Текст книги "Я отвернулась"

Глава 16
Джо

Мужчина стоит и смотрит на меня сверху вниз – на нем черное одеяние с жестким воротничком, похожим на собачий ошейник. Но он отличается от других викариев, которых я встречала. Он обут в оранжевые кроссовки с ярко-синими шнурками. А еще он молодой, и у него красивое лицо. Бешеный стук моего сердца немного успокаивается.

– С вами все в порядке? – интересуется он.

Я киваю, обхватив себя руками.

– Выглядите замерзшей, – продолжает он. – Вы ночевали здесь, не так ли? Боюсь, тут не слишком тепло, когда нет службы.

Я снова молча киваю.

– Но все-таки здесь лучше, чем снаружи. Довольно холодно для сентября, верно? – Он потирает ладони. – Итак, что я теперь могу для вас сделать?

Это что, уловка? Возможно, он пытается потянуть время, пока не сможет вызвать копов. Может, он считает меня опасной? Вероятно, он в чем-то прав. Но заметьте, викарий не выглядит испуганным. У этого парня есть смелость, надо отдать ему должное.

– Кофе хотите? – Он кивает на дверь, которую я раньше не заметила. – У нас новая кухня. Нам потребовались годы, чтобы собрать на нее деньги, но теперь она установлена и работает. Только растворимый, к сожалению. Будете такой?

– Да. Пасиб.

Мой голос звучит как карканье. Вчерашний ледяной ветер продул мне грудь.

– Одну минуту.

Я подумываю – не сбежать ли, но если викарий все равно собирается меня сдать, то почему бы сперва не выпить горячего.

– Сахар класть? – кричит он из кухни.

Это становится все страннее и страннее.

– Нет, спасибо.

Он возвращается с кружкой, на которой с одного боку написано: «Иисус любит тебя». Я разворачиваю ее так, чтобы не видеть надпись.

– Не христианка, стало быть, – говорит он, заметив.

– Ни разу ничем не помог, – бормочу я.

– Ну, не знаю, – улыбается викарий, кивая на кружку. – Ведь этот кофе вам послал Он, не так ли?

Я пожимаю плечами:

– Ну, допустим, так.

Он приносит полупустую пачку печенья.

– Боюсь, это все, что я смог найти. Простое, к сожалению. То, которое с джемом, – всегда улетает первым.

Я быстро уплетаю угощение.

– Когда вы ели в последний раз? – спрашивает викарий.

Я вспоминаю о еде, за которую не заплатила вчера вечером, и на меня накатывает чувство вины.

– Не помню, – бормочу я с набитым ртом.

– Может, я схожу в пекарню и принесу вам чего-нибудь горячего? Вы можете оставаться здесь, если хотите.

Я обращаю внимание, что он не предлагает мне денег, чтобы я могла купить еды самостоятельно. Так оно всегда и бывает.

– Ладно, – говорю я, доедая остатки печенья.

– Когда я вернусь, – продолжает он, – вы сможете рассказать о себе побольше. – Он морщит лоб, словно чем-то обеспокоен. – Вы ведь меня дождетесь, правда?

Затем он уходит. Мой желудок требует горячей пищи. Но что, если я права и он все же отправился за копами? У меня слегка кружится голова. Видимо, я все никак не отойду от сна на жесткой скамье. Хотя мне доводилось спать и в худших местах.

Я пытаюсь открыть дверь, откуда викарий принес печенье. Возможно, там есть еще. Но он ее запер.

И тут я замечаю маленькое пластиковое деревце под красно-синим витражным окном. На каждой ветке висят листочки с посланиями.

«Пожалуйста, пусть мой папа выздоровеет», – написано на одном.

У меня замирает сердце. Почерк похож на детский.

Рядом стоит чаша с чистыми листочками бумаги и объявлением:

«Не стесняйтесь написать молитву за всех, кто нуждается в помощи».

Я никогда раньше не делала ничего подобного – хотя у меня осталось смутное воспоминание, как я зажигала свечу за кое-кого, кого когда-то любила. Но из любопытства я читаю и другие послания.

«Прошу, сделай так, чтобы Сэмми поправился».

Я беру листок бумаги, нацарапываю несколько полузабытых строчек и тоже вешаю его.

На нижней ветке есть еще одно послание. «Прости меня», – написано там коротко.

Интересно, за что, думаю я. Внезапно мне становится не по себе. Я должна поскорей выбраться отсюда.

Затем я слышу голоса. Викарий вернулся с полицией! Стоило смотаться, пока была возможность.

Тяжелая дверь распахивается настежь, врезавшись в стену. Эхо удара прокатывается по помещению, отражаясь от потолочных балок. Это компания молодых парней, лица у всех прикрыты капюшонами толстовок. Я прячусь в угол – между деревом с молитвами и органом. Отсюда я не могу их видеть, но слышу все очень хорошо.

– Где, говоришь, он стоит? – спрашивает один из голосов. Грубый. Страшный.

Я еще сильнее вжимаюсь в угол.

– Вон там. – Другой голос. Более вежливый. – Но я говорю – лучше не следует так…

Раздается резкий звук – будто кто-то крушит что-то палкой или куском арматуры. Отлетевшая деревянная щепка приземляется возле моих ног.

– Только взгляните на это! Здесь, наверно, фунтов пятьдесят, если не больше!

– Быстрей, пока кто-нибудь не пришел!

– Лучше не надо…

– Заткнись.

Мне безумно хочется чихнуть. Зажатый нос помогает кое-как справиться с позывом. Но тихий звук я все же издаю.

– А это еще что такое?

Воцаряется тишина. Я продолжаю зажимать нос, мое сердце колотится.

– Пошли. Пора валить отсюда!

Дверь хлопает. Я жду еще несколько мгновений, чтобы убедиться, что они ушли. Затем встаю, щелкая суставами.

Вот дерьмо. Они взломали ящик для пожертвований и украли деньги. И теперь викарий подумает, что это я. Я могу остаться здесь и объяснить, что произошло, но поверит ли он мне? С чего бы ему? Несмотря на то что у меня нет при себе денег, он может заподозрить, что я их где-то спрятала или что у меня есть напарник, который сбежал с ними.

Он будет здесь с минуты на минуту. Нужно удирать.

Какое-то время я сражаюсь с защелкой на двери. Парни хлопнули так сильно, что ее, кажется, заклинило. Наконец мне удается справиться.

Когда я пробегаю под деревянной аркой – бьют церковные часы. Это похоже на дурное предзнаменование. Я сворачиваю в боковую аллею – и оказываюсь лицом к лицу с этими ребятами. От неожиданности я едва не выпрыгиваю из кроссовок. Один из них под два метра ростом. Он наваливается на меня и выкручивает мне правую руку за спину так, что я вскрикиваю от боли.

– Так вот кто там был! – Он приближает свое лицо к моему. От него воняет сигаретами и выпивкой. – И что нам теперь с тобой делать?

Глава 17
Элли

Прошло несколько месяцев. Дом, казалось, опустел без бабушки Гринуэй. Даже маленький Майкл чувствовал это.

– Больше нет! – говорил он, растопырив руки в стороны в своей милой манере – как обычно делал, когда съедал все, что лежало у него на тарелке.

Шейла превратила прежнюю комнату своей матери в дополнительную игровую для Майкла, но я мысленно по-прежнему видела там диван, красно-черные подушки с тореадорами и слышала звуки «Улицы Коронации» и «Перекрестка».

Я теперь говорила о ней только «Шейла», потому что после истории с ножом и увозом бабушки Гринуэй не могла себя заставить думать о мачехе как о своей новой матери.

– Почему не можешь? – спросил отец, когда я ему об этом сообщила. В его голосе послышался страх, как будто я только что сделала что-то опасное. Он сильно постарел, я замечала – под глазами появились мешки, а на лбу прибавилось морщин.

– Потому что она не такая милая и добрая, какой должна быть мать. Она не… – Я пыталась подобрать подходящее слово, но на ум приходило только одно. – Она ненормальная.

Во время этого разговора мы как раз гуляли с Майклом. По дороге на игровую площадку он повисал между нами на руках и раскачивался. Стояло воскресное утро, звонили колокола. В последнее время Шейла наладилась ходить в церковь каждую неделю, а если что-то ей мешало – например, сильная простуда Майкла, – огрызалась на меня из-за малейшей ерунды. И даже когда возвращалась оттуда, то была со мной мила совсем недолго, а затем снова превращалась в злюку.

Нам с отцом потребовалось время, чтобы добраться до детской площадки, потому что я останавливалась у каждой трещины в асфальте и осторожно переступала через нее. Раньше я делала это быстро, чтобы никто не заметил и не начал приставать с вопросами. Но теперь что-то подсказывало мне, что нужно быть особенно внимательной.

– Зачем ты это делаешь? – спросил отец.

И я поведала ему то, чего никогда никому не рассказывала раньше.

– Мама говорила, что мы должны так делать, чтобы оставаться в безопасности.

Он тихо вздохнул.

– Я знаю, что она всегда так считала. Но это не совсем правда. Давай я кое-что расскажу тебе о маме, Элли. Она была… ну, не вполне здорова.

– Я знаю.

– Нет, я не о том. Еще до того, как она заболела раком, у нее было то, что мы называем депрессией.

– И что это значит?

– Твоя бедная мама очень расстраивалась из-за того, что… Ну, ты знаешь. Она очень хотела подарить тебе брата или сестру.

– Брата или сестру! Брата или сестру! – затараторил Майкл. Теперь он подхватывал слова, как попугай. При нем следовало быть осторожней.

Слезы защипали мне глаза.

– Я так сильно по ней скучаю.

Лицо отца омрачилось.

– Знаешь, я тоже очень по ней скучаю, – тихо произнес он. – Но если бы не твоя новая мать…

– Шейла, – твердо поправила я.

Очередной вздох.

– Если бы не Шейла, я не знаю, что бы делал. Она привнесла в нашу жизнь новый смысл, не так ли?

– Каким это образом?

Он взглянул на Майкла, который вприпрыжку бежал рядом.

– Если бы не она, у тебя бы не было братишки, верно?

Это правда. Я крепче сжала пухлую ручку Майкла.

– Давай я расскажу тебе кое-что и о твоей… и о Шейле. – Отец набрал в грудь побольше воздуха. – Она родилась в Лондоне во время войны. Ист-Энд, где она жила с родителями, сильно бомбили.

Я знала об этом из истории – одного из моих самых любимых предметов.

– И, несмотря на то что она была очень маленькой, война превратила ее в тревожного ребенка, и она так никогда и не смогла это перерасти.

– Но ты тоже рос в то время, – заметила я.

– Да, но я был постарше – уже подростком. Нам тоже бывало страшно, но в мое время мальчикам не полагалось показывать, что они напуганы. Шейле пришлось хуже, чем мне. Они с матерью потеряли дом во время налета – на самом деле им повезло, что они успели спрятаться в бомбоубежище. Ее отец погиб в бою, так что воспитывала ее одна бабушка Гринуэй. – Он покачал головой. – Бедная женщина. Я ею восхищаюсь.

Я вспомнила историю, которую рассказывала бабушка Гринуэй, – как Шейлу забрали люди из социальной службы. Наверно, лучше об этом не упоминать.

– Тогда зачем вы отправили ее в дом престарелых? – возмутилась я. – Безобидную старушку. Она хотела остаться здесь, с нами.

– Нам пришлось, Элли. Врачи сказали, что это к лучшему.

– Шейла захотела от нее избавиться.

– Это неправда. Она просто беспокоилась о ней.

Он говорил так, словно убеждал сам себя. Я вспомнила, как Майкл поперхнулся изюмом и Шейла не сделала ничего. Она лишь застыла от шока. Затем я вспомнила, как бабушка Гринуэй не так давно говорила, что Шейле требуется помощь «врача-мозговеда».

– Так что сама видишь, – продолжал отец, – тебе следует быть с ней приветливее. Пожалуйста, называй ее мамой, если сможешь.

– Нет, – упрямо ответила я. – Не смогу. По крайней мере, пока она сама не станет ко мне добрее.

Отец раздраженно вздохнул.

– Ты же знаешь, что она тебя любит. Просто чувствует себя неуверенно, потому что у нас есть прошлая жизнь, частью которой она не была.

– Тогда пускай повзрослеет достаточно, чтобы это понять. Она не дитя малое, – огрызнулась я.

– А ты изменилась, Элли, – сказал отец. – Раньше ты была великодушней.

Он был прав. С тех пор как они отослали бабушку Гринуэй, я злилась и раздражалась на всех, даже на Майкла. Кажется, он был единственным счастливым в нашей семье. А изменилось все к худшему именно после его рождения.

– Качели! – радостно воскликнул Майкл, вырвавшись из наших рук и устремляясь к ним.

Я догнала его. Осторожно помогла залезть на специальное сиденье для малышей с перекладиной спереди. Затем толкнула качели.

– Не так сильно, – велел отец.

Я и сама не думала, что так получится. Качели взлетели гораздо выше, чем обычно. Майкл взвизгнул от восторга. «Еще! Еще!»

Я поймала качели в нижней точке и мягко толкнула их снова.

– Вот так-то лучше, – сказал отец. Он обнял меня рукой за плечи. – Я понимаю, что для тебя сейчас непростое время. Ты, наверно, нервничаешь оттого, что в следующем месяце пойдешь в новую школу.

– Да не особо, – сказала я, отходя в сторону и оставляя отца толкать Майкла. На самом деле я не могла дождаться, когда же перейду в школу второй ступени. Уроки там были длиннее, и я собиралась записаться во все послешкольные кружки, в какие смогу. Куда угодно, лишь бы получить больше свободы подальше от Шейлы.

Когда на следующее утро я спустилась к завтраку, то увидела на кухонном столе мамину особенную чашку с блюдцем из китайского сервиза. С красивым узором из желто-голубых цветов. Никто не пользовался ими с тех пор, как мама умерла, но теперь в чашке был чай. Я взяла ее в руки.

– Что ты делаешь? – недовольно спросила Шейла.

– Они принадлежали моей маме, – холодно ответила я.

– Ну, теперь здесь все мое, – фыркнула она. – И давай откровенно – после всего, что ты натворила, у тебя вряд ли есть право на что-то жаловаться. И не вздумай бежать к отцу докладывать об этом. – Она поднесла чашку к губам. – Иначе пожалеешь.

Я побежала в свою спальню, сгорая от ненависти. Однажды я отомщу этой женщине, поклялась я себе. Затем вспомнила один сериал, который смотрела с бабушкой Гринуэй до того, как ее отправили в дом престарелых. Это была действительно передача для взрослых, но, как мы обе согласились, я была уже почти взрослой. Там рассказывалось о падчерице, которая так ненавидела свою мачеху, что зарезала ее в ванной. Ее поймали, но – как мы решили, сидя рядышком на диване, – лишь оттого, что она сделала все слишком очевидно.

Если я собираюсь мстить, сказала я себе теперь, то должна быть гораздо умнее.

Вскоре меня начинает тошнить по утрам. Сперва я думаю, что это какая-то желудочная инфекция, но затем у меня начинает болеть грудь.

– Ты залетела, – говорит Барри.

Я знаю, что это значит. Одна девочка в моем последнем детдоме залетела, потому что у нее случился роман с одним мальчиком. Из-за этого у нее были настоящие неприятности.

– Ты уверен? – спрашиваю я его.

– Уж я разбираюсь в таких вещах.

Я боюсь, что он разозлится на меня. Но он, наоборот, доволен.

– Ловкая девочка, – обнимает он меня. – Может, нам удастся получить муниципальную квартиру, чтобы сэкономить на арендной плате.

– Но мне казалось, ты говорил, что у нас много денег.

Он прячет от меня взгляд.

– Им пришлось отправить меня на вольные хлеба из-за сокращения штатов. Ничего. Я найду другую работу. А пока нам, возможно, придется продать твое кольцо, но ты не волнуйся. Скоро я куплю тебе еще лучше.

Я не против. У меня будет ребенок! Теперь наконец у меня настоящая семья.

Глава 18
Джо

У юнца, возвышающегося надо мной, – глаза как два черных пистолетных ствола. Короткая стрижка придает ему зловещий вид. На шее татуировка – красно-синий череп, под ним надпись: «Страха нет». Он взвинчен, переминается с ноги на ногу. Такое впечатление, что под веществами. Затем я замечаю красный складной нож, болтающийся на ремне его низко посаженных джинсов.

– Ты ведь видишь нас впервые в жизни, да? – рычит он. Его крючковатый нос так близко к моему лицу, что я замечаю волоски в ноздрях.

Кто-то однажды говорил мне, что если тебе угрожают – вот как сейчас, – нужно определить, кто главарь, и разобраться с ним. Тогда остальные испугаются и убегут. Но он намного крупней меня. У меня нет ни единого шанса.

Его холодные глаза сужаются.

– Значит, ты все-таки видела нас там?

Слишком поздно я понимаю – надо было притвориться, что не видела.

Я дрожу так, что даже зубы стучат.

– Хотите, я скажу викарию, что это я взломала ящик?

– Какому еще викарию? – хмурится парень.

– Тому, к-который был здесь н-несколько минут назад. – От страха я заикаюсь. – Он сейчас вернется и принесет мне что-нибудь поесть.

– Тогда нам лучше убираться отсюда, – говорит другой.

Он поменьше ростом, с длинным рваным белым шрамом на щеке. У него узкое лицо с острыми чертами, как у мышки. Он выглядит слишком молодо, чтобы заниматься подобными делами. Кого-то он мне напоминает. Но не могу вспомнить, кого именно.

– А с ней что делать? – спрашивает другой, указывая на меня. – Я не верю, что она будет держать язык за зубами.

Я готова сейчас сказать что угодно – и сделать что угодно, лишь бы выбраться из ситуации целой и невредимой.

– Буду, буду! – говорю я. – Обещаю!

Парень с татуировкой тянется к поясу:

– Может, стоит показать ей, что случится, если она проболтается?

Я не могу двигаться. Я чертовски напугана.

– Оставь ее в покое!

Это человек-мышь.

– С чего это вдруг? – Старший парень недобро прищуривается. – На, распиши ее сам, хочешь? – Он протягивает ему нож. Уже открытый, острое лезвие сверкает. – Я говорил, что ты должен проявить себя, если хочешь с нами тусоваться. Давай!

– Прошу, не надо! – вою я. Ноги подкашиваются, и я оседаю на землю.

А затем слышу крик:

– Мое колено! Ах ты, гребаный маленький ублюдок! Хватайте его, пацаны!

Я поднимаю взгляд. Парнишка, похожий на мышь, ударил вожака ножом. Тот валяется на земле, истекая кровью.

– Бежим! – кричит мой защитник. – Сматываемся отсюда! Быстро!

Я несусь за ним, стараясь не отставать, пока в груди не начинает жечь так сильно, что мне срочно требуется передохнуть. По переулкам, через поля, мимо стада коров.

– Давай-давай! – время от времени подгоняет Мышонок.

Наконец я добираюсь до деревянной калитки. Я прислоняюсь к ней, переводя дыхание. Прямо передо мной – море. Волны разбиваются о скалы. Меня тошнит от страха.

– Почему ты мне помог? – выдыхаю я, когда ко мне возвращается способность говорить.

– Потому что не люблю, когда обижают женщин. – Он на мгновение опускает взгляд в землю. – Ты напомнила мою маму. У нее был хахаль, который иногда ее бил. Меня он тоже терпеть не мог. Видишь это? – Он показывает шрам на своей смуглой щеке. – Он затушил о меня сигарету, когда был пьяный, и сказал, что я «сраный пакисташка».

Я удивлена, что он так быстро вываливает мне все о себе. Но может, это из-за шока. Его ведь тоже могли порезать там, когда он напал на главаря. Большая удача, что мы оба в порядке.

– А твоя мама не заступилась за тебя?

– Она сказала, что он нам нужен, чтобы платить за квартиру. У нас вышел большой скандал. Я сказал, что иду повидаться с друзьями, и не стал возвращаться.

– Твоя мама, наверно, с ума сошла от беспокойства.

Он пожимает плечами так, словно это не имеет никакого значения, хотя я вижу, что он просто бодрится.

– Тогда ей не следовало ставить его на первое место, верно? – Его голос тверд, но боль все равно прорывается. – Вот так я и убежал из дома. И с тех пор живу на улице.

Если бы мне платили по фунту всякий раз, когда я слышу подобную историю, – я бы уже купалась в деньгах.

– Я тоже бездомная, – признаюсь я неожиданно для себя. Никогда не стоит чересчур раскрываться перед людьми, но что-то велит мне показать этому парнишке, что он не одинок.

– Это не так уж и плохо, правда? – говорит он. – До тех пор, пока ты здоров и можешь постоять за себя.

Я вздрагиваю, как будто мне наступили на больную мозоль.

– А сколько тебе лет? – интересуюсь я, когда мы перелезаем через калитку. Теперь мы идем рядом, и забор больше не отделяет нас от края обрыва. Море далеко внизу. Очень легко кому-то из нас сорваться вниз. Или столкнуть другого…

– Не твое дело.

Однако – и не спрашивайте меня почему – мне захотелось побольше узнать об этом парне.

– Может, тогда хотя бы скажешь, как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Тим. А тебя?

Я могла бы что-нибудь придумать, но за каким чертом это надо?

– Джо.

– Мою сестру зовут так же.

– А где она сейчас?

– Неважно.

Он замолкает.

Тропинка становится еще уже. Я не отваживаюсь взглянуть вниз.

– А где ты ночуешь? – интересуюсь я, когда мы выходим на место поровнее.

– Ты задаешь слишком много вопросов, понимаешь? Везде. Если повезет, то под крышей. Даррен хорошо умел находить места.

– Тот парень, который велел тебе меня порезать?

Он кивает:

– Я познакомился с ним несколько месяцев назад в Фалмуте, когда искал место для ночлега. Он сказал, что я могу остаться с ним и его друзьями. Они хотели, чтобы я выполнял всю рискованную работу. Однажды они заставили меня вскрыть газетный киоск и украсть выручку. Приехала полиция, я еле ноги унес. Почти попался. А потом мы подались дальше на юг, начали ходить по деревням и взламывать церковные ящики для пожертвований. Я все равно собирался уйти от них, даже до твоего появления. Но я не мог позволить причинить тебе боль, как они сделали с другой женщиной.

– С какой женщиной?

По его лицу пробегает тень.

– Забудь, что я сказал.

– Ну что же, я теперь перед тобой в долгу.

Он кивает:

– Это точно.

Тропинка теперь ведет под уклон к морю. Тим переходит на бег, спотыкаясь о ветки, которые положены поперек нее вместо ступеней.

– Осторожней! – кричу я.

– А ты чего ждешь? – кричит он в ответ.

– Я не люблю море.

– Что, как кошка, воды боишься?

Я на цыпочках захожу в воду. Здесь неглубоко, и я ощущаю песок пальцами ног.

Тим плещется, молотя руками и ногами.

– Неужели не хочешь помыться-постираться? – кричит он. В его голосе звучат родительские нотки, неожиданные для такого молодого парня. Быть бродягой – означает повзрослеть раньше времени.

– А как мы будем сушить одежду?

Он показывает на небо:

– Солнце светит, что еще надо?

Для него это нормально. У него пока молодые кости. Но я не хочу рисковать. И тут он шутливо брызгает в меня водой. За секунду из мистера Всезнайки он превратился в маленького мальчика.

Неожиданно для себя я брызгаю в ответ и смеюсь. Море холодное, но парнишка прав. От воды я действительно чувствую себя чище. В этой части бухты волны не выглядят такими свирепыми. Я устраиваюсь в уголке между камней и опускаю голову в воду.

– Не желаете ли шампуня, мадам?

– О, большое спасибо, – говорю я, протягивая ладонь. – Жаль, что у меня нет волос, чтобы мыть.

– Без проблем.

Тим зачерпывает сложенной в чашу ладонью немного морской воды и выплескивает в меня.

– Купилась!

Я гоняюсь за ним по песку несколько минут, а затем останавливаюсь. Да что я творю? Мы усаживаемся рядышком на камни.

– Ты голодная? – спрашивает он.

Прошло несколько часов после печенья викария. Я киваю.

– Вон там растет ежевика. Смотри! Вчера я набрал полно. Пойдем. Давай наперегонки!

Он опережает меня намного и протягивает горсть ягод. Они сладкие и сочные. Я глотаю их, оставляя темно-бордовые пятна на своем еще влажном джемпере.

– Ну как, вкусно? – Он снова превратился в мальчишку, жаждущего одобрения.

Я киваю. А затем делаю то, чего не делала очень долгое время. Запрокидываю голову и смеюсь так, будто никогда не смогу перестать.

– Что тут такого смешного? – спрашивает он.

– Ничего особенного, – выдавливаю я в промежутке между взрывами смеха. Я не хочу выглядеть слабой, объясняя, что это от облегчения. Не каждый день удается избежать ножевого ранения.

Потом я хватаю его за руки и кружу, словно мы играем в детскую игру.

– Ты сошла с ума, – бормочет он, когда мы валимся на землю.

Может быть. Но впервые за много лет я чувствую себя свободной.