Текст книги "Кровавое Евангелие"

Глава 16

26 октября, 19 часов 46 минут по местному времени

Борт вертолета над Кесарией

Умирая вместе с Хунором, Батория корчилась от боли, выворачивавшей наизнанку ее живот, напрягаясь под ремнями безопасности сиденья вертолета. Ее пальцы сжимали живот в попытках остановить поток крови, вытекающий из раны, нанесенной в одолженной плоти. Батория чувствовала, что кровные узы, связывающие ее с ним, пропали. Но она не хотела расставаться с этими узами, хотела вобрать в себя их дух, спрятать у себя на груди, ласкать и оберегать их во все время их путешествия.

Хунор… мой сладкий, мой любимый…

Но он уже ушел, его боль улетучивалась из нее. Опустив голову, Батория смотрела на свои бледные ладони. Она осталась целой и невредимой – но раны на ней были. Последний, едва слышный вой Хунора, вой облегчения, подействовал на нее так, словно ее внутренности тоже были уничтожены.

Тому, последнему крику ответил другой крик.

Магор громко скорбел в грузовом отсеке позади кабины, призывая своего брата-близнеца, это были горестные стенания животного, потерявшего брата из одного помета. Два щенка-детеныша были оторваны от сосков умирающей волчицы. Они были подарком от Него и были связаны с Баторией кровными узами в процессе одного мрачного ритуального обряда; они стали как бы частью ее самой, так же, как и та татуировка на ее горле.

Она заворочалась на своем сиденье и положила ладонь на стенку, отделяющую ее от Магора, желая пойти к нему, притянуть его к себе, сплотиться воедино, как соединил их обряд, прижаться друг к другу так тесно, словно они охраняют слабый язычок пламени от неистовых порывов ветра.

Я здесь, – мысленно сообщала она ему, подбадривая его, не в силах скрыть собственную печаль.

Да и как она могла ее скрыть?

Было трое, осталось двое.

В ее памяти зазвучали слова старой венгерской колыбельной, призывающей скорый, мирный и спокойный сон. Она спела ее Магору:

Тенте, беба, тенте[33]33
  Тенте, беба, тенте (венг. Tente, baba, tente) – баю-бай, малыш, баю-бай.


[Закрыть].

Магор успокоился, его любовь, сплетенная с ее любовью, соединяла их воедино.

Двое должны выжить.

Во имя одной цели.

Чтобы отомстить.

С немалыми усилиями Батория взяла себя в руки и стала пристально смотреть в окно кабины.

Вертолет летел в глухой ночи, оставив далеко позади руины Масады. Ее уцелевшие люди сидели понуро и молчаливо на сиденьях рядом с ней. Они были сплошь перепачканы кровью, но ни один из них не был ранен.

Тарек бубнил латинские молитвы – одно из напоминаний о том, что некогда он был священником. В то время как губы его шевелились, глаза неподвижно смотрели на нее, наблюдая, насколько она измождена и опечалена. Он знал, в чем причина.

Только одно существо было способно лишить жизни беспощадного волка в расцвете лет.

Так, значит, Корца еще жив.

Пристальный взгляд Тарека задержался на ее плече. Только тогда Батория все-таки заметила страх, полыхающий в его глазах. Она дотронулась пальцами до плеча – те стали мокрыми.

От крови.

Не в силах прийти в себя от агонии Хунора, она, должно быть, порвала рубашку и содрала кожу о штырь, торчащий из соседней стены. Рана была неглубокой. И все-таки Тарек осторожно отстранился подальше от ее испачканных кровью пальцев.

Пурпур, окрашенный серебром.

Даже капля ее крови была ядом для него и всех ему подобных. Проклятие и бедствия порождал этот знак на ее горле. Очередные Его подарки. Проклятие в ее крови защищало ее от клыков Его армий и в то же время было источником постоянной боли, которую Батория ощущала во всех своих венах, – боль была тупая, но постоянная, неослабевающая, незабываемая, дающая о себе знать при каждом ударе сердца.

Она вытерла пальцы и, действуя одной рукой, перевязала рану, затянув узел зубами.

Рядом с Тареком сидел его брат, Рафик, склонив голову и с явным почтением воспринимая то, что Тарек снова обратился к латинским молитвам.

Другие люди просто сидели, уставившись на свои перемазанные кровью башмаки. Их связь с теми солдатами, что спустились вниз, зародилась несколько десятков лет назад, а то и еще раньше. Батория знала, что эти люди обвиняют ее в гибели своих сотоварищей. Он тоже будет винить ее. Она боялась наказания. А Он его назначит.

Батория смотрела через окно вниз, представляя себе, что где-то там должен быть Корца.

Живой.

Злоба жгла ее сильнее, чем боль в крови. Магор отвечал ей, воя за перегородкой. Скоро, – обещала она ему.

Но сначала она должна выполнить одно дело в Кесарии. В ее памяти возникла женщина-археолог, размахивающая сотовым телефоном в усыпальнице. Батория поняла, что выражало лицо этой женщины: возбуждение, смешанное с отчаянием. Женщина-археолог что-то знала.

Я в этом уверена.

Но что? Ключ к тому, где находится Книга? Если так, то смогла ли она передать эту информацию до того, как гора обрушилась на них?

Ответ мог быть только в Кесарии.

Там снова прольется кровь.

И на этот раз никакие сангвинисты ее не остановят.

Глава 17

26 октября, 20 часов 01 минута по местному времени

Пустыня в районе Масады

– Корца?

Хриплый нетерпеливый голос солдата прервал мысли Руна, всматривавшегося в пустыню из-под опущенного капюшона сутаны. Услышав свое имя, произнесенное сочным, приказным тоном, он напряг слух, стараясь понять, что происходит в сердце этого человека.

– А ну повернись, – сказал сержант, – а то я застрелю тебя там, где ты стоишь.

Сердце женщины тоже билось сейчас чаще.

– Джордан! Ты не можешь просто взять и застрелить его.

По мнению Руна, сержанту ничего не стоит сделать это прямо сейчас. Это было бы самым простым и самым легким. Ну а разве его собственный жизненный путь был когда-нибудь простым и легким?

Рун стоял перед ними, не скрывая от них своего истинного происхождения.

Женщина отступила на шаг назад. Солдат, оставаясь на месте, не сводил ствол своего оружия с груди Руна.

Корце было понятно, что они должны сейчас видеть: его лицо, перепачканное кровью; его тело, прикрытое лохмотьями, словно тенями. Но смотрели они только на его зубы, сверкающие в лунном свете.

Он чувствовал, как зверь внутри него поет, воет, стремясь освободиться. Весь залитый кровью, Рун боролся со зверем, стараясь удержать его внутри себя; боролся и с самим собой, стараясь удержать себя от того, чтобы не броситься в пустыню и спрятаться там от стыда. Вместо этого он просто поднял руки и развел их на ширину плеч. Они же хотят убедиться, что у него нет оружия, а также жаждут узнать правду.

Женщина, все еще прикованная к месту, на котором она стояла, все-таки справилась с первоначально охватившим ее страхом.

– Рун, выходит, вы тоже стригой.

– Никоим образом. Я – сангвинист. Но я не стригой.

На лице Стоуна появилась усмешка, но оружие он по-прежнему держал наготове.

– По-моему, это одно и то же.

Для того чтобы они поняли, решил он, ему надо еще больше унизить себя в их глазах. Даже сама мысль об этом была ему ненавистна, но он не видел другого способа для них выбраться из пустыни живыми.

– Пожалуйста, принесите мое вино, – попросил Корца.

Когда он протянул руку, указывая на фляжку, наполовину закопанную в песок, его пальцы дрожали от нетерпения.

Женщина нагнулась и подняла фляжку.

– Бросьте ему ее, – приказал солдат. – Не приближайтесь к нему.

Она сделала то, что он велел; ее широко раскрытые янтарные глаза светились любопытством. Фляжка упала на песок на расстоянии вытянутой руки от Руна.

– Можно мне ее взять?

– Только медленно.

Оружие солдата выло от нетерпения; он явно хотел полностью выполнить свои обязанности.

Того же хотел и Рун. Не сводя глаз с сержанта, он опустился на колени. Как только его пальцы коснулись фляжки, он почувствовал успокоение, жажды крови не чувствовалось. Это вино, возможно, спасет их всех.

Рун посмотрел на своих спутников.

– Можно я отойду в пустыню и попью этого вина? А после этого я все вам объясню… Пожалуйста, – взмолился он. – Пожалуйста, предоставьте мне последний шанс не потерять свое достоинство полностью.

Ну нет, этому не бывать.

– Стой, где стоишь, – приказным тоном произнес Стоун. – И на коленях.

– Джордан. Ну почему…

– Пока я здесь командую, доктор Грейнджер, а вы мне подчиняетесь, – оборвал ее солдат.

Ее лицо вспыхнуло от переполнявших ее эмоций, однако вскоре на нем появилось выражение покорности. Было ясно, что и она тоже не верит Руну. Это настолько удивило его, что он даже почувствовал обиду.

Поднеся фляжку к губам, Корца опорожнил ее одним долгим глотком. Вино, как всегда, обожгло ему горло и огненным потоком устремилось вниз. Он обеими руками обхватил горло и наклонил голову.

Тепло от этого священного вина, крови Христовой, в момент сожгло все узы, связывающие его с этим временем и с этим местом. Внезапно, помимо своей воли, перед ним вновь возник его самый большой грех, от которого ему не суждено избавиться до тех пор, пока наложенная на него в этом мире епитимия не будет исполнена.

Элисабета в легком розовом платьице, смеясь, порхала по саду, сияя, словно утреннее солнышко, словно самая прекрасная роза среди всех, что расцвели в этом саду.

Такая красивая, такая полная жизни.

Хотя он был священником, давшим обет избегать прикосновений к плоти, ничто не запрещало ему смотреть на эту созданную Богом красавицу; смотреть на ее белые нежные лодыжки, на короткие мгновения появляющиеся из-под платья, когда она нагибалась, чтобы состричь веточку лаванды, или на нежный изгиб ее шейки, открывающийся его глазам, кода она выпрямлялась, чтобы посмотреть на небо, и тогда ее взгляд проникал на самые небеса.

Как она любила солнце – и в теплые летние послеполуденные часы, и в обещающие холода ясные зимние дни.

Элисабета продолжала ходить по саду, собирая лаванду и тимьян, чтобы приготовить припарки для своей кобылы, и тем временем рассказывая ему о пользе каждого из этих растений. За месяцы их знакомства Рун узнал очень много о лечебных растениях. Он даже начал писать книгу по этому вопросу, надеясь открыть всему миру ее дар целителя.

Передавая ему стебли лаванды, она касалась своими мягкими пальчиками его ладони. При этом дрожь пробегала по его телу. Падре не должен чувствовать такого, но и уйти прочь он тоже не мог. Рун подошел ближе, восхищаясь ее сияющими в солнечном свете черными как смоль волосами, изгибом ее длинной белой шейки, выступающим из ворота кремовым плечиком и формами тела, облегаемыми ее мягким шелковым платьем.

Девушка-служанка помогала Элисабете, держа перед ней корзину для веточек лаванды. Эта худенькая девочка отворачивала голову в сторону, чтобы не показывать родимое пятно цвета малины, покрывающее половину ее лица.

– Анна, отнеси корзину на кухню и высыпь там то, что мы собрали, – попросила девушку Элисабета, бросая в корзину еще одну веточку тимьяна.

Анна пошла к дому, сгибаясь под тяжестью груза. Руну следовало бы помочь этой маленькой девочке тащить такую тяжелую ношу, но Элисабета никогда бы не позволила ему это, считая, что это не его дело.

Элисабета всегда смотрела вслед бредущей девочке. Однажды, когда они остались вдвоем, она повернулась к Руну, ее лицо в это мгновение стало еще красивей – если такое было вообще возможно.

– Вот она, минута покоя! – радостно воскликнула она. – Я чувствую себя такой одинокой, когда моя служанка постоянно находится возле меня.

Рун, который часто проводил дни, молясь в одиночестве, отлично понимал, что одиночество намного предпочтительнее общества неверных приятелей.

Она улыбнулась ему.

– Но к вам это не относится, падре Корца. В вашем обществе я никогда не чувствую себя одинокой.

Он не мог выдержать ее пристального взгляда. Отвернувшись, он опустился на колени и сорвал веточку лаванды.

– Вам никогда это не надоедало, падре Корца? Всегда быть в маске?

Она поправила свою широкополую шляпу. Элисабета постоянно прилагала огромные усилия, для того чтобы уберечь от солнца свою нежную кожу. Женщины ее круга не должны выглядеть так, словно целый день вынуждены работать на солнце.

– По-вашему, я ношу маску? – спросил он, придав своему лицу бесстрастное отсутствующее выражение.

Знай она, что именно он изо всех сил старался скрыть под этой маской, ей бы следовало с криком и со всех ног броситься от него прочь.

– Конечно. Вы носите маску, падре. А вот я должна носить много масок, но носить их на одном лице совсем не трудно. Леди, мать и жена. И еще множество других. – Она покрутила надетое на палец тяжелое золотое кольцо, подарок от ее мужа Ференца. – Но я часто задумываюсь, что таится под всеми этими масками.

– Я думаю, все остальное.

– И сколько во всем этом правды… какую часть нашей истинной натуры мы обязаны скрывать, падре? – От ее негромкого голоса у него по спине ползли мурашки. – И от кого?

Рун, глядя на ее тень, лежащую на траве рядом с ним, пробормотал таким голосом, словно читал молитву:

– Мы скрываем то, что должны скрывать.

Ее тень переместилась на шаг от него, очевидно, что ответ ей не понравился – эта мысль буквально сокрушила его так же, как если бы она вдруг растоптала его своим изящным каблучком.

Черная тень ястреба проплыла по полянке. Рун прислушался к его частому сердцебиению, доносившемуся сверху, и к едва слышному сердцебиению мыши, доносившемуся снизу. Его служение церкви, эта зеленеющая полянка, яркое солнце, распустившиеся цветы… все эти щедрые дары, данные Господом любому и каждому, в том числе и таким приземленным людям, как он.

Неужто этого недостаточно?

Элисабета разгладила руками подол своего платья.

– Вы мудрый, падре. Аристократ, который прикрывает лицо маской человека более низкого ранга, долго не проживет в наше время.

– А почему это так волнует вас? – озадаченно спросил он.

– Да потому, что я попросту устала от интриг. – Ее глаза пристально следили за полетом ястреба. – Ведь и церковь наверняка вынуждена вести борьбу в таком же кипящем котле, наполненном амбициями, и малыми и большими?

Кончиком пальца он дотронулся до своего нагрудного креста.

– Я думаю, что Бернард защищает меня от самого худшего.

– Никогда не доверяйте тем, кто берется быть вашим защитником. Они уповают на вашу неосведомленность и темноту. Лучше смотреть на вещи прямо и не испытывать страха.

Рун попробовал успокоить ее:

– Может быть, лучше довериться тем, кто защитит вас? Если они будут делать это из любви к вам – я имею в виду, защищать вас.

– Речь настоящего мужчины. И падре. Но я по опыту доверяю очень немногим. – Она в задумчивости склонила голову. – Вам я доверяю, падре Корца.

– Я же священник, а поэтому вы и должны доверять мне, – произнес он с улыбкой.

– А вот другим священникам я не доверяю. В том числе и вашему преподобному Бернарду. Но вы – совсем другой. – Элисабета положила свою ладонь на его руку; он пришел в восторг от этого прикосновения. – Вы просто друг. Один из моих очень малочисленных друзей.

– Это большая честь для меня, моя леди.

Отступив на шаг назад, он церемонно поклонился, надеясь этим вычурным жестом поднять настроение.

Она снисходительно улыбнулась.

– Так и должно быть, падре.

Тон, которым это было произнесено, рассмешил обоих.

– Ну вот, снова возвращается Анна. Расскажите мне еще раз о том, как вы с братом бежали наперегонки и как ваш забег закончился в ручье и у каждого оказались в башмаках рыбы.

Рун рассказал ей эту историю, украшая ее многочисленными подробностями, которые он опустил при предыдущем рассказе об этом, сильно насмешившем ее.

Какое это было счастливое время для них обоих, сколько было смеха…

Но наступил день, когда она прекратила смеяться.

День, в который он предал ее.

День, в который он предал Бога.

Корца снова ощутил себя в своем теле: холодный песок вреза́лся в колени, сухой ветер стирал слезы со щек. Серебряный крест прожигал через перчатку ладони, оставляя на них багровые следы ожога. Плечи его согнулись под бременем его грехов, его неудач. Но он еще крепче сжимал в ладонях обжигающий металл.

– Рун? – произнес его имя женский голос.

Он поднял голову, часть его сознания обещала ему, что сейчас он увидит Элисабету. Солдат не спускал с него подозрительного взгляда, женщина смотрела на него с жалостью.

Он сосредоточенно смотрел на солдата, посчитав, что выдержать тяжелый пристальный взгляд этого мужчины ему будет легче.

– Ну так начинай свои объяснения, – заявил Стоун, нацеливая свое оружие в сердце Руна, как будто оно и так уже не было разбито много лет назад.

20 часов 08 минут

– Джордан, взгляните на его зубы… они снова стали нормальными.

Изумленная Эрин сделала шаг вперед, намереваясь подробнее рассмотреть это чудотворное превращение и понять то, чему ее разум отказывался верить.

Джордан своей мускулистой рукой преградил ей путь. Она подчинилась.

Несмотря на проявляемое ею любопытство, присущее ученым, Рун все же еще внушал ей страх.

– Спасибо вам… за ваше терпение. – Голос падре был слабым и дрожащим, славянский акцент слышался в нем более явственно – казалось, что он только что вернулся издалека, оттуда, где все еще говорят на его родном языке.

– Только не думай, что нашему терпению не будет конца, – предупредил его Джордан, в его уверенном голосе уже не было прежней враждебности.

Эрин оттолкнула удерживавшую ее руку Джордана, желая услышать то, что скажет Рун, но подойти к нему ближе она не решилась.

– Вы сказали, что вы были сангвинистом, а не стригоем. Как это понимать?

Рун посмотрел в темную пустыню, словно ища там ответ на поставленный вопрос.

– Стригои – это дикие беспощадные существа, способные лишь на убийство и массовую резню; они не служат никому и все делают ради собственной пользы.

– А сангвинисты?

– Все состоящие в Ордене сангвинистов раньше были стригоями, – ответил Рун, глядя ей прямо в глаза. – Но сейчас все, кто состоит в моем Ордене, служат Христу. Именно Его благословение позволяет нам ходить при свете божественного сияния и быть его воителями.

– Значит, ты можешь ходить при дневном свете? – спросил Джордан.

– Да, но солнечный свет все еще причиняет мне боль, – признал священник, дотрагиваясь до капюшона своей сутаны.

Эрин припомнила свою первую встречу с Руном: его надвинутый низко капюшон; одежда, прикрывающая большую часть тела, на глазах солнцезащитные очки. У нее мелькнула мысль, не переняли ли католические монахи обычай носить сутаны с капюшонами у Ордена сангвинистов, в качестве внешнего прикрытия некоей более страшной тайны.

– Но без защиты благословения Христа, – продолжал Рун, – прикосновение солнца убьет стригоя.

– А в чем конкретно выражаются эти благословения Христа? – спросила Эрин, удивляясь иронии, с которой был задан этот вопрос, но прозвучавшей помимо ее воли.

Рун долго смотрел на нее, словно подыскивая подходящие слова для объяснения этого чуда. Когда он наконец заговорил, его речь звучала торжественно; в ней звучала уверенность в том, что Эрин наконец-то узнает то, о чем даже и не догадывалась в своей прежней жизни.

– Я следую по пути Христа и дал клятвенный обет отказаться пить человеческую кровь. Такое действо является для нас запретным.

Джордана интересовали более практичные вещи:

– Тогда чем же вы питаетесь, падре?

Рун выпрямился. Он весь светился гордостью, его голос, обращенный к ней, четко звучал в тишине пустыни:

– Я поклялся вкушать только Его кровь.

Его кровь…

Эрин слышала, каким тоном были произнесены последние слова, и поняла их значение.

– Вы говорите о крови Христа, – сказала она, с удивлением замечая, что в ее тоне нет и следа насмешки. Воспитанная в благочестивом вероисповедании римско-католической церкви, она знала даже о том, что является источником этой крови. Эрин мысленно вернулась в детство; вспомнила себя стоящей на коленях на грязном полу перед алтарем; вспомнила горькое вино, проливающееся ей на язык.

Она пристально посмотрела на кожаный бурдючок для воды, который Рун сжимал в руках.

Но воды в нем не было.

Не было в нем и вина — ведь она сама совсем недавно отпила из него.

Она знала, чем наполнена фляжка Руна.

– Это священное вино, – сказала она, указывая на то, что он держал в руках.

– Более чем священное, – ответил он, с благоговением поглаживая бурдючок.

Эрин поняла и это.

– По-вашему, это видоизменяющаяся субстанция.

Она узнала смысл этого слова, когда впервые соприкоснулась с катехизисом и тогда же поверила в реальность такого явления. Видоизменение считалось одним из главных догматов католицизма. Вино, освященное во время мессы, становится истинной кровью Христа, сама Его сущность вселяется в это вино.

Рун нагнул голову в знак согласия с нею.

– Это правда, мой благословенный сосуд содержит вино, превращенное в кровь Христа.

– Невозможно, – пробормотала Эрин, но ее голос звучал совсем не убедительно.

Джордан тоже не купился на это.

– А я ведь пил из твоей фляжки, падре. Это действительно похоже на вино, пахнет, как вино, да и вкус такой же, как у вина…

– Но это не вино, – взорвался Рун. – Это кровь Христа.

Насмешливые нотки снова появились в голосе Эрин, и это помогло ей успокоиться.

– Значит, вы считаете видоизменения результатами реальных изменений, а не метафорических?

Рун воздел руки к небу.

– Да неужто я так и не убедил вас? Это Его кровь поддерживает мой Орден. Сам акт видоизменения – это одновременно и договор между Христом и человечеством, и их обещание служить друг другу. Но для стригоев, которых он желает спасти, это значит даже нечто большее. За то, что мы получили шанс обрести наши души, мы поклялись навсегда отказаться от поедания человеческой плоти и поддерживать жизненные силы только Его благословенной кровью, сделавшись рыцарями Христа, связанными обетом верно служить церкви до конца своих дней, после чего Он снова пригласит нас на свою сторону. Таков наш договор с Христом и церковью.

Эрин не смогла заставить себя поверить ничему из сказанного им. Ее отец перевернулся бы во гробе своем от одной мысли о том, что кровь Христа используется подобным образом.

Рун, должно быть, увидел сомнения на ее лице.

– Почему вы думаете, что первые христиане относились к вину причащения как к «лекарству бессмертия»? Потому что они знали то, что потом было надолго забыто. Но церковь обладает более долгой памятью.

Он повернул свой бурдючок пробкой вниз, так что они могли увидеть печать Ватикана на его донной части: два скрещенных ключа, обвитых шнуром, под строенной короной, иначе говоря, тиарой. Его пристальный взгляд остановился на Эрин.

– Я прошу вас верить только тому, что вы видите своими глазами и чувствуете своим сердцем.

Эрин тяжело опустилась на валун и обхватила голову руками. Она уже попробовало вино из его фляжки. Как человек, занимающийся наукой, она отказывалась верить в то, что это было не вино, а нечто другое. И все-таки она же видела стригоя, питающегося кровью, и видела, как Корца пьет свое вино.

И то и другое давало силы.

Эрин пыталась дать этим сверхъестественным явлениям хоть какое-то научное объяснение.

Невозможно превратить вино в кровь, а значит, это должна быть вера, позволяющая Руну пить вино так, как если бы это была кровь. Это должно быть что-то вроде эффекта плацебо.

– Док, вы в порядке? – спросил Джордан.

– Видоизменение – это просто легенда. – Эрин пыталась объяснить ему суть своих размышлений. – Миф, и не более.

– Такой же, как стригои? – перебил ее Рун. – Те, кто расхаживает по ночам и пьет человеческую кровь? С их существованием вы можете согласиться, но вы не можете согласиться с тем, что благословенное вино – это кровь Христа? Это вне пределов вашей веры?

Последнюю фразу он произнес более грустным голосом, чем все предыдущие.

– Я не всегда полагаюсь на веру. – Эрин, вытянув руки перед собой, сплела пальцы. – Я наблюдала, как церковь используется в качестве инструмента силового давления в борьбе против слабых, а религия – как препятствие на пути к истине.

– Христос оказывает заблудшим людям помощь более значимую, нежели активные действия, – запальчиво возразил Рун, словно пытаясь обратить ее к истинной вере, как часто делают священнослужители. – Он живет в наших сердцах. Сотворенные Им чудеса поддерживают всех нас.

Джордан прочистил горло.

– Все это хорошо, и даже очень, падре. Но вернемся к вам. Как вы стали одним из сангвинистов?

– Тут особенно нечего рассказывать. Несколько столетий назад меня укусил один стригой, а потом заставил выпить своей крови. – Руна всего передернуло. – Я был насильно превращен в одного из них, в существо, основное желание которого – пожирать людей.

– А что было потом?

Руна встревожил этот вопрос, и он хотел ответить на него с особой тщательностью.

– Я стал стригоем, но вместо того, чтобы идти их путем, мне была предложена другая дорога. И это случилось в ту самую ночь – еще до того, как я попробовал человеческую кровь, – когда меня посвятили в Орден сангвинистов. Я стал последователем Христа. И с тех пор я следую по стезе, указанной Им.

– И как же ты следуешь по этой стезе? – спросил Джордан со скептицизмом, который Эрин практически полностью разделяла. – В чем именно заключается твое следование Христу?

– Благословенная кровь Христа предоставляет сангвинистам многие блага. Такие как возможность ходить под солнцем. Она также дает нам возможность принимать участие во всем том, что является святым и погружено в таинство. Хотя, так же как и солнце, связанная с этим святость все еще жжет нашу плоть.

Он снял одну перчатку. На его ладони виднелся багровый волдырь в форме креста. Эрин припомнила, как он только что держался за свое нагрудное распятие, и представила себе, как оно обжигало ему кожу.

Рун, должно быть, прочитал ее мысли.

– Эта боль напоминает нам о страданиях Христа на кресте и служит постоянным напоминанием о данном нами обете. Но это небольшая цена за то, чтобы жить под сенью Его благодати.

Эрин следила глазами, как он снова бережно заправил свой крест под лохмотья своей сутаны. Жгло ли распятие кожу над его сердцем? Не потому ли католические священники имеют обыкновение носить такие массивные кресты, как символ хранимой ими тайны? Подобно сутане с капюшоном, позволяет ли такое одеяние сангвинистам не привлекать к себе внимание и оставаться незамеченными среди их человеческих собратьев?

У нее была почти тысяча подобных вопросов.

У Джордана же был только один.

– Тогда, как Христов воитель, с кем ты сражаешься?

И снова Рун посмотрел в пустыню.

– Мы призваны сражаться с нашими злобными братьями, стригоями. Мы выслеживаем их и предоставляем им шанс присоединиться к последователям Христа. Если они отказываются, мы их убиваем.

– Ну а мы, люди, тоже находимся в этом черном списке? – поинтересовался Джордан.

Рун снова посмотрел на них.

– Я поклялся никогда не лишать человека жизни, кроме как ради спасения другого.

Эрин снова обрела голос:

– Вы сказали, что ваша цель – убивать стригоев. Но, послушав вас, я поняла, что эти существа не по своей воле стали такими, какие они есть, – так же как и вы. Так же как, к примеру, собака не выбирает, становиться ли ей бешеной, когда ее бьют.

– Стригои стоят на более низшей ступени, чем животные, – возразил Рун. – У них нет души. Они существуют лишь для того, чтобы творить зло.

– Так, значит, твоя задача заключается в том, чтобы отправлять их обратно в ад, – резюмировал Джордан.

Глаза Руна чуть дрогнули.

– По правде говоря, поскольку у них нет души, мы не знаем, куда они идут.

Джордан, встав рядом с Эрин, опустил свое оружие, но по-прежнему оставался начеку.

– Если стригои дикие и жестокие, – спросила Эрин, – то зачем им нужно это Евангелие Христа?

Рун почти уже открыл рот, собираясь ответить, но вдруг замер – от этого сердце Эрин сразу забилось сильнее. Она повернула голову в ту сторону неба, куда был направлен его взгляд.

– Приближается вертолет, – почти сразу объявил он.

Джордан осмотрелся вокруг – но ограничился лишь быстрым поверхностным взглядом, он по-прежнему практически не сводил глаз с Руна.

– Лично я ничего не вижу.

– А я его слышу. – Рун склонил голову набок. – Это один из наших.

Эрин рассмотрела в небе свет, быстро приближающийся к ним.

– Вон он.

– А как понимать «один из наших»? – спросил Джордан.

– Он послан церковью, – объяснил Рун. – В нем те, кто не собирается причинять вам зла.

Глядя на приближающийся вертолет, Эрин ощущала ноющее беспокойство.

Сколько людей умерло за прошедшие века, услышав подобные обещания?