Текст книги "Эмма. Любовь и дружба. Замок Лесли"

Хотя на дворе стояла середина декабря, погода все еще позволяла двум подругам частенько прогуливаться, и однажды утром Эмма собралась нанести благотворительный визит одной бедной семье, живущей неподалеку от Хайбери.

Путь к их уединенному домику лежал вдоль Пастырской дороги, которая под прямым углом отходила от широкой, местами сужающейся главной улицы. На этой дороге, как нетрудно было понять из названия, находилась благословенная обитель мистера Элтона. Сначала нужно было с четверть мили пройти вдоль хиленьких домишек, и там, почти вплотную к дороге, и возвышался дом приходского священника – старенький и не самый крепкий. Хорошим местоположением он похвастать тоже не мог, однако стоило отдать должное его нынешнему хозяину, благодаря стараниям которого домик сильно похорошел. Как бы то ни было, подруги не могли пройти мимо, не замедлив шаг и не обратив к нему любопытные взоры. Эмма заметила:

– Вот и он. Дом, в котором скоро окажетесь вы и ваш альбом с загадками.

Харриет же воскликнула:

– Ах, какой чудесный дом! Какой красивый! И вот они – эти желтые занавесочки, которыми так восхищается мисс Нэш!

– Сейчас-то я в эту сторону нечасто хожу, – продолжала Эмма, – однако когда вы тут поселитесь, у меня появится необходимый повод постепенно, день за днем знакомиться ближе со всеми этими кустиками и деревьями, калитками и прудиками.

Харриет, как оказалось, ни разу не бывала в самом доме, и любопытство ее было столь велико, что, учитывая все обстоятельства, Эмма сочла это таким же свидетельством любви, как и то, что мистер Элтон разглядел в Харриет острый ум.

– Что б такого выдумать, чтобы нам туда зайти… – вслух размышляла Эмма. – Ничего в голову не приходит. Ни служанки, о которой я хотела бы навести справки у его экономки, ни послания от отца…

Так ничего она и не придумала. Спустя некоторое время Харриет вновь нарушила тишину:

– Мисс Вудхаус, но я никак не пойму, отчего же вам кажется, что вы не выйдете замуж. Ведь вы с легкостью можете очаровать любого!

Эмма засмеялась и ответила:

– Харриет, того, что я такая очаровательная, в этом деле еще недостаточно. Необходимо, чтобы и другие люди – хотя бы один – тоже смогли меня очаровать. И мне не просто кажется, что я не выйду замуж, я вообще замуж не собираюсь.

– Ах, это вы так говорите, однако же я вам совсем не верю!

– Переменить решение меня заставит лишь человек, достоинствами превосходящий всех моих знакомых. Мистер Элтон, как вы понимаете, – спохватилась она, – не в счет. Да я и не желаю встречать подобного человека и бороться с искушением. Мне нравится моя жизнь такой, какая она есть. И если бы я вышла замуж, то непременно об этом бы пожалела.

– Помилуйте! Как странно слышать от женщины такие слова!

– У меня нет тех причин, по которым женщины обычно вступают в брак. Конечно, если бы я полюбила, то тут уж совсем другой разговор! Однако я никогда не любила и вряд ли когда-нибудь полюблю, это совершенно не в моем характере. А без любви менять что-то в моей жизни было бы просто глупо. Богатства мне не нужны, занятия я не ищу, положения тоже. Полагаю, редкая женщина – такая же полновластная хозяйка в доме мужа, как я в Хартфилде. К тому же ни один мужчина на свете не сможет любить и уважать меня, ставить во всем на первое место и считать всегда правой так, как мой батюшка.

– Но ведь вы станете старой девой, как мисс Бейтс!

– Харриет, я с вами согласна, это ужасающее будущее, и если бы я рисковала стать как мисс Бейтс – такой же глупой, вечно бодрой и улыбающейся без повода, нудной, неразборчивой и невзыскательной, такой же болтливой и норовящей всем вокруг рассказать все и обо всех… Да я бы завтра же выскочила замуж! Но я уверена: между нами нет иных сходств, кроме того, что мы обе не замужем.

– Но ведь вы все равно станете старой девой! Как ужасно!

– Не беспокойтесь, Харриет, мне не грозит стать бедной старой девой – а именно бедность и вызывает у общества презрение к безбрачию. Незамужняя женщина с крошечным состоянием и становится той самой нелепой и всем противной старой девой! Предметом насмешек детворы. А вот незамужняя дама с приличным состоянием, напротив, пользуется всеобщим уважением и, вероятно, так же разумна и приятна в общении, как и все остальные члены общества. Разделение такое на первый взгляд может показаться несправедливым и предвзятым, однако же не стоит забывать, что скудный доход нередко оскверняет ум и портит нрав. Те, кто едва сводит концы с концами и кто вынужден вращаться в очень узком и, как правило, низшем кругу общества, становятся грубыми и озлобленными. Тем не менее к мисс Бейтс это не относится. Она лишь мне кажется чересчур благожелательной и глупой, а остальным вполне нравится, даже будучи незамужней и бедной. Бедность ее ничуть не осквернила, и полагаю, даже свой последний шиллинг она бы раздала другим. Ее никто не боится, и это несомненное достоинство.

– Помилуйте! Но что же вы будете делать? Чем же вы будете занимать себя на старости лет?

– Харриет, я думаю, что обладаю вполне живым и деятельным умом, способным на всякие выдумки, а потому не вижу причин, по которым лет в сорок-пятьдесят мне было бы труднее занять себя, свои руки и голову, чем в двадцать один. Обычные женские занятия останутся для меня все так же доступны, может, лишь интересы немного изменятся. Если перестану рисовать, то буду больше читать, если заброшу музыку, то начну вышивать. Что же до предмета заботы и привязанности – то его незамужней женщине и вправду может не хватать. Однако мне бояться нечего, ведь дети есть у моей любимой сестры. И я уверена, детишек этих будет предостаточно, чтобы их тетушка могла порадоваться на старости лет. С ними мне хватит и надежд, и забот, и хотя, конечно, любовь моя будет отлична от родительской, я полагаю, что она подойдет мне куда больше, чем чересчур горячая и слепая любовь матери. Мои племянники и племянницы!.. Надеюсь, племянницы будут гостить у меня почаще.

– А вы знаете племянницу мисс Бейтс? То есть наверняка вы ее сотни раз видели, но представлены ли вы?

– О да! Представлены, и всякий раз, как она приезжает в Хайбери, нас непременно заставляют знаться. Да уж, этого примера, к слову, предостаточно, чтобы никогда и никому не рассказывать о своих племянницах. Боже упаси! Во всяком случае, я не способна так докучать людям со всеми маленькими Найтли, как она со своей Джейн Фэрфакс. Тошнит уже при одном ее упоминании. Каждое ее письмо непременно перечитывается по сто раз, снова и снова передаются приветы друзьям, а если уж она вдруг пошлет тете фасон корсажа или свяжет для бабушки подвязки, то разговоров об этом хватит на месяц. Я желаю Джейн Фэрфакс только добра, но рассказы о ней надоели мне до смерти.

Подруги уже подходили к нужному домику, и их праздный разговор постепенно затих. Несчастья бедняков всегда внушали Эмме великое сострадание и позволяли облегчить не только ее совесть, давая свободу таким качествам, как заботливость, доброта, милосердие и терпение, но и ее кошелек. Она снисходительно относилась к невежеству и соблазнам, преподносимым им судьбой, и не тешила себя романтическими надеждами повстречать выдающиеся добродетели у тех, кого не коснулось просвещение. Эмма с готовностью сочувствовала их невзгодам и всегда предлагала помощь столь же искусно, сколь добросердечно. На этот раз она пришла к семье, бедность которой отягощалась еще и недугами, и, пробыв у них столько, сколько требовалось, чтобы утешить и помочь советом, Эмма покинула дом под сильным впечатлением и снаружи сказала Харриет:

– Бывают картины, на которые посмотреть полезно. Как меркнут в сравнении с ними любые мелкие невзгоды!.. Сейчас мне кажется, что я весь день смогу думать лишь об этих несчастных, и все же кто знает, сколь скоро я о них позабуду.

– Как вы правы, – ответила Харриет. – Бедняжки! Невозможно думать о чем-то другом.

– По правде говоря, полагаю, впечатления наши не скоро изгладятся, – продолжала Эмма, выходя за низкую живую изгородь и аккуратно спускаясь на дорогу по шатким ступенькам, которыми заканчивалась узенькая скользкая тропинка через сад. – Да, думаю, не скоро, – повторила она, оглядев еще раз разваливающийся домик и вызвав в памяти картины еще большей нищеты внутри него.

– Разумеется, нет! – отвечала ее спутница.

Они продолжили путь. Дорога сделала некрутой поворот, и за ним подруги наткнулись на мистера Элтона. Причем предстал он так близко, что Эмма только и успела сказать:

– А вот, Харриет, и неожиданное испытание наших благих помыслов. Что ж, – улыбнулась она, – надеюсь, наше сострадание принесло несчастным облегчение, а это значит, что главное дело сделано. Если нам их жаль, значит, нужно сделать все, что в наших силах, чтобы им помочь, а все остальное – лишь пустое сочувствие, мучительное для нас самих.

Харриет успела пробормотать только: «Да, разумеется», – как молодой человек поравнялся с ними. Разговор их зашел в первую очередь о нуждах и страданиях бедной семьи. Мистер Элтон как раз направлялся к ним, однако теперь решил отложить свой визит. Они обсудили, что можно и нужно сделать для несчастных, и мистер Элтон решил проводить дам.

«Какое совпадение благих побуждений! – размышляла Эмма. – Это, несомненно, укрепит их нежные чувства. Я бы не удивилась, если бы все это послужило толчком к объяснению. Да! Если бы только меня здесь не было».

Желая как-то от них отделиться, она вскоре пошла по узкой тропинке немного поодаль от главной дороги, на которой остались влюбленные. Однако не прошло и двух минут, как она обнаружила, что Харриет, привыкшая подражать Эмме и зависеть от нее, пошла следом и что, другими словами, скоро парочка окажется совсем рядом с ней. Это никуда не годилось, и Эмма тотчас остановилась якобы перешнуровать ботинок. Она нагнулась, загородив собой тропинку, и попросила спутников ее не дожидаться – через полминуты она сама их нагонит. Те ушли вперед, и Эмма не спеша отсчитала время, которого как раз хватило бы, чтобы разобраться со шнурком. Тут же, к ее внезапной радости, появился новый повод задержаться: вслед за ними по дороге шла девочка из той самой семьи бедняков. По распоряжению мисс Вудхаус она направлялась в Хартфилд за бульоном. Эмма вполне естественно пошла с ней рядом, заведя беседу. Вернее, поведение ее можно было счесть естественным, однако действовала она умышленно. Так друзья ее могли продолжать свой путь, не дожидаясь ее. И все же невольно она их нагнала: девочка шла быстро, а они – довольно медленно. Эмма забеспокоилась, тем более что оба были явно увлечены беседой: мистер Элтон о чем-то оживленно рассказывал, а Харриет довольно слушала. Эмма отправила девочку вперед, а сама уже стала было раздумывать, какой бы еще найти предлог, как вдруг оба ее спутника обернулись, и ей пришлось вновь к ним присоединиться.

Мистер Элтон продолжал увлеченно о чем-то говорить, и, поравнявшись с ними, Эмма испытала некоторое разочарование, услышав, что он всего лишь пересказывает Харриет свой вчерашний ужин у Коула. Описание как раз дошло до изысканных сыров (стилтонского и уилтширского), масла, сельдерея, свеклы и различных десертов.

«Вскоре они, конечно же, перешли бы и к более серьезным вещам, – утешала себя Эмма. – Для влюбленных важна любая мелочь, и любая мелочь может послужить вступлением к тому, что лежит на сердце. Если б только я смогла задержаться подольше!»

Теперь они молча шли втроем, пока впереди не показался домик пастыря. Тут Эммой овладела внезапная решимость хотя бы завести Харриет в сам дом, а потому она вновь сделала вид, что ей нужно поправить ботинок, и немного отстала. Ловко порвав шнурок и поспешно выбросив его в канаву, Эмма остановила своих спутников и призналась, что не сможет дойти до дома благополучно.

– У меня оторвался шнурок, – сказала она, – не знаю даже, как с таким дойти до дома. Я понимаю, что доставляю вам обоим множество неудобств, однако хочется надеяться, что со мной такое случается нечасто. Мистер Элтон, я вынуждена просить у вас позволения зайти к вам и попросить у вашей экономки что-нибудь, чтобы на время заменить шнурок – может, кусочек тесемки или веревки.

Мистер Элтон был только рад такому предложению и с бойкостью и предупредительностью, которые ничто, казалось, не могло бы унять, пригласил дам в дом и представил все в лучшем виде. Комната, в которую их провели, выходила окнами на дорогу, и в ней хозяин, по всей видимости, и проводил свой досуг. За ней располагалась другая комната, куда прошли Эмма с экономкой, чтобы без помех починить несчастный шнурок. Эмма не могла закрыть дверь сама, однако не сомневалась, что ее закроет мистер Элтон. Тем не менее дверь так и осталась приоткрытой, и Эмма завела с экономкой безумолчный разговор, надеясь, что молодой человек воспользуется положением и заговорит наконец о важном. Целых десять минут она слышала лишь звук своего голоса. Но дольше так продолжаться не могло. Эмма вынуждена была завершить разговор и вернуться к друзьям.

Возлюбленные вместе стояли у окна. Картина эта казалась благоприятной, и Эмма на мгновение исполнилась чувством триумфа: ее старания окупились. Однако радость была недолгой. Оказалось, мистер Элтон так и не дошел до самого главного. Он держался как нельзя приветливее, как нельзя обходительнее, рассказал Харриет, что увидел их в окно, а потому умышленно пошел вслед, отпускал любезности и делал намеки, однако ничего серьезного так и не сказал.

«Осторожничает, – подумала Эмма, – он продвигается шаг за шагом и ничего не предпримет, пока полностью не убедится, что его ждет успех».

И хотя ее хитроумный замысел пока ни к чему не привел, она тешила себя мыслью о том, что это маленькое происшествие позволило влюбленным провести больше времени вдвоем и приблизиться к неизбежной развязке.

Мистера Элтона теперь следовало предоставить самому себе. Руководить его счастьем и склонять к новым шагам было больше не в силах Эммы. Вот-вот ожидался приезд ее сестры, и все мысли, а затем и все ее время были заняты лишь гостями. За те десять дней, что семейство Найтли пробыло в Хартфилде, Эмма не могла – да и не собиралась – оказывать влюбленным особенную помощь, разве что при удобном случае. Впрочем, при желании они могли бы уладить все дело очень быстро, но так или иначе все в конце концов разрешится и само по себе. Эмме даже и не хотелось уделять им сейчас свое внимание. Существуют люди, для которых чем больше делаешь, тем меньше делают они для себя сами.

Мистер и миссис Найтли давно не приезжали домой в Суррей, а потому вызывали повышенный интерес. Все предыдущие годы чета неизменно навещала на долгие праздники Хартфилд или Донуэлл, в этом же году осенью они повезли детей на море, а потому многие месяцы в родном краю не появлялись. Причем с мистером Вудхаусом они все это время не виделись вовсе, ведь он и помыслить не мог поехать в Лондон – в такую даль! – даже ради бедняжки Изабеллы. Теперь же он испытывал смесь счастья и беспокойства, предвкушая их чересчур короткий визит.

Он все время тревожился, как же она перенесет дорогу, и волновался – хоть и не так сильно – за лошадей и кучера, которым предстояло везти семейство вторую половину пути. Опасения его оказались напрасны, и, преодолев все шестнадцать миль, мистер и миссис Найтли, их пятеро детей и достаточное для них число нянек благополучно добрались до Хартфилда. Их радостный приезд произвел столько шума и суеты – со всеми надо было поговорить, всех поприветствовать, расспросить, обласкать и разместить, – что при любых иных обстоятельствах нервы мистера Вудхауса не выдержали бы, да и теперь выдерживали едва ли. К счастью, миссис Найтли очень уважала обычаи Хартфилда и чувства отца, а потому, несмотря на материнское беспокойство о своих малютках, которых следовало тут же непременно окружить заботой, накормить, напоить, уложить спать, развлечь и так далее, она все же не позволяла им чересчур досаждать дедушке или становиться предметом его чрезмерной заботы.

Миссис Найтли была миловидной, изящной молодой особой с мягким и тихим нравом, приветливым и ласковым характером, всецело поглощенная своей семьей. Оставаясь преданной женой и любящей матерью, она была так нежно привязана к отцу и сестре, что, если бы не высшие узы брака, то любовь горячее представить было бы сложно. Ни в ком из близких она не видела ни одного изъяна. Ни живостью, ни остротой ума миссис Найтли не отличалась и во многом остальном тоже походила на отца: унаследовав его хрупкое здоровье сама, она дрожала и над детьми, всего боялась, за все беспокоилась и, подобно тому, как мистер Вудхаус держался за мистера Перри, держалась за своего лондонского лекаря мистера Уингфилда. Помимо прочего, отец и дочь схожи были доброжелательностью характера и привычкой поддерживать связь со старыми знакомыми.

Мистер Джон Найтли, благовоспитанный мужчина высокого роста и исключительного ума, в работе добивался блистательных успехов, а в частной жизни был почтенным семьянином. Однако подчас он бывал не в духе, а его сдержанность порой отталкивала людей. Его нельзя было назвать раздражительным или упрекнуть во вспыльчивости, однако нрав его все же был далек от совершенства, а при такой благоговеющей жене от природных недостатков избавиться трудно. Ее кротость на нем сказывалась не лучшим образом. В отличие от Изабеллы мистер Джон Найтли обладал ясным и острым умом и иногда мог повести себя нелюбезно или сказать резкое слово.

У своей очаровательной свояченицы он успехом не пользовался. Она подмечала все его недостатки и переживала все мелкие насмешки в сторону Изабеллы, которых та вовсе не замечала. Возможно, Эмма закрыла бы глаза на все его изъяны, если бы зять выказывал ей больший восторг, однако он с ней держался спокойно, как добрый друг и брат, не воздавая всяческих почестей и слепых похвал. Но даже если бы он рассыпался перед ней в комплиментах, Эмма никогда не смогла бы простить ему величайший, на ее взгляд, недостаток: порой мистер Джон Найтли не обнаруживал должной терпимости по отношению к ее отцу. Маленькие странности и причитания мистера Вудхауса вызывали в нем резкое неприятие и логичные возражения, преподносимые не самым лучшим образом. Случалось это нечасто, ибо мистер Джон Найтли, разумеется, тестя почитал и обыкновенно держался подобающим для своего положения образом, однако и то было слишком часто, на взгляд привыкшей быть снисходительной к отцу Эммы. Труднее всего ей было вынести постоянное предчувствие беды, хотя самой беды за ним обычно не следовало. Впрочем, в начале каждого визита радость встречи затмевала все другие чувства, и поскольку в силу необходимости в этот раз гости приехали ненадолго, ничто не обещало омрачить всеобщую сердечность. Не успели все устроиться и рассесться, как мистер Вудхаус, опечаленно вздохнув и покачав головой, привлек внимание старшей дочери к грустной перемене, произошедшей в Хартфилде с ее последнего визита.

– Ах, голубушка, – начал он, – бедная мисс Тейлор!.. Как это все прискорбно.

– О да, сэр, – с готовностью выражать сочувствие воскликнула Изабелла, – как вы, должно быть, по ней скучаете! И наша милая Эмма! Какая горькая для вас утрата! Как я за вас огорчилась… Не могу даже представить, как вы без нее обходитесь… Поистине печальная перемена… Но у нее, надеюсь, все благополучно?

– Благополучно, милая, надеюсь, что благополучно… Не знаю наверняка, но, по-моему, на новом месте она чувствует себя вполне сносно.

Тут мистер Джон Найтли тихо спросил у Эммы, действительно ли в Рэндаллсе все в порядке.

– Ах да, конечно! Никогда не видела миссис Уэстон такой счастливой и цветущей. Папа всего лишь выражает свои собственные сожаления.

– Это делает честь им обоим, – ответил он учтиво.

– Но вы хотя бы часто видитесь? – печально спросила Изабелла, поддерживая горестные чувства отца.

Мистер Вудхаус заколебался:

– Не так часто, как хотелось бы, голубушка.

– Папа, что вы! – возмутилась Эмма. – С тех пор как они поженились, мы не виделись всего один день. Каждый день, утром или вечером, за исключением одного-единственного раза, мы видимся либо с мистером Уэстоном, либо с миссис Уэстон, а чаще всего с ними обоими, либо в Рэндаллсе, либо у нас, но чаще – как ты, Изабелла, догадываешься – у нас. Они очень, очень щедры на визиты. И мистер Уэстон супруге в этом ничуть не уступает. Папа, если вы будете так удрученно обо всем рассказывать, то Изабелла составит о нас всех ложное представление. Разумеется, нам недостает мисс Тейлор, однако нельзя забывать и о том, что благодаря стараниям мистера и миссис Уэстон утрата наша не ощущается так тяжело, как мы опасались.

– Отрадно это слышать, – заметил мистер Джон Найтли, – все в точности так, как я представлял из ваших писем. Разумеется, она желает оказать вам необходимое внимание, и дело сильно упрощает то, что он человек общительный и свободных взглядов. Дорогая, как я тебе и говорил, перемена в Хартфилде не столь ужасна, сколь ты предполагала. Надеюсь, слова Эммы тебя успокоили.

– Спору нет, – сказал мистер Вудхаус, – не стану отрицать, что миссис Уэстон – ах! бедняжка миссис Уэстон – и в самом деле приходит к нам довольно часто, но ведь всякий раз ей снова приходится уходить.

– Папа, а как же мистер Уэстон? Ему пришлось бы тяжело, если бы она не возвращалась домой. Вы совсем о нем забываете.

– Полагаю, – весело подхватил Джон Найтли, – что мистер Уэстон тоже имеет здесь некоторые права. Мы с вами, Эмма, отважимся встать на сторону бедного мужа. Я, сам будучи мужем, и вы, не будучи женою, одинаково признаем за ним определенные притязания. Что же до Изабеллы, то после стольких лет в браке она склонна полагать, что всяких там мистеров Уэстонов дамам стоит избегать.

– Дорогой, я?! – вскричала его жена, понимая их разговор лишь отчасти. – Ты говоришь обо мне? Уверена, на свете нет большего поборника брака, чем я. Если бы не такое несчастье, как необходимость покинуть Хартфилд, то я сочла бы ее счастливейшей женщиной на свете. Что же до мистера Уэстона, замечательнейшего мистера Уэстона, то он несомненно достоин всех благ. Я не встречала мужчины, который обладал бы столь прекрасным характером, за исключением тебя, дорогой мой, и твоего брата. Никогда не забуду, как на Пасху мистер Уэстон запустил для Генри змея, тогда был такой ветреный день! А в прошлом году в сентябре отправил мне письмо в полночь, чтобы заверить, что в Кобэме нет скарлатины! С тех пор я убеждена, что нет в мире ни сердца отзывчивее, ни человека добрее. Если кто и заслуживает провести с ним жизнь, так это мисс Тейлор.

– А что его сын? – спросил мистер Джон Найтли. – Приезжал он по такому случаю или же нет?

– Еще не приезжал, – ответила Эмма. – Все надеялись на его визит вскоре после свадьбы, однако до этого так и не дошло. И в последнее время о нем ничего не слышно.

– Расскажи им про письмо, голубушка, – напомнил ее отец. – Он написал бедной миссис Уэстон письмо с поздравлениями, такое замечательное, такое любезное. Она мне его показывала. Это, конечно, весьма похвально. Трудно сказать, самому ли ему это пришло в голову. Он еще так молод, может, его дядя…

– Дорогой папа, ему двадцать три. Вы забываете, как быстро летит время.

– Двадцать три! Неужели? Никогда бы не подумал… А ведь ему было всего два, когда не стало его бедной матушки! Да, время-то летит! А с памятью у меня плоховато. Однако письмо было отличное, просто превосходное, и доставило мистеру и миссис Уэстон такое удовольствие. Помню, написано оно было двадцать восьмого сентября из Уэймута и начиналось так: «Любезная миссис Уэстон…» – дальше я забыл, и в конце подпись: «Ф. Ч. Уэстон Черчилль». Это я точно помню.

– Как это отрадно! Как благородно с его стороны! – горячо воскликнула миссис Найтли. – Не сомневаюсь, что он прекраснейший молодой человек. Но как печально, что он живет не с отцом! Ужасно, когда ребенка разлучают с родителями, увозят из родного дома! Мне никогда не понять, как мистер Уэстон смог такое выдержать. Отдать собственное дитя! Не знаю, как можно хорошо относиться к людям, способным предложить такое родителю.

– Полагаю, никто к Черчиллям хорошо и не относится, – холодно заметил мистер Джон Найтли. – Однако не воображайте, будто мистер Уэстон испытывал то же, что испытывали бы вы, отдавая кому-то Генри или Джона. Мистер Уэстон – человек легкого и веселого нрава и не принимает все так близко к сердцу. Он полагает жизнь такой, какая она есть, и умеет находить во всем хорошее. Ему, подозреваю, блага так называемого «общества», то есть возможность пять раз на неделе посещать соседей на обед или ужин и партию в вист, приносят большее удовольствие, чем семейный уют и прочие домашние радости.

Такой отзыв на грани с упреком Эмме не понравился, и она уж было собиралась встать на защиту мистера Уэстона, однако совладала с собой и промолчала, предпочтя сохранить мир и покой. К тому же ее зять всегда осуждал стремление людей к обществу лишь потому, что сам ставил семью и дом превыше всего и больше ни в ком не нуждался. Эмма находила эту черту благородной и похвальной. За нее она была готова простить ему подобные упреки.