечая на запрос президента изыскать способы сделать войну «краткой и решительной», уполномочил его принять на военную службу 500 000 волонтеров сроком на три года, если не представится возможности более раннего увольнения, и уполномочил министра финансов «взять от имени Соединенных Штатов кредиты» на сумму 250 миллионов долларов. Конгресс не смог воспользоваться своей властью изменить налогообложение столь эффективно, как этого требовала ситуация, но тем не менее кое-что сделал и в этом направлении, увеличив некоторые тарифные пошлины, обложив прямым налогом в 20 миллионов долларов штаты и территории и введя 3 %-ный налог на доходы, превышающие 800 долларов.

Конгресс выказал огромное доверие президенту и во всем пошел навстречу его пожеланиям. Как позже написал один из его членов, во время этой сессии конгресс работал как «гигантская бюджетная комиссия». Сомнения возникли в отношении лишь двух актов с диктаторским оттенком: прокламации о призыве волонтеров на три года и увеличении численности регулярной армии и флота, и приказа главнокомандующему армией генералу Скотту, наделяющего его лично или через заместителя правом приостанавливать, если того требует общественная безопасность, действие привилегии о доставлении арестованного в суд (habeas corpus) в любом месте территории фронта между Филадельфией и Вашингтоном.[106]106
  Был также другой приказ, санкционирующий приостановление действия закона о доставке в суд во Флориде, см.: Lincoln A. Complete Works. II. P. 39, 45.


[Закрыть] Поправка к законопроекту, повышающая денежное содержание рядовых солдат, принятая 6 августа (в последний день сессии), легализовала прокламацию об увеличении армии и флота, но относительно приостановления действия habeas corpus мнения сенаторов разошлись настолько, что они не смогли прийти к единому соглашению. Часть сенаторов полагала, что для этого требуется постановление конгресса, и в этом они опирались на решение председателя Верховного суда Д. Маршалла, мнения судей Д. Стори и Р. Тони и английские прецеденты двух столетий. Другие, соглашаясь с тем, что конституция наделяет таким полномочием исключительно конгресс, тем не менее желали придать законную силу распоряжению президента о приостановлении закона. Были и те, кто вообще не хотел ничего предпринимать: убежденные в том, что президент как главнокомандующий армией и флотом имеет полное право приостанавливать действие habeas corpus, они не желали ставить под сомнение его власть каким-то дополнительным актом.

Вдохновленная поведением президента и конгресса, страна вскоре оправилась от смятения, вызванного поражением при Булл-Ран. Поднялась вторая волна энтузиазма. Мужчины в массовом порядке записывались на трехлетнюю армейскую службу. Макклеллан, с учетом некоторых его успехов в западной Виргинии, 27 июля был назначен командующим войсками, дислоцированными под Вашингтоном, которые он вскоре назвал Потомакской армией.[107]107
  Rhodes J. F. History… III; Ibid. IV. P. 229; Nicolay J., Hay J. Abraham Lincoln; Congressional Globe; Tyler S. Memoir of Taney; Salter W. The Life of James W. Grimes; Dewey D. H. Financial History of the United States.


[Закрыть]

Линкольн и Дэвис в равной степени стремились завуалировать истинную причину конфликта: Линкольн не хотел, чтобы пограничные рабовладельческие штаты, северные демократы и консерваторы-республиканцы осознали, что война ведется ради уничтожения рабства; Дэвис, зная приверженность юга к институту рабства, в случае слишком явного подчеркивания этой приверженности мог лишиться шансов на признание Конфедеративных Штатов европейскими государствами, чего страстно желал. Но армии северян по мере своего проникновения на юг вступали в контакт с невольниками – и с ними надо было что-то делать. В какой-то из дней после ратификации в Виргинии (всеобщим голосованием) ордонанса о сецессии на трех чернокожих рабов, которые пришли в форт Монро, предъявил претензии представитель их владельца. Командующий фортом генерал Батлер отказался выдать их на том основании, что они принадлежат гражданину штата, оказавшему сопротивление федеральному правительству и принимавшему участие в сооружении батареи, а стало быть, подлежат конфискации как «военная контрабанда». Использование этого выражения, как признавал позже сам Батлер, не имело ни малейшего юридического основания; тем не менее «техническая неточность», как написал Морз, «не убавила силы этой сентенции, которая отражает здоровый принцип»;[108]108
  Morse J. T. Life of Lincoln. II. P. 5.


[Закрыть] она быстро укоренилась в общественном сознании как принцип правильного отношения. Впрочем, она не помогала решить реальные трудности. «Контрабанда» (или беглые невольники) постоянно обнаруживалась в расположении армий северян, и перед президентом встал серьезный вопрос: как ею распорядиться. Тщательно продумывая свою политику, он направил Батлеру инструкцию, которая должна была служить руководством для него и других командиров: генералу не следует противиться возвращению тех, кто сбежал от своих хозяев в рабовладельческих штатах Союза, но – в согласии с Законом о конфискации имущества мятежников[109]109
  Принят 6 августа.


[Закрыть] – он не должен удовлетворять притязания на задействованных в вооруженных силах Конфедерации. Несмотря на ропот аболиционистов и некоторых радикальных республиканцев, значительное большинство жителей Севера приняли такую политику в качестве временной меры, как вдруг в Миссури генерал Фримонт выпустил прокламацию, которая вновь заострила этот вопрос.[110]110
  Rhodes J. F. History… III. P. 466–468.


[Закрыть]

Фримонт, любимчик и протеже Блэров,[111]111
  Монтгомери Блэр, генеральный почтмейстер, и Ф. П. Блэр-младший.


[Закрыть] как позже назвал его Линкольн, благодаря настойчивому ходатайству своих покровителей был произведен в генерал-майоры и назначен командующим Западным округом, в который входил штат Миссури. Он был своего рода романтическим героем – «храбрым следопытом», который водрузил американский флаг на предположительно самый высокий пик Скалистых гор. Он был первым кандидатом в президенты от Республиканской партии и набрал большое количество голосов избирателей и выборщиков. Линкольн, на которого, безусловно, произвела большое впечатление эта первая кампания, блестящая во многих смыслах, был о нем хорошего мнения и раздумывал над идеей представить его на должность посланника во Франции. У него предполагали наличие военных талантов, и назначение Фримонта на командную должность приветствовалось убежденными республиканцами, которые пять лет назад видели в нем борца за священное дело. Но Линкольна и Блэров ждало горькое разочарование. В первый же месяц пребывания в штаб-квартире в Сент-Луисе Фримонт проявил себя абсолютно неспособным к ответственному руководству. Слишком склонный к показухе, со стремлением занять положение европейского монарха, Фримонт окружил себя непорядочными людьми, для которых всегда был доступен, в то время как высокопоставленные военные и гражданские чиновники и вообще достойные граждане Союза вынуждены были по несколько дней ожидать у него в приемной. Причина оказалась очевидной. У последних на уме было исключительно поражение сочувствующих южанам и армии конфедератов, которые стремились взять власть в Миссури, в то время как первые были заинтересованы в получении выгодных контрактов, и просьбы такого рода Фримонт всегда был готов выслушивать, оставаясь глухим к мольбам хорошо информированных граждан Союза отдать приказ об оказании помощи способному генералу, ведущему активные боевые действия. Администрация Миссури утратила доверие достойных и влиятельных людей штата, купалась в лести спекулянтов, и не удивительно, что вскоре ей было предъявлено обвинение в том, что вся ее деятельность служит не благу государства, а приросту частных состояний. Таково было положение дел к вечеру 29 августа, когда Фримонт собирался отойти ко сну с несомненным представлением о силе антирабовладельческих настроений на Севере и необходимости как-то переключить внимание общества, чтобы сохранить свою власть. Вероятно, ночью его посетило вдохновение. Из всех возможных вариантов он выбрал обнародование прокламации об освобождении рабов. На следующий день он опубликовал ее, заявив, что рабы всех граждан штата Миссури, поднявших оружие против Соединенных Штатов, становятся свободными. Что это игра ради сохранения власти, было очевидно для всех трезвомыслящих граждан. «Суть в том, – писал Монтгомери Блэр, – что в окружении Фримонта, состоящем из мерзавцев, которые только и имели влияние на него, эта прокламация, утверждающая высший закон, все равно что накрашенная женщина, цитирующая Священное писание».

Линкольн из газет узнал о прокламации Фримонта и о его «бюро аболиционизма», созданном с целью решать проблемы освобожденных рабов. Несмотря на то что его генерал-майор, находящийся два месяца в должности, без глубокого изучения проблемы, без оценки значимых и разнообразных интересов, которые затрагивает, повинуясь внезапному импульсу, предположил, что в состоянии решить вопрос, к которому президент, его кабинет и конгресс только подступались, причем очень осторожно и осмотрительно, письмо Линкольна Фримонту от 2 сентября, отправленное со специальным курьером, было полно доброжелательности и мудрости. «Освобождение рабов от их изменников-владельцев, – писал он, – встревожит наших друзей в Южном союзе и настроит их против нас; возможно, испортит наши весьма неплохие перспективы в Кентукки. Таким образом, позвольте мне просить вас в качестве вашего собственного шага модифицировать этот параграф[112]112
  Согласно этому параграфу, конфискации подлежало также все недвижимое и личное имущество конфедератов в штате Миссури, но поскольку значимость прокламации придает ее отношение к рабам, я сосредоточил свое внимание на этом положении (Official Records… Armies. Ser. 1. III. P. 466, 469).


[Закрыть]» в соответствии с законом конгресса о конфискации. «Это письмо написано в духе осторожности, а не осуждения». Фримонт не пожелал удалить положение, которое вызвало возражение, и попросил, чтобы президент открыто дал ему указание внести изменение. Президент с удовольствием сделал это официальным порядком.

Прокламация Фримонта всколыхнула антирабовладельческие настроения в стране до самых глубин и получила активное одобрение во многих штатах. Сенатор Самнер писал: «Наш президент теперь диктатор, император – как вам угодно. Но как расточительно обладать властью бога и не распоряжаться ею по-божески!» Большое количество людей в Огайо пришло в ярость; их мнение хорошо выражают слова одного известного юриста и судьи: «Наш народ в состоянии ужаса и глубокого возмущения по поводу ссоры между Фримонтом и администрацией. Общественное мнение целиком на стороне генерала Фримонта… Если бы выборы состоялись следующей осенью, его смещение сделало бы его президентом». Херндон, давний компаньон Линкольна по адвокатской практике и впоследствии его биограф, живший в Иллинойсе, сказал: «Прокламация Фримонта была правильной. Модификация Линкольна была ошибочной». Сенатор Граймс из Айовы написал: «Народ с Фримонтом и будет поддерживать его “и в горе и в радости”. Во всех фракциях, партиях, люди разного пола и цвета кожи на Северо-Западе одобряют его прокламацию, и не дело администрации беспричинно оказывать давление на человека, который проявил величайшее нравственное мужество, чтобы опубликовать ее».[113]113
  Все письма, за исключением письма Херндона, написаны в течение сентября.


[Закрыть]

Эти фразы из частных писем характеризуют период интеллигентских умонастроений, которые тревожили Линкольна, что видно из его конфиденциального письма считавшемуся консерватором сенатору от Иллинойса Браунингу, который одобрительно отнесся к прокламации Фримонта. Это угрожает потерей Кентукки, писал президент 22 сентября. «Считаю, потеря Кентукки почти то же самое, что поражение в войне. Если не станет Кентукки, мы не сможем удержать ни Миссури, ни, я полагаю, Мэриленд. Они все против нас, и задача, которая стоит перед нами, слишком сложна. С тем же успехом мы могли бы сразу согласиться на разделение и заодно на сдачу столицы». Линкольн очень заботился о мнении тех людей, которые работали с ним, и только выдержав надлежащую паузу, делал следующий шаг. У него никогда не возникало мысли уволить Фримонта из-за его прокламации, но он чувствовал, что с плохим управлением и коррупцией в Миссури надо бороться. Действуя с осторожностью, он направил в Сент-Луис Монтгомери Блэра и Мейгса, генерал-квартирмейстера армии, а затем министра Кэмерона и генерал-адъютанта Томаса. Вчетвером они провели глубокое и объективное расследование.

До Мейгса дошел слух, что Фримонт задумал проект, напоминающий заговор Аарона Бёрра. Примерно два года спустя Линкольн, пребывая в общительном настроении, разоткровенничался перед личными секретарями и двумя друзьями и сообщил, что миссис Фримонт (которая привезла письмо от генерала, оправдывающее его прокламацию)«добилась аудиенции со мной в полночь[114]114
  В сентябре 1861 г.


[Закрыть] и так яростно принялась обвинять меня во многих вещах, что мне пришлось применить весь свой неуклюжий такт, чтобы с ней не поссориться… Она неоднократно намекала, что если бы генерал Фримонт принял решение вступить со мной в состязание, он бы сделал это сам». На это старый иллинойский друг Линкольна, посланник Соединенных Штатов в Пруссии ответил: «Это совершенно ясно доказывает: Фримонт в тот момент пришел к выводу, что Союз окончательно разрушен и ему следует создать независимое правительство, как только он возьмет Мемфис и организует тамошнюю армию».[115]115
  Hay J. Letters and Diary. I. P. 133.


[Закрыть] То, что Линкольн почувствовал некоторую основательность этого предположения, подтверждает документ, который Николай оставил в запечатанном конверте с надписью: «Частный документ, разговор с президентом, 2 октября 1861 года», в котором один из заголовков гласит: «Фримонт готов к бунту».[116]116
  Nicolay H. Personal Traits of Abraham Lincoln. P. 177.


[Закрыть] Тем не менее маловероятно, что Линкольн был слишком обеспокоен сообщением и оно оказало хотя бы малейшее влияние на его действия. Гораздо важнее в этом смысле то, что Монтгомери Блэр рекомендовал уволить Фримонта за неэффективность, а заключения Кэмерона и Томаса сделали это необходимым. Эти двое сообщили, что Фримонт «некомпетентен и не соответствует своей важной и влиятельной должности» и что «среди его ближайших сотрудников есть личности, прямо или косвенно заинтересованные в распределении подрядов». 24 октября президент издал указ, освобождающий его от должности. Прежде чем отставка свершилась, Э. Б. Уошберн, близкий друг Линкольна и председатель подкомитета Палаты представителей по государственным контрактам, который провел две недели в Сент-Луисе, собрал большое количество показаний, имеющих отношение к деятельности Фримонта и его приятелей, после чего написал Чейзу:[117]117
  Министр финансов. Письмо датировано 31 октября. Уошберн не знал, что отставка Фримонта предрешена – 2 ноября Фримонт передал командование Хантеру.


[Закрыть] «Такое воровство, мошенничество, мотовство, казнокрадство, какие сформировались в департаменте Фримонта, даже трудно представить. На его глазах существовала организованная система разграбления… Он действительно узурпировал власть и требует не выполнять правительственные распоряжения. Правительство не в состоянии противостоять Фримонту и его пиратской шайке и признает свою неудачу». Линкольн должен был видеть это письмо, и если для отстранения Фримонта от должности нужны были еще какие-то доводы, этот стал решающим.