Текст книги "Дневник обезьянки (1957-1982)"

Лондон

Вчера провела восхитительный вечер с Дж. Никаких ссор, никаких споров. Я уж думала, что сегодня к обеду между нами наконец-то произойдет какое-то сближение. В четверг Дж. снова уезжает. У него это успело войти в привычку, вот я и подумала, что хотя бы накануне отъезда он проявит ко мне немного внимания. Но я почти его не видела. Он все время работал. Вчера он ни разу меня не обнял, даже не сказал: «Привет» – только читал, а потом лег спать. Я одинока и несчастна. Он уезжает как минимум на неделю – и это всего пять дней спустя после моего возращения из Америки. Не знала, что меня ждет такое одиночество.

11 декабря

У меня будет ребенок. Какое странное чувство. Всего девять месяцев – и пожалуйста. У меня было ужасное предчувствие, что я никогда не стану матерью. Я так на это надеялась и так часто делала вид, что не верю в возможность забеременеть, – что впору сунуть себе под платье мячик, чтобы извлечь его перед тем, как принять ванну, признав, что все это – вранье. В детстве перед сном я могла часами размышлять о том, как это будет – идеальный дом, семеро детишек… Я воображала, какие у них будут волосики, какие глазки… В моем представлении они были полным совершенством. Мама сказала, что в свое время занималась тем же самым. У нее было для обозначения этого особое словечко – thinkums[73]73
  Зд.: «мыслишки» (искаж. англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Я боялась засыпать, потому что во сне теряла контроль над своими планами: моих любовников могли убить, мой дом разрушить, моих детей стереть с лица земли. Сейчас, когда у меня начал расти живот, я испытываю постоянную потребность его трогать. Как же это чудесно – перестать по-идиотски витать в облаках и растолстеть по-настоящему, и не только потому, что я нарочно выпячиваю живот. У меня болит грудь, и это доставляет мне огромное удовольствие. Странно будет рожать. Во всяком случае, так было, когда я перед зеркалом изображала родовые схватки и так в это верила, что на глазах появлялись слезы.

В поезде по пути в замок Меркюэс

Сейчас 18:10, на место я должна прибыть около полуночи. Журнал Elle прислал очень милого сотрудника по имени Франсуа, который проводил меня на вокзал. Я дала ему денег, в пересчете на наши примерно фунт, чему он очень удивился. Но он правда был чрезвычайно предупредителен, и без него я ни за что бы не нашла нужный вагон.

Выясняется, что быть замужем – очень полезно, и я стараюсь всем демонстрировать свое обручальное кольцо. С ним я, как мне кажется, выгляжу гораздо старше, тогда как раньше чувствовала себя более уязвимой. Поскорее бы в купе появились два остальных пассажира: пока что здесь только я и какой-то мужчина, который делает вид, что читает газету, а сам разглядывает меня. Я знаю, что, когда стемнеет, я буду умирать от страха. Ненавижу путешествовать в одиночку. Интересно, как пройдет фотосессия. На вокзале меня должна встречать Инид – мать Ингрид. Если я не ошибаюсь, она возглавляет отдел моды в Elle. Ну, хоть одно знакомое лицо! Я пыталась дозвониться до миссис П., но на линии был слышен только какой-то неясный гул. Полагаю, их никого не было дома. Я все время думаю, скучает ли по мне Джон. Я жутко по нему скучаю и даже взяла с собой его майку, в которой собираюсь спать, но ему ничего не сказала – он наверняка решит, что я слишком сентиментальна. Как чудесно – знать, что у тебя внутри растет ребенок! Пока еще ничего не видно, но я-то знаю, что он там есть, и постоянно повторяю про себя: «Будь что будет, но он уже во мне и я его люблю». Если я его потеряю, то умру от отчаяния. Надеюсь, что Джон его полюбит, даже если он будет не такой прекрасный, как двое других его детей, и будет совсем на них не похож…

1967

Рождение Кейт. «Baby Book»

Все началось 7 апреля, незадолго до полуночи.

Я шла по Кингс-Роуд, собираясь на чай к маме и папе, и упала. По-видимому, это и послужило толчком. Шагала я довольно быстро, чтобы отвязаться от вроде бы безобидного, но совершенно пьяного старикашки, который все пытался со мной заговорить и почти кричал. Мне было неловко, потому что вокруг было полно народу. То ли я поскользнулась, то ли попала каблуком в щель в тротуаре – во всяком случае, именно об этом твердил старик, пока я валялась на земле, выставив себя на всеобщее обозрение: «Надо подать жалобу! Она из-за этого упала!» Два молодых парня помогли мне подняться. Они боялись, что я начну рожать прямо у них на глазах. Они усадили меня и предложили зайти выпить чаю, но эта история так меня смутила, что я постаралась поскорее оттуда убраться. Быстро купив то, что мне было нужно, я взяла такси и поехала к маме с папой. Когда я вернулась домой, Джон брился. Я приготовила ужин и вымыла голову. Пару раз за вечер я почувствовала острую боль в области живота, но в последнее время ребенок так брыкался, что я не придала этому значения. Мы довольно рано легли спать. Джон принял снотворное и мгновенно заснул как убитый. Мне не спалось, и я взяла книгу доктора Спока. Живот у меня затвердел, и появились болезненные ощущения, но вполне терпимые. Я кругами ходила по комнате с часами Дж. в руках и замеряла промежутки между схватками. Я дважды пыталась его разбудить, но он спал очень крепко. Когда до меня дошло, что происходит, схватки повторялись через каждые пять минут, с завидной регулярностью, не то что недавнее беспорядочное покалывание. Тогда я поднялась этажом выше, чтобы позвонить в лондонскую клинику… Для этого мне пришлось набраться храбрости, но все я это сделала. Когда боль отступала, я забывала, какой сильной она была, и думала, что, может быть, я зря волнуюсь. Как бы там ни было, я дозвонилась до медсестры в роддоме. Пока она искала акушерку, меня настигла очередная схватка. Они сказали, что подготовят мне палату. Я спустилась вниз, надела платье, чуть-чуть подкрасилась, чтобы не быть похожей на чудовище, и разбудила Джона. Он с трудом разлепил глаза. Ему стоило неимоверных усилий подняться, но в конце концов он встал, и мы поехали в роддом, прихватив мой чемодан и Манки. Из подъезда я вышла в таком возбуждении, что даже не удивилась, увидев рядом с нашей машиной еще одну, белую, и двух типов, только подумала, что нас, кажется, собираются ограбить. Типы посмотрели на меня с изумлением – еще бы, человеческая гора, которая стояла на тротуаре, корчась в схватках. Они быстро смылись, но рядом с нашей машиной мы обнаружили шланг и канистру. Оказывается, они воровали у нас бензин! На меня напал сумасшедший смех. Я успела посмотреть на номера машины, на которой они удирали, в надежде, что их будет легко поймать, и, разумеется, увидела, что номера иностранные. Мы погнались за ними, чтобы вернуть свой бензин. На Понт-стрит мы остановились возле телефонной будки, я позвонила в полицию и сообщила номера машины, после чего мы поехали на заправку на Парк-лейн, поскольку остались практически без горючего. Это было по пути к больнице. Меня положили на кровать. Дж. мне помог, потому что боль становилась все сильнее. Медсестра ощупала мой живот и сказала: «О да, прекрасные схватки!» Мне дали четыре таблетки. Потом меня побрили. Помню, что я морщилась, глядя на Джона, – это был момент, которого я боялась больше всего. Я смущенно хихикала, потому что Джон тоже морщился и корчил рожи… Схватки достигли невероятной интенсивности, мое дыхание стало прерывистым. Джон напомнил мне, что я должна делать упражнения, но у меня не было сил, остался только страх перед очередной схваткой. Они уже шли по две без перерыва, потом – по три, потом слились в одну мучительную схватку. Бедный Джон сидел рядом со мной, вжавшись в кресло, он выглядел измученным. Он мог бы уйти, и в какой-то ужасный момент мне показалось, что он так и сделает. Присутствовавшая при этом монахиня уговаривала его удалиться, но медсестра сказала: «Если хотите, можете остаться», и он остался, чему я обрадовалась – без него я бы не справилась. Помню, что я с шумом дышала, а когда боль достигала пика, у меня мутилось сознание и становилось очень страшно. Джон держал меня за руку и заставлял меня дышать ровнее. Если бы не он, я бы, наверное, сошла с ума. Дальнейшее я помню смутно. Кажется, я сказала Джону: «Пока, fatty[74]74
  Толстяк (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]!» Потом мне велели тужиться, и это было самое сильное из всех физических ощущений, какие я когда-либо переживала; наверное, мне было очень больно, но я помню только приказ тужиться; вроде бы я вела себя не очень мужественно и даже слегка задохнулась, во всяком случае, позже мне сказали, что я устроила то еще представление; еще я помню, что отчаянно за кого-то цеплялась, и анестезиолог что-то сказал насчет цвета волос у ребенка; я была уверена, что он сказал «темные», но он утверждал, что сказал «светлые» и что у меня девочка; я была как пьяная и не чувствовала своего лица; мистер Шнайдер сказал: «Смотрите-ка, кто тут у нас». Это был Джон. Я ужасно его люблю.

Кейт[75]75
  Джон, как истинный ирландец, хотел назвать ее Шивон, но мне показалось, что это слишком мудрено. Его шведскую дочь звали Шанна, а мне нравилось имя Кейт. На острове Уайт у меня была кузина по имени Кейт, довольно взбалмошная особа. В «Генрихе V» (его играл сэр Лоренс Оливье) есть сцена, где король заигрывает с Екатериной, дочерью французского короля. Кроме того, есть мюзикл Кола Портера под названием «Целуй меня, Кэт». Одним словом, имя Кейт представлялось мне очень романтичным.


[Закрыть] весит 3 кг 200 г, и это очень много и хорошо. Она была просто прелесть, с челкой темных волос и огромными синими глазами, на правом зрачке у нее была черная полоска, и я сразу сказала, что, когда она вырастет, это придаст ей неотразимый шарм. Она постоянно улыбается, хотя ей всего неделя от роду. Пэмпи сфотографировала ее с этой улыбкой. Ест она просто прекрасно, и для меня это спасение. У меня так много молока, ты даже себе не представляешь, насколько много… Через три дня после ее рождения Джон пришел сообщить мне, что он получил два «Оскара». За лучшую музыку и лучшую песню[76]76
  К фильму «Рожденная свободной» Джеймса Хилла.


[Закрыть].

Джону разрешили отвести нас поужинать в городе, что он и сделал в пятницу. Он так страстно поцеловал меня в губы, что у меня чуть грудь из выреза платья не выскочила.

Мы с Кейт выписались из больницы в субботу или в воскресенье. Когда она вдохнула вольного воздуха, то произнесла: «О-о-о-о!» – и я была так горда, что мне хотелось крикнуть на весь мир: «У меня родился ребенок! У меня есть маленькая дочка!»

У нее самые красивые на свете ручки. Сначала она казалась немножко сморщенной, но все равно оставалась самым красивым ребенком в роддоме – правда, и самым крикливым! На Майорке она вела себя превосходно. Мы взяли с собой Бекки, нашу няню, но я старалась возиться с ней сама. Я стала ужасной собственницей. Кормить Кейт грудью я перестала, когда ей исполнилось три месяца, потому что мы с Джоном уезжали в Лондон на премьеру фильма «Живешь только дважды». Мы вернулись на следующий день. Когда она меня увидела, то не улыбнулась мне. На самом деле она расплакалась, и это меня напугало, встревожило и лишний раз убедило, что я должна сама заботиться о Кейт.

2 мая

Джон записывает песню с Нэнси Синатрой, а я жду его звонка. Странный денек. Я боялась встречи Джона с сексуальной Нэнси – я имею в виду, что она пожирательница мужчин, а Джону только того и надо, – и знала, что он начнет с ней отчаянно флиртовать. В качестве талисмана он взял с собой пинетку Кейт. Мне кажется, он немного трусит из-за песни, но я уверена, что песня гениальная и они отлично сработаются.

Майорка

Сижу на бортике бассейна. Солнце не печет, хотя совсем не холодно. Кейт с каждым днем становится все краше и часто улыбается, особенно если ей пощекотать губки или грудку. Прелесть моя. Она еще в роддоме пыталась поднимать головку, и все медсестры в один голос твердили, что она отлично двигает шейкой, ручками и ножками. Сейчас, когда она улыбается, она улыбается по-настоящему, и смотреть на нее одно удовольствие. Я могу часами держать ее на руках и наслаждаться, глядя на нее. Вот она открыла ротик и вздохнула, но продолжает спокойно спать. Недавно она немного поплакала во сне, и мне стало не по себе. Ужасно видеть, как ее крохотное личико все сжимается. Когда она кричит, то делает это с такой яростью, что на меня нападает смех. Она уже умеет заливисто смеяться – подозреваю, что эту манеру она переняла у Бекки, – но все же для двухмесячного младенца это необычно. Бекки говорит, что никогда еще не видела, чтобы такой маленький ребенок умел так смеяться. Ручки и ножки у нее стройные и очень красивые – как у Джона.

Я уверена, что она так или иначе станет актрисой. Крестить ее мы будем здесь, в частной часовне. Предполагается, что крестный отец и крестная мать должны быть католиками, но в нашем случае ничего подобного не будет – ни Эндрю, ни Линда никакие не католики. Возможно, мне предстоит выслушать ряд упреков, потому что я тоже не католичка. На самом деле единственный истинный католик среди нас – это Джон, но его отношение к религии я назвала бы прохладным. Он в разводе, у него есть внебрачный ребенок и было два гражданских брака, которые церковь не признает. С их точки зрения, Кейт – незаконнорожденное дитя, а мы живем во грехе. Следовательно, у него трое незаконных детей. Надеюсь, что граф[77]77
  У графа Куэльяра был на Майорке дом, который Джон снимал и в мое время, и после меня вместе с Майклом Кроуфордом и их подругами.


[Закрыть] знает, о чем говорит, когда объясняет, что Эндрю и Линде во время обряда можно будет молчать. Он сказал, что предупредил остальных, что все мы – католики, и, если нас прямо спросят, не отрицать этого, а пробормотать что-нибудь невразумительное[78]78
  Годы спустя, когда мы крестили сына Мишеля Пикколи (крестной матерью была я, а крестным отцом – Патрис Шеро), я выяснила, что эта тактика не работает. Невразумительным бормотанием там не отделаешься!


[Закрыть]. Я считала, что католики пойдут на все, лишь бы заполучить в свое стадо еще одну овечку, но, судя по всему, здесь, на Майорке, они более требовательны[79]79
  Крещение в итоге так и не состоялось, и Кейт осталась некрещеной, как, впрочем, и Шарлотта, и Лу.


[Закрыть].

Майорка

Чувствую себя ужасно виноватой. Я проснулась и проплакала несколько часов. Глаза у меня жутко опухли. Не знаю, с кем мне поговорить. Джон спит, но он все равно меня не поймет, если я вдруг решу перед ним исповедаться. Сейчас мне кажется странным, что каких-нибудь два года назад я думала, что нравлюсь мужчинам сама по себе, а не потому, что у них на уме только секс, но теперь я понимаю, что все обстоит с точностью до наоборот: если мужчина проявляет ко мне интерес как к человеку, это значит, что я не привлекаю его как женщина. Иногда, просыпаясь, я представляю себе, как можно заниматься сексом стоя или в ванной, – все вокруг постоянно об этом говорят, подсмеиваются, подмигивают друг другу, и Джон охотно в этом участвует, и только я ничего об этом не знаю: я никогда не занималась сексом на лугу или на морском берегу. Только в постели или на полу. Выглядит это довольно мерзко, но мне надо знать наверняка. Я хочу быть настолько желанной, чтобы ему не хватило терпения дождаться, когда мы придем домой. А в машине? Я бы не прочь попробовать. Но больше всего мне хочется быть желанной, хотя я ни за что не сделаю первый шаг и не стану никого соблазнять. Мне опротивело быть сексуально привлекательной, в смысле привлекательной исключительно в плане секса, и меня постоянно, в том числе сегодня, гложет чувство вины. Мне нравится секс, но из-за этого я чувствую себя легкодоступной, cheap[80]80
  Дешевкой (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Мне хотелось бы быть недотрогой, но тогда придется проститься с любовью. До встречи с Джоном я была such a good girl[81]81
  Зд.: сверхприличной девочкой (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть], благопристойной до тошноты. Если мужчина подкатывался ко мне с определенной целью, я говорила: «Нет», потому что была для этого слишком bloody good[82]82
  Зд.: чертовски порядочной (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Я могла лечь с мужиком в постель, потому что хотела его до всхлипа, но в последний момент всегда останавливалась; мне внушили, что это нехорошо, и я оставляла беднягу страдать от разочарования. Если хорошенько подумать, какой же дурой я была! Сколько возможностей я упустила! Я могла бы любить Джона совсем по-другому, так, как он любит меня, то есть будучи зрелым человеком. Я помню каждый раз, когда мы с ним занимались любовью, и о каждом могу рассказать тебе в подробностях; я помню ночь, в которую мы зачали Кейт, помню эти чудные мгновенья в Манчестере – тогда он не скрывал, что жаждет меня; и в замке на южном побережье, и в его квартире в доме 69 по Кадоган-сквер… Честно говоря, все это происходило в то время, когда я играла в спектакле «Отель „Цветок страсти“». Но вот что меня тревожит: каждый раз повторяется одно и то же. Почти каждую ночь я злюсь на него за то, что он спит; злюсь на него за то, что он столько работает, – хотя нет, я злюсь на него за то, что он занят всем, чем угодно, кроме меня. Иногда, если я знакомлюсь с каким-нибудь парнем и ясно вижу, что он был бы не прочь со мной переспать, во мне свербит мысль: «А что, если я позволю себя соблазнить?» Это любопытство внушает мне беспокойство. Предполагалось, что в последние шесть недель он будет половину времени посвящать работе, а вторую половину – отдыху. Он написал великолепную симфонию, и я им горжусь, но я-то надеялась, что у нас будет что-то вроде медового месяца, а послезавтра мы уже уезжаем.

Во время моего последнего визита к мистеру Шнайдеру он выписал мне таблетки и сказал: «Вы должны воздерживаться в течение хотя бы двух недель». – «Ничего страшного», – ответила я. Мистер Шнайдер очень удивился: «Да, но как это воспримет Джон? Для мужчины даже десять дней – это много, а у вас и так был трехмесячный перерыв из-за ребенка». Меня так и подмывало сказать ему: «Да ему на это плевать, он и три недели может ко мне не прикасаться. Видите ли, я его не так уж сильно привлекаю». Разумеется, я не сказала ничего подобного – еще не хватало, чтобы за ним закрепилась репутация странного и холодного мужчины, что неправда – он чудесный, и я его люблю. «О да, бедный Джон!» – вздохнула я, и доктор Ш. рассмеялся: «Ну ничего, вы еще свое наверстаете!» Я чуть не разревелась.

Я обожаю Джона, и поэтому мне так трудно сказать ему, что он женился на сексуальной маньячке. У меня есть Кейт, мое сокровище. Я ни за что на свете не согласилась бы с ней расстаться, она моя любовь и мое счастье. Как бы мне хотелось перестать думать о сексе, но мне всего 20 лет и я занимаюсь этим всего два года, да и то почти год, пока я была беременна, он ко мне не прикасался; у меня не было мужчин, кроме Джона, и я готова спорить, что раньше он был такой же, как я, но сумел избавиться от этого наваждения благодаря Улле, и для меня это как пощечина, потому что она потрясающе сексуальна и привлекательна. Конечно, я ее ненавижу – ну, не то чтобы ненавижу, ведь я с ней даже не знакома, но я зла на нее за то, что она получила от него так много, и за то, что он желал ее больше, чем желает меня. Это ревность, вот что это такое.

Если бы он признался, что изменяет мне, я бы умерла на месте, от ревности к этой неведомой девице я была бы готова ее убить. Да, я уверена, что так бы и сделала. Мне не верится, что я – просто сексуально озабоченная особа, я явно не такая, но для меня это становится каким-то наваждением. Это последнее – на самом деле последнее, – чего я хотела бы для себя в жизни.

Понедельник

Джон в Париже, уехал на встречу с гитаристкой, которая считает себя лучшей в мире, чтобы сыграть ей тему своей сонаты. Джона должны показать в фильме – он будет играть и управлять оркестром. Я сейчас в саду, а вокруг поднимается настоящий ураган. Сегодня утром звонила мама. Отец в больнице, у него прободение язвы. Я решила сейчас же ехать в Лондон. С Кейт останется Джон. Я обменялась билетами с Глорией[83]83
  По-моему, я имела в виду жену продюсера фильмов о Джеймсе Бонде.


[Закрыть], которая туда не хочет. Мой дорогой Джон, он сама доброта. Он сказал, что, если бы ему позвонила я, он примчался бы сразу. Судя по всему, папу положили в больницу в пятницу.

3 июля

Никогда я не была так несчастна, как в эти дни. Честное слово, меня так много раз охватывало желание умереть, что я невольно задумываюсь: а вдруг я правда скоро умру? Ты даже не представляешь себе, до чего я подавлена, разочарована и опустошена; никогда еще я не чувствовала такого равнодушия к себе со стороны мужчины, которого я люблю; меня не покидает ощущение, что моя жизнь катится под откос, и я не знаю, как долго смогу продержаться в этом состоянии. Боюсь я одного: что, если решусь на разрыв, это сделает меня еще несчастнее. Моя гордость задета. Мое сердце разбито. Моя карьера захлебнулась. Он не дал мне ни единого шанса, потому что никогда не верил в меня. Богом клянусь: если все останется по-прежнему, я уйду к первому встречному, к любому, кто согласится посвящать мне хоть немножко больше времени; кто захочет, чтобы я раскрыла свои способности; кто будет во мне нуждаться и хотя бы чуть-чуть обо мне беспокоиться; к тому, кто не будет каждую секунду думать только о себе. Я начинаю его ненавидеть. Я ненавижу его эгоизм.

Я взрослею, но он этого не замечает. По его мнению, мне надлежит держать рот на замке и молчать в тряпочку. Он меня не уважает, а ведь именно уважение заставляет женщину почувствовать себя женщиной. Меня гнетет одиночество, а я хочу быть желанной, я хочу, чтобы меня целовали и обнимали, я хочу ВСЕГО. Проблема в том, что я хочу получить все это только от Джона, потому что я его люблю, но мне кажется, что он меня разрушает, как до меня разрушил других женщин.

Август. Я ухожу от Джона

Я стою под дождем. В одной руке – чемодан, в другой – переносная колыбель. У меня кружится голова. Мне 20 лет, но мне так холодно и одиноко, как не было никогда в жизни. Я молю Бога, чтобы дал мне силы вернуться назад, домой, в тепло, и снова стать такой же влюбленной, как раньше. На Кадоган-сквер было темно. Я пешком дошла до Кингс-Роуд, похожая на испуганную героиню бульварного романа. Проходя мимо припаркованной машины, я увидела в оконном стекле свое отражение – лохматая, по щекам растеклась тушь. Если со мной что-нибудь случится, подумала я, он умрет от беспокойства, но я слишком хорошо знала, что он спокойно спит. Наша ссора не произвела на него никакого впечатления. Я всегда знала, что этим кончится. Если бы только я позволила, как обычно, себя раздавить… Но я чувствовала, что должна оставаться холодной и ни в чем ему не уступать. Он стал мне настолько чужим, что это было только справедливо.

* * *

То, что я записала в дневнике, чем-то напоминает сценарий небольшого эпизода. Я и правда ушла из дома, что было с моей стороны огромной ошибкой. Я только что вернулась из Альмерии, где Эндрю участвовал в съемках фильма «Грязная игра» с Майклом Кейном в главной роли. Любопытно, что в это же время там находилась Брижит Бардо, только что расставшаяся с Сержем: отсюда в его песне «Инициалы Б. Б.» возникает слово «Альмерия». Я вернулась в Лондон, потому что мне позвонил отец и сообщил, что Джон Барри в Риме, живет в том самом отеле, где мы проводили медовый месяц, и живет там не один. Поэтому я и вернулась вместе с poor[84]84
  Бедняжкой (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть] Кейт, которой исполнилось всего три месяца. В аэропорту я разбила ее бутылочки, и Майкл Кейн посоветовал напоить ее из чашки, что мне превосходно удалось. Когда я приехала на Кадоган-сквер, оказалось, что Джон дома. Он с царственным видом восседал на стуле. Я начала возмущаться: как он мог уехать в Рим с другой женщиной, на что он мне ответил: «The time has come for us to go our separate ways»[85]85
  «Пришло время каждому из нас идти своим путем» (англ.).


[Закрыть]. Я уложила Кейт в переносную колыбель, из которой еле успела ее достать, и навсегда покинула этот дом.

Вместе с Кейт я вернулась к родителям в Чейн-Гарденс. Я позвонила им из телефонной будки на Кадоган-сквер и сообщила, что мой брак распался. Они велели мне немедленно ехать к ним. Они ни разу не сказали мне: «А ведь мы тебя предупреждали!» Они встретили нас с Кейт с распростертыми объятьями.

* * *

Чейн-Гарденс

Ты видел, что Эндрю притащил из Линкольн-Хауса[86]86
  Линкольн-Хаусом назывался огромный викторианский особняк в Ноттингеме, принадлежавший моей бабке с отцовской стороны. Его продали и снесли, чтобы построить на его месте многоквартирный дом. В саду срубили большой старый дуб. Эндрю из любопытства и ностальгических чувств съездил туда и привез кое-какие обломки.


[Закрыть]? Кусок каминной трубы. Дом перестраивают. Я думала, что некоторые вещи никогда не меняются, но вот что мы сейчас наблюдаем: дом разнесен в щепки, а щепки разбросаны по всей округе. Уму непостижимо. Мать моего отца жила одна со своими пекинесами, двумя попугаями и выводком канареек, которых сажала на чайник и кормила печеньем «Huntley & Palmers». Ее шофер Уолли жил со своей женой Мейвис в небольшом домике, расположенном во дворе. Я помню, как он приезжал встречать нас на вокзал на своем «ровере», на заднем сиденье которого сидели пекинесы. Когда мы приближались к большим белым воротам парка, собаки начинали скулить.

Без даты

Посылаю тебе булавку, надеясь, что, вскрывая это письмо, ты уколешь себе палец,

и будешь вынужден думать обо мне целый день,

я хочу, чтобы ты проводил время без пользы, как оно провело меня[87]87
  Аллюзия на шекспировские строки из «Ричарда II»: «Я долго время проводил без пользы, зато и время провело меня». – Пер. М. Донского.


[Закрыть].

* * *

Стихи

[88]88
  Кейт и я
  Мы обе одиноки /Она и я/ Мы бежали по пляжу/ Две одиночки/ Против потока/ Против дождя/ Держась за руки/ Бежали вдвоем/ Далеко-далеко/ Она и я/ Единственное любимое лицо/ Единственное что я люблю / Зачем я слишком часто ее целовала/ Зачем я пугала ее.


[Закрыть]

* * *

Все что нам осталось – пара лет

Пустых нетронутых неведомых

Все надежды, поиски, мечты

Мы все обретем – чтобы вновь потерять

Все.

* * *

Ничего не осталось

После нас – ничего

Ничего мы не породили

Никому не даровали дыхания

От нас не осталось ничего

Ни оболочки ни кости ничего

Что соединяло нас

Паутина разорвана, любовь ушла

Ушла не оставив и тени

Никто не прочтет, никто не скажет:

«Как они любили друг друга»

Остались слезы

Они бегут по лицу

По лицу которое было моим.

У него была девушка

Плакать не надо

Мы ничего не написали не доказали

Что были в ночи неразлучны

Что он говорил что любит меня.

Он любил меня недолго.

Все что от нас осталось – несколько фотографий

Но и они мутнеют

Мне не с кем вспоминать не с кем смеяться

Некому сказать я помню

Как пролетели годы.

От тебя не осталось ничего

Я забыла как это – быть с тобой

Мои мечты потускнели

Как выцвело все что осталось от тебя

Мы смеялись я уверена что мы смеялись

Но не осталось ничего

Это было давным-давно

Скоро я забуду его имя

А больше от него ничего не осталось

Призраки

Лежу без сна

Мечтаю о конце

Мечтаю о финале

Мечтаю о смерти

О как я боюсь тебя

Призраки призраки

О как я боюсь тебя

Глаза не спят

Уши не спят

Думаю о глухоте

Глухота знает все

Глухота грядет

О как я боюсь тебя

Призраки призраки

Помни что страх обновляет

Нервы не спят

Кровь жива

Пусть она свернется

Пусть свернутся вены

Пусть свернется сердце

О как я боюсь тебя

Призраки призраки

О как я боюсь тебя

Лежу без сна

Думаю как рушится кладка

Из кожи и крови

Лежу без сна

Кричу смерти

Кричу концу

О как я боюсь тебя мой призрак

О как я боюсь тебя

Уродец

Я любила его моего уродца

Я делила с ним столько мечтаний

Как ни с кем другим

Мой уродец

Пробуждал столько чувств и столько грехов

Как никто другой

Я любила его своего уродца

Любила сильнее чем знала сама

До кончиков ногтей

Начали сниться сны

Его печальное лицо взбиралось все выше

Не ведая границ не зная конца

* * *

Теперь ты ушел

Теперь я в это верю

Теперь я знаю

Ты не вернешься никогда.

Было время я бы тебя умоляла

Заклинала остаться

Снова любить снова пытаться

Простить и снова жить

Но теперь ты ушел

И я снова одна

Хорошо бы проснуться и сказать

Это был сон

* * *

Сижу в кровати с сигаретой

Дым ест глаза

Рот открыт а глаза закрыты

Плакать нет сил.

Я учусь курить

Как я ненавидела этот запах

Но теперь я его полюбила

Теперь он мне необходим

Я одна в сером тумане.

Прикуриваю еще одну

Лежу в постели голая.

Я все хочу тебе рассказать

Вывалить все чтоб тебя придавило.

Чтобы ты понял.

Но ты не поймешь.

Рассказать как я люблю

Как всегда любила тебя

Как я думала что может быть

Ты тоже любишь меня

Что ты хочешь меня целовать

Но ты меня не целовал.

Я хотела коснуться тебя обнять тебя поцеловать

Я женщина.

Быть сильной позволить тебе быть слабым.

Слишком много рассказать о себе

Но я не рассказала.

Мне казалось я вижу что ты плачешь

Может быть мы все начнем сначала

Но мы не смогли.