Текст книги "Эмма. Любовь и дружба. Замок Лесли"

– Что ж, всего вам хорошего, – внезапно вскочив, произнес мистер Найтли и ушел. Он был ужасно раздосадован. С горечью он думал, как опечален Роберт Мартин, и испытывал унижение от того, что сам воодушевил его. Невероятно раздражала мистера Найтли и роль, которую, как он был уверен, сыграла во всем этом Эмма.

Раздосадована была и Эмма, однако она, в свою очередь, не могла понять точной причины этого чувства. В отличие от мистера Найтли, Эмма не была полностью уверена в своей правоте, в том, что исключительно ее суждения верны, а собеседника – ложны. Мистер Найтли оставил ее полной сомнений. Однако скорое возвращение Харриет быстро укрепило ее дух. Та все же чересчур надолго задержалась у миссис Годдард, и Эмма начала переживать: что, если мистер Мартин пришел в пансион и убедил Харриет дать согласие на его предложение? Страх подобного поражения немало ее беспокоил. Но Харриет, как оказалось, задержали совсем иного рода дела, и когда она явилась в бодром расположении духа, Эмма успокоилась и укрепилась в своей правоте. Что бы ни думал или ни говорил мистер Найтли, все ее поступки можно оправдать женской дружбой и женскими чувствами.

Его слова о мистере Элтоне немного ее встревожили, однако Эмма рассудила, что мистер Найтли, сколько бы он ни насмехался над ее склонностью к сватовству, не мог оценить избранника так же, как она, – с ее вниманием и знанием дела. Он наговорил все второпях и от досады, а потому скорее выдавал желаемое за действительное, чем знал что-то наверняка. Разумеется, в мужском кругу мистер Элтон говорит более откровенно, и наверняка он разбирается в деньгах и осмотрителен в подобных вопросах, однако мистер Найтли забывает, что сильные чувства корыстным побуждениям неподвластны. Мистер Найтли просто не встречал похожих случаев, а потому не принял их в расчет, а вот она, напротив, немало становилась свидетельницей таких примеров, а потому не сомневалась, что страстное чувство возобладает над разумной предосторожностью. Осторожностью же, превосходящей разумную, мистер Элтон, по ее мнению, не обладал.

При виде веселой Харриет повеселела и Эмма. Вернувшись, ее подруга заговорила не о мистере Мартине, а о мистере Элтоне. С восторгом она поведала новость, которую рассказала ей мисс Нэш. В пансионе заболел ребенок, и к ним приходил мистер Перри. Мисс Нэш с ним разговорилась, и он поведал, что днем ранее, возвращаясь из Клейтон-парка, встретил мистера Элтона и, к величайшему своему удивлению, узнал, что мистер Элтон как раз направляется в Лондон и до следующего дня не вернется. А ведь вечером они собирались играть в вист, а вист мистер Элтон не пропускает никогда! Мистер Перри пытался его пристыдить – как же это так, лучший игрок и не придет! – и уговорить отложить поездку всего на один денечек, однако тот был полон решимости продолжить свой путь и сказал лишь, что едет по делу, не терпящему отлагательств, и что дело это весьма завидное, ведь в его распоряжение доверили нечто чрезвычайно ценное. Мистер Перри не вполне его понял, однако остался убежден, что тут не обошлось без дамы сердца, о чем и сообщил мистеру Элтону. Тот лишь многозначительно улыбнулся и в превосходном настроении поехал дальше. Рассказав ей все это, мисс Нэш еще немного повосхищалась мистером Элтоном, заявила, что, конечно, не будет притворяться, будто понимает, какое у него в Лондоне дело, но, бросив на нее выразительный взгляд, заключила: избранница его станет самой счастливой женщиной на свете, ведь по красоте и обаянию мистер Элтон ни с кем не сравнится.

С мистером Найтли Эмма повздорила, однако с собой в ссоре не была. Он так рассердился, что дольше обычного не заглядывал в Хартфилд. Когда же они все-таки встретились, своим мрачным видом он дал понять, что еще не простил ее. Эмму это огорчило, но в своих поступках она не раскаивалась. Напротив, события последующих дней еще больше укрепили в ней дорогие сердцу замыслы.

Вскоре по возвращении мистер Элтон вручил ей портрет в изящной рамке, который тут же занял место над камином в гостиной. Едва его повесили, мистер Элтон вскочил полюбоваться: от восторга он мог лишь сыпать бессвязными комплиментами и вздыхать, как и полагается влюбленному. Что же до Харриет, то ее чувства постепенно перерастали в сильную юношескую привязанность. Вскоре Эмма с удовольствием отметила, что если та и вспоминает мистера Мартина, то лишь для сравнений в пользу мистера Элтона.

Планы Эммы развить ум своей подруги полезным чтением и обсуждением прочитанного пока что не заходили дальше первых глав и обещаний продолжить на следующий день. Куда проще было болтать, а не заниматься, куда приятнее воображать будущее Харриет, а не учить ее понимать текст и запоминать сухие факты. Единственным литературным занятием Харриет, единственной духовной пищей, которую она, можно сказать, употребляла впрок, было собирание всяческих загадок. Она переписывала их в небольшой альбом, сшитый для нее Эммой из гладкой, украшенной вензелями и завитушками бумаги.

В наш просвещенный век такие собрания не редкость. Мисс Нэш, старшая учительница в пансионе, выписала похожих загадок по меньшей мере три сотни, и Харриет надеялась, что с помощью мисс Вудхаус сможет даже превзойти ее в этом занятии. Эмма призывала все свое вдохновение, память и вкус, а Харриет записывала строки красивым почерком, так что собрание обещало стать лучшим в своем роде как по содержанию, так и по внешнему виду.

Мистер Вудхаус увлекся занятием не меньше обеих девиц и частенько пытался припомнить хоть что-то для их альбома. Ах, вот в его молодости было столько хитроумных загадок, но почему-то сейчас ни одна на ум не приходит! Но ничего, он еще вспомнит… И всякий раз он рассказывал им лишь «Милая Китти была холодна».

Его друг мистер Перри, которому он поведал об этой затее, тоже не мог припомнить ни одной загадки, однако мистер Вудхаус попросил его держать ухо востро, ведь он много где бывает и наверняка что-нибудь подходящее услышит.

Дочь его при этом совершенно не намеревалась опрашивать лучшие умы Хайбери. За помощью она обратилась лишь к мистеру Элтону. Попросив его вспомнить любые хорошие загадки, шарады и головоломки, Эмма с удовольствием наблюдала за его стараниями. Ко всему прочему, он явно остерегался произнести что-либо недостойное слуха прекрасных дам. С его слов они записали две или три изящные загадки, а вспомнив еще одну, он пришел в неописуемый восторг и с чувством продекламировал:

 
Мой первый слог возлюбленный мечтает услыхать,
Второй – младенцы самым первым произносят,
Нетрудно вместе их сложить и отгадать,
Кого о благосклонности нередко кто-то просит.
 

Мистер Элтон так радовался этой всем известной шараде, что Эмма даже немного расстроилась, признавшись, что они уже записали ее где-то на предыдущих страницах.

– Мистер Элтон, почему бы вам самому нам что-нибудь не сочинить? – предложила она. – В таком случае загадка точно будет новой. Я уверена, что вам это вовсе не составит труда.

– О нет! Я в жизни никогда ничего подобного не писал. Разве могу я? Боюсь, даже мисс Вудхаус, – тут он на мгновение замолчал, – или мисс Смит не смогли бы меня вдохновить.

Однако на следующий день мистер Элтон все же принес им плоды своего вдохновения. Заглянув всего на пару минут, он оставил листок с шарадой, которую, как он сказал, написал один его друг, посвятив некой юной даме – предмету его восхищения. По его поведению Эмма сразу же поняла, что автор – сам мистер Элтон и никто иной.

– Эта загадка не для собрания мисс Смит, – добавил он. – Я не вправе выставлять на всеобщее обозрение шараду, которую написал мой друг, но, возможно, вам будет любопытно на нее взглянуть.

Говорил он это все, глядя на Эмму, а не на Харриет, что, по мнению Эммы, было вполне ожидаемо. От смущения он не мог даже в глаза посмотреть ее подруге и тут же ушел.

– Возьмите, – улыбаясь, сказала Эмма и протянула листочек Харриет. – Это ведь для вас. Берите, берите.

Но Харриет так трепетала, что даже не посмела к нему прикоснуться, и Эмма, будучи по природе более решительной, прочитала загадку первой.

К мисс…

ШАРАДА

 
Для первой части здесь глагол повелевает
Нам чувство нежное с тобою испытать,
Звучание второй в душе моей рождает
Желание скорее так тебя назвать.
 
 
Ты вместе части эти соединить спеши,
Дабы узнать, кому весь мир подвластен.
Она прекрасна, и ученые мужи,
И короли, и воины ей дарят свое счастье.
 
 
Твой острый ум то слово быстро отгадает,
И нежный взор ответ скрывать не станет.
 

Эмма взглянула на шараду, задумалась, отгадала необходимое слово, перечитала стих, чтобы еще раз убедиться в догадке, и затем передала его Харриет. Пока та, преисполненная надежд, ломала голову, Эмма молча улыбалась и думала: «Что ж, мистер Элтон, весьма недурно. Я читывала шарады и похуже. «Любимая» – куда яснее! Отдаю вам должное. Первый осторожный шаг совершен. Стих прямо говорит: «Умоляю, мисс Смит, позвольте за вами ухаживать. Примите мою шараду и мои чувства».

И нежный взор ответ скрывать не станет…

Точь-в-точь Харриет. «Нежный взор» – да-да! А какой замечательный эпитет, как он ей подходит!

Твой острый ум то слово быстро отгадает…

Хм-м, острый ум – и это у Харриет? Оно и к лучшему. Должно быть, бедняга влюблен без памяти, раз готов так ее описывать. Ха, мистер Найтли! Были бы вы здесь, убедились бы, что раз в жизни все-таки оказались неправы. В самом деле, замечательная шарада! И невероятно кстати. Недолго и до признания ждать осталось».

Эмма была вынуждена оторваться от своих увлекательных размышлений, которые могли бы занять ее еще надолго, из-за потока вопросов от Харриет:

– Мисс Вудхаус, что же это может быть? Что же… Я совершенно не понимаю, никаких догадок нет… Что же это за слово? Мисс Вудхаус, помогите, прошу вас! Я такой трудной шарады в жизни не встречала. Может, это «удача»? Интересно, кто же этот друг… и кто эта дама! Как вам шарада? Хороша? Может, это «война»?

И короли, и воины ей дарят свое счастье…

Или «победа»?

Ученые мужи…

Или «наука»? Или «ум»? Ах, нет! «Ум» ведь мужского рода, а здесь сказано «она»… Должно быть, разгадка очень хитроумная, раз он принес нам эту шараду. Ох, мисс Вудхаус, думаете, мы когда-нибудь догадаемся?

– Войны и победы! Что за вздор! Дорогая моя Харриет, о чем вы? С чего бы ему вдруг приносить нам шараду от друга о войнах или победах? Дайте-ка мне листок и слушайте. «К мисс…» Читать следует: «К мисс Смит».

 
Для первой части здесь глагол повелевает
Нам чувство нежное с тобою испытать,
 

Это «люби».

 
Звучание второй в груди моей рождает
Желание скорее так тебя назвать.
 

А это «моя», а раз «звучание», то может быть и «мая». Проще простого. Ну и самое интересное:

 
Ты вместе части эти соединить спеши,
Дабы узнать, кому весь мир подвластен.
Она прекрасна, и ученые мужи,
И короли, и воины ей дарят свое счастье.
 

Как красиво написано! И далее еще следует предложение, уж его, милая моя Харриет, вы точно поймете без труда. Перечитайте его сами. Никаких сомнений нет: стих написан для вас и про вас.

Харриет легко было убедить в столь лестных выводах. Она перечитала последние строки и счастливо зарделась не в силах вымолвить ни слова. Но говорить ей и не надо было – ей довольно было лишь чувствовать, а сказала все за нее Эмма.

– В этой шараде все написано столь ясно и столь недвусмысленно, – сказала она, – что в намерениях мистера Элтона нельзя ошибиться. Вы – предмет его восхищения, и скоро получите полнейшее тому доказательство. Я так и предполагала, однако теперь исчезли любые сомнения, его чувства ясны как день и столь же определенны, сколь мои пожелания на этот счет с первого же дня нашего с вами знакомства. Да, Харриет, с тех самых пор я мечтала, чтобы все случилось именно так. Не могу даже сказать, какой мне видится ваша с мистером Элтоном взаимность: более желаемой или более естественной. Она и возможна, и уместна в равной степени! Я так счастлива. Поздравляю вас, дорогая моя Харриет, от всего своего сердца. Такой привязанностью вправе гордиться любая женщина. Это достойная партия, которая принесет вам лишь благо. Ваш союз подарит все, о чем можно мечтать: положение, независимость, достойный дом и круг ваших истинных друзей! Вы станете жить вблизи от Хартфилда и от меня, и мы навсегда скрепим нашу дружбу. Харриет, за такой союз не придется краснеть ни мне, ни вам.

Харриет только и могла что обнимать ее, причитая: «Ах, мисс Вудхаус!» да «Дорогая мисс Вудхаус!». Когда же она вновь обрела дар связной речи, у Эммы не осталось сомнений, что ее подруга все понимает и чувствует так, как ей и полагается, должным образом представляет будущее и предается воспоминаниям о прошлом. Хвала достоинствам мистера Элтона не знала устали.

– Что бы вы ни сказали, всегда все сбывается! – вскричала Харриет. – И потому я полагаю, и верю, и надеюсь, что все так, как вы говорите. Иначе бы я и помыслить о подобном не могла! Разве же я всего этого заслуживаю? Мистер Элтон может выбрать любую другую! О нем все прекрасного мнения. Он обладает столькими достоинствами. Взять хоть вот эти стихи – «К мисс…» Ах, какие чудесные! Неужели они и впрямь про меня?

– Разумеется, я в этом даже не сомневаюсь. Это вопрос решенный. Положитесь на мое чутье. Стихи – всего лишь пролог к пьесе, эпиграф к главе, и за ними последует вполне определенная проза.

– Кто бы мог представить! Уверена, месяц назад я бы всему этому не поверила! Просто чудо какое-то!

– Когда такие вот мисс Смит и мистер Элтон встречаются – это действительно чудо. Невероятно, когда сбывается что-то настолько очевидное, настолько желаемое даже другими людьми, когда такое знакомство сразу же приобретает необходимую форму. Вам с мистером Элтоном самой судьбой уготовано быть вместе, по всем обстоятельствам вы предназначены друг другу. Ваш союз станет столь же прекрасен, сколь рэндалльский. Кажется, в Хартфилде и впрямь витает некий ветерок, несущий любовь в верную сторону, направляющий ее в нужное русло. Шекспир пишет: «Путь истинной любви не может быть спокоен»[3]3
  «Путь истинной любви не может быть спокоен» – строка из пьесы У. Шекспира «Сон в летнюю ночь» (акт I, сцена 1).


[Закрыть], – но если бы эту пьесу издавали в Хартфилде, то к этой строчке понадобилось бы огромное примечание.

– Подумать только, чтобы мистер Элтон влюбился не в кого-нибудь еще, а в меня, а ведь до Михайлова дня[4]4
  Михайлов день – христианский праздник. Отмечается англиканской церковью 29 сентября.


[Закрыть] мы даже представлены не были, словечком не обмолвились! А он так хорош собой – красивее всех на свете! И у всех он в почете, совсем как мистер Найтли! Ему всегда всюду рады, и говорят, что, если бы он захотел, то мог бы вообще никогда не садиться за стол в одиночку: у него больше приглашений, чем дней в неделе. А как он читает проповеди! Мисс Нэш записывает за ним всякий раз с тех пор, как его назначили в наш приход. Боже мой! Помню, как увидела его впервые! Разве могла я тогда вообразить! Когда мы с сестричками Эббот услышали, что он идет мимо, то сразу побежали к окну, но пришла мисс Нэш, наругала нас и прогнала, а сама осталась поглядеть, правда, тут же сжалилась и позвала меня к себе. Как он тогда был красив! Они шли рука об руку с мистером Коулом.

– Это союз, который непременно устроит ваших неизвестных покровителей, ежели они, конечно, в здравом уме, а с глупцами нам и считаться ни к чему. Если они желают, чтобы вы были счастливы в браке, то вот человек, добрый нрав которого тому поспособствует. Если они хотят, чтобы вы оставались в том краю и в том круге людей, которых они для вас выбрали, то союз этот тоже кстати. Если же они считают, что главное вас, как говорится, удачно выдать замуж, так и с этим повезло: здесь вам и приличное состояние, и уважение, и прочное положение в хорошем обществе.

– Да, так и есть! Как вы хорошо говорите, я так люблю вас слушать. Вы все понимаете. Вы и мистер Элтон оба так умны. Что за шарада! Я бы год гадала и все равно ничего не поняла.

– Даже по вчерашнему его отнекиванию было ясно, что он все же захочет испробовать свои силы.

– Мне кажется, это лучшая на свете шарада!

– Во всяком случае более подходящей к случаю я не видывала.

– И какая длинная! У нас таких – по пальцам перечесть.

– А вот длина – вовсе не исключительное достоинство. Такие сочинения и не могут быть короткими.

Харриет, в упоении перечитывавшая строки, уже ее не слышала. В голову ей приходили благоприятные для мистера Элтона сравнения.

– Одно дело, – заговорила она, зардевшись, – когда человек, как и все вокруг, обладает достаточным здравым умом и может написать короткое письмо по бытовым вопросам, и совсем другое – когда человек может придумывать такие шарады и сочинять такие стихи!

Более горячего неприятия мистера Мартина с его коротенькой прозой Эмма и пожелать не могла.

– Какие они чудные! – продолжала Харриет. – Особенно две последние строчки! Но как же мне вернуть ему листочек, как же сказать, что я ее разгадала? Ах, мисс Вудхаус, что же нам делать?

– Положитесь на меня. Вам ничего делать не нужно. Он, полагаю, придет сегодня вечером, и тогда я верну ему листок, мы поговорим о какой-нибудь чепухе, а вы не будете скомпрометированы. Ваши прекрасные глаза сами засияют для него в подходящий момент. Доверьтесь мне.

– Ах, мисс Вудхаус! Как жаль, что я не могу переписать к себе такую красивую шараду! Она куда лучше остальных.

– Выкиньте последние две строки и можете смело переписывать.

– Ах, но ведь эти строки…

– Самые лучшие. Разумеется, однако ими наслаждаться нужно наедине. Они не станут хуже от того, что их отделили от остального послания. Ни сами строки, ни их смысл не изменятся. Если их убрать, то намек на вдохновительницу шарады исчезнет и останется лишь изящная загадка, способная украсить любое собрание. Будьте уверены, пренебрежение плодом его стараний равносильно пренебрежению его чувствами. Влюбленного поэта нужно поощрять и как влюбленного, и как поэта – либо же не поощрять вовсе. Дайте мне альбом, я сама все перепишу, тогда никакого намека на вас точно не будет.

Харриет уступила, хотя рассудок ее едва мог представить строфы по отдельности, а чувство было такое, словно в альбом записывают признание в любви. Стихи казались ей до того сокровенными, что она не хотела, чтобы их увидел кто-либо еще.

– Теперь я этот альбом никогда из рук не выпущу, – сказала она.

– Замечательно, – откликнулась Эмма, – это вполне естественное чувство. И чем дольше оно будет длиться, тем я буду довольнее. Но вот идет мой батюшка, вы же не станете возражать, если я зачту шараду ему? Он будет в восторге! Он обожает всякие загадки, а особенно те, в которых превозносится женщина. Батюшка мой с такой нежностью ко всем нам относится! Позвольте же зачитать стихи ему.

Харриет помрачнела.

– Дорогая моя Харриет, не стоит относиться к этой шараде столь серьезно. А иначе вы рискуете ненароком выдать свои чувства, если будете слишком задумчивы или поспешны во взаимности, и выйдет, что вы придаете ей даже большее, чем в нее заложено, значение. Не дайте свести себя с ума такому крошечному проявлению восхищения. Если бы он хотел держать все в тайне, то не стал бы передавать листок в моем присутствии. Он же, напротив, пододвинул его скорее в мою сторону, чем в вашу. Не будем же приписывать этому знаку внимания чрезмерную торжественность. Он получил достаточное поощрение на дальнейшие шаги, и незачем сидеть и вздыхать над этой шарадой.

– Ах да! Надеюсь, я не выставлю себя нелепо… Поступайте как вам угодно.

Вошел мистер Вудхаус и очень скоро сам завел разговор о волнующей их теме, осведомившись, как это было заведено:

– Ну, милые мои, как там ваше собрание? Нашли что-нибудь новенькое?

– Да, папа, как раз хотим вам прочесть. Нашли сегодня утром на столе листочек с одной чудесной шарадой – фея, должно быть, оставила. Мы ее только что к себе переписали.

Эмма прочла стихи вслух так, как любил мистер Вудхаус: медленно и четко, несколько раз подряд и с пояснениями каждой части. Он, как и ожидалось, остался в восторге, особенно от хвалебных заключительных строк.

– Да, точно, очень точно подмечено. Совершенно верно. «Кому весь мир подвластен». Замечательная шарада, голубушка моя, и я без труда догадаюсь, что за фея ее принесла. Только ты, милая Эмма, могла так складно написать.

В ответ Эмма лишь кивнула и улыбнулась. Немного пораздумав, мистер Вудхаус с нежным вздохом добавил:

– Да, сразу видно, в кого ты пошла. Твоя дорогая матушка мастерица была по этой части! Мне бы ее память! Но я ничего не могу вспомнить… Даже в той загадке, о которой я тебе уже говорил, помню только первую строфу, а ведь их там несколько.

 
Милая Китти была холодна,
Но страннику мигом огонь разожгла.
К нему слишком близко не стоит садиться,
Костер ворошить можно лишь в рукавицах.
 

Вот и все, что я помню, а ведь к концу там так хитро сказано. Но помнится, голубушка, ты говорила, что у вас она уже записана.

– Да, папа, на второй странице. Ее составил Гаррик[5]5
  Дэвид Гаррик (1717–1779) – английский актер, драматург и директор лондонского театра «Друри-Лейн».


[Закрыть], а выписали мы ее из «Отрывков из изящной словесности».

– Да-да, точно. Жаль, не помню дальше… «Милая Китти была холодна»… Это имя мне всегда напоминает о нашей бедной Изабелле, мы ведь чуть не окрестили ее Кэтрин в честь бабушки. Надеюсь, она приедет на следующей неделе. Голубушка, ты уже думала, в какие комнаты их всех разместить?

– Да! Она, конечно же, займет свою комнату, как обычно, а для детей есть детская. Зачем что-то менять?

– Не знаю, милая, так давно они здесь не были! С Пасхи, да и тогда приезжали всего на пару дней. До чего у мистера Джона Найтли неудобное занятие – адвокат. Бедняжка Изабелла! Как жаль, что она от нас так далеко! Как расстроится она, когда, приехав, не застанет здесь мисс Тейлор!

– Папа, для нее во всяком случае это не станет неожиданностью.

– Не знаю, душенька. Уж какой для меня стало неожиданностью, когда я впервые услышал, что мисс Тейлор выходит замуж!

– Когда Изабелла приедет, нужно непременно пригласить мистера и миссис Уэстон отужинать с нами.

– Да, голубушка, если успеем. Но, – добавил он весьма печально, – она приедет всего на неделю. У нас ни на что не хватит времени.

– Конечно, жаль, что они не могут погостить у нас подольше, но ничего не поделать. Мистеру Джону Найтли нужно вернуться в Лондон к двадцать восьмому числу, и нам, папа, даже радоваться надо, что они смогут провести все время у нас и не заезжать в Донуэлл. На Рождество мистер Найтли пообещал нам уступить, хотя, ты знаешь, в прошлый раз они ведь тоже гостили только у нас.

– Да, милая моя, было бы и впрямь ужасно, если бы бедняжке Изабелле пришлось останавливаться где-то еще.

Мистер Вудхаус никогда не признавал права мистера Найтли принимать у себя брата или же права кого-либо еще принимать у себя Изабеллу. После некоторых раздумий он сказал:

– Не понимаю, почему Изабелла тоже должна уезжать так скоро. Эмма, я думаю, стоит убедить ее остаться у нас подольше. Ни ей, ни детям спешить в Лондон незачем.

– Ну что вы, папа, вам ведь еще никогда не удавалось убедить ее остаться. Изабелла не любит отлучаться от мужа.

Мистер Вудхаус знал: это неоспоримая правда. И хотя она была ему неприятна, оставалось лишь смиренно вздохнуть. Видя, как сильно он опечален мыслью о привязанности его дочери к мужу, Эмма постаралась направить его мысли в более веселое русло.

– А пока они здесь, Харриет следует посещать нас как можно чаще. Я уверена, что ей понравятся дети. Мы ведь ими очень гордимся, да, папа? Интересно, кто ей покажется красивее: Генри или Джон?

– Да, интересно! Ах, бедняжечки, как хорошо, что они приедут. Харриет, вы знаете, им так нравится в Хартфилде.

– Еще бы, сэр. Кому же здесь не понравится?

– Генри – хорошенький мальчик, а Джон – точь-в-точь как его мать. Генри – старший, и назвали его в честь меня, а не отца! А вот Джона, второго, – в честь отца. Люди, бывает, удивляются, почему это не старшего, но Изабелла пожелала назвать его Генри, и я был очень тронут. Он и впрямь очень умненький мальчик. Они все умненькие и ведут себя иногда так очаровательно. Бывает, встанет кто-нибудь у моего кресла и говорит: «Дедушка, не дадите ли вы мне веревочку?» А Генри однажды попросил у меня ножик, но я сказал ему, что ножики делают только для дедушек. Мне кажется, их отец частенько с ними слишком строг.

– Это вам так кажется, – сказала Эмма, – потому что вы сам всегда чересчур мягки. Если б вы сравнили его с другими отцами, то совсем бы так не думали. Он хочет, чтобы мальчики выросли здоровыми и крепкими, а когда они расшалятся, то может их и осадить. Но он в них души не чает, да-да, мистер Джон Найтли – очень любящий отец. Дети его обожают.

– А их дядя! Подбрасывает их до самого потолка, смотреть страшно!

– И они это, папа, больше всего на свете любят. Если бы их дядя не установил среди них специальный порядок, то они бы ни за что в жизни друг другу не уступали.

– Совершенно этого не понимаю.

– Так всегда и бывает. Одной половине человечества непонятны удовольствия другой.

Немного позже, как раз когда девушки прощались, условившись встретиться вновь в четыре часа за обедом, снова явился автор несравненной шарады. Харриет отвернулась, Эмма же приняла его как ни в чем не бывало, со своим обычным радушием. Зоркий взгляд ее тотчас отметил вид мистера Элтона: он будто знал, что пути назад нет, ставки сделаны! И сейчас он, по всей видимости, пришел проверить, что же из этого вышло. Тут вдруг и случай так удобно подвернулся, мол, узнать, составится ли у мистера Вудхауса вечером без него партия. Если он непременно нужен в Хартфилде, то любые иные дела, безусловно, меркнут, если же нет – его друг Коул так давно его зазывает на ужин и придает этому столь большое значение, что мистер Элтон пообещал ему по возможности прийти.

Эмма поблагодарила его, сказав, что никак не допустит, чтобы из-за них он разочаровал друга, и что партия, конечно, соберется. Он еще раз выказал готовность отклонить приглашение, она снова уверила его, что все в порядке. Тогда он уж было собирался откланяться, как вдруг Эмма взяла со стола листок и протянула ему со словами:

– Ах да! Вот шарада, которую вы так любезно нам оставили. Спасибо, что позволили взглянуть. Мы остались в таком восторге, что я осмелилась переписать ее для собрания мисс Смит. Надеюсь, ваш друг не обидится. Конечно же, мы перенесли лишь первые два четверостишия.

Мистер Элтон совершенно не нашелся что ответить. Вид у него был неуверенный и смущенный, он пробормотал что-то про «честь», взглянул на Эмму, затем на Харриет, затем увидел на столе открытый альбом, взял его и принялся внимательно читать. Чтобы избежать неловкой тишины, Эмма с улыбкой заметила:

– Принесите мои извинения вашему другу, но шарада его так хороша, что ее никак нельзя ограничить двумя-тремя читателями. Он может быть уверен: покуда он так изящно пишет, ни одна женщина перед ним не устоит.

– Скажу без колебаний… – ответил мистер Элтон голосом, который явно выдавал его колебания, – скажу без колебаний… что если мой друг чувствует то же, что и я… Я ничуть не сомневаюсь, что если бы он увидел, какой великой чести удостоились его скромные стишки, – продолжал он, вновь бросая взгляд на альбом и кладя его на стол, – то счел бы эту минуту счастливейшей в своей жизни.

С этими словами он поспешил уйти. И очень вовремя, как подумала Эмма, потому что при всех похвальных достоинствах речам его была свойственна такая напыщенность, от которой ее просто разбирал смех. Не в силах более сдержаться, она поскорее убежала к себе, оставив Харриет в плену более нежных и возвышенных чувств.