Текст книги "Американская модель Гитлера"

Все это подтверждает существенный интерес нацистов к тому примеру, какой могли им дать Соединенные Штаты. И все же говорить об этом следует с осторожностью. Определенно не стоит называть США «моделью» для нацистской Германии без тщательной всесторонней оценки. Слишком противоречивым было отношение нацистов к Америке, и для нацистских программ более чем хватало источников местного происхождения. Америка, со своей стороны, как мы увидим далее, воплотила слишком многое из того, что нацисты больше всего ненавидели. Даже если они находили в Америке прецеденты, параллели и вдохновение, они тем не менее придерживались своего собственного пути. И все же, как безошибочно показывает данное исследование, нацисты действительно находили прецеденты, параллели и вдохновение в Соединенных Штатах.

* * *

На фоне всего вышесказанного я прошу читателя взвешенно отнестись к свидетельствам, представленным в данной книге. В начале 1930-х годов, когда нацисты составляли наброски программы расового превосходства, воплотившейся в Нюрнбергских законах, они проявляли немалый интерес не только к тому, как Генри Форд обеспечивал народные массы автомобилями, не только к тому, как Голливуд создавал собственный массовый рынок, не только к американской евгенике и не только к американской экспансии на Запад, но также и к урокам, которые можно было извлечь из американского расового законодательства и юриспруденции.

Ученым не удавалось написать эту историю по двум причинам: они искали не в том месте и использовали неверные средства интерпретации фактов. В первую очередь они искали не в том месте. Такие историки, как Гюттель и Ханке, ставили вопрос в чисто американском понимании. С точки зрения американцев, вопрос состоит в том, оказали ли влияние на нацистов законы Джима Кроу, а под законами Джима Кроу они подразумевают сегрегацию в том виде, в котором она практиковалась на Юге и с которой велась борьба в эпоху американского движения за гражданские права с начала 1950-х до середины 1960-х, – сегрегацию в области образования, общественного транспорта, предоставления жилья и тому подобного. Пытаясь найти признаки влияния американского закона о сегрегации на нацистов, Гюттель и Ханке приходят к выводу, что таковых практически не имелось. Как мы увидим далее, данный вывод чересчур поспешен. Нацисты знали об американской сегрегации и интересовались ею, и ясно, что некоторых из них интересовала возможность перенести законы Джима Кроу в Германию. Как мы далее увидим, в важных программных нацистских текстах неоднократно упоминался пример сегрегации по законам Джима Кроу, и от ведущих нацистских юристов исходили серьезные предложения ввести нечто подобное и в Германии[38]38
  См. главу 2 на тему Preußische Denkschrift 1933 года, а также других текстов и дискуссий.


[Закрыть]. Но принципиальная проблема с выводами Гюттеля и Ханке состоит в том, что они отвечают не на тот вопрос. Сегрегация в данном случае – далеко не главное.

Да, сегрегация в стиле американского Юга не так уж много значила для нацистского режима – по той простой причине, что она вовсе не была главным пунктом нацистской программы. В Нюрнбергских законах о сегрегации ничего не говорилось. Их суть, главным образом заботившая нацистский режим начала 1930-х годов, заключалась в двух совершенно других вопросах: во-первых, гражданства, а во-вторых – секса и продолжения рода. Нацисты были преданы идее, что «каждое государство имеет право поддерживать чистоту крови своего населения»[39]39
  Gustav Klemens Schmelzeisen, Das Recht im Nationalsozialistischen Weltbild. Grundzüge des deutschen Rechts, 3rd ed. (Leipzig: Kohlhammer, 1936), с. 84.


[Закрыть], защищая его от расового загрязнения. С этой целью они были полны решимости установить режим предоставления гражданства, жестко основанный на расовых категориях. И с еще большей решимостью они намеревались предотвратить смешанные браки между евреями и «арийцами», а также объявить преступлением внебрачный секс между членами двух этих групп[40]40
  См. главу 2.


[Закрыть].

И в том, и в другом отношении американский закон являлся для нацистов прецедентом и авторитетным источником, причем речь шла далеко не только о законодательстве Юга. В 1930-х годах Соединенные Штаты, как часто отмечали нацисты, находились на переднем крае расового законотворчества. Американское законодательство об иммиграции и натурализации в виде ряда законов, кульминацией которых стал Акт об иммиграции 1924 года, обусловливало въезд в США таблицами о «национальном происхождении», основанными на расе. Именно основанное на расе американское иммиграционное законодательство восхвалял Гитлер в «Mein Kampf», что, как ни странно, отрицается американскими правоведами. Точно так же неоднократно и велеречиво поступали после него ведущие нацистские мыслители в области права. Соединенные Штаты также находились на переднем крае создания разновидностей де-юре и де-факто гражданства второго сорта для чернокожих, филиппинцев, китайцев и других, что тоже представляло немалый интерес для нацистов, занимавшихся созданием своих разновидностей гражданства второго сорта для евреев Германии. Что касается расового смешения, то США в этом смысле также находились на переднем крае в плане неравенства людей. Некоторые принципы Америки стали путеводной звездой для создания законов с различными режимами строгости: например, о запрете межрасовых браков в тридцати штатах, многие из которых не относились к Югу; они также стали предметом тщательного изучения, каталогизации и обсуждения для нацистских юристов. Иных существовавших в мире моделей законодательства о запрете расового смешения нацисты найти не сумели, что подчеркнул министр юстиции Гюртнер 5 июня 1934 года на собрании, упомянутом в начале. В отношении законов об иммиграции, гражданстве второго сорта и расовом смешении Америка начала 1930-х действительно являлась «классическим примером» страны с развитым и жестким расовым законодательством, и нацистские юристы неоднократно ссылались на американские модели и прецеденты в процессе разработки того, что впоследствии стало Нюрнбергскими законами, а также их дальнейшей интерпретации и применении. Вряд ли об этом можно говорить как о чем-то «крайне незначительном».

Ученые, отвергающие возможность американского влияния на нацистское законотворчество, также прибегали к неверным толкованиям. Наша литература исходила из примитивного допущения, что о «влиянии» можно говорить лишь в том случае, если имеет место прямое и неизмененное, даже буквальное, подражание. На подобном допущении основано уверенное заявление Ретмайера, что американское расовое законодательство не могло оказать влияния на нацистов, поскольку американские законы не имели своей конкретной целью евреев. Точно такое же допущение мы находим у Ханке, который утверждает, что нацистское законодательство было иным, поскольку немецкие законы начала 1930-х «являлись всего лишь одной ступенькой лестницы, ведущей к газовым камерам»[41]41
  Цит. в: Bernstein, «Jim Crow and Nuremberg Laws».


[Закрыть]. В отличие от американских законов о сегрегации, которые попросту применяли принцип «разделенные, но равные», немецкие законы являлись частью программы истребления. Проблема данного аргумента, который высказывает далеко не только один Ханке[42]42
  См., например, замечания в: David Dyzenhaus, Legality and Legitimacy: Carl Schmitt, Hans Kelsen and Hermann Heller in Weimar (Oxford: Oxford University Press, 1997), с. 100.


[Закрыть], отчасти состоит в ошибочности его исторических предпосылок: неверно утверждать, будто разработчики Нюрнбергских законов уже в 1935 году ставили своей целью уничтожение евреев. Задача нацистской политики раннего периода состояла в том, чтобы отправить еврейское население в изгнание или по крайней мере изолировать его в границах Рейха, и по поводу методов достижения даже этой цели возникали серьезные конфликты.

Но, так или иначе, главная ошибка всех этих ученых состоит в предположении, что нельзя говорить о каком-либо «влиянии», поскольку нацистские законы не совпадали в полной мере с американскими. Как мы увидим далее, нацистские юристы использовали американское расовое законодательство, даже если в нем ничего не говорилось о евреях как таковых. В любом случае, когда в сравнительном праве речь идет о влиянии, редко имеется в виду буквальное подражание. Влияние – сложное сочетание перевода, творческой адаптации, избирательного заимствования и ссылок на авторитеты. Каждый, кто что-либо заимствует, вносит в предмет заимствования изменения и приспосабливает его к собственным нуждам, что верно как для нацизма, так и для любого другого режима, сколь бы порочен он ни был.

Влияние проявляется не только посредством буквального заимствования. Оно проявляется также посредством вдохновения и примера, а Соединенные Штаты могли в изобилии дать их нацистским юристам в начале 1930-х годов, в эпоху создания Нюрнбергских законов.

* * *

Обо всем этом нелегко говорить. По многим причинам не так-то просто отстраненно взглянуть на вопрос о том, оказало ли на расистскую программу нацистов влияние то, что происходило при других западных режимах, и можно ли вообще проводить подобные параллели – точно так же, как непросто признать неразрывную связь нацизма со сменившими его послевоенными европейскими порядками. Никому не хочется, чтобы его воспринимали как носителя отличной от общепринятой точки зрения на преступления нацизма. Немцы, в частности, с неохотой вступают в дискуссии, которые могут носить привкус апологетики. Современная Германия покоится на моральном фундаменте, основанном на отказе не только от нацизма, но и от отрицания ответственности Германии за случившееся при Гитлере. По этой причине какие-либо ссылки на иностранное влияние по большей части остаются в Германии неприемлемыми. В свою очередь, никто из негерманцев не хочет, чтобы их страну хоть в какой-то мере обвиняли в причастности к зарождению нацизма. Трудно преодолеть ощущение, что, оказав влияние на развитие нацизма, мы покрыли себя несмываемым позором. Возможно, поэтому именно мы во всем западном мире в глубине души ощущаем потребность признать чудовищное преступление, не знающее себе равных, как современный кошмар, на фоне которого мы можем дать определение самим себе как своего рода «радикальному злу» или некоей темной звезде, служащей для нас отрицательным ориентиром, чтобы не потерять своих моральных координат.

Но, естественно, в истории не все получается столь легко. Нацизм не был просто кошмарным историческим этапом, никак не связанным с тем, что существовало до него и наступило после. Не был он и беспрецедентным расистским ужасом. Нацисты были не просто некими демонами, вырвавшимися из темных подземелий, чтобы уничтожить все хорошее и справедливое в традициях Запада, пока их не одолели силой оружия, восстановив истинные человеческие и прогрессивные ценности Европы. Ведь существовали многовековые традиции европейского правления, внутри которых они действовали. Имелась неразрывная связь между нацизмом и тем, что существовало до него и наступило после. Имелись примеры, из которых нацисты черпали вдохновение, и среди них особо выделялось американское расовое законодательство.

Из всего этого вовсе не следует, будто в 1930-е годы Америка являлась нацистской страной, сколь бы отталкивающими не выглядели ее законы начала и середины XX века. Естественно, расистские черты в американском законодательстве сосуществовали и соперничали с выдающимися проявлениями гуманизма и равенства. Естественно, думающие американцы ненавидели нацизм – хотя наверняка имелись и те, кому нравился Гитлер. Самым знаменитым юристом среди последних был не кто иной, как Роско Паунд, декан юридического факультета Гарварда, символ продвинутой американской юридической мысли, который не скрывал своих симпатий к Гитлеру в 1930-е годы[43]43
  На тему Паунда см.: Stephen H. Norwood, The Third Reich in the Ivory Tower (Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2009), с. 56–57; на тему американского нацизма в более широком смысле см.: Sander A. Diamond, The Nazi Movement in the United States, 1924–1941 (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1974).


[Закрыть]. Нацистские юристы, со своей стороны, находили в Америке многое, к чему они относились с презрением.

Суть не в том, что американский и нацистский расовые режимы были одинаковы, но в том, что нацисты находили примеры и прецеденты в американском расовом законодательстве, которое они высоко ценили, в то же время осуждая во многом озадачивавшую их силу либеральных идей в стране, столь открыто и без каких-либо оправданий узаконившей расизм. Мы можем – и должны – отвергать бесхитростный антиамериканизм, который обвиняет Соединенные Штаты во всем мировом зле или сводит понимание Америки лишь к ее истории расизма[44]44
  Ведет в данном направлении: Hermann Ploppa, Hitlers Amerikanische Lehrer: Die Eliten der USA als Geburtshelfer der Nazi-Bewegung (Sterup: Liepsen, 2008).


[Закрыть]. Но ничем не оправдано и нежелание ставить острые вопросы о нашей истории и об истории американского влияния на другие страны. Американское воздействие на остальной мир не ограничивается тем, что является для американцев предметом гордости за свою страну. Оно так же включает многие аспекты американского прошлого, о которых мы, возможно, предпочли бы забыть.

Мы не сможем понять историю национал-социалистской Германии и, что важнее, место Америки во всеобщей истории мирового расизма, пока не осознаем всех этих фактов. В начале 1930-х нацистские юристы были заняты созданием расового законодательства, поставившего во главу угла законы о запрете на расовое смешение, а также основанные на расизме законы об иммиграции, натурализации и второсортном гражданстве. Они искали подходящие зарубежные модели и нашли их в Соединенных Штатах Америки.

Глава 1. Создание нацистских флагов и нацистских граждан

Любопытно взглянуть на номер «New York Times» от 16 сентября 1935 года. В передовице за тот день сообщается об одном из самых мрачных моментов в истории современного расизма под набранным крупным шрифтом заголовком: «Рейх выбирает свастику как официальный символ государства. Ответ Гитлера на „оскорбление“»[45]45
  «Reich Adopts Swastika as Nation's Official Flag; Hitler's Reply to 'Insult'», New York Times, 16 сентября 1935 г., с. A1.


[Закрыть]. Именно так «Times», как и большинство других американских газет, отреагировала на обнародование накануне наиболее печально известного примера расового законодательства межвоенной эпохи, нацистских Нюрнбергских законов. Лишь ниже газета добавила, уже не столь заметным шрифтом: «Приняты антисемитские законы. Неарийцы лишены гражданства и права на смешанный брак». То были меры, которые мы сегодня называем Нюрнбергскими законами, – меры, провозглашавшие полномасштабное создание в Германии расистского государства, что стало основной вехой на пути к холокосту. Почему в американских заголовках не упоминалось о них?

Ответ связан с политическим генезисом Нюрнбергских законов и свидетельствует о сложности и двойственности отношений между нацистской Германией и Америкой «Нового курса» начала 1930-х. В период страха и неуверенности 1933–1936 годов были моменты, когда взгляды нацистов на США характеризовались антиамериканскими настроениями, ненавистью к американским евреям и презрением к американским конституционным ценностям; но были и моменты, когда нацисты выражали надежду на будущие добрососедские отношения и веру в родство между Соединенными Штатами и Германией как странами, поставившими себе цель обеспечить превосходство «нордической расы».

Заголовки американской прессы от 16 сентября были связаны с ненавистью нацистов к американским евреям. Нюрнбергские законы действительно были представлены миру как ответ нацистской Германии на «оскорбление» флага со свастикой – и «оскорбление» это имело место в Нью-Йорке. Речь идет о так называемом инциденте с «Бременом» конца июля 1935 года, когда мятежники сорвали свастику с немецкого океанского лайнера «Бремен». Мятежников арестовали, но их освободил мировой судья, еврей по имени Луис Бродский. Именно в ответ на решение Бродского нацисты провозгласили первый из трех Нюрнбергских законов, закон о флаге Рейха, объявлявший свастику исключительным национальным символом Германии. Таким образом, можно сказать, что триумф свастики в Германии в определенной степени символизировал неприятие нацистами либеральных течений в американской жизни и места евреев в американском обществе.

Но два других Нюрнбергских закона, лишавшие немецких евреев права на гражданство и права на смешанный брак, именно те, которые мы сегодня помним как Нюрнбергские законы, носили иной характер. Они не были представлены миру как неприятие Америки. Собственно, когда Гитлер и Геринг провозгласили в Нюрнберге два новых антиеврейских закона, их речи были полны дружеских высказываний в адрес администрации Рузвельта и Соединенных Штатов. И неприятная правда, как мы увидим в этой и последующей главах, состоит в том, что две направленных против евреев меры, которые мы сегодня называем Нюрнбергскими законами, вовсе не носили признаков явного неприятия Германией всех американских ценностей и были созданы в атмосфере немалого интереса и уважения к примеру, каковым являлось американское расовое законодательство. Более того, германское законодательство было приближено к американскому в значительно большей степени, чем до этого.

Первый Нюрнбергский закон: о нью-йоркских евреях и нацистских флагах

Когда мы сегодня говорим о Нюрнбергских законах, мы (как и немцы эпохи нацизма)[46]46
  Напр.: Wilhelm Stuckart, «Nationalsozialismus und Staatsrecht», в: Grundlagen, Aufbau und Wirtschaftsordnung des nationalsozialistischen Staates, ред. H.-H. Lammers и др. (Berlin: Spaeth & Linde, 1936), с. 15–23; Meyers Lexikon, 8-е издание (Leipzig: Bibliographisches Institut, 1940), 8:525, см. «Nürnberger Gesetze».


[Закрыть] ссылаемся лишь на второй и третий из них – «Закон о гражданстве»[47]47
  Полное название «Закон о гражданине Рейха». – Примеч. ред.


[Закрыть], переводивший евреев в категорию граждан второго сорта, и «Закон о крови»[48]48
  Полное название «Закон об охране немецкой крови и немецкой чести». – Примеч. ред.


[Закрыть], объявлявший преступлением брак и сексуальные отношения между евреями и «арийцами». Тем не менее на «Партийном съезде свободы» в Нюрнберге 15 сентября 1935 года нацисты на самом деле провозгласили три закона, и, описывая политику Нюрнберга и место Америки в нацистских юридических взглядах начала 1930-х, логично начать с того, с чего начали американские газеты: с первого из них, Reichsflaggengesetz, или «Закона о флаге Рейха», поводом для которого стал инцидент с «Бременом». История «Закона о флаге» позволяет заглянуть в мутные потоки и встречные течения враждебности и осторожного дружелюбия, характеризовавшие отношение нацистов к Америке «Нового курса» в начале 1930-х.

Инцидент с «Бременом» случился в Нью-Йорке 26 июля 1935 года, жарким летом, запомнившимся дипломатическими стычками и вспышками уличного насилия, которые произошли между нью-йоркскими противниками Гитлера и сторонниками Германии[49]49
  Jay Meader, «Heat Wave Disturbing Peace, July 1935 Chapter 111», New York Daily News, 13 июня 2000 г., http://www.nydailynews.com/archives/news/heat-wave-disturbing-peace-july-1935-chapter-111-article-1.874082. Более подробно см.: Klaus P. Fischer, Hitler and America (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2011), с. 50–52; Thomas Kessner, Fiorello H. La Guardia and the Making of Modern New York (New York: McGraw-Hill, 1989), с. 401–402.


[Закрыть]. В тот вечер около тысячи бунтовщиков, охарактеризованных в полицейских отчетах как «сочувствующие коммунистам», штурмовали «Бремен», один из самых быстрых лайнеров в Атлантике и гордость немецкого кораблестроения[50]50
  См.: «Text of Police Department's Report on the Bremen Riot», New York Times, 2 августа 1935 г. На тему «Бремена» и однотипной ему «Европы» см.: Arnold Kludas, Record Breakers of the North Atlantic: Blue Riband Liners, 1838–1952 (London: Chatham, 2000), с. 109–117.


[Закрыть]. Пятерым демонстрантам удалось взобраться на борт, сорвать свастику и швырнуть ее в реку Гудзон.

Все пятеро были арестованы, но в итоге разразился дипломатический кризис, растянувшийся на несколько недель. Сразу же после случившегося Госдепартамент США попытался смягчить ситуацию, послав ноту, в которой выражалось сожаление в том, что «к национальному символу Германии не отнеслись с должным уважением»[51]51
  U.S. Department of State. Press Releases (1935), с. 101.


[Закрыть]. Сколь бы враждебными к Гитлеру ни были настроения на улицах Нью-Йорка, администрация Соединенных Штатов в данный исторический момент стремилась сохранить хорошие отношения с Третьим рейхом[52]52
  См., напр.: Fischer, Hitler and America, с. 49.


[Закрыть]. Тем не менее в течение всего конца лета в германской прессе кипели страсти. Кризис достиг своей кульминации 6 сентября, за неделю до церемонии открытия Нюрнбергского съезда, когда мировой судья Манхэттена по имени Луис Бродский распорядился освободить пятерых арестованных бунтовщиков, выступив с пламенной речью, осуждающей нацизм от имени американских свобод.

Луис Бродский, нью-йоркский еврей, давший толчок к принятию Нюрнбергских законов, стал одной из самых заметных фигур в истории международных дипломатических кризисов. Своей карьерой он был обязан как возможностям, так и препятствиям, которые создавала для евреев Америка начала XX века. Он окончил юридический факультет Нью-Йоркского университета в 1901 году, в возрасте всего лишь семнадцати лет[53]53
  «Louis B. Brodsky, 86, Former Magistrate», New York Times, 1 мая 1970 г., с. 35. На тему точной даты получения им диплома см.: «New York University Commencement», New York Times, 7 июня 1901 г., с.9.


[Закрыть], но в Америке начала ХХ века юристам-евреям нелегко было пробиться в престижные юридические конторы или национальный судейский корпус. Естественно, в США быть юристом-евреем было намного лучше, чем в нацистской Германии, но все равно непросто (что злорадно отмечалось в нацистской литературе начала 1930-х)[54]54
  Detlef Sahm, Die Vereinigten Staaten von Amerika und das Problem der nationalen Einheit (Berlin: Buchholz & Weisswange, 1936), с. 92–96.


[Закрыть], и Бродский избрал иной путь. Благодаря финансовой поддержке Таммани-холла, продажного политического сообщества нью-йоркских демократов, часто продвигавшего интересы этнических меньшинств, он получил должность мирового судьи в следственном изоляторе Нижнего Манхэттена, известного как «Гробница»[55]55
  На тему его назначения на должность сперва мэром Джоном Ф. Хайленом, а затем мэром Джимми Уокером см.: «Louis B. Brodsky, 86, Former Magistrate», New York Times, 1 мая 1970 г., с. 35.


[Закрыть].

Мировые судьи «Гробницы», занимавшие крайне низкое положение в судебной иерархии, отвечали за слушания об освобождении под залог, ночные суды и тому подобное[56]56
  New York Inferior Criminal Courts Act, Title V, § 70, 70a, Code of Criminal Procedure of the State of New York, 20th ed. (1920).


[Закрыть], и от назначенцев Таммани часто исходил душок продажности (сам Бродский пережил обвинения в коррупции в 1931 году)[57]57
  См.: Herbert Mitgang, The Man Who Rode the Tiger: The Life and Times of Judge Samuel Seabury (New York: Lippincott, 1963), с. 190–191. Похоже, Бродский неплохо заработал на биржевых спекуляциях.


[Закрыть]. Тем не менее Бродский использовал свою скромную должность, чтобы делать громогласные заявления в защиту гражданских свобод, более подобающие судьям Верховного суда. Бродский, возможно, являлся бенефициаром политики Таммани-холла, но (как и другие представители Таммани)[58]58
  См.: Terry Golway, Machine Made: Tammany Hall and the Creation of Modern American Politics (New York: Liveright, 2014), напр., с. 253–254.


[Закрыть] был также страстным поборником американских конституционных прав. В 1931 году он снова дал повод для скандала, разрешив распространение порнографических романов[59]59
  Jay Gertzman, Bookleggers and Smuthounds: The Trade in Erotica, 1920–1940 (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1999), с. 167.


[Закрыть]. В апреле 1935 года он опять попал в заголовки газет, когда освободил двух стриптизерш, арестованных в одном из клубов Гринвич-виллидж, героически заявив в зале суда, что «нагота более не считается непристойной»[60]60
  «Court Upholds Nudity. No Longer Considered Indecent in Nightclubs, Magistrate Says», New York Times, 7 апреля 1935 г., с. F17.


[Закрыть]. (В эту же ночь другой мировой судья без труда обвинил стриптизерш, арестованных в «Бурлеске Мински»[61]61
  Там же.


[Закрыть].) А когда в начале сентября перед ним предстали бунтовщики с «Бремена», Бродский воспользовался возможностью провозгласить американские ценности и осудить нацистов. Как он писал, «свастика являлась „черным пиратским флагом“, выступая за все то, чему противостояли Соединенные Штаты». Для него она была «бесстыдно развевающейся эмблемой, символизирующей все то, что противоречит американским идеалам данных Богом и неотчуждаемых прав всех народов на жизнь, свободу и стремление к счастью… [Нацизм представляет собой] мятеж против цивилизации – по сути, если прибегнуть к биологическим понятиям, атавистическим возвратом к социальным и политическим условиям раннего Средневековья, если не первобытного варварства»[62]62
  «Brodsky Releases 5 in Bremen Riot», New York Times, 7 сентября 1935 г., с. 1, 5.


[Закрыть]. То были вдохновляющие и верные во всех отношениях слова, и да благословит Господь Луиса Бродского за то, что он их произнес. Сейчас трудно объяснить, в связи с чем мировой судья высказал подобное мнение, а также на каком законном основании были освобождены бунтовщики.

В любом случае Бродский был евреем, и его мнение стало своего рода красной тряпкой для нацистов. Администрация Рузвельта в очередной раз попыталась снять с себя ответственность за его поступок, вынудив губернатора Нью-Йорка Герберта Лемана объявить о превышении Бродским своих полномочий, а государственный секретарь Корделл Халл принес формальные извинения Рейху в тот же день, когда были провозглашены Нюрнбергские законы[63]63
  Напр.: «U.S. Apology for Reich. Hull Expresses Regrets on Brodsky Remarks», Montreal Gazette, 16 сентября 1935 г. См. также документы в Foreign Relations of the United States (1935), 2: с. 485–90.


[Закрыть]. Однако министр пропаганды Йозеф Геббельс уже принял решение использовать выступление Бродского в политических целях нацистов.

Фактически высказывание Бродского стало чем-то вроде пропагандистского подарка нацистам, дав им долгожданную возможность укрепить свою власть в Рейхе. Из-за своих слов Бродский оказался в самом эпицентре конфликта по поводу политического символизма в нацистской Германии. В сентябре 1935 года, перед Нюрнбергским «Съездом Свободы», захват Германии нацистами еще не был завершен в полной мере. В начальный период после прихода Гитлера к власти в январе 1933 года нацистская партия вынуждена была делить власть с другими представителями правого крыла, национал-консерваторами, в число которых входили такие могущественные фигуры, как президент Пауль фон Гинденбург и бывший канцлер Курт фон Шляйхер. Эти люди ненавидели демократические обычаи Веймарской республики и готовы были сотрудничать с нацистами, но в определенной степени дистанцировались от их программы. Именно национал-консерваторы совершили трагический просчет, поставив Гитлера на пост рейхсканцлера, будучи уверенными, что смогут им управлять. Как всем известно, последующие события быстро показали, что они ошибались: через несколько недель после вступления Гитлера в должность 30 января 1933 года нацисты основательно продвинулись на пути к полному господству посредством хорошо знакомой последовательности кошмаров, которыми было отмечено скатывание Германии в диктатуру: пожара Рейхстага 27 февраля, выборов 5 марта и, наконец, «Закона о полномочиях» от 24 марта, дававшего Гитлеру диктаторскую власть[64]64
  См., напр.: Ian Kershaw, Hitler, 1889–1936: Hubris (New York: Norton, 1999), с. 419–468.


[Закрыть].

Тем не менее во время и после этих пугающих событий Гинденбург оставался президентом, и даже после его смерти в 1934 году национал-консерваторы сохраняли свою роль в правительстве Рейха. Более того, они получили официальное символическое признание своего права на долю власти в Германии: в то время как все остальные государства вывешивали только один флаг, германский Рейх вывешивал вместе два флага – флаг со свастикой, описанный в указе Гинденбурга как представляющий «могущественное возрождение германской нации», достигнутое нацизмом, а рядом с ним простой флаг с черной, белой и красной полосами, представлявший «прославленное прошлое германского Рейха», символической территории более традиционалистского правого крыла[65]65
  Erlaß des Reichspräsidenten über die vorläufige Regelung der Flaggenhissung (vom 12, März 1933), Reichsgesetzblatt (1933), с. 1:103.


[Закрыть]. Карл Шмитт восхвалял этот своеобразный двуликий национальный символизм как средство «церемониального отрицания Веймарской системы» без однозначного превосходства одной группы противников Веймара над другой. Пока оба флага развевались рядом, Германия еще не являлась нацистской в полной мере, но это позволяло нацистам завоевать лояльность многочисленных немецких консерваторов, особенно среди влиятельной бюрократии, не принуждая их во всем следовать радикальной нацистской программе[66]66
  Здесь я следую анализу, сделанному в: Dirk Blasius, Carl Schmitt: Preussischer Staatsrat in Hitlers Reich (Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2001), с. 109.


[Закрыть].

К сентябрю 1935 года нацисты добились немалых успехов, избавляясь от национал-консерваторов – иногда действительно их убивая, как это случилось с Шляйхером, – но все еще были вынуждены делить с ними символическую сцену, над которой раздражающе развевались оба флага. Решение Бродского освободить бунтовщиков дало Геббельсу повод для ликвидации символа национал-консерваторов: «Судья Бродский в Нью-Йорке, – писал он в своем дневнике, – оскорбил германский государственный флаг. Наш ответ: в Нюрнберге соберется рейхстаг и объявит флаг со свастикой единственным нашим государственным флагом»[67]67
  Геббельс, запись от 9 сентября 1935 г. в: Tagebücher, ред. Angela Hermann, Hartmut Mehringer, Anne Munding, Jana Richter (Munich: Institut für Zeitgeschichte, 2005), 3/1. Обсуждается в: Peter Longerich, Politik der Vernichtung Eine Gesamtdarstellung der nationalsozialistischen Judenverfolgung (Munich: Piper, 1998), с. 622n198.


[Закрыть]. Нюрнберг стал символическим знаком прихода нацистской партии к единоличному правлению и, естественно, также поводом для закручивания гаек в отношении соплеменников Бродского, немецких евреев. «Партийный съезд Свободы» послужил также поводом для провозглашения двух антисемитских законов, которые активно готовились в течение двух лет.

Таким образом, Нюрнбергские законы были предложены миру как «ответ на оскорбление», нанесенное еврейским мировым судьей в полицейском суде Манхэттена. Однако важно подчеркнуть, что они не демонстрировали неприятия всего того, за что выступала Америка. Нью-йоркского еврея Луиса Бродского вполне можно было осудить и без осуждения Америки в целом. В конечном счете, как отмечал один немецкий автор в написанной в 1935 году книге с восхвалениями в адрес Рузвельта, Нью-Йорк имел крайне мало отношения к «Америке»: в этом городе собирались «представители разных рас», создавая «мешанину идей и народов», и в нем наблюдалось «огромное влияние евреев», превращавших организации наподобие Колумбийского университета в центры «радикализма».

Истинная же Америка, в противоположность Нью-Йорку, была англо-саксонской и протестантской[68]68
  Johannes Stoye, USA. Lernt Um! Sinn und Bedeutung der Roosevelt Revolution (Leipzig: W. Goldmann, 1935), с. 140.


[Закрыть]. Немецкие расисты позволяли себе подобные издевательские высказывания в адрес «еврейского» Нью-Йорка в течение многих лет[69]69
  См., напр.: Arthur Holitscher, Wiedersehen mit Amerika (Berlin: Fischer, 1930), с. 45–49.


[Закрыть].

И действительно, когда собрался съезд, нацистское руководство старательно заявляло, что их враги – евреи, а не Соединенные Штаты. Выступая с речью по поводу новых законов, Гитлер специально прервался, чтобы похвалить администрацию Рузвельта за ее «полностью достойное и честное» отречение от Бродского[70]70
  «Полностью достойное и честное» – мой перевод слов «in loyalster Weise». Max Domarus, Hitler: Reden und Proklamationen, 1932–1945 (Neustadt a.d. Aisch, 1962), с. 1:537.


[Закрыть]. Как объяснил фюрер, цель Нюрнбергских законов состояла лишь в осуждении «еврейских элементов», где бы те ни были, и подтверждении «правильности» национал-социализма[71]71
  Гитлер, там же, с. 536–537.


[Закрыть]. Геринг, формально представляя новые законы в своей речи, добавил, что Германия может лишь выразить сочувствие американскому народу, поскольку американцы, не имеющие собственных антисемитских законов, были «вынуждены стать свидетелями» проявления недостойного высокомерия со стороны «заносчивого еврея» Бродского[72]72
  Там же, с. 538: «wir bedauern das amerikanische Volk darum, daß es gezwungen war, einer solchen Verunglimpfung zuzusehen» («нам жаль американский народ за то, что он был вынужден стать свидетелем подобного оскорбления»). На тему «frecher Jude» («заносчивого еврея») Бродского см. там же.


[Закрыть].

Естественно, ни одну нацистскую речь не следует воспринимать как некую истину. И тем не менее выступления Гитлера и Геринга в Нюрнберге с их деланными попытками выразить уважение к администрации Рузвельта и отвратительным стремлением поддержать американских антисемитов вполне соответствуют тому, что известно из многих других источников: в 1935 году отношение нацистов к США еще не стало однозначно враждебным, точно так же как Вашингтон не был готов отречься от сотрудничества с Гитлером. К примеру, по осторожным оценкам историка Филиппа Гассерта, лишь в начале 1936 года и особенно в 1937-м Соединенные Штаты «наконец утратили свою роль модели» для нацистской Германии[73]73
  Philipp Gassert, «'Without Concessions to Marxist or Communist Thought': Fordism in Germany, 1923–1939», в: Transatlantic Images and Perceptions: Germany and America since 1776, ред. David E. Barclay, Elisabeth Glaser-Schmidt (New York: Cambridge University Press, 1997), с. 239. На тему 1937 года как поворотного пункта см.: Junker, «Hitler's Perception of Franklin D. Roosevelt», с. 150–151; Fischer, Hitler and America, с. 65–69.


[Закрыть].

Это вовсе не означает, что в отношениях между двумя странами в начале 1930-х царила полная гармония или что нацисты не видели никаких поводов для ненависти к США. Вне всякого сомнения, в американской прессе появлялось множество статей о творящемся в Германии, что явно не доставляло радости германскому руководству. Несомненно, нацисты презирали «американские идеалы данных Богом и неотчуждаемых прав всех народов на жизнь, свободу и стремление к счастью», о которых говорил Бродский. Тем не менее в первые годы нацистского правления в Германии сохранялось широко распространенное мнение, что США в душе являются родственным «нордическим» обществом, пусть даже сохраняющим приверженность устаревшим либеральным и демократическим идеям, которые могут пострадать от расового смешения.

В итоге можно испытать немалый шок, читая немецкие отчеты тех лет, посвященные Америке. Взять, к примеру, Альбрехта Вирта. Вирт в своей книге «Народы в мировой истории» 1934 года (всеобщей истории для читателей-нацистов с портретом Гитлера на титульном листе) так описывал Америку для своих немецких читателей на первых страницах: «Наиболее важным событием в истории государств второго тысячелетия – вплоть до [Первой мировой] войны – стало основание Соединенных Штатов Америки, давшее сильнейший толчок к борьбе арийцев за мировое господство»[74]74
  Albrecht Wirth, Völkische Weltgeschichte (1879–1933) (Braunschweig: Westermann, 1934), с. 10. Вирт говорил о «Westarier» («западных арийцах»), но, упростив, я использовал перевод «арийцы». Данные слова уже появлялись в издании книги Вирта 1924 года, но в то время с изображением бюста Гинденбурга на фронтисписе. Wirth, Völkische Weltgeschichte, 5-е изд. (Braunschweig/Hamburg: Westermann, 1924), с. 10.


[Закрыть]. Современным американцам есть что сказать по поводу основания, и далеко не всегда положительное. Все мы понимаем, как печально заметил Тэргуд Маршалл, что «американская конституция была несовершенной с самого начала, и потребовались несколько поправок, гражданская война и важные общественные преобразования, чтобы достичь… уважения к личным свободам и правам человека, которые мы сегодня воспринимаем как фундаментальные»[75]75
  Thurgood Marshall, «Reflections on the Bicentennial of the United States Constitution», Harvard Law Review, 101 (1987), с.2.


[Закрыть]; всем нам известно, что отцы-основатели верили в то, что считается теперь предосудительным, но это все же весьма далеко от описываемого нацистами исторического поворотного пункта в «борьбе арийцев за мировое господство».