Текст книги "Дневник обезьянки (1957-1982)"

1968

* * *

Пока я была у родителей, до меня дошел слух, что некий француз по имени Пьер Грембла проводит в студии Хью Хадсона[89]89
  Английский режиссер, впоследствии снявший фильм «Огненные колесницы».


[Закрыть] фотопробы. Я обедала с Габриэль в ресторане «Альваро» на Кингс-Роуд, как раз напротив студии, и оглянуться не успела, как в компании других девушек, олицетворяющих «свингующий Лондон», уже оказалась в очереди на пробы. Вроде бы меня заметил Джаст Джекин, который и сказал Пьеру, что нужная ему актриса сидит этажом выше в ожидании, когда ее вызовут. Спускаясь по лестнице, я заставила Пьера засмеяться. На мне была мини-юбка, и он отпустил замечание насчет моих ног, на что я ответила, что, если потребуется выпрямить мои кривые ноги, я готова на хирургическую операцию. Он предложил мне приехать в Париж на кинопробы, но я сказала, что в данный момент это невозможно, потому что у меня маленький ребенок. «Ну, тогда через несколько дней», – сказал он. Так я попала в его парижскую квартиру, где меня встретил его слуга-китаец. Мы репетировали три сцены: знакомство, признание в любви и разрыв – и это при том, что я ни слова не говорила по-французски. Я помню, что в машине, которая везла меня в дом номер 50 по набережной Пуэн-дю-Жур, я мечтала, чтобы мы попали в аварию, – ничего серьезного, просто чтобы у меня появился предлог не явиться на пробы, поскольку с моей стороны это было жутким нахальством – произносить текст на языке, которого я не знала. Прибыв на место, я стала свидетельницей того, как этот текст безупречно произносит Мариса Беренсон – изумительная актриса, впоследствии сыгравшая в фильме «Барри Линдон». Но вот подошла моя очередь спуститься по лестнице и сыграть сцену с моим партнером Сержем Генсбуром. Он окинул меня саркастическим и даже презрительным взглядом: что это за англичаночка в каком-то нелепом платье, которая бормочет свои реплики на языке, отдаленно напоминающем французский, и рыдает, смешивая эмоции, необходимые для роли, с личными переживаниями, чего он терпеть не мог. Позже он признавался, что плакала я очень хорошо, а он даже подсказал мне пару реплик, которые я забыла. Одним словом, он вел себя холодно и отчужденно, но вовсе не враждебно. И хотя он, как звезда, имел полное право наложить вето на выбор актрисы, он этим правом не воспользовался. Я ушла с Пьером. На бульваре Сен-Жермен его «порше», припаркованный напротив кафе, взорвали. Шел 68-й год. Я вернулась в Лондон. Вскоре мне позвонили и сказали, что я получила роль. Но выехать в Париж я не могла из-за начавшейся революции. Пассажирские самолеты не летали, хотя багаж иногда удавалось отправить. Так я отправила в Бурже пеленки Кейт. Мы с ней сумели добраться до Парижа только в июне.

Нас сопровождал мой брат Эндрю, который тогда работал со Стэнли Кубриком и подбирал декорации к фильму «Наполеон». Мы вчетвером – Эндрю, Кейт, наша няня Кристин и я – поселились в отеле «Эсмеральда», в Пятом округе, рядом с книжным магазином «Шекспир и Ко». Мы стирали пеленки Кейт в биде, и я развешивала их сушиться на подоконнике, превращая отель «Эсмеральда» в подобие дома в неаполитанском квартале. Однажды вечером за мной заехал Серж Генсбур. Он увидел, как из отеля выходит молодой красивый англичанин и садится в автомобиль с откидывающимся верхом, и решил, что Эндрю – мой любовник. Начались съемки «Слогана». Я жаловалась Пьеру Грембла на Сержа. В сцене в ванной – я наклоняюсь над ванной, в которой лежит Серж в сине-бело-красных плавках, – мне показалось, что он смотрит на меня злобно. «Но он совсем не такой», – сказал мне Пьер и, если я правильно помню, устроил ужин в ресторане «Режин», чтобы дать мне возможность увидеться с Сержем вне съемочной площадки и лучше его узнать.

После ужина Пьер испарился, а я потащила Сержа на танцпол. К моему изумлению, он двигался ужасно неуклюже и постоянно наступал мне на ноги, из чего я вывела, что он совершенно не умеет танцевать. Это невероятно меня растрогало. Я поняла, что все его высокомерие и презрение – не более чем маска, за которой скрывается поразительно робкий и ранимый человек. Мы изрядно выпили, и Серж пригласил меня в «Распутин» – русский ночной клуб. Он заказал оркестрантам «Грустный вальс» Сибелиуса, и они проводили нас музыкой до такси, на котором мы собирались отправиться еще куда-нибудь. Серж совал им в скрипки стофранковые банкноты, шепча мне на ухо: «Все они продажные твари, такие же, как я!» Мы приехали в еще один клуб, «Кальвадос». Там играли мексиканские музыканты; Серж взял гитару и присоединился к ним, после чего присел за рояль к знаменитому черному джазовому пианисту, Джо Тёрнеру, и стал играть с ним в четыре руки. Потом он повез меня в «Мадам Артюр» – клуб, в котором собирались трансвеститы. Это было умопомрачительно. Мужчины в женской одежде; мужчины, наряженные курами, – эти подходили к обалдевшим зрителям и, приговаривая: «Ко-ко-ко», вынимали у них из-под мышек куриные яйца. Сержа они встретили криками: «Серхио!» – и бросились с ним обниматься. Как выяснилось, отец Сержа два десятка лет был в «Мадам Артюр» пианистом и в новогодний вечер приносил ему и его сестрам «тещины языки» и конфетти. По-моему, уже ближе к утру мы очутились на рынке Ле-Аль, и мясники в окровавленных фартуках пили с Сержем шампанское. Впрочем, я столько раз рассказывала эту историю, что не исключаю, что путаю реальные события с эпизодом из фильма «Моя прекрасная леди».

Как бы там ни было, Серж сел в такси вместе со мной и предложил проводить меня в отель «Эсмеральда», на что я, к собственному удивлению, ответила отказом, почему-то решив, что он намерен отвезти меня к своим родителям. В результате мы приехали в отель «Хилтон», и ночной портье, обращаясь к Сержу, сказал: «Ваш обычный номер, месье Генсбур?» В лифте я строила рожи своему отражению в бронзовом табло с кнопками этажей и чувствовала себя отчаянно смелой. В номере я первым делом заперлась в ванной, надеясь выиграть время, потому что поняла, что зашла слишком далеко. Когда я вышла, обнаружила, что Серж спит, вытянувшись на спине. Тогда я тихонько выскользнула из номера, оставив приоткрытой дверь с табличкой «Do not disturb»[90]90
  «Не беспокоить» (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть], добежала до ближайшего магазина, купила сорокапятку с песней «Yummy, Yummy, Yummy, I Got Love in My Tummy», под которую в одиночестве танцевала в «Режин», вернулась в «Хилтон», осторожно сунула пластинку Сержу в руку и как ни в чем не бывало отправилась в свой отель, к дочери и брату.

После окончания божественных съемок «Лозунга» с восхитительно романтичным Сержем я собиралась вернуться в Лондон – меня не прельщала жизнь зависимой женщины, существующей в тени мужчины, как это было с Джоном Барри. Мы остановились в отеле под названием «Отель» на улице Боз-Ар, в котором когда-то умер Оскар Уайльд. Накануне моего отъезда Серж тихо проплакал всю ночь, при зажженной свече, – очень драматично и по-русски, – а на следующий вечер, когда мы ужинали с ним и Гримблатом, мне повезло: за мной по совету Пьера тайком подглядывал Жак Дере, который хотел посмотреть, гожусь ли я на роль Пенелопы – дочери Мориса Роне в «Бассейне». Этот фильм он несколько месяцев спустя начал снимать в Сен-Тропе с Аленом Делоном и Роми Шнайдер. Так мне удалось, не теряя достоинства, остаться во Франции с Сержем и вместе с Кейт перебраться на улицу Вернёй, где мы спали на раскладушках. Эта квартира стала моим домом на следующие двенадцать лет.

* * *

Август

Понедельник

Из Парижа я уехала в Сен-Тропе – надо было выяснить, снимаюсь я в фильме или нет. С тех пор как я порвала с Джоном, произошло столько событий! Я только что снялась во Франции в фильме «Лозунг», главную роль в котором сыграл человек, которого я люблю. Его зовут Серж Генсбур. Он немного странный, но я его люблю. Он не похож ни на кого из моих прежних знакомых – довольно опустившийся, но в то же время чистый.

* * *

Во время съемок «Бассейна» мы с Сержем и Кейт жили в отеле «Библо» в Сен-Тропе. Чтобы перевезти нас из Парижа, Серж арендовал огромный лимузин. На крышу привязали коляску Кейт и тюки с ее вещами, что несколько портило величественный вид лимузина. Кроме того, ему было трудно пробираться узкими улочками Сен-Тропе, поэтому до отеля, номера в котором мы сняли на месяц, нам пришлось идти пешком, нагрузившись вещами. Туда же приехали мои родители. Их номер еще не был готов, и я предложила матери принять душ в нашем люксе. Она сказала мне, что на зеркале в ванной комнате губной помадой были нарисованы сердечки и написано: «Я люблю тебя, Серж, люблю, люблю». Она все поняла! По тому же отелю бродил Демис Руссос – бородатая фигура в просторном балахоне, пугавшая Кейт своим громким голосом. Наша личная жизнь не имела никаких точек соприкосновения со съемками, на которых царила странная и тяжелая атмосфера. Мне было нелегко к ней приспособиться. Однажды Роми предложила мне привести с собой Кейт, чтобы она могла поиграть с ее сыном Дэвидом и сыном Делона Энтони. Мне показалось, что это здравая идея, и как-то раз я действительно взяла Кейт с собой. Дере, наш режиссер, на меня наорал: предполагалось, что мне 18 лет, о чем сообщили прессе. Я подхватила Кейт и закрылась в туалете, вызволять откуда меня пришла Роми. Я отказывалась выходить, и тогда она сказала, что ее прислал Жак Дере и что он готов передо мной извиниться. Так он и поступил. Что до Роми, то она проявила ко мне похвальное чувство полной солидарности. Когда мы снимали постельную сцену с Делоном, меня заставили взять в рот карандаш, чтобы я отчетливее произносила свои реплики. Это было унизительно. Зато у меня сложились прекрасные дружеские отношения со съемочной группой, особенно с главным оператором Жан-Полем Мерисом. Как-то раз я спросила у него, почему он постоянно измеряет рулеткой расстояние от камеры до Делона, и он ответил: «Вопрос денег!» В том смысле, что лицо и фигура звезды всегда должны быть в фокусе. Вообще во время этих съемок я усвоила одну истину, справедливость которой подтвердила вся моя дальнейшая жизнь: главное на площадке – это хорошие отношения с техническими специалистами. Если они на твоей стороне – все будет в порядке. Мы организовали нечто вроде клуба «Сен-Тропе», и вечером в пятницу объедались местными пирогами. Ребята поместили мою фотографию внутрь камеры, чтобы смотреть на нее каждый раз, когда меняли пленку. Это здорово меня поддержало.

В образах «Бассейна» присутствует особый, довольно тяжелый аромат. Этот фильм не похож ни на один другой из всех, в каких я снималась, настолько ощутим в нем эротизм и настолько он пропитан атмосферой опасности. Ближе к концу съемок произошел ужасный случай: телохранителя Алена Делона нашли мертвым в пластиковом мешке. В сцене утопления Мориса Роне на площадке настоящие детективы сновали вперемежку с киношными. Я чувствовала себя маленькой девочкой, втянутой в какие-то взрослые игры. Я не понимала ничего, включая значение своей роли, и позволяла остальным – которые как раз все понимали очень хорошо – манипулировать собой.

Вторник

Я заключила gentleman’s agreement[91]91
  Джентльменское соглашение (англ.).


[Закрыть] и надеюсь, что смогу его выполнить. Он страшно боится, что я сбегу, как Бардо в Альмерии. Он любит ее и до сих пор носит подаренное ею обручальное кольцо. Но вот в субботу он в первый раз его снял – ради меня. Вся эта история развивалась слишком быстро – во всяком случае, слишком быстро для меня. Я желала его, но не хотела отдаваться ему всем сердцем. Нет, только не сердцем! Но вот так вышло, что он меня полюбил, и в каком-то смысле я именно этого и хотела, потому что я тоже его люблю, но кроме него мне нужен весь мир, потому что вместе с ним для меня все только начинается, а это и есть мое самое большое желание. Он открыл во мне нечто такое, о существовании чего я сама не подозревала, – способность любить, которая всегда меня пугала. Я люблю его. Да, это правда, но я вижу всех, кто находится рядом, и надеюсь быть сильной.

Серж сочиняет музыку. Для меня очень странно оказаться в этом мире. Не потому, что мне не хватало возможности побренчать на старом рояле – просто я боялась повторения.

Мы собираемся на каникулы. Скорей бы! С тех пор как мы познакомились, мы только и делали, что работали. Он сказал, что будет приходить ко мне в выходные. Я хочу, чтобы у меня была своя квартира, потому что тогда он сможет оставаться у меня подольше. Впервые в жизни мне ни перед кем не надо отчитываться – ни перед мамой, ни перед папой, ни перед Джоном. Я собираюсь хранить СГ верность, иначе все изменится, и явно не к лучшему. А лучшее, что у меня сейчас есть, – это он. Странно, но я чувствую себя так, словно я моложе, чем была до рождения Кейт, как будто и не было этих двух лет. Но у меня есть доказательство того, что они были, – это Кейт. Следовательно, я их все-таки прожила. В нашей жизни с Джоном бывали моменты, когда мы оба слишком сильно давили пальцами на магнитную доску, оставляя на ней следы ногтей, и теперь, как ни старайся стереть рисунок, они все равно видны. Серж говорит, что я должна нанести на доску новый рисунок поверх старого, чтобы все следы исчезли, изобразить что-нибудь новое и прекрасное, необычное и возвышенное, – тогда я забуду, что там было раньше. Это мне почти удалось. Мой рисунок – странный и эротичный – это Серж и все, что он сделал для меня. Впервые в жизни я повстречала мужчину. Я танцевала с ним. Почти сразу я легла с ним в постель и больше не хотела с ним расставаться. Я была так счастлива. Мы ходили ужинать в King Club, к Режине, а потом отправились в «Хилтон». Он был возбужден и невероятно притягателен. Я нервничала, но мне хотелось быть современной и свободной – и доказать, что я такая и есть.

Пигаль

«Хочу в бордель!» – заявила я после двух дюжин устриц и чрезмерного количества вина. Я не прикидывалась. Мне давно до смерти хотелось посмотреть, на что это похоже, и сейчас вроде бы настал подходящий, если можно так выразиться, момент. Мы велели таксисту пересечь небольшую спокойную улочку, по тротуарам которой неспешно фланировали дамы. Все это показалось мне слишком респектабельным. Если уж посещать клоаку, то надо выбирать самое дно, не так ли? Не двухзвездочный отель, а настоящую дыру; я же прямо сказала: наихудшее место из всех!

Десять минут спустя мы вышли на площади Пигаль и двинулись вперед по отвратительного вида улице. Сердце у меня колотилось – теория становилась практикой. Я шла в мини-юбке и сексуальных сапогах-ботфортах. «А ну, выцарапайте ей зенки», – крикнула одна сильно потасканная девица, и сейчас же с другого конца улицы ко мне направились ее четыре разъяренные товарки. Я мгновенно поняла, что означает слово «агрессия». Жуткий квартет был от нас в опасной близости, когда Люсьен[92]92
  При крещении Сержу дали имя Люсьен.


[Закрыть] схватил меня за руку и потащил за собой в сквер, страшным голосом бормоча на ходу: «За что мне это?» Сбившиеся в небольшую кучку французы, минуту назад пытавшиеся впарить нам порнографические открытки, хохотали и притоптывали ногами. Они находили сцену забавной, но нам было не до смеха. Уже в такси Люсьен объяснил мне причину злобы проституток, намеревавшихся выцарапать мне «зенки», то есть глаза. Я привлекала к себе слишком много внимания, тогда как они считали эту территорию своей, так что неудивительно, что они так рассвирепели.

Мы проехали чуть дальше и обошли две другие улицы, но они показались мне недостаточно мерзкими, и час спустя мы вернулись на площадь Пигаль. Я тряслась от страха как осиновый лист. На сей раз нам удалось добраться до отеля – я выбрала самый грязный и обшарпанный – целыми и невредимыми. Видимо, четыре мои подружки в это время были заняты делом. Отель и правда был достоин звания самого злачного места на свете. Нам пришлось зайти в расположенный по соседству бар со стриптизом и выпить для храбрости по две рюмки коньяка. Отель, на первый взгляд, был самым обыкновенным – если бы не красная вывеска на фасаде, подтверждающая, что мы нашли то, что искали.

– Номер, – спокойным и уверенным голосом сказал Люсьен. Я стояла рядом и задыхалась от ужаса.

– Сколько лет девчонке? – спросил старик-портье.

– Она совершеннолетняя, – ответил Люсьен.

От смущения я не могла поднять глаз.

– Нет, с этой девчонкой нельзя, – отрезал старик.

– Ей двадцать один год, – продолжал настаивать Люсьен, хотя голос у него слегка дрогнул.

– Документы, – потребовал старик.

Все это выглядело еще неприятнее. К нам подошли четыре тощих парня. Еще чуть-чуть, подумала я, и меня здесь изнасилуют.

– Покажи ему свой паспорт, – приказал мне Люсьен.

Oh dear, oh dear… Час от часу не легче. Я полезла к себе в сумку. Пока старик изучал мои британские данные, мне хотелось провалиться сквозь землю. Потом они все вместе принялись высчитывать, сколько мне должно быть лет, если я родилась в 1946 году. Я про себя молилась, чтобы защита ее величества оказалась достаточно надежной в арабском борделе Парижа, когда Люсьен, успевший сунуть портье лишнюю купюру, толкнул меня локтем в направлении лестницы.

Неосвещенная лестница немилосердно скрипела. Пока мы шли, я думала о том, сколько проституток в данный момент обслуживают клиентов в других номерах. Мы поднялись на два этажа и свернули по коридору направо. Портье отпер дверь номера, в последний раз покосился на меня – белокурую жертву мужской похоти – и удалился.

Внутри обстановка была совершенно невообразимой. Грязно-серые стены, яркая лампа прямо над кроватью и «романтический» зелено-розовый букет искусственных цветов, накрытый сеткой и густо покрытый пылью. Люсьен взял букет и подвесил его к голой лампочке над кроватью, чтобы свет не так бил в глаза. Никогда не забуду рисунок на потолке, похожий на criss-cross[93]93
  Крестики-нолики (англ.).


[Закрыть], и то, как он качался, вызывая головокружение.

«Сыграй проститутку», – сказал он. Я сняла черные чулки и пояс. В комнате, вот ужас, не было ничего, кроме двуспальной кровати и биде, – ни телевизора, ни чего-нибудь еще, даже раковины, чтобы вымыть руки, – только биде для мытья «там», чудовищно грязное и с подтекающим краном; в тишине раздавалось его настойчивое «кап-кап-кап». Но я ведь сама захотела изобразить из себя шлюху. Поэтому я легла на кровать. Постель была сырой. Раньше мне никогда не приходилось ложиться в такую сырую постель – полагаю, поваляйся в ней с полчаса, и воспаление легких тебе обеспечено. Я постаралась принять сексуальный вид, гоня от себя мысли о клопах. Легла я прямо на покрывало, опасаясь обнаружить на простынях черные точки, как в фильме «Угловая комната». Я повернулась на бок, изображая женщину-вамп. Люсьен лег рядом, и в тот самый момент, когда нам почти удалось забыть о том, где мы находимся, в дверь постучали и чей-то голос крикнул: «Откройте!»

Oh Christ! Я решила, что нас пришли арестовывать: не могла вспомнить, является ли посещение борделя нарушением закона. Я с головой нырнула под покрывало – черт с ними, с клопами, – и оказалась в душной темноте. За пару минут до того Люсьен выключил свет, чтобы не видеть биде.

– Открой дверь! – снова потребовал голос.

– Не открою! – ответил Люсьен. – Я заплатил свои семь франков.

На мой взгляд, это был очень грубый и вполне профессиональный ответ. Я почувствовала себя сексуальной рабыней. Мы услышали, как шаги удаляются по коридору. Мы снова остались одни.

В окна проникал неверный уличный свет, и вся атмосфера этой комнаты, имеющей единственное предназначение, вдруг показалась мне одновременно гнусной и эротичной. Мы вернулись друг к другу, и я, как мне представляется, понемногу начала входить в роль проститутки, когда в дверь снова задубасили. Я была на грани истерики. Люсьена сотрясала дрожь.

– Вали отсюда! – злобно крикнул он.

– Открывай давай! – прорычал голос за дверью.

До нас донеслись другие голоса. Их там было несколько человек. «Открывай, не то выломаем дверь!» – пригрозил первый голос.

Мы молча ждали, что будет дальше.

– Открывай, тебе говорят!

Мы не шелохнулись.

– Одевайся, – наконец шепнул мне Люсьен, встал с постели и потянулся за брюками, но в этот миг раздался треск и сорванная с петель дверь упала в комнату. Вместе с ней ворвались четверо мужчин. Люсьен закричал, испугавшись, что меня сейчас изнасилуют и похитят. Он ничего не мог поделать, потому что был зажат упавшей дверью.

– Не давай им до тебя дотронуться! – заорал он. – Лупи их ногами!

Полагаю, это было то еще зрелище: я, голая, если не считать пояса и черных чулок, пытаюсь забиться под кровать.

Передо мной возник главарь.

– С тобой все в порядке, малявка? – обеспокоенно спросил он.

– Да, – пролепетала я, прикрываясь простыней.

– Вас не затруднит убраться вон и дать нам одеться? – дрожащим голосом спросил голый Люсьен.

Они не хотели убираться вон. Мне пришлось искать свои трусы на глазах четверых мужиков, явно смущенных происходящим. Мы очень торопились. Болвану, который их привел, явно не верилось, что со мной не случилось ничего страшного. Он выглядел чуть ли не расстроенным из-за того, что в комнате не оказалось следов крови и выпущенных кишок. Ломая руки, он объяснил, что всю жизнь бьется за добрую репутацию своего заведения и еще одно убийство ему ни к чему.

– Убийство? – чуть слышно пробормотала я.

Как выяснилось, неделю назад здесь, в номере напротив, действительно произошло кровавое убийство. Вспоминая об этом, портье до сих пор не мог прийти в себя. Он рассказал, что я так кричала, что переполошила весь бар на первом этаже, поэтому он счел необходимым вмешаться.

– Но я его люблю, поймите, – сказала я.

– И вы меня поймите, – ответил он. – Я как увидел, что вы такая маленькая, так и перепугался.

Нас вытолкали на полутемную лестницу и проводили до самого выхода. Удивленные арабы провожали взглядами единственную, надо думать, парочку, которую выставили отсюда вон за настоящую, а не фальшивую страсть.

Мы дошли до стоянки такси и вернулись в свой шикарный отель, где можно заниматься чем заблагорассудится.